Путешествие двадцать восьмое

О колхозной жизни тоже сложены анекдоты. Конечно, далеко не в таком количестве, как о Чапаеве или армянском радио, но дело даже не в этом. В этих «шедеврах» кабинетного и, вероятно, городского измышления записных интеллектуалов одинаково комично выглядят и деревенские старички, и Хрущев. Дело же в том, что невыдуманные истории выглядели куда страшнее, либо смешнее сюжетов из якобы народного юмора, и их реальные герои до такого никогда бы не додумались. Да и пересказывались эти анекдоты обычно там, где и сочинялись, в уютных благоустроенных городских квартирах, под рюмочку, для настроения.
Кстати, о рюмочке. В их колхозе на начальном этапе имевшем пару тракторов и одну полуторку, водителем последней работал некий Анатолий. Он был знаменит тем, что, приезжая домой на обед, обязательно, даже неукоснительно, соблюдал строгое правило: «сухая ложка рот дерёт», а чтобы этого не случалось, выпивалась добрая рюмка водки, что-то около сотки. Пообедав, шофер снова садился за руль и ехал по наряду, куда следовало. А что стесняться: в райцентр он ездил редко, а участковый – не гаишник. О его привычке не знал в колхозе только ленивый, и этим фактом чуть ли не гордились. На руку Анатолию оказалось и то, что его жена работала продавцом в магазине сельпо. Точнее сказать, они в нём жили. Ещё точнее, с одного крыльца попадали в их половину дома, а другую занимал магазин. На практике это означало то, что и какой-нибудь забулдыга, и тот же участковый при нужде, и председатель колхоза (к кому не приезжали нежданно дорогие гости!), - мог в ночь-полночь постучать в дверь, а то и в окошко. На этот уже привычный стук продавщица вставала и шла отпирать магазин, а то и просто держала дома на всякий случай про запас и беленькие, и красненькие. Надёжным, читай платёжеспособным, односельчанам могла и в долг отпустить жидкую валюту.
 Вот и получалось, что рука руку моет, точно по поговорке. 
После того, как объединили, или «слили», как говорили в таких случаях два соседних колхоза-маломерки в один, переехала в соседнюю деревню контора их правления, располагавшаяся до этого в уютном доме на берегу Утрои рядом с мельницей. Хозяева дома рванули в Ригу за лёгкой жизнью сразу после войны и разрешения у них никто не спрашивал. Но облегчения, а, тем более улучшения жизни, колхозникам слияние не принесло. Успех дела в колхозе тоже зависел в очень большой степени именно от его организации, даже от элементарной дисциплины и ответственности. Колхоз в этом отношении ничем особенно не отличался от обычного домашнего хозяйства. Крайностей, как правило, было две. Об одной из них ходила целая легенда.
Дело происходило поздней осенью. В эту пору, если зарядит мелкий, непрерывный, нудный дождик то, кажется, нет ему конца и края. Вода затекает даже туда, где нет и малюсенькой щёлочки. А хуже всего, если под упругим ветром сечёт лицо и руки жёсткая водяно-ледяная крупа. Кажется, что она оставляет насечки на коже и временами переходит от состояния манки до перловки. Колхозницы убирали последнее поле расстеленной на льнище льносоломки. Резиновые сапоги взяли в грязи, руки, красные от холода и посеченные и дождём, и льняными стеблями, не хотели слушаться. Принуждаемые уже лишь усилием воли и чисто женским терпением, руки упорно скручивали жгуты из льнотресты и вязали снопы. Каждой бригадир отвёл равную делянку, но одна из колхозниц чувствовала себя просто отвратительно, заболев простудой в предыдущие дни. Близился вечер, все уже одна за другой, закончив свои делянки, разошлись по домам. Начинались те осенние сумерки, когда явь полностью теряет свои очертания, а от делянки ещё оставался не поднятый и не связанный в снопы шматок. Оставшись в одиночестве и окончательно обессилив, она решила, что пойдёт домой, а завтра с утра пораньше придёт и всё закончит. Так размышляя, женщина подошла к крайнему дому и увидела, что на брёвнах сидит бригадир и курит.
Диалог был коротким, но выразительным.
- Ну, что,  Архиповна, закончила?
- Маленько осталось. Заболела я, на ногах не держусь. С утра закончу.
- Посиди, отдохни.
