Зависть

 Пасмурным майским утром к зданию психдиспансера подошёл чуть сутулящийся высокий мужчина. На секунду остановился, словно раздумывая, заходить ли, затем, рывком открыв дверь вошёл, поднявшись на второй этаж, замедлил шаг, внимательно прочитывая таблички на дверях, казалось, он и сам не знает, что же ищет. Перед дверью с надписью: «Психотерапевт Балашов Андрей Николаевич», он слегка оживился, как бы найдя то, что искал. Постучав костяшками пальцев, невольно поморщился: резкий, отрывистый стук гулко прокатился по безлюдному коридору.
- Войдите,- послышался мягкий, глуховатый голос. У Андрея Николаевича был не приёмный день, но взглянув на вошедшего, он решил подождать с отказом, ожидая, что же скажет вполне солидный мужчина, не броско, но со вкусом прикинутый.
- Извините, Вы можете принять меня анонимно? – это было что-то новенькое.
- У нас такое не практикуется, Вам нужно записаться на приём через регистратуру.
- Так можете или нет? – вопрос прозвучал как вызов, мужчина напряжённо ждал ответа.
- Если я скажу нет, то Вы, по-другому, не придёте, я угадал?
- Да, угадали.
- Сегодня я не принимаю, но если вас устроит полчаса, то я готов Вас выслушать.
- Я попробую уложиться в отведённое время, но сомневаюсь, что мою проблему можно решить за полчаса.
- Вы меня не поняли, я не решаю проблемы, тем более за полчаса, я сказал, что готов Вас выслушать, а это, по-моему, не одно и тоже.
- Да-да, вы правы.

   - Садитесь, где вам удобнее, время пошло.
   Мужчина сел в кресло, но не потому, что так ему было удобнее, а как бы прячась в его глубину.
   - Прежде всего, - начал он извиняющимся тоном, - я должен объясниться, почему пришёл именно к вам. Совершенно случайно, я стал свидетелем разговора двух женщин, одна из них рассказывала о лечении у вас и назвала фамилию, меня поразило – она сказала о своём первом посещении и о том, как вы её выслушали, что это было как исповедь; она словно выплакала вам свою боль, и ей сразу стало легче.
    - На исповедь ходят к священнику.
    -Согласен с вами, но и она в чём-то была права, это я понял из её дальнейшего рассказа, а по поводу исповеди у священника, то это не совсем то, что мне нужно: стоять в очереди на исповедь, чтобы в двух словах покаяться в своём грехе, пожалуй, не получится. Бог не может простить мой грех, пока я сам себя не прощу: я пробовал ходить в церковь, хотел замолить свой грех, но там со всех икон на меня смотрели осуждающие глаза святых, я не мог стоять под их всезнающим оком, это было выше моих сил, и я перестал заходить в божью обитель.
     - Вы верующий человек?
     - Не совсем так, скорее, я великий грешник, ищущий спасения в вере.
     - Понятно, продолжайте.
     - Если честно…
     - Только без если, давайте договоримся сразу – вы говорите только правду, таков мой метод работы с пациентами.
     - Ясно. Так вот, я должен просто выговориться, рассказать кому-то о своей боли, которая мучает меня много лет. Как вы думаете, что может сделать с человеком зависть? Можете не отвечать, я расскажу вам, куда она загнала меня, от безысходности меня стала преследовать мысль о самоубийстве, но и это не для меня, ведь что ищет человек, кончающий жизнь самоубийством? Он ищет покоя: перелопатив много духовной литературы, я понял, что в другом мире, куда устремляются за покоем, за всё спросится, и муки будут ещё ужаснее. Если здесь люди не знают о моей подлости, и я могу носить боль лишь в собственном сердце, то там никого не удастся обмануть и придётся ответить за всё, что натворил: потому, лично для меня, спокойнее на земле, по крайней мере, есть крохотная надежда как-то оправдать своё паскудство.
     Посетитель внезапно замолчал, словно в нём, как в механизме, что-то сломалось и не было сил двигаться дальше. Доктор тоже молчал, понимая, что передышка нужна его пациенту, для себя он уже решил, что попробует ему помочь, если это возможно. Перед ним сидел мужчина лет сорока, имеющий привычку не оставлять без внимания свои ошибки, с таким можно работать, подобные пациенты не так часто встречаются. Безусловно, это человек с сильной волей, но в результате чего он стал таким? Даже внешне он кажется состоящим из сплошных углов: высокий, худой, но не слабый; лицо довольно приятное, черты правильные, портят лишь глаза, вернее, не сами глаза, а взгляд, есть открытый, прямой, а этот смотрит изнутри, изучающе, недоверчиво; и цвет глаз не обычный - и серые, и карие, с какими-то точечками, как бы в крапинку.
     Так же неожиданно очнувшись, как и замолчал, мужчина устало произнёс:
     - Извините, доктор, моё время истекло, а я так и не смог сказать главное.
     - Не беспокойтесь о времени, его у меня сегодня достаточно, чтобы я мог им распорядиться по-своему усмотрению, я хочу вам помочь, а вот почему – это уже мои секреты.
     - Вы говорите о помощи, даже не зная, с чем я пришёл? Хотя что тут непонятного, я разбудил в вас профессиональный азарт, такое бывает, по себе знаю.
