21 05. Пельмешки

На фотографии Седьмая рота в скалах возле поста 3070 после зимней засады в Хисараке.



       После ночной ролевой игры в полярников наша рота пошла «домой». Снова через снежную целину. То ли мы пошли по другому маршруту, то ли за ночь горный ветер заровнял всё, как бульдозером, не могу объяснить, каким образом это получилось. Было очень печально, но мы снова ломились через сугробы. Правда, снега было не по пояс, а примерно по колено. По этой причине мы могли двигаться след в след за Сакеном. Он шел в головном дозоре, как всегда. Шел, шел, поднимал ногу для следующего шага, рантом сапога зацепил снизу-вверх резиновую крышку ПМНки. Крышка слетела, повалилась на снег, рядом шлёпнулось стопорное металлическое кольцо, а из сугроба остался торчать эбонитовый корпус мины. Следующие за Сакеном пацаны один за другим переступали через эти предметы, передавали по цепочке фразу «Осторожно, мина». Пришла моя очередь перешагнуть через этот натюрморт: мина-крышка-стопорное кольцо. Если сказать, что я очканул, так это ничего не сказать. Очко жимануло настолько, что возникла тупая идея обойти стороной этот участок. Но я не полез в нетоптаный снег, там могли находиться точно такие мины. Пришлось погрозить кулаком очку и перешагнуть эбонитовый корпус. Ощущения оказались самые низменные. Особенно когда заносил ногу. В этот момент я думал, что если поскользнусь или нога за миной провалится в снег слишком глубоко, то сяду на это «счастье» верхом. И будет как в песне «… а город подумал – ученья идут».
       Нажимная мина стояла прямо в снегу, в середине толщи сугроба. Никаких следов отхода-подхода не было видно, никаких тропинок тоже. Как будто она самостоятельно материализовалась в толще снега. Как такое могло произойти? Кто-то установил её в тот момент, когда этот сугроб наметало? То есть в метель. Получается, что в пургу, в самый буран, какой-то дебил залез сюда, на высоту 3 000 метров, скрюченными замёрзшими пальцами вкрутил взрыватель, поставил мину на боевой взвод, да? Ну так же должно быть? Мины сами в снег не закапываются. Это должен был сделать какой-то человек. Какой? Кто? Наш или душман? А как он этого достиг? Ни за что бы не поверил, что такое возможно, если бы не трясся от ужаса, когда перешагивал через эту фигню.
       Потом мы подобрались ближе к посту 3070, ближе к вершине. Там стали возникать из снега нагромождения скал. Вершина была достаточно крутая, снег на ней плохо держался, ветром его сдуло почти весь.
        Среди этих скал мы нашли ногу. Ну как нашли - заметили. Она там давно лежала, это было видно было по всему. Под одной из скал, в закутке, куда не задувало ветром снег, лежала нога в солдатском полусапожке, в зелёной штанине. Видимо, взрывом вырвало ногу из таза и зашвырнуло под скалу. Мы шли по той скале, смотрели сверху вниз. Нам было хорошо видно и понятно почему никто не полез, не вытащил её оттуда. Она там неспроста от человека оторвалась. Ясен пень, что там было минное поле.
          Потом мы пришли на пост, на вершину 3070. Днём, когда светило солнце, на посту становилось почти тепло. Можно было понтоваться в хэбчиках. А ночью наступала редкостная жопа, как всегда это бывает в горах.
       Нашей роте дали команду спускаться вниз. В очередной раз случилось то, чего мы не ожидали. То есть мы в очередной раз не ожидали, что начнётся самое поганое, а оно взяло и началось. Недавно я думал, что самое поганое – это в мокрой одежде сидеть в горах ночью на ветру при морозе минус 25. Однако вскоре я узнал, что бывает что-то хуже этого. Сказать, что? Говорю: спускаться по снегу с Зуба Дракона. Казалось бы – чё там такого? Только что мы ходили по таким же сугробам среди таких же скал. Чего теперь не нравится, чем одно отличается от другого?
       Крутизной склона. На Зубе крутизна склона превышает 56 градусов. Если по горизонтальным сугробам ты пыхтишь, но идёшь, то по вертикальным сугробам ты успеешь только нелепо мяфкнуть, а затем с перекошенной от ужаса рожей полетишь вниз. И никому не известно во что ты шваркнешься своим тщедушным телом, в снег, в мороженную почву или в базальтовую скалу.