И с этим ушёл в избу. Сидит она и думает: вот, говорят, бригадир у нас -  зверь, а видишь, пожалел меня. За этими думами и застал её вернувшийся с фонарём бригадир.
- Отдохнула. Ну, тогда вот тебе фонарь, иди и заканчивай делянку.
Заплакала Архиповна, взяла фонарь и вернулась на поле.
Другая крайность встречалась чаще. Её называли разруха и в этот год пришёл черёд их колхозу встретиться с нею тоже. Причём, не в качестве гостьи, а хозяйки положения. Их очередной председатель оказался из тех, что ни сшить, ни распороть, но зато член партии. Лето прошло для колхозников не заметно, осень пролетела, а вот зима грозила стать бесконечной, а для кого-то,  в буквальном смысле последней, если иметь в виду животных на ферме. Сначала сокращали норму сена, потом осталась одна солома, потом собрали где только можно всё прошлогоднее гнильё, рубили и клали в кормушки ольховые и сосновые ветки. Дошло до того, что часть коров не вставала даже попить воды. Самых безнадёжных пытались подвязывать. О надоях уже не шло и речи. Скот, готовый дохнуть, уже и не ревел, доярки, глядя на своих любимиц, плакали, - и в один такой день на ферме появился новый председатель. Народная молва быстро разнесла новости: из соседнего района, из староверов, матом не ругается, но мужики, выходя из кабинета, плачут.
Не снимая белого овчинного полушубка, он обошёл ферму и, уезжая, был краток:
- Потерпите, бабоньки. Сено сегодня привезут – район поможет из других хозяйств, но, обещаю, это была последняя такая зимовка.
И, действительно, уже на следующий год ежедневный рацион коровы составляли семь килограммов отборного сена из клевера и тимофеевки, а соломы разрешалось класть в кормушки без веса, сколько съедят.
Присмотревшись к людям на новом месте, он здорово перетряхнул и кадры в бригадном звене, в частности, сделав предложение Сергею стать бригадиром – и не прогадал. От природы наделённый не только руками, которые росли откуда надо, но и толковой головой, Сергей обладал определенными задатками организатора, а ещё тоже врождённым чувством ответственности за порученное дело. Возможно, сказывалось и желание оправдать доверие, учитывая его лагерное прошлое.
В своём выборе председатель не ошибся: дела в бригаде явно пошли в гору. Люди в полеводстве назначались именно на те работы, где от них оказывалось больше проку. Сергей внимательно прислушивался к тому, что говорили в правлении агроном и зоотехник, советовался со стариками. Учитывая их опыт, завёл свой годичный календарь, куда заносил все погодные приметы. С рассветом запрягая лошадь, бывшую теперь в его распоряжении и, с учётом его инвалидности, стоявшую не в конюшне, а в хлеву дома, летом, усевшись в линейку, а зимою в легкие санки, окунался в дела.  А возвращался домой уже по тёмному, не всегда даже приезжая на обед, если оказывался где-то вдали от дома в это время. Тем более что через год председатель сделал следующий шаг и объединил две прежние бригады под началом Сергея.
Он был дотошным до мелочей. Сам дважды через равные промежутки времени обмерял стога, оставляя в каждом из них памятку, в виде выстроганной ольховой или ракитовой палочки, с указанием даты, веса и состава сена в стоге. Зимой, когда притащенные на волокушах к ферме стога перевешивали на весах, расхождение, подчас составляло лишь несколько килограммов. Обнаружив, что вместо привычного, «под задницу, чтобы помягче сидеть на телеге», клочка сена, кто-то из возчиков прихватил домой чуть ли не полкопны, заставлял вернуть всё на место. Брать что-то колхозное зазорным, увы, не считалось, а прежнего страха в хрущёвские годы уже не было. Да в этих краях с учётом всех обстоятельств и быть, наверное, не могло. В качестве оправдания могли припомнить и бытовавший тогда почти лозунг: «и всё теперь колхозное и всё теперь моё», а сам способ присваивания даже оформился в поговорку, дескать, «купил за два взгляда».  Один из таких, наиболее ретивый, пошёл на Сергея с вилами, приговаривая, дескать, я тебя, изменника Родины, сейчас на вилы посажу. И был явно опешан, когда бригадир смело пошёл на наставленные вилы, проговорив при этом спокойно, но уверенно: «кишка тонка, пройди через то, что я прошёл, а потом хватайся за вилы!». А то, что он и впрямь готов стоять до конца за народное добро убедило всех после памятного случая. По колхозным меркам чрезвычайного.