     - Ну, если вам всё понятно, то, может быть, начнём? Во всяком случае, я готов к бою, - Андрей Николаевич, улыбаясь, смотрел на посетителя.
     - К бою, говорите? Ну что ж, я поднимаю брошенную вами перчатку, - лицо его оживилось, глаза заблестели, и он снова заговорил.
     - Так вот, зависть: я начал испытывать это чувство очень рано, даже слишком рано для ребёнка; так уж случилось, что через неделю после моего рождения, у наших соседей тоже родился сын, но Вальке повезло с самого начала: он осчастливил родителей своим появлением на свет, они ведь уже смирились с тем, что у них не будет детей; он был третьим ребёнком, но два его старших брата рождались мёртвыми. И вдруг такое чудо, родился живой ребёнок, как же им было не любить Валечку, и они любили…а самое главное, они умели любить, не каждому это дано – любить во благо, а они умели, оба, и тётя Тая и Игорь Павлович. Какое необычное имя – Тая, а вообще-то имя у неё было самое обыкновенное, даже несколько простонародное – Таисья, но Игорь Павлович называл её Таей и всех приучил к этому нежному имени: она и по характеру была нежная, мягкая, но не размазня, если возникала необходимость, в ней появлялась такая твёрдость, что её невозможно было сломить. Ничего, что я так подробно?
     - Говорите-говорите, я внимательно слушаю.
     - Что ещё меня поражало, так это то, как он произносил её имя. Тая, Тая… словно боялся, что она растает… а мои родители… они и поженились лишь потому, что я имел несчастье родиться, разные они были люди, а я их соединил, против их воли: вот с этим насилием они и не смогли смириться, жалили друг друга, как только могли: даже обратиться по имени не хотели по-человечески; он её Лилька да Лилька, а она вообще из гордого имени Лев произвела новое имя – Левый, ещё бы говорила Левый Сапог, совсем бы весело было. Пять лет назад у отца обнаружили рак головного мозга не операбельный, так она дождаться не могла, когда он приберётся, а как похоронила, зачастила по салонам: всё красоту наводила, молодилась так, что противно было смотреть на её рожу; даже женишка себе подыскала; и было бы что путёвое в этом мужичонке, но ведь алкаш, видно невооружённым взглядом, а она просто млела, как он приходил; после того, как я его выпер, самым натуральным образом, она как-то сникла, постарела. Мне и жаль было, что так грубо обошелся с её избранником, но и извиниться духу не хватило, не было у нас привычки душу друг другу изливать. Стыдно признаться, но, когда и её похоронил, вздохнул с облегчением, надоели до чёртиков бесконечными разборками, потому я и не умел жить как все, радоваться не умел, вечно у меня подозрения были, что все кругом лишь притворяются, что все люди в душе гады и лишь изображают из себя порядочных. А Валька с детства был для меня, как бельмо в глазу: я ему во всём завидовал, но изображал верного друга и ещё старался, чтобы ближе чем я у него друга не было; он, святая душа, наверно и вправду верил, что я ему друг, а я ему злейший враг был, только тайный; а когда у них с Наташкой любовь началась, я чуть с ума не сошёл от злости; они так друг на друга смотрели, что мне хотелось схватить их за волосы и колотить лбами до тех пор, пока у них вместо лиц месиво бы не получилось. Я долго ждал своего часа, но я его дождался: после института Вальку на сборы отправили, а они уже пожениться хотели, да не успели, видно мне сам дьявол помогал: Валька, как дурак, меня же и попросил, чтобы я оберегал его Наташку, чтобы никто обидеть не смел, как говорится, на ловца и зверь бежит… Наташка крепким орешком была, долго я мозговал, как осуществить свою идею, и вот однажды, когда мои на дачу укатили, я ей позвонил и, притворившись, чуть ли не умирающим, попросил купить ампициллин. Тут я точно рассчитал: она, конечно же, понеслась покупать мне таблетки, а я достал из укромного уголка шампанское и снотворное. Она прибегает, встревоженная, ну как же, Валечкин друг заболел, как тут не проявить сочувствие, а я, открыв дверь, за стенку держусь, так мне, якобы, плохо; уж лучше бы и в самом деле, меня паралич разбил в тот момент, чтобы я не смог осуществить то, что задумал; всю жизнь себе изломал, да и не только себе. Я почему всё так хорошо помню: да потому что за эти годы я столько раз прокручивал в памяти события того дня, что каждое слово помню, как будто это вчера было. Вы ещё не пожалели, что согласились меня выслушать? – глаза его горели странным блеском, погружение в прошлое, да ещё при свидетеле, было для него не менее мучительно, чем пытка.
     - Прошу вас, продолжайте. Представляете себе картину: больной, которому хирург делает операцию уже четыре часа, вдруг поинтересовался бы, - А не устали ли вы, может быть бросите и закончите завтра? Не представляете, так вот я тоже своеобразный хирург, помогаю пациентам избавляться от накипи, скопившейся в их душах.
     - Верное сравнение, её и от чайника не знаешь, как отодрать, а уж если в душе поселится, так вообще, хоть караул кричи.
     - Так на чём мы остановились, продолжайте.
