Первые годы империи. Зерна упадка

     В политическом развитии евразийских степей, похоже, действовала некая матрица, маятниковое движение от разрозненных кочевых общин к трансконтинентальным империям и обратно.  (В. В. Трепавлов)


     А теперь обратимся к карте, которая «расскажет» читателю об изменениях, произошедших на бескрайних просторах Евразии после татаро-монгольского «цунами», куда больше самых пространных описаний.

          Карта 10. Монгольская империя

     Каково же было социально-политическое устройство этого самого могущественного государства тогдашней Ойкумены и крупнейшей континентальной империи в истории человечества? (Не можем здесь отказать себе в удовольствии кинуть камень в огород тех «новых историков», которые утверждают, что никакого монгольского нашествия на Русь не было. Следовательно, по их логике, не завоевывались монголами и Китай, и Средняя Азия, и Иран с Закавказьем, а все дошедшие до нас сведения об этом – это согласованный масштабный заговор русских, китайских, персидских, арабских и европейских средневековых хронистов с целью исказить «подлинную» историю.)

     Сразу скажем, автор не собирается участвовать в дискуссии относительно того, следует ли считать Монгольскую империю (эпохи Чингисхана, по крайней мере) полноценным государством, или же надо признать, что ее социально-политическое устройство не поднялось выше так называемого вождества1.

     С одной стороны очень сложно дать однозначную характеристику монгольскому обществу начала XIII века на основании дошедших до нас письменных источников. Нет, дело не в их отсутствии и малочисленности, а в психологии создателей. Так, авторы из «цивилизованных» стран (конфуцианские летописцы, европейские путешественники) рисуют перед читателем картину мощного милитаристского государства с развитой бюрократической системой и сильной центральной властью. В то же время в созданном в степной среде «Сокровенном сказании», «речь идет о племенном обществе с присущими ему институтами групповой солидарности и престижной экономики, неустойчивыми коалициями, возглавляемыми политическими лидерами традиционалистского и харизматического толка»2.

     Другая проблема заключается в том, что историки-номадисты зачастую по-разному трактуют термин «государство», превращая научную дискуссию в рамках общей системы определений в обычный спор о значении этого слова. (По меткому замечанию Н. Н. Крадина, это «похоже на диагнозы двух врачей, когда доктор Цельсий считает, что если у больного будет температура 42 градуса – он умрет, а доктор Фаренгейт утверждает, что он замерзнет при 40 градусах»3.) Мы же ограничимся утверждением о том, что внутреннее устройство Монгольской империи явилось результатом синтеза государственных традиций4 степных империй-предшественников, в которых приоритет отдавался жесткой военной дисциплине, с традициями завоеванных стран, в первую очередь Китая, где, согласно установлениям древней школы легистов, подобной дисциплиной, предусматривающей коллективную ответственность, было связано и гражданское население. Иначе говоря, в Монгольской империи не только войско, но и мирные жители были распределены на связанные круговой порукой десятки и сотни, а сама «страна-войско» (в кочевых обществах воинами считались все мужчины) для удобства управления делилась на правое и левое крыло5.

     У историков нет единого взгляда на то, привела ли эта «десятичная система» к уничтожению сложившихся родоплеменных единиц, падению влияния родовой аристократии и утверждению принципа возвышения «по заслугам» воинов из низов, или она явилась «лишь военно-государственным оформлением старых родов и племен». Существует, возможно, более близкий к истине компромиссный взгляд, согласно которому к моменту интронизации Чингисхана Центральная Азия уже не представляла собой конгломерата относительно стабильных племенных союзов или улусов, как это было в первой половине XII века (большинство из них Тэмуджин уничтожил или рассеял по степи во время своего восхождения к вершинам власти), так что новую туменную и тысячную организацию государства следует рассматривать не как сознательную атаку на старую знать, а всего лишь как вынужденную необходимость6.

     Впрочем, старая знать – опора и движущая сила традиционалистской реакции являлась врагом империи по определению и поэтому была далеко не всегда лояльна Чингисхану. Особенно ярко недовольство «белой кости»7 проявилось после того, как на первые роли в управлении новым государством Чингисхан выдвинул отличившихся в ходе внутренних монгольских войн своих верных соратников, а чуть позже и профессиональных управленцев из покоренных соседних государств. (Отметим, что после смерти Чингисхана старым кланам частично удалось вернуть свои позиции на высших уровнях управления империей, разделив власть с представителями «новой волны»8.) Не устраивала привыкших к степной вольнице аристократов и закрепленная в «Великой Ясе» суровая государственная дисциплина, выгодно отличавшая новое государство от его предшественников.

