не еврейская жизнь

я не автор                Слиха! не-еврейская жизнь
Алексей Алексеевич Германов
Мой давний, давний, давний друг в телефонной беседе вдруг сказал мне, - вот если бы ты (я!) написал что-нибудь о еврейской жизни, вот тогда бы… -- Что-нибудь о жизни евреев…
Друг мой этот очень давний, с юных довольно лет знакомы мы и дружны, всю, значит, жизнь, поди. B давней юной незапамятности работали мы вместе в одном интересном интернате, который в шутку звали Футбольно-математической Школой. Преподавали мы там: он –литературу, я – физкультуру. Тогда бывали вместе много, потом… встречаемся (маловато, мало, к сожалению!), перезваниваемся, вот. И вот – такая заявка! В том «перезвоне» мы беседовали долго, вспоминая и обсуждая судьбы наших интернатовских друзей… Во время этих разговоров-обсуждений, пребывая в изумлении от неожиданной этой «еврейской» заявки, я внезапно резко подумал о том, что никогда не был внутри жизни евреев. Просто жил и жил. Часто вокруг и возле. Внутри… - нет. А что такое «жизнь евреев»? Один, два, несколько, очень много евреев. Живут. Они что, как-то по-особенному живут? Я не знаю. Я не видел. Я подумал, что если я стал бы собирать свои наблюдения-воспоминания о своем вокруг-и-возле еврействе, могла бы получиться занятная – а, может, и заурядная – форма-матрица, внутри которой таинственная, не узнанная мной «еврейская жизнь», а снаружи… - форма. Ну, как в литейном деле.
Изумление изумлением, а разговор наш долгий телефонный продолжался и был радушным, добродушным и любезным – о судьбах длящихся. И о прервавшихся. Что горько. О друзьях…

++++++

Я, когда пришел в посольство Германии… -- А я что, зачем туда пришел? А я пришел пытаться оформиться на выезд в Германию, на П.М.Ж. по линии еврейской эмиграции. Там надо рано-рано утром ходить-приходить, чтобы быть записанным на прием на собеседование; рано приходить, в очереди стоять отмечаться – на эту запись на собеседование. Но мне-то ладно: близко от посольства живу, спозаранку пешком пройтись – удовольствие. Но там, у посольства картина уже по-печальнее: толпы и очереди. Уже народ собрался, добрался, значит. Издалека.
Но, вот  -- и дата назначенная, вот и собеседование. Ажиотажа очереди нет, и это уже приятно. Десятка два собеседуемых собрались. Подождали на улице, подождали в накопителе каком-то. Еще ждем.
А я все разглядываю этих собравшихся. Любопытно. Возраст по большей части самый средний, женщины, мужчины, все разные – непохожие, но… Но – ну разные, разные все! – Но что-то в обличье, черточка, интонация внешности какая-то… одинаковая для всех. Словцо тут вынырнуло скверное: «пархатость». Из лексикона черных сотен тысяч. Но, если иронично, - легкий налет полета. Порхания. Немножко – невесомость. Отсутствие весомости. И – игры разума в лицах. Заинтеллигенченность. Да и из разговоров – довольно долго в ожидании торчали мы в обществе друг друга – из разговоров подслушалось, выяснилось понемножку жизненное амплуа собранных тут: инженеры да врачи, да педагоги, да научные работники. Ни слова о торговле. И все – из провинций российских (добрались как-то!). Я, может, один тут местный да веселый оказался. А все – грустные. В лицах тоска бегства.

Вошла женщина – сотрудник посольства. И стала распоряжаться нашим сегодняшним порядком и завтрашней судьбой и документами. Какая женщина! – В меру не молодая, в меру не пожилая, высокая, тощая, стеничная, строгая, четкая. Если снимать кино о Третьем Рейхе, если понадобился бы типаж надзирательницы концлагеря… -- «настоящая немецкая женщина».
Говорит с нами – прекрасный русский. (Я-то дурак, к немецкому собеседованию готовился. Abеr nein.) – Никаких наших вопросов, только её ответы. И она, в процессе своего абсолютно четкого и исчерпывающе информативного инструктажа (всё-таки немножко жёсткий акцент в её русском), всё поглядывала оценивающе на нас на всех и на каждого. И вот она поглядывала так, поглядывала, и на меня взгляд направлялся тоже, и, когда она на меня свой взгляд направляла, останавливала его чуть-чуть, мне казалось, что недовольна она мной, не устраиваю я её чем-то, может быть не подпадаю под предполагаемый ею какой-то порядок. Ну, так, по лицу, по взгляду… Так казалось. --  И я не ошибся.
Собеседование закончилось, всем всё про всё должно было быть ясно, предложено вставать и уходить. Все и пошли. И тут она повернулась полностью ко мне и говорит – наконец сказала, что хотела, -- прекрасный русский, добротно сдобренный изящным лёгким и чётким немецким акцентом: «А вам будет трудно доказать свою национальную принадлежность».
         «Во как! Никто и не ожидал…»
Я-то из всей из группы нашей -- самый, может, еврей-разеврей. Я же слышал, кто что про свое родство рассказывал. Так, вода на киселе. А я-то по всем еврейским понятиям и израильским законам самый, что ни на есть. Но – видно, рылом не вышел.