     - Так вот, я, значит, за стенку держусь, а она мне с готовностью плечо подставляет, сама помогает до кровати добраться, куда я её, дурочку, затащить собираюсь: кое-как дошли до кровати, уложила меня поудобнее, сама на кухню за водой, чтобы таблетки запить; тут я по полной программе сыграл за больного, сразу четыре таблетки заглотнул, чтобы быстрее подействовало; она не торопится уходить, как же больного не утешить. Через полчаса я повеселел, лекарство же принял, через час мне совсем хорошо стало, благодарю за спасение, а она так искренно радуется, что я готов был пришибить её за эту радость, но ничего, тоже улыбаюсь, строю из себя радушного хозяина, потом встаю, приношу шампанское и предлагаю выпить по поводу выздоровления, она удивилась, но не отказалась. Разлили шампанское, она, по моей просьбе, пошла за шоколадом на кухню, а я в этот момент высыпал снотворное в бокал. Приносит она шоколад, я ещё потянул время, чтобы снотворное полностью растворилось, и мы выпили. Я снова наливаю, предлагаю выпить за спасительницу, ну как тут отказаться? Её вскоре в сон потянуло, я, конечно, плету, что с шампанского такое бывает, предлагаю прилечь, она и прилегла. Представляете, она лежит, ни о чём не подозревая, спокойно так, а я сижу, смотрю на неё и меня буквально подбрасывает от нетерпения: ведь понимаю, что подлость сделать хочу, а остановиться не могу, слишком долго я вынашивал эту идею, пропитался ею так, что невозможно было в последний момент сказать: «Стоп!»; и не то, чтобы я хотел её, она вообще-то была не в моём вкусе, но так нужно было для осуществления задуманного. Когда я к ней подсел, она попыталась подняться, а сама глаз поднять не в состоянии, тут на меня такое накатило, что я стал как ненормальный: поимел, сколько хотел, насладился Валькиной девкой, сижу вдвойне удовлетворённый, жду, когда она в себя придёт... Очнулась она, как глянула на меня своими глазищами, я даже испугался, думаю, ну всё умом тронется, а сам молчу, такую грусть на себя напустил... А потом, как начал ей плести про любовь неразделённую, как давно её люблю, в общем, всё в этом плане, что девчонки любят: смотрю, она уже другими глазами на меня посмотрела, дура жалостливая, ей бы в милицию бежать, заявление на меня писать за изнасилование, а она мне же и сочувствует. Одним словом, сначала я её разжалобил, а потом говорю:
     - Значит так, милая, через три недели ты собираешься и едешь к Вальке.
     - Зачем? – едва шепчет она.
     - Как зачем, переспишь с ним, и, если будет ребёнок, он будет считать его своим.
     - Какой ребёнок? – она совсем ошалела от моих слов.
     - Которого я тебе сделал, если мне повезло.
     - Но я не хочу твоего ребёнка! – кричит она в ужасе.
     - Зато я хочу, чтобы вы воспитывали моего ребёнка, заметь, не своего, а моего, не  понимаешь, так я ещё раз повторяю, я хочу, чтобы ты родила своему Валечке моего ребёнка, а он будет считать его своим, любить его всем сердцем, я не могу так любить, даже своего ребёнка, тебе этого не понять, для этого надо хотя бы один день побыть в моей шкуре, думаешь это безумие, нет, это трезвый расчёт, со временем ты поймёшь, что я был прав, а если не последуешь правилам моей игры, то я скажу Вальке, что ты, выпив шампанского, сама на меня повисла и выделывала всё, на что способна фантазия пьяной женщины, одним словом, я найду, что ему сказать, даже если он не поверит, что ты сама на меня повисла, сам факт, что ты была с другим, достаточен, чтобы ваша любовь разлетелась на мелкие кусочки.
     - Сергей, за что так бесчеловечно, и почему ты решил, что я способна осуществить твой дьявольский план, ты плохо меня знаешь.
     - Возможно, тебя я действительно знаю плохо, но Вальку изучил досконально, он сломается, если ты его бросишь, в их семье все однолюбы, если он тебя полюбил, то это его крест: он никогда не сможет полюбить другую, просто сломается, покатится по наклонной, ты этого хочешь?
     - Нет, только не это!
     - Тогда выбирай: или ты соглашаешься с моим планом, или ломай своего обожаемого Валечку, а я с наслаждением буду наблюдать за его падением, ему полезно узнать, как болит лишённая любви душа, слишком легко жил, а ты лиши его любви, многовато получил, полезно и поубавить.
     - Ну хорошо, если я даже соглашусь, ради Вальки, молчать и сделаю, как хочешь ты, но что будет с твоим ребёнком, я-то не смогу его полюбить, зная, кто его отец.
     - Ещё как сможешь, я до мелочей продумал ситуацию, у меня всё под контролем.
     - Любить ребёнка для тебя мелочь?
     - Помолчи, сейчас я говорю: запомни, ты будешь любить моего ребёнка с первого мгновения, как узнаешь, что он у тебя будет, и знаешь, почему, а причина очень проста; если только посмеешь его возненавидеть, хотя бы на один день, он родится такой же сволочью, как и я, ты понимаешь, о чём я говорю?
     - Не совсем.
