День поэта

Амвросий Шнупик проснулся в хорошем настроении. Едва он протер глаза, как все его нутро обожгло страстное желание творить. Поэзия проникала в его комнату из всех щелей. «Сейчас польются стихи, – подумал Амвросий. – Все музы нынче в гости к нам!» Привычным движением поэт вытащил из-под подушки рифму, забравшуюся туда во время бессонницы. В лучах солнца она показалась никудышной, и Амвросий выкинул ее. Она захныкала. «Искусство требует жертв», – нетривиально подумал Шнупик.
Вдохновение куда-то спряталось. Шнупик стал его искать, бродить по комнате. Отыскались две метафоры, затерявшиеся еще с прошлой осени, явно не болдинской. За платяным шкафом пылилась рифма полуторамесячной давности – она была при последнем издыхании. Под письменным столом тосковал в одиночестве невзрачненький эпитет. Вдохновение не отыскивалось.
Шнупик решил позавтракать. Он выпил чашечку чая – горячего как строфы Гарсиа Лорки и сладкого как сонеты Петрарки. Амвросий вкушал булочки с румяной корочкой, подобной щиту Ахилла в описании Гомера; пышная же мякоть напоминала гекзаметр (так же вязла в зубах)… И тут явилось Его Величество Вдохновение!
Родилась бессмертная строчка. Прожив полминуты, она умерла в страшных мучениях. Затем родилась вторая бессмертная строчка, которая оказалась долгожительницей: ей был уготован срок в пять минут. Шнупик забросил листочек в угол. Затем второй. И третий. Листочки обиженно шуршали, проклиная Союз писателей и целлюлозно-бумажный комбинат.
Тут Амвросий вспомнил о существовании Пышкина, тоже поэта, – заклятого врага. Того чаще печатали (незаслуженно!), ему нередко писали молоденькие девушки («Наверно, дурочки», – злорадно подумал Шнупик); критики иногда сравнивали его с Есениным. Одним словом, было за что ненавидеть. И тут поэта будто прорвало:
Пышкин наш – поэт от Бога,
Мастер рифм, метафор гений!
Утешает, что немного
У него стихотворений…
Покончив с первым творением, Амвросий задумался о вечности. У него до сих пор не было порядочного псевдонима. У того же Пышкина их было целых сорок два. «Стихи ты можешь не писать, но псевдоним иметь обязан!» – продекламировал Шнупик, и погрузился в раздумья.
Через пять с половиной часов придумалось сто сорок шесть псевдонимов. Из которых два ему ужасно нравились: Алебастр Мраморов и Рудимент Небезмозглов.
Надо было работать. Надо было сочинять. Соблазнительно белел чистый лист бумаги, карандаш самым наглым образом предавался безделью. И Амвросий взялся за работу! Появилась строчка. Рифма посопротивлялась для приличия, два слога поссорились из-за ударения, слова потолкались и успокоились. На свет явилось светлое и радостное:
Солнце в мое окошко
Ласково-рыжей ладошкой
Постучалось вдруг.
День наступил вот новый,
Проснулись куры и коровы,
Очнулся паук!
Шнупик-Мраморов поставил дату и подпись.
Поэтический зуд не проходил. Амвросий вспомнил свою возлюбленную № 67. У нее были  длинные ресницы, и она их зачесывала назад. Возлюбленная № 67 так и просилась в стихи. Все возлюбленные поэта просились в стихи, но эта лезла особенно нагло.
Шнупик-Небезмозглов был смел в своей поэзии. Для него не было ничего невозможного. Он сравнивал глаза любимой с вишенками и съедал их, выплевывая косточки. Из косточек вырастали вишневые сады! Он именовал глаза своей ненаглядной озерами, нырял в них и тонул. Его вытаскивали, откачивали и он нырял снова!
Любовь диктовала стихи! Шнупик-Мраморов-Небезмозглов лихорадочно записывал:
Руки у меня повисли –
Только о Тебе я мыслю!
У меня повисли ноги:
О  Тебе я мыслю много!
Глаза Амвросия горели, ладони чесались, мысли стукались о стенки черепной коробки, – он задыхался в поэтическом угаре. Строчки лезли и лезли, шеренга за шеренгой, когорта вслед когорте!  Как тараканы!
У меня повисла кожа,
Ведь я ею мыслил тоже.
Вслед за ней повисла шея –
Я немного мыслил ею!
Нужна была концовка. Кульминация! Апофеоз!
И пишу стихи с лиризмом
Я повисшим организмом!
Амвросий перевел дух, он видел, как обступившие его музы в экстазе перешептывались, взирая на него. «Это шедевр!» – восклицали они. «Это новый Пушкин!» – кричали они. Поэт скромно возразил: «Пушкин – это талантище, глыба! А я… я так себе… гений».
Гас последний луч солнца, сумерки пролазили в дом. Изможденный Шнупик сладко похрапывал. Ему снилась возлюбленная № 93.