Один из колхозных амбаров, большой, сложенный из красных и серых валунов, стоявший в бывшей богатой усадьбе, располагался на краю леса, в красивой излучине Утрои, где берег сплошь зарос орешником. Кладовщик жил на отшибе деревни и тоже на краю этого лесочка, но с другой стороны, а через лес шла дорога к складу. По каким-то мелким приметам Сергей стал замечать небольшие, но нехватки зерна, стал приглядываться к кладовщику, что-то в его поведении наталкивало на подозрения. И бригадир, никому ничего не рассказывая, кроме жены, а это означало на практике тоже самое, что никому, стал караулить по ночам на той самой лесной дорожке. И не зря. В одну из ночей кладовщик попался с поличным, крадучись домой с поклажей на спине, и в итоге получил реальный срок, оказавшись в тюрьме за кражу колхозного зерна… 
С приходом нового председателя появились и неожиданные нововведения. На центральной усадьбе колхоза открылся медпункт. Под него приспособили половину жилого дома с отдельным входом. А во второй половине поселили и саму фельдшерицу, что было удобно и ей, и колхозникам. Но застать её здесь можно было не всегда.
Сначала к объявлению о том, что в определённые дни недели она работает на участке, относились, как к формальности, спущенной сверху начальством, но не тут-то было. Фельдшер регулярно появлялась на фермах, в кузне, в клубе, в магазине, в двух начальных школах. Школьники и их родители вынуждены были следовать её требованиям, чтобы не стыдили потом, да и самим не стыдиться. Тщательному осмотру подлежали стрижка ногтей, чистота ушей, а  ещё возможное наличие вшей. Увы, но это случалось периодически даже во вполне благополучных с виду семьях, ведь дети контактировали друг с другом и в школе, и на улице. Правда, бороться с вшами предпочитали не тем средством, что выдавала медработник, считая его неэффективным. Не знаю, догадывалась ли она, что её порошки берут только для виду, чтобы не обидеть, но главным ведь был результат. А он достигался за счёт того, что на вихрастую голову сыпали щепотку дуста, крепко-накрепко обматывали плотным платком и с этим отправляли спать, а нутро, подогрев предварительно воду, смывали всё, если не навсегда, то очень надолго. Да и не мудрено. После такой процедуры не то, что вшам, даже гнидам не оставалось и намека на надежду выжить.
А ещё фельдшер ходила по домам, не стеснялась посмотреть чистая ли посуда, регулярно ли стирается белье, есть ли дома йод, зеленка, термометр и горчичники, и почему-то обязательно микстура Кватера. А, если случалось кому-то заболеть, то она не только назначала лечение, но и приходила периодически проведывать.
Как правило, фельдшерами в селе оказывались молодые выпускницы медицинского училища. И, если специалист оказывалась толковой, то, чтобы не сбежала в город, отработав положенные три года, потенциального жениха сватали чуть ли не всем колхозом. Иногда это срабатывало, и со временем, когда фельдшер набиралась опыта, в участковую больницу, а уж тем более в районную, предпочитали обращаться только в случае крайней нужды.
Да и потом, как-то чаще срабатывали укоренившиеся, хотя и осовремененные старые привычки, что организм должен справляться сам, что от смерти не уйдешь, что народные проверенные средства и дешевле, и надежнее. А потом, чтобы в больницу ехать, надо искать лошадку, сходить в баню, достать из сундука приличную одежку, в аптеку без денег не пойдешь и так далее, и тому подобное. Куда проще пойти к экономисту в конторе поскольку у неё была старая печатная книга-лечебник. Вот и заглядывали к ней частенько кто ни попадя совсем по другому, не рабочему поводу. Мужики в кузне приспособились, например, лечить зубную боль с применением подручных средств. С тракторного пускача снимали магнето, проводки от него прикладывали к больному зубу, и кто-то проворачивал ротор магнето рукой. Мгновенный, но сильный заряд тока бил не только по зубу, но и по мозгам. К сожалению, подобной самодеятельностью грешили и доярки, использовавшие для таких ситуаций кислоту, которая применялась в центрифугах, и ею прижигали больные зубы.  Была, конечно, у всего этого и обратная сторона – и о чьём-то опасном, но просмотренном диагнозе родные узнавали уже только после скоропостижной смерти…