     - Поясняю ещё раз: ненависть рождает ненависть, а если ты будешь любить ребёнка, узнав, что он уже есть, он сумеет избавиться от моих злобных генов, ты уничтожишь их своей любовью; потом, когда он родится, он попадёт в ещё более любящие руки так называемого отца; моя голубая мечта, если хочешь, что по-твоему было бы, если бы Валька родился девочкой, да я бы в лепёшку разбился, но женился на ней, чтобы у нас были дети, похожие на неё. Я хочу изменить карму нашего рода: мои родичи, все до единого, вызывают у меня отвращение, поэтому я не хочу, чтобы мои дети выросли похожими на нас; у меня будет лишь один ребёнок, и воспитаете его вы с Валькой, а я буду рядом, ты не посмеешь отлучить меня от своего дома, помешать моей дружбе с Валькой, даже зная истинную цену этой дружбы.
     - Ты болен, Серёжа...
     - Замолчи, я не болен, тут ты ошибаешься: если человек горбат, думаешь, он не боится, что его ребёнок будет горбатым, боится, ещё как боится, но идёт на риск, а я не хочу рисковать, и, если мне выпал шанс исправить кривизну нашего рода, можешь не сомневаться, я его не упущу.
     - Но почему я?
     - Причём тут ты, мне интересен только Валька, а ты попала в поле моего зрения лишь потому, что тебя выбрал он, была бы другая, было бы тоже самое.
     - А если нет?
     - По-твоему, я сам до всего додумался, ошибаешься, моё увлечение психологией имело определённую цель: изучить человеческую душу, на что она способна; это дало мне кое-какие мысли, но мне пришлось основательно пораскинуть мозгами, прежде чем выработать этот план; если бы он не был столь циничен, ты первая назвала бы его гениальным.
     - Ты злой гений.
     - Я знаю, можешь не продолжать, я чудовище, но в том не моя вина: я не был желанным ребёнком, меня пытались вытравить, но я оказался живучим; и вот я такой, каким ты меня видишь, хорош, ага, не нравлюсь , тогда ты должна понять, почему я решился на подобный, довольно рискованный шаг; а по поводу того, что другая на твоём месте поступила бы иначе, не думаю, тут главное доходчиво объяснить, что она потеряет любимого человека; пусть не сразу, но появившаяся трещинка со временем будет всё шире и шире и в конце концов всё рухнет, а бабы настолько прикипают к мужикам, если полюбят, что им легче пойти на плаху ради любимого, чем видеть его страдающим; я не о всех говорю, а только о тех, кто имеет душу, способную любить, Валька не ошибся, я тем более, ты именно из таких.
     - Неужели тебе не жаль меня?
     - Ошибаешься, очень жаль, но себя я жалею больше, потому что много страдал, именно поэтому я хочу поместить своего ребёнка в любящую ауру.
     -  А если он умрёт?
     - Как умрёт? – меня словно током пронзило от страшного предположения, не сразу, но я нашёл слова для ответа.
     - Это уже твоя забота, не дай бог с ним что-то случится по твоей вине, ты пожалеешь о том, что родилась!
     - А почему я должна поехать к Вале именно через три недели?
     - Не прикидывайся дурочкой, именно этого времени достаточно, чтобы узнать, беременна ты или нет, если беременна, то в случае рождения ребёнка на три недели раньше, это можно как-то объяснить, во всяком случае, больших подозрений не будет.
     - Какой ты, однако…
     - Предусмотрительный, хочешь сказать, я слишком многое поставил на карту, - но я проиграл, играя краплёными картами, а эта девчонка умела держать удар: приведя себя в порядок, всё молча, спокойно, она, перед тем как уйти, произнесла пророческие слова:
     - Ты сотни раз пожалеешь о том, что сделал сегодня со мной, но ещё больше пожалеешь, если ребёнок действительно родится: я не стану мешать твоей дружбе с Валькой, но к ребёнку не смей приближаться, он  мой, ты  его подарил, а подарки не принято возвращать, если же посмеешь нарушить правила уже моей игры, тебе придётся крепко пожалеть, что встретился на моём пути и добавила сквозь зубы – Прощай, папочка… Всё вышло так, как она и предрекла: мечтал о хорошем, счастливом ребёнке, а повёл себя как селекционер, но жизнь сложнее, чем научный эксперимент; после её ухода я  внезапно понял, что мой план, которым я так гордился, начинает трещать по всем швам; казалось ,что всё продумано до мелочей, но стоило Наташке воспротивиться и всё лопнуло; ситуация вышла из-под контроля и события стали развиваться по своим законам, мне ничего не оставалось, как подчиниться, я оказался в западне, из которой не было выхода. С того дня начались мои муки: мне хотелось поделиться с кем-то своей болью, но кому расскажешь о подобном, пробовал утопить горе в вине, но быстро понял его опасность, могу под пьяную лавочку проболтаться чёрт знает кому и тогда все узнают, какая я сволочь и  бросил пить из опасения, что можно потерять чувство самоконтроля; изменилось и отношение к Вальке, если раньше просто завидовал, то теперь люто возненавидел, считая виновником своих бед, одним словом, нашёл крайнего; когда он вернулся со сборов и зашёл ко мне, я хорошо на нём отыгрался, чего только не наговорил, а главным обвинением выдвинул то, что он променял мужскую дружбу на какую-то девчонку, которая того не стоила; он сначала обалдел, а потом тоже завёлся, обозвал меня конченным придурком, что не зря мне ещё в детстве дали кликуху Пута, что я ему полностью соответствую, что зря на пацанов обижался, они кликухи зря не дают, за что-то обязательно цепляются, что отныне знать меня не хочет и вообще забудет, что был у него друг Серёга, и ушёл, с грохотом хлопнув дверью, я, словно очнувшись, вначале хотел пойти к нему, извиниться, а