     Что же касается новой служилой знати, полностью обязанной всем великому хану и, таким образом, связанной с ним своеобразной круговой порукой, то ее социальная структура «повторяла военную организацию империи, а место эмира в системе определялось его военным статусом: выслуженным или наследственным. В силу своего положения эмиры получали соответствующий их статусу улус (эмиры-темники – улусы-тумены, эмиры-тысячники – улусы-тысячи). Социальный статус был закреплен в системе титулований. Эмиры-темники к своему титулу «нойон» получили приставку «эке» – великий». Обрели свое место в военно-административной структуре Монгольской империи и находящиеся под ее протекторатом полунезависимые владетели, в том числе и русские князья. Получая ярлык на княжение, они тем самым как бы получали военные «звания», а их земли приравнивались к ордынским улусам. Великий князь соответствовал эке-нойону, а удельные – нойонам «обычным»9.

     Однако на практике все оказалось далеко не так прочно и стабильно, и никакие строгие установления «Ясы» или китайские традиции не смогли обезвредить «социально-экономические мины», заложенные в основание, казалось бы, несокрушимой империи. Дело в том, что уже сама организация государства у кочевников заключала в себе некое логическое противоречие: жесткая управленческая структура во главе с автократическим лидером причудливо сочеталась с традиционной для кочевников политической организацией, основой которой были племена, кланы, роды. Не способствовала упрочнению государства экстенсивная и относительно недифференцированная экономика10.

     Одними из первых попытались разрешить эту дилемму российские востоковеды В. В. Радлов и В. В. Бартольд11. Согласно концепции В. В. Радлова, решающая роль в процессе образования «алогичного» государства у кочевников принадлежала харизматическим авторитарным вождям, стремящимся расширить пределы своей власти. По В. В. Бартольду, кроме личных качеств вождя, существенную роль играли и настроения кочевого общества. В любом случае и та и другая теории, расходясь в частностях, подчеркивали главное – отсутствие прочной социально-экономической базы для существования кочевых государств, которые лишь временно доминировали над племенной политической организацией12. Сложнее всего было объяснить возникновение степной государственности историкам марксистского направления. «Неправильные» кочевники-скотоводы никак не вписывались ни в одну из стадий однолинейного исторического процесса, а в их «вождествах» мы не можем обнаружить ни один из сформулированных Ф. Энгельсом признаков государства. Так, у кочевников не было ни разделения подданных по территориальным делениям (население делилось по родам), ни стоящей над обществом публичной власти, ни постоянной системы налогообложения13.

     Кроме комплекса объективных социально-экономических и демографических причин, монгольскую государственность подрывали и причины субъективные, среди которых в первую очередь следует назвать «человеческий фактор» – непоследовательность, проявленную «отцами-основателями». Чингисхан не рискнул преодолеть традицию и создать унитарное государство с единой системой управления14, а разделил империю на четыре улуса. Его наследник Угэдэй усугубил ситуацию, выделив по старинному степному обычаю князьям и знати «уделы на кормление», в результате чего одни районы империи управлялись по китайской системе, а другие – «по старинке». Кроме того, Угэдэй также узаконил разрушающую экономику систему откупов вместо принятого в Китае централизованного сбора налогов15.


     1. Вождество – политическая структура, занимающая промежуточное положение между родоплеменной общиной (от которой вождество отличается наличием централизованного управления, наследственной иерархией правителей и знати, социальным и имущественным неравенством населения) и государством, но в отличие от государства, в вождестве нет ни профессионального аппарата принуждения и насилия, ни постоянной налоговой системы. Применительно к кочевым империям в настоящее время применяется термин «суперсложное вождество».

     В кочевых обществах правители не были богами, подобно египетским фараонам или китайским императорам, свысока взирающим на копошащихся у их ног подданных, а только «посредниками» между социумом и Небом (Тэнгри), покровительство и благосклонность которого напрямую зависели от личных качеств, а также удачи вождя. «Правитель номадного общества обязательно должен был обладать реальными талантами военного предводителя или же организатора (отыскав способных полководцев), чтобы повести за собой номадов к успеху на поле брани и обеспечить затем своих соратников богатствами оседлых народов». (Крадин Н. Н. Кочевники Евразии. Алматы: Дайк-Пресс, 2007. С. 273.) Такой правитель не был самодержцем, а был вынужден учитывать и удовлетворять интересы различных внутренних партий и социальных групп: «чем больше выгод доставляет он своим подданным, тем самостоятельнее становится и его власть и тем значительнее собирается вокруг него государство». (Радлов В. В. К вопросу об уйгурах (Приложение к LXXII тому Записок Имп. Акад. наук. № 2). Санкт-Петербург, 1893. С. 65.) В случае же несоблюдения «баланса интересов» правитель мог лишиться не только власти, но и головы. И именно таким идеальным правителем оказался Чингисхан – гениальный администратор, тонкий психолог, любимец фортуны.

