3. 2. Почему фашисты не любят гласность

    Почему фашисты нетерпимы к свободе слова? Ну, в общем и целом потому, что они врут. А враньё их не держит критики, и вот и приходится им затыкать всех, кто задаёт вопросы, на которые нечего ответить. И потому, что творят вещи, которые не желательно афишировать, и которые по возможности надо скрывать, а если внутри их системы будет свобода информации, скрывать это будет труднее. Потому, что основной целью фашизма является начало войны, которой, если бы не их система, вообще бы не было, но при этом им кричать, что виноваты все, кроме них, и их дело правое. Ну так понятное дело, что самый эффективный способ защищать такую позицию в тотальном запрете на критику, вразумительных возражений на которую просто не найдётся.
    Всё это лежит на поверхности, и направленно на реализацию потребностей наиболее примитивных фашистских элементов. Но у более продвинутых могут быть ещё и свои цели, которые будут незаметны тем, кто смотрит поверхностно. Начнём с определения, что есть фашизм. Фашизм (расширительно и нарицательно) – это такая агрессия, которая переходит все рамки мыслимого и хоть как-то оправдываемого. Которая несёт что-то настолько бесчеловечное, что это несовместимо ни с какой моралью и нравственностью, и требует от каждого достойного называться человеком встать на борьбу с этим явлением.
    Оттуда же берётся это бесчеловечное и допустимое? Причины могут быть разные, и самая простая и естественная среди них в самой агрессии и заключается. Например, если кем-то движет стремление «Хотим побеждать, захватывать, порабощать», то нужны какие-то оправдания – хотя бы перед собой, перед своими соотечественниками, от которых требуется поддержка и содействие. И вот, допустим, сидит и рассуждает начинающий фашист на тему, как бы неплохо было пойти и захватить чью-то территорию и ресурсы. А значит, надо захватить и народ, который там проживает. Вот только народ этот, допустим, более многочисленный, чем народ захватчиков, и удержание его под контролем потребует слишком много сил. Тогда, значит, надо его сократить. А какие оправдания мы найдём для этого? А объявим их «недолюдьми». И тогда вроде как будет какое-то оправдание – убийство «недолюдей» вроде как и «недопреступление». А если кого-то убиваешь, как не-человека, значит, с особым цинизмом. Вот и попёрла бесчеловечность.
    А там ещё война своё добавляет. Ведь война же – это эскалация конфликта. Это постепенный переход от более аккуратного обмена ударами к менее аккуратному. И опять же бесчеловечность прёт и помножается на фактор геноцида. Чем больше ненависти, тем сильнее удары; чем сильнее удары, тем больше ненависти, и в итоге война может нести куда большие разрушения, чем изначально планировалось. А всё из-за желания у кого-то что-то отнять. Всё предельно просто: чем больше агрессивности, тем большей бесчеловечностью это чревато.
    Каким же роль тут играет запрет гласности? Дело в том, что если кого-то объявляют «низшей расой» из-за того, что требуется у них что-то отнять, то получается, что не «они – недолюди, поэтому мы берём у них то, что нам важнее, чем им», а «Нам надо забрать то, что нам выгодно, поэтому они недолюди». Т.е. вся последовательность соображений строится наоборот. Но в таком формате официальная версия звучать не может – она должна быть выглажена и вышколена. А значит, всё-таки каким-то образом должно получиться, что сначала «они недолюди», а потом уже «…и только поэтому мы…». Т.е. подменены понятия причины и следствия. И если одни могут такое сознательно вывернуть, и понимать, что выворачивают, но продолжать вести себя так, как будто всё нормально, то другим надо твёрдо верить в то, что всё делаешь правильно. А значит, они не должны видеть никакого выворачивания. А значит, мозг у искреннего фашиста должен быть поставлен раком, и работать в обратном порядке – не от причины к следствию, а от предустановленного следствия к подгонке причины. И каким-то образом видеть всё наоборот, и не видеть никаких в этом проблем.
    Как же заставить мозг людей работать раком? А он просто должен отключаться в тех моментах, и пропускать мимо рассудка ход мыслей там, где у них прячутся несостыковки. И заставлять вместо разума работать чувства. Фанатичные, идущие вопреки разуму и всякой логике, находящиеся под дирижёрством системы. Т.е. человек и не пытается что-то проанализировать и объяснять; он просто что-то чувствует, и делает так, как говорят его чувства.
    Вообще, так устроена природа вещей, что, если что-то долго не используется, оно отключается. Например, если желудку долго не давать вообще никакой пищи, он сначала будет кричать в мозг сигналами о голоде, а потом через какое-то количество суток устанет и успокоится. И человек будет ещё жив какое-то время, а кушать уже не будет хотеться. И если ему будут давать пищу, то ему уже придётся заставлять себя её принимать. Если половой системе не давать работы по связанными с её функциями потребностями, то она тоже какой-то срок будет чего-то требовать, а потом перебесится, и успокоится. И то же будет с разумом – если его долго не напрягать, и заставлять обходиться без него, то он уснёт, и будить его уже надо будет через «не хочу».