потом меня осенило: нашей дружбе пришёл конец, я её уничтожил своей подлостью, но Валька-то этого не знает, Наташка ему не сказала, если он спокойно пришёл, сейчас он побежит к ней, расскажет о нашей ссоре и она будет только рада, к тому времени я уже понял, что дорога в их дом для меня закрыта, значит, мне ничего не остаётся, как использовать глупую ссору, чтобы  порвать дружбу с Валькой, и тут уже было не важно, хочу я этого или нет, способствовало разрыву и то обстоятельство, что пока он был на сборах, мои родители получили кооперативную квартиру в другом районе и мы переехали, что очень облегчило мою участь. Дня через три Валька сам пришёл, предлагал мировую, сказал, что им надо скорее пожениться с Наташкой, так как она беременная, что она приезжала к нему, когда он был на сборах, я молча выслушал, но мириться не стал, он всё понял, попрощался и ушёл. Больше он ко мне не приходил, иногда мы пересекались случайно, но ограничивались дежурными фразами. Однажды он позвонил, радостный и сообщил, что у них родился сын, назвали Виталькой, приглашал в гости, пришлось отказаться, хотя было дикое желание увидеть сына. С этого дня мне стало ещё тяжелее: постоянно думал только о сыне, заходил в «Детский мир», рассматривал, выбирал игрушки, представляя, как бы обрадовался мой Виталька; вот когда я возненавидел себя за свою безумную идею, ведь гением себя мнил, идиот, до сих пор удивляюсь, как такая бредовая идея могла зародиться в моей башке, ведь не дурак же я и шизофреников в роду, вроде, не было, а вот додумался до такой дурости, отказался от собственного сына, лишив себя радости отцовства.
     Впервые увидел сына, когда ему полтора годика было, уже ходил уверенно, думаю, то была божья милость за все мои муки: совершенно случайно встретил Вальку с сыном в городском парке; чудный был мальчик и до невероятности похож на Наташу, я так жадно его рассматривал, что будь Валька повнимательнее, он бы удивился, но Валька не скрывал радости по поводу нашей встречи, да и что ему было скрывать, а мне с трудом удавалось сохранять маску равнодушия, хотя в душе я был безумно рад, что встретил самых дорогих мне людей, не удивляйтесь, за прошедшие два года я ,наконец-то, понял, что кроме зависти было у меня к Вальке и чистое чувство дружбы, только его не было видно под чёрным слоем зависти, но когда мой план рухнул, у меня словно пелена с глаз упала, и я понял, как щедро одарила меня судьба, что подарила верного друга, а я всё испоганил, наплевав в колодец, из которого мог пить живительную влагу дружбы и этот источник никогда бы не иссяк, слишком много было в Вальке любви и человечности, обидно было сознавать, что сам себя обокрал, но ничего не оставалось, как тащить тяжкий груз вины. Мы не говорили о себе, это было своеобразное табу, но в данный момент появилась нейтральная тема – Валька, не умолкая, говорил о сыне, а я был самым благодарным слушателем: рассказывал о милых привычках сына, что он любит, как спит, его первое слово; обычно молодые мамы любят так подробно рассказывать о своих чадах, но Вальке и было присуще что-то женское, нежное, может, потому мы и были так привязаны друг к другу, что дополняли недостающее в каждом из нас. Разговаривая, мы не выпускали из вида малыша, но мне было страшно прикоснуться к нему: у меня было ощущение, что я могу ему чем-то навредить, слишком много в моей душе скопилось горечи и я боялся нечаянно выплеснуть на него хотя бы каплю. С тех пор, раз в месяц, мы гуляли в парке втроём, это были лучшие дни моей жизни. Так продолжалось, пока Витальке не исполнилось три года, как-то, в очередную нашу встречу, Валька сообщил мне, что скоро Виталька пойдёт в детский садик, в тот самый, в который ходили и мы. О детском саде у меня были хорошие воспоминания и скоро у меня появилась привычка прогуливаться там иногда, благодаря Витальке я встретил свою будущую жену, я вычислил, когда на прогулке бывает его группа и доставлял себе иногда удовольствие, издали полюбоваться на сына, как можно медленнее прогуливаясь мимо ограды садика. Однажды я столкнулся с воспитательницей сына, она первая заговорила со мной, сам бы я не решился: в садике давно обратили внимание на мои прогулки вдоль ограды и даже опасались, уж не маньяк ли я, меня подобное подозрение неприятно поразило и пришлось объясниться, что в её группу ходит сын моего друга и мне всего лишь интересно за ним наблюдать. Мы разговорились, незаметно дошли до дома, и она пригласила меня на чашку чая, для меня это было полной неожиданностью, тем не менее с удовольствием принял приглашение.  Оказалось, она вдова, муж погиб в Афганистане, и они живут вдвоём с сыном Иваном: меня поразило, что она так по-взрослому называет трёхлетнего малыша, но, когда мы с ним познакомились, он по-мужски твёрдо протянул мне руку и представился – Иван, действительно, это был не Ваня, не Ванятка, а именно Иван, защитник надломленной горем матери. Про нас с Лизой можно сказать, что встретились два одиночества, но это не совсем так: нас соединил не страх одиночества, нам хорошо вдвоем, есть, о чем поговорить, а если мы молчим, то нет ощущения, что иссякла тема для разговора; по негласному соглашению мы оба понимаем, что нам есть о чем подумать, вспоминая что-то свое; у нас не было общего прошлого, но оно было у каждого из нас, и мы не позволяем себе лезть в чужую душу с назойливыми расспросами. За прошедшие годы я ни разу не пожалел, что связал свою судьбу с Лизой, наш брак можно даже назвать счастливым, если бы не та боль, что как