     2. Крадин Н. Н. Кочевники Евразии. Алматы: Дайк-Пресс, 2007. С. 273.

     3. Там же. С. 273.

     Читатель, вероятно, уже обратил внимание на то, что профессиональные историки очень любят подобные дискуссии, не дающие однозначного ответа по поводу правоты той или иной стороны, равно, как и бесконечные споры по не имеющим практического значения второстепенным вопросам.    

     4. Государственная традиция – историко-генетическая преемственность форм государственного устройства. Является одним из способов организации и регулирования связей между людьми в процессе функционирования социальных институтов. Тюрко-монгольская имперская традиция имела тенгрианские основы, среди которых в первую очередь надо отметить: веру в верховное божество Тенгри (Небо), теорию божественного избранничества; учение о Высшем Законе; и, наконец, имперскую идею всеобщего государства. Эти идеи способствовали быстрой интеграции этносов Великой Степи в единую империю, однако при воссоздании государственных институтов на завоеванных земледельческих территориях Чингизиды вне зависимости от степени своего «степного патриотизма» были вынуждены руководствоваться многовековыми государственными традициями Китая, Ирана, Мавераннахра.

     5. Подробнее о «системе крыльев» и «соправительстве» см.: Трепавлов В. В. Степные империи Евразии: монголы и татары. Москва: Квадрига, 2015. С. 113–150.

     6. Трепавлов В. В. Степные империи Евразии: монголы и татары. С. 48–49.

     7. «Белая кость» – обозначение аристократии у тюркских и монгольских народов. «Черная кость» – простолюдины.

     8. Крадин Н. Н. Кочевники Евразии. С. 282.

     9. Селезнев Ю. В. Элита Золотой Орды. Казань: Фэн АН РТ, 2009. С. 11.

     10. Барфилд Дж. Опасная граница. Кочевые империи и Китай (221 г. до н. э. – 1757 г. н. э.). Санкт-Петербург: Факт филологии и искусств СПбГУ; Нестор-История, 2009. С. 17.

     Таким образом, государства кочевников, какими бы могучими они не казались, в действительности достаточно нестабильны и могут прекратить существование после первой же эпидемии чумы или двух-трех военных поражений. Даже Монгольская империя, в которой механизм объединения номадов был доведен до совершенства, не смогла противостоять объективным социально-экономическим факторам.
   

     11. Радлов В. В. (1837–1918) – один из пионеров востоковедения. Родился и получил университетское образование в Германии. В 1858 году переехал в Россию и после перехода в российское подданство отправился на Алтай, где сочетал преподавание в гимназии с изучением быта и языка местных народов.

     Бартольд В. В. (1869–1930) – выдающийся российский и советский востоковед, академик Санкт-Петербургской академии наук.

     12. Барфилд Дж. Опасная граница. Кочевые империи и Китай(221 г. до н. э. – 1757 г. н. э.). С. 17.

     13. Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд. Т. 21. С. 170–171. В СССР критика официальной коммунистической идеологии была строго табуирована, а взгляды ее «основоположников» на ход всемирной истории, основанные на классическом эволюционизме XIX века, «сакрализованны». Например, такой сакрализации подверглась теория «матриархата». Опровергнутая мировой наукой еще до большевистского переворота 1917 года, она исчезла из большинства имперских учебников лишь в наши дни, однако значительная часть населения постсоветского пространства до сих пор не сомневается в существовании такого этапа в развитии человечества. Отдавали дань подобной «сакрализации» и номадисты, вынужденные в своих работах лавировать между Сциллой идеологических установок о наличии у степняков феодального государственного устройства и Харибдой известных науке фактов, недвусмысленно свидетельствующих об обратном. В результате такого маневрирования родился мем-оксюморон «кочевой феодализм».

     14. Остается только гадать, насколько успешной могла бы быть такая попытка. Объективные социально-экономические законы и законы логистики оставляют мало шансов на положительный исход, но история дала нам немало примеров отступления от «правил».

     15. Schurmann H. F. Op. cit. Р. 316, 330.