    Как же лишить разум людей нужной нагрузки? Как вариант, может использоваться специальная система законов, запрещающая на каждом шагу целую кучу вещей. И столько, что человек только постоянно и должен думать, перед тем, как что-то сказать или сделать, а не нарушает ли он какой-то закон? И думать столько, что на остальные размышления в принципе его уже и оставаться не должно. И эта система должна обкладывать его запретами на таком уровне, что он всё равно должен приходить к выводу, что он всё равно что-то да нарушает, и постоянно пребывать в страхе, что ему что-то будет.
    Законы, идущие вопреки всякой логике, согласно которой закон нужен для того, чтобы в конечном итоге облегчать жизнь людей, а не усложнять, и самым беспардонным образом направленные на то, чтобы сделать жизнь человека максимально неудобной. Вчера было ещё что-то можно, сегодня уже нельзя, завтра будет нельзя ещё что-то, и завтра можно будет ещё задним числом получить за то, что сказал сегодня, и это уже само по себе тоже должно начинать входить в привычку. И перед тем, как что-то публично сказать (или написать), человек должен постоянно подвергать самоцензуре свои мысли, и выкидывать из них все опасные моменты, до тех пор, пока от основного содержания не останется просто одна пустая словесная оболочка.
    Человек должен знать, что, если среди аудитории найдётся хоть кто-то, кому его мысли не понравятся, тот всегда сможет добиться того, чтобы к автору были применены карательные меры. А все имеющие даже мало-мальский опыт в работе с общественностью знают, что психология аудитории так устроена, что если выступаешь перед достаточно большой толпой, то какие бы простые и правильные вещи ты не сказал, обязательно найдётся тот, кто  с чем-то да не согласен. И вот ты должен пребывать в постоянном опасении, что в толпе всегда может найтись кто-то, кто твои слова поймёт в опасном для тебя смысле.
    И вот пребывает, допустим, человек в такой системе, и не знает, что ему делать и как ему дальше жить. Но меж тем, вокруг него находятся люди, которые знают, что им делать, и как жить, и ни у кого совета не спрашивающие. И даже наоборот, активно всех учащие своей программе, и собирающие вокруг себя всё больше слушателей и оваций. Это люди, которые учат, что жить надо в согласии с системой, в почтении к ней, и во всём на неё ровняться. И сама система устами своих резидентов постоянно повторяет, что просто так у нас, мол, никого не трогают; а карают только вредителей и предателей, а «правильные праведники» дышат полной грудью и совершенно не боятся за свою судьбу. И эту фразу ему, как мантру, ему регулярно повторяют со всех сторон – для фашистской системы это важный элемент общего механизма. И действительно, кто хоть как-то пытается критиковать систему, на него сразу же находится, за что завести дело, и вешают на него столько собак, сколько надо, а кто топит за систему, может орать бесстрашно, и к нему никаких претензий. И вот таким путём, система учит людей, что можно, а что нельзя. И кто не хочет понимать, того убирают, а кто начинает двигаться в нужном ритме, того не трогают.
    Сначала поддаются самые податливые конформисты, затем те, кто с ходу на раз-два сменить ритм не готов, но, когда видит подаваемый другими пример, постепенно втягивается. Затем те, кто примеру немногих поддаться не готов, но, когда видит вокруг себя нарастающее большинство, тоже втягивается. И т.д., слой за слоем, общество начинает впитывать то, в чём его варят, и чем дольше варят, тем больше результативности. И когда оно всё (или почти всё) начинает мыслить синхронно с движениями того, кто этим все дирижирует, это у них называется «единство». Поэтому фашисты любят призывать к единству всего народа, только с одной недокументированной особенностью – единство должно быть не просто какое-то, а вокруг определённый программы. А программа эта называется «когда на нас нападают – враги делают неправое дело, а когда мы на них нападаем, мы делаем правое дело (мы высшая раса, с нами Бог, и всё такое…)»
     И вот пытающийся мыслить независимо человек начинает чувствовать, что он в социальном плане становится абсолютным ничто – просто тенью от того, кем он когда-то являлся. Он не может сказать ничего, из того, что говорит его совесть и разум, и не может подкрепить аргументами (которые у него есть, и на которые возразить нечего), потому, что их никто не будет слушать. За них будут карать, и слышать только свои обвинения. И никто вопреки системе свой голос в его защиту не подаст. А те, кто несут демагогию, которая действительно не способна держать никакой критики, пользуются всеобщим спросом и уважением. И никто их не критикует, и все ведут себя так, что раз возражений нет, значит, они говорят всё «правильно». И человек встаёт перед искушением перестать страдать от лишающего его смысла жизни своего старого ритма, и перестроить свой режим мышления на такой лад, при котором можно будет чего-то добиваться, и получать какое-то удовлетворение от жизни. Вот только для этого нужна новая программа мышления, работающая в унисон с системой.