заноза сидит в моем сердце: у нас нет общих детей, это моя вина или моя беда, но горький опыт прошлого неотступно стоит за моей спиной. Иван замечательный сын, называет меня папой и в этом нет фальши, я действительно заменил ему отца, всю  любовь и нежность, что не мог подарить Витальке, отдаю Ивану, со временем я убедился на опыте, как был глуп, думая, что  не смогу воспитать счастливого человека с любящим сердцем: если я смог полюбить чужого ребенка, и не на словах, а душою, то как же любил бы и заботился о своем сыне, а я взял и подарил его… как куклу, но ребенок не кукла, он плоть и кровь моя, потому и нет мне покоя; что меня поражает еще, так это дружба Ивана с Виталькой, она началась ещё в садике, думал это так, пройдёт со временем, но ничего подобного, они настоящие друзья и по сей день, что называется не разлей вода, разница лишь в том, что обоим дружба в радость, в отличие от меня с Валькой; сначала я боялся, что Наташа воспротивится и запретит сыну дружить с Иваном,  снова ошибся, но встречаются они только в их доме, так повелось ещё с тех пор, когда они учились в младших классах, шло время и это стало почти нормой, Лизе подобное обстоятельство не нравилось и она начала допытываться у сына, почему же он не приглашает друга к себе, Иван бормотал что-то невразумительное и чтобы не мучить ребёнка, я попросил жену никогда больше не задавать подобных вопросов; Витальке запрещено бывать в нашем доме из-за ссоры между мной и Валентином, что я имел глупость оскорбительно отозваться о его будущей жене, а извиниться духу не хватило; к Ивану эти проблемы никоим образом не относятся, его там хорошо принимают и пусть всё будет, как уж сложилось. Как-то я спросил у Ивана про родителей Витальки, оказалось, он в восхищении : с ними всегда интересно поговорить, а самое главное – в их доме часто звучит смех и это замечательно, потом, смутившись, стал уверять меня, что мы тоже замечательные родители, только у нас не принято превращать проблемы в повод для шуток, мы на всё реагируем по-взрослому; а они умеют побыть детьми, особенно смешно, когда тётя Наташа начинает ставить в пример мужу его собственного сына, это когда речь идёт об аккуратности, дядя Валя вечно всё теряет, потому что не помнит, куда что кладёт, а Виталька, он полная противоположность своему отцу, у него и на письменном столе и вообще во всём идеальный порядок. Валентин начинает шутливо возмущаться, что это, наверно, не его сын, потому что у него не мог родиться такой чистюля, вероятно, он потому такой чистюля, что зачали они его в армии, вот в чём причина Виталькиной дисциплинированности и все начинают хохотать по этому поводу. Я буквально похолодел, услышав об этом: какая же Наталья смелая, если не боится шутить над их несхожестью, ведь это от меня Виталька взял привычку к аккуратности, я люблю во всём порядок, и эта черта передалась и ему. Ещё Иван говорит, что Наташа часто спрашивает, как дела у родителей, но ни разу не сказала, что хотела бы познакомиться с нами поближе: Ивана это очень огорчает, но мне стыдно признаться ему, что во всём виноват только я и он напрасно надеется, что мы когда-нибудь сможем дружить семьями. Однажды я поинтересовался у Ивана, как же обращаются друг к другу Виталькины родители и поразился, помните, я говорил вам, как ласково называл Игорь Павлович жену Таей, а она его не менее ласково, Игорёк, а если он в чём-то давал маху, то горе ты моё луковое, теперь уже Валька называет жену не просто Наташа, а Таля, Талечка, Талюша, а она его Валечка, а если он чем-то раздосадует, то тогда Валёк. Не сразу, а только с возрастом, я понял причину своей детской зависти: для примера, как реагировали наши матери, когда мы возвращались после игры в футбол; моя начинала сразу кричать, что я свинья, потому что не умею беречь вещи и вообще только тем и занимаюсь, что заставляю её бесконечно стирать и штопать, а она тоже человек и очень устаёт, а я не даю ей ни минуты покоя; чувствовал себя ужасно виноватым, поэтому игра в футбол  доставляла мне мало удовольствия; а тётя Тая шутливо всплёскивала руками, словно любуясь, что её сын  замарашка, а потом интересовалась, как прошла игра, попутно осматривая синяки и ссадины, делая примочки, а Валька взахлёб рассказывал о прошедшей игре, чувствуете разницу? А что было, когда в наших дневниках появлялись двойки, редко, но бывало: я шёл домой, как побитая собака, и ни разу не ошибся в своих предположениях, зная, какой меня ждёт нагоняй; стыдили так, словно я этой двойкой опозорил наш род до седьмого колена, и снова вбивали в меня, самым безжалостным образом чувство вины. Валька тоже шёл домой огорчённым, но тётя Тая, узнав про его беду, начинала его утешать, что двойки случаются у каждого, но он же умница и у неё нет никаких сомнений, что на следующий урок у него будет пятёрка с плюсом: поддержка буквально вдохновляла Вальку и он с таким азартом бросался исправлять злополучную двойку, что хоть две пятёрки ставь; вот так мы и росли, в меня вколачивали чувство вины, а ему щедро дарили любовь и понимание. Я хорошо усвоил эту разницу: когда у меня появилась семья, я с самого начала попробовал как бы копировать те отношения, что так нравились мне в Валькиной семье; не сразу всё получилось, но я упорно добиваюсь своей цели; единственное, что не получается, нет радости, но тут я бессилен, ведь радость идёт от чистого сердца, а там такой камень, что нет сил держать эту тяжесть, вот, пожалуй, и всё, что могу вам сказать, одного не могу понять, за что мне такие муки?