       Когда-то, в юности, когда я был вьюношей, мне довелось впервые испытать ощущение беспомощности перед крутым скользким склоном. Зимой я приехал в город Мозырь, расположенный на холмах. После снегопада весь Мозырь и все холмы покрылись наледью, а Мозырьским дворникам в тот день не подвезли патронов. Либо ещё какая беда приключилась у них на крутом переломе. Что бы там ни было, но покрытые наледью дорожки дворники песком не посыпали. В результате этого логистического коллапса я стоял на вершине параболы, смотрел с макушки холма вниз и понимал, что ещё один шаг и я полечу. Не вниз полечу, а сразу на тот свет. Потому что окончание ледяной дорожки упиралось в поворот автострады. Из-за этого поворота регулярно выплывали монстроидальные оранжевые автобусы «Икарус», «МАЗы» и «КрАЗы». Всем своим существом я ощущал, как шмякнусь сейчас на ледяную дорожку, как задерутся кверху мои тормашки, как наберу первую космическую скорость, после чего, с нелепым хрустом моих костей, чафкнет портал телепорта, расположенного между огромными колёсами двадцатитонного бетоносмесителя. Однако ужас, который я пережил на холме в Мозыре, отличался от ощущений на Зубе Дракона. Там я мог развернуться и пойти назад, а на Зубе не мог. Потому что советский солдат никогда не втыкает заднюю передачу.
       Голова роты пошла вперёд по рыхлому снегу на спуск. Первые десяток метров прошла достаточно легко. Пока снег был рыхлый и не притоптанный, первые пацаны прошли нормально. Потом другие пацаны, которые шли за первыми, этот снег утоптали. Все остальные пацаны, которые шли за первыми и за вторыми, оказались в очень нехорошем положении. У всех экспериментальных сапог прогрессивный протектор забился снегом. Подошва превратилась в лыжи. Я стоял, смотрел сверху вниз на спуск длиной метра три. Всего-то 3 метра утоптанного, плотного снега уходило вниз среди скал.  Смотрел я на этот желоб и понимал, что на моих подошвах точно такая же наледь, как там. Самой сердцевинкой жопы чувствовал, что если наступлю этой хернёй на ту херню, то полечу с балкона третьего этажа на камни. Но я не мог не наступить. «Я – солдат, я же в армии, бл@ть»! - В ужасе я выматерился про себя, наступил обледеневшей подошвой в обледеневший желоб и полетел. А на горбу у меня болталось полцентнера. Да пулемёт в руках поперёк туловища добавил энтузиазма. Через долю секунды раздалось БАЦ, ХРЯСЬ! Полетели искры из глаз, пулемёт во что-то ткнулся стволом, в ушах загремел лязг, звон и очередная порция моего собственного некультурного мата.
        Целая рота солдат спускалась с зимнего Зуба. Лязг металла о скалы и грохот костей об утрамбованный снег стоял страшный. Моё место было в середине колонны, я шел, падал, вставал. Чуть не убился сто пятьдесят раз подряд. То прикладом пулемёта бился в камни, то втыкался стволом в плотный утоптанный снег. Колени, локти, бёдра и бока болели, как будто бы меня отхерачила толпа каратистов. На очередном изгибе тропы меня обогнал Вася Спыну. Он разогнался слишком сверх меры на скользкой наледи, не вписался в поворот тропы, вылетел за габариты продавленного в снегу желоба. Пролетел пару метров, ударился грудью в округлый валун, перелетел через него, влетел в сугроб и, поднимая фонтаны искрящегося снега, впечатался ступнями в скалу. Если бы головой, то убился бы. А так, за счет силы ног, он значительно погасил скорость, шваркнулся о базальт, крякнул, но выжил.
  - Вася, повороты моргать не забывай, когда с тропы сворачиваешь! – Какой-то умник выкрикнул сверху. Если бы не сверху, то было бы обидно. А так нисколечко не обидно. Потому что ему сейчас предстояло сделать то же самое. Ему было страшно, но он шутил. Это очень страшно – посмотреть как перед тобой человек впечатался в базальт, а затем сделать за ним шаг в бездну. Поэтому никто не обиделся на остряка-самоучку. Он на словах подъегоривал Васю, но по сути подбадривал всех нас.
        Вася поднялся сам. Вытащил из снега пулемёт. Не стал отряхиваться, потому что было бесполезно. Чумазый от снега, как снеговик, полез на тропу через валуны и сугробы.
        Женька Андреев на истёртых протекторах практически не находился вертикально. Можно было бы пошутить, что он шел лёжа, но это не смешная шутка. Падения в горах на круче 56 градусов очень опасны для цвета лица. Оно может побелеть раз и навсегда. А Женька падал непрестанно: только встанет – бац, поскользнулся и упал. Бац, упал, бац упал. Если бы он столько раз упал на ровной поверхности в городе, то были бы у него уже вывихи и переломы. Но он падал в горах, с вещмешком на горбу. Это было настолько нехорошо, что даже Рязанов возмутился:
  - Андреев, да в самом деле! Ты на ноги когда-нибудь встанешь!