   Какая должна быть программа и какая логика в том, что то-то в такой системе должно считаться правильным только потому, что возражать боятся, и что-то неправильным, потому, что это боятся аргументировать? А никакая. Люди движутся не от логики, а от чувств. У человека есть ощущение, что что-то является правильным – он начинает подбирать аргументы в пользу этого; есть ощущение, что что-то неправильное – он облачает в слова свои негодующие эмоции. И оно не требует доказательств (потому, что за всё, что во славу системы, доказательств никто не потребует, а кто против системы, тому никакие доказательства не помогут). Хочешь дальше жить – учись так чувствовать.
    Для начала научиться чувствовать, что можно, а что нельзя (по-умолчанию, всё, что во славу системы – можно; всё, что в критику – нельзя). Затем приучать себя к тому, что это нормально. А затем приучаться чувствовать «правильным» движение мысли «нужном» направлении, и «неправильным» в «ненужным». И когда рассудок постепенно перестанет кричать о том, что что-то делаешь в отрыве от всякой логики, мысль станет выстраивать легче.
    Чем дальше и интереснее будет новая мысль, тем больше она получит признания. Будет признание – будет уважение, влиятельность, а там (возможно) и заработок, в общем, жизнь снова начнёт обретать смысл. Вот только в ней появляются вещи, которые никак не объяснить, и нужно приучать себя их не замечать.
    Выглядит это примерно так. Фюрер подписал пакт о ненападении с соседом. Позиция фашиста: «Правильно, с такими надо дружить, и вести себя порядочно, потому, что мы великая цивилизованная нация, и бьём только плохих, а с хорошими мы дружим!». Фюрер нарушает пакт, и без объявления войны на рассвете нападает на спящего соседа. Позиция фашиста: «Правильно! Таких надо бить только так, потому, что они это заслужили (и сами виноваты), и они не оставили нам выхода, и давно пора было так сделать, а то что-то слишком долго мы терпели!».
    Всё, фашист уже забыл, как он кричал о том, что дружба – это святое. У него вчера правда одна была, а сегодня другая. Просто он увидел, что политика фюрера курс сменила, и быстро переобулся. Это получается автоматически, потому, что он смотрит только туда, где он не видит несостыковок. И него просто стоит установка «Система (Родина) всегда права, что бы она себе не позволяла и не делала», и если она вчера поступала так, значит, так было правильно, а если сегодня всё наоборот, значит, правильно наоборот. И вот ему новая установка задана – он начинает задним числом подбирать под неё объяснения.
    Фашисту будешь говорить (до нападения), что фюрер свои слова не держит, и веры ему быть не может. Фашист на тебя кидается: «Это тебе веры быть не может! Ты клевещешь на нашу замечательную Родину, выставляя злым агрессором (а это не так!), и ты хочешь разрушить нашу дружбу с соседом, а у нас мир-дружба не разлей вода, и за это таких надо штрафовать-сажать-расстреливать, чтобы не смели такие вещи говорить!» Фашиста спросишь после: «Ну что ты теперь скажешь? Отвечаешь за свои слова?». А в ответ: «Ах ты мразь…».
    Возникает вопрос: как так-то? Не отвечает он, а мразь ты? А у фашиста своя «правда»: «Ага, значит, ты хочешь сказать, я не правильный? Моя позиция и преданность не нужна Родине? А Родина так не говорит, и ничего мне не предъявляет. Так говоришь только ты! Значит, это ты неправильный и ты против Родины! Значит это ты должен исправляться и переделываться!». И такой толком не может объяснить, что именно неправильно и почему; он просто чувствует, что что-то не так, как «должно быть», и этого для него достаточно, чтобы, вместо того, чтобы отвечать, ещё и с тебя спрашивать.
    «Аргументов» у него может быть целая куча («в столь сложное для нашей страны время, когда весь народ нуждается в единстве…», «льёшь воду на мельницу врага», «расшатываешь основы нашей государственности…», и т.п.), да только все они мимо ответа на вопрос, почему он вчера говорил одно, а сегодня другое. Но только этого вопроса фашист не слышит – он слышит только себя, как тетерев на току. И в этом своём токовании всё его внимании сфокусировано на одном обстоятельстве: он ощущает некую «правоту» в действиях своей «родины» и ему просто непонятно, как этого можно не ощущать. И пока он по этому вопросу удовлетворения не получит, он слышать вообще ничего не хочет. И с этой позиции у него к тебе требование или немедленно признать, что ты дурак (и просить прощения), или расписаться в том, что ты враг и специально «врёшь». А если нет, значит, сам виноват, нарвался – вот сейчас он пойдёт стучать, и «посмотрим ещё, кого назначат виноватым!»
    Когда фюрер нападает на соседа, фашист ждёт от него закона, который запретит такие вопросы задавать, и снова у него всё станет гладко. И такие меры единственное, чем можно подкрепить и защитить его позицию. А без этого закона он абсолютное ничто, и потому во власти фюрера он очень нуждается и только благодаря ему теперь может себя чувствовать что-то значащим. Это один из смыслов, который в такой системе вкладывается во фразу «наш народ всецело доверяет своему фюреру!».