     - Вы мне задаёте этот вопрос? – спросил, помолчав, доктор.
     - Я не знаю, кому задавать этот вопрос, но он не даёт мне покоя.
     - А вы не пробовали задать его иначе?
     - Как?
     - Попробуйте взглянуть на всё происшедшее с другой точки зрения, не за что, а зачем?
     - И что это даст?
     - А вы попробуйте, как домашнее задание: если вы пытаетесь познать бога, то должны знать, что бог никого не наказывает, он лишь посылает испытания, чтобы человек пробудился и увидел себя в истинном свете; почитайте внимательно Библию и вы убедитесь, там прямо звучит призыв- Бодрствуйте!
     - Вы хотите сказать, что я прожил свою жизнь во сне?
     - Примерно так, а сейчас вы на пути к пробуждению и когда окончательно проснётесь, то осознаете, что есть истинная свобода; спящему   не дано понять, но не забывайте, совершенен только бог, а человек лишь стремится к совершенству.
     - Спасибо, доктор, вы удивительный человек, жаль, что вы не священник, представляю, как любили бы вас прихожане, особенно прихожанки, но это была бы чистая любовь, в этом я уверен.
     - Вы не первый, кто говорит мне, что я похож на священника, кто знает, возможно, я и стану им когда-нибудь, но это не станет для меня неожиданностью.
     - Знаете, доктор, у меня ощущение, что наша встреча не простая случайность, что кому-то свыше было угодно, чтобы я встретил на пути именно такого человека, как вы, или я ошибаюсь?
     - Думаю, что нет, вас мучила зависть к чужому благополучию и вы пошли на всё: нарушили божьи заповеди, предали друга, надругались над женщиной, лишили себя сына, и что же в результате, не знаю, возможно, вы со мной не согласитесь, но если бы вы не прошли всё это в юности, не испытав ту боль души, что вам пришлось пережить, то кто знает, кем бы вы стали, не избавившись от чувства зависти столь жестокой ценой, я уверен, сейчас вы никому не завидуете, или я ошибаюсь?
     - Нет, не ошибаетесь, я понял простую истину: человек так устроен, что не умеет слушать и делать выводы, каждому хочется испытать судьбу на собственной шкуре, будучи уверенным, что уж он-то обязательно выйдет победителем, как бы не так, можно выиграть один бой, но беда в том, что возмездие обязательно настигнет  и тогда ты проклянёшь свою победу, именно так случилось со мной, но благодаря этому я многому научился, а самое главное, осознал, что нужно уважать и беречь людей, тебя окружающих, тем более, зависящих от тебя; человеческие отношения есть что-то неуловимое, они не так легко складываются, но порой рушатся в один момент, буквально на глазах, из-за одного неосторожного слова, иногда удаётся как-то слепить их заново, но это уже не то, былого доверия не будет уже никогда, вы согласны со мной?
     - Скажу больше, если бы у меня был такой друг, как вы, я бы считал, что мне крупно повезло.
     - Доктор… вы даже не представляете, что значат для меня ваши слова, я пока не знаю, чем смогу отблагодарить вас, но я ваш вечный должник: вы просто выслушали меня, а я уже начинаю свободнее дышать.
     - Свобода, великое благо, данное нам господом при рождении и человек сам или по независящей от него причине лишается её и начинаются страдания по потере утраченного богатства, но мне вы ничего не должны, я тоже кое-что вынес из нашего разговора, так что мы квиты, я знаю, куда сейчас устремлены ваши мысли, так что не теряйте времени.
      - Вы поняли, что я сразу от вас еду к Наташе?
      - А куда же ещё?
      - Действительно, только к ней, до свидания, доктор.
      - До свидания, желаю успеха.
                2
      Сергей Львович Путов вышел на улицу и невольно зажмурился: ярко светило солнце, но было ощущение, что солнце осветило не только всё вокруг, но и его душу,  долго-долго брёл в ночи, но знал, что где-то есть и утро, и вот, наконец-то, и для него забрезжил рассвет и он заспешил ему навстречу: дорогу к школе отлично помнил, а потому уверенно повернул к знакомому зданию, невольно отметив, что школа как-то померкла, не только показалось, что стала меньше, былого порядка тоже не наблюдалось, отмахнулся от ненужных мыслей, сейчас было не до того: чувствовал невероятный подъём; впервые поделившись своей болью, выплеснув, наконец, своё отчаяние, выплакав, безслёзно,  всё,  что терзало его душу; будучи по природе своей скрытным человеком, с трудом решился, но почувствовав в лице доктора человека, способного не осудить, а понять и помочь, позволил заглянуть в свою душу другому человеку, пройдя вместе с ним по трудному пути воспоминаний, где всегда бродил один, испытывая лишь боль и стыд; принятие кого-то  ещё на скользкий и опасный путь в прошлое, сначала, привело его в замешательство, слишком страшно обсуждать с кем-то тщательно скрываемое прошлое, но в результате произошло что-то невероятное – прошлое отпустило его из своих цепких лап, он как бы проснулся и неожиданно увидел, что жизнь для него не кончилась в тот день, а он провёл все эти годы в мучительном сне, полном кошмара вины;  пробудившись, испытал сладостное чувство полноты и свободы жизни, он больше ничего не боялся, пришло понимание, что в его возрасте стыдно вести себя, как нашкодивший ребёнок, готовый всю жизнь просидеть под кроватью, боясь наказания, а нужно лишь извиниться перед Наташей, и уже её право, простить его или молча выслушав, попросить больше никогда не показываться ей на глаза и он поймёт её в любом случае. Подъехав к школе и войдя в знакомые двери, остановился на мгновение и вошёл, уверенно предъявил документы, его пропустили, так как его сын учился здесь и его знали; стремительно поднялся на второй этаж, пошёл к учительской, невольно замедляя шаг и остановился перед дверью, второй раз за день он стоял перед дверью, не зная, что его ждёт, не стал медлить и приоткрыв дверь, сразу встретился взглядом с Наташей, сидевшей за столом напротив, увидев его, она непринуждённо, как будто виделись не далее, чем вчера, задала простой вопрос:
     - Ты ко мне, Серёжа
     Он хотел ответить, но не смог, горло внезапно пересохло, смог лишь кивнуть. Наташа встала и направилась к нему, он смотрел и невольно любовался: прошедшие годы явно пошли ей на пользу, из тоненькой девчонки, какой запомнилась, она превратилась в прелестную женщину, ничего лишнего, всё в меру, нет, не ошибся Валька в своём выборе, а он, как слепой, ничего не сумел в ней разглядеть.
     - Ты не против, если мы посидим в моём классе, пока дети не подошли? – Наташа говорила в спокойном, доброжелательном тоне, словно ей предстоял разговор с кем-то из родителей её детей, ни тени волнения, как и подобает настоящему педагогу.
     - Нет, конечно, мне даже приятно снова оказаться за партой, - спокойствие Наташи оказалось заразительным, и в какой-то мере передалось и ему, войдя в класс, Наташа села, по привычке, лицом к классу, а он сел за парту, как ученик, оказавшись лицом к лицу, оба молчали, не зная, с чего начать.
     - Серёжа, ты забыл уроки вежливости, даже не поздоровался со мной, - первая нарушила затянувшуюся тишину Наташа.
     - Извини, я что-то растерялся, здравствуй, конечно, мы так давно не виделись.
     - Здравствуй, Серёжа, я рада тебя видеть.
     - Рада, разве это возможно, или ты издеваешься?
     - Почему же издеваюсь, я, действительно, рада тебя видеть, хотя бы потому, что, наконец-то, услышу слова извинения, ведь ты за этим пришёл?
     - Да, за этим, прости, что долго шёл.
     - Действительно, слишком долго.
     - Я хотел извиниться, с того самого дня, но боялся, что ты не захочешь меня слушать.
     - А сегодня уже не боишься? – она ещё умудрялась шутить.
     - Нет, сегодня не боюсь, но не потому, что вдруг осмелел, а потому, что встретил замечательного человека, который помог мне преодолеть страх.
     - И кто же он, если не секрет?
     - Тебе могу сказать, я был сегодня у психотерапевта.
     - У кого?
     - У психотерапевта.
     - Ты был у психотерапевта, странно, никогда бы не подумала.
     - Я и сам удивляюсь, но очень рад.
     - Чему?
     - Рад видеть тебя, я тысячу раз представлял нашу встречу, но всегда в чёрных тонах, думал, что ты и слушать меня не захочешь.
     - Всё верно, в тот день ты бы зря пришёл, я не стала бы тебя слушать, просто не смогла бы, сил бы не хватило.
     - А сейчас хватит?
     - Хватит, могу даже с тобой поделиться.
     - А ты изменилась, и не только внешне, никогда бы не подумал, что ты станешь такой роскошной женщиной.
     - Это комплимент?
     - Не только, скорее правда жизни.
     - Спасибо, должна сказать, что ты тоже изменился к лучшему, с первого взгляда видно, что круто живёшь, уж очень вид респектабельный.
     - Грех жаловаться, денег хватает, чтобы хорошо жить.
     - А чего не хватает?
     - Счастья, наверно.
     - Да, с этим у многих проблемы, его в супермаркетах не продают.
     - Ты, как всегда, права, его одним махом не создашь, и даже не украдешь, если и попытаешься.
     - Ты себя имеешь в виду?