        Женька ещё раз напомнил ему про свои сапоги из сержантской учебки. В которых можно только шагистикой заниматься на плацу. Потом, после этой истории, Рязанов дал распоряжение, чтобы Женьке выдали нормальные сапоги. А после Киджоля, когда у Женьки зрение пропало, после Киджоля старшина почему-то нихрена не сообразил, что убьётся человек в такой обуви. Рязанову пришлось вмешаться в процесс комплектования сержанта надлежащими башмаками. А раньше я слышал, что где-то в природе промышленность выпускает ботинки с зубами, которые сами за камни хватаются. Наверное, это брехня, наверное, так не бывает.
        Несколько часов мы шли по снегу, падали, убивались. Мечтали, как бы поскорее выйти из зоны этой белой гадости. Наивно полагали, что все наши беды закончатся с окончанием снега. Это было очередное тупорылое заблуждение. Потому что там, где кончилась сплошная пелена снежного покрова, там стало ещё хуже. Пятый раз подряд за один день сделалось ещё хуже! Сука, сколько можно хуже? Когда уже будет лучше?
       Хуже сделалось потому что солнце светило, склон грело, снег таял. Почва, торчащая из-под снега, нагрелась солнечными лучами, разморозилась, напиталась талой водой, раскисла. Мы с разгона выскочили из зоны снега и тут же угодили в раскисшее глиняное болото. То есть мы разогнались по раскатанному до блеска снегу и, не мигая поворотов, влетели в раскисшую и скользкую от воды глину. Если бы такой поступок совершил Колобок, то в Мариштан прикатился бы огромный шарообразный глиняный оползень. Но, горный стрелок – это вам не какой-нибудь Колобок. Колобок со всех сторон одинаковый, а горный стрелок – нихрена. С одной стороны у горного стрелка торчит приклад автомата. С другой стороны торчит башка. С третьей выпирает вещмешок. С четвёртой запросто может быть пришпандорен АГС, или медицинская сумка, или радиостанция, потому что у каждого горного стрелка свой особенный прикол в этой жизни. По этой причине борозду в раскисшем глинистом склоне каждый отдельный горный стрелок прокладывал специфическую и своеобразную. В полном соответствии с личной неповторимой индивидуальностью. Кто-то делал это путём кувыркания через двуногу от пулемёта ПК, кто-то путём перекатывания через кассеты от АГСА. Все дружно, но грустно матерились, раскидывали в сторону глиняные ошмётки. Вся угрюмая толпа неодинаковых горных стрелков скользила вниз сквозь желтую жижу по непредсказуемым траекториям, характерным для хаотически перемещающейся по комнате навозной мухи. Это был неотвратимый и полномасштабный пи@дец!
  Через двадцать метров скольжения оббитый об булыганы солдатский фарш облепился раскисшей глиной и превратился в большие глиняные пельмешки. «Пельмешки» кувыркались по склону в сторону Мариштана, раздвигали желтую жижу своими задницами, а иногда передницами, снег с глиной и водой набился в стволы автоматов. Бойцы катились, втыкались оружием в раскисший глиняный склон, ствол погружался в мокрую херь чуть ли не до газоотводной трубки. На 5-7 сантиметров точно погружался. Стрелять из такого оружия стало нельзя. Если только кидаться. И то не далеко, потому что дохера глины на него налипло. Но нам было уже всё похрен. Мы так избились, вымотались и разозлились, что если бы в Мариштане нам подвернулись под руку душманы, то мы, от негодования, кинулись бы на них, как зомбаки, выкопавшиеся из навозной кучи.
        В волнительные минуты этого спуска я досконально прочувствовал суть выражения «похер вьюга». На таком спуске, действительно, вьюга сделалась глубоко и надолго похер. Даже такая, как была вчера над ночным Хисараком. На глиняном склоне она воспринималась, как маленькое незаметное недоразумение.
      После жуткого спуска мы вползли в Мариштан на четвереньках. Грязные, избитые, промокшие насквозь. Оружие у всех было выведено из строя. Если бы Кошкин не додумался закинуть нас за Зуб вертолётом, если бы вчера отправил нас на Зуб пешком, то было бы гораздо лучше. Потому что по раскисшей глине мы никуда не поднялись бы. Вымазались бы, вывозились, засрали оружие и пошли бы домой. Без всяких дурацких ролевых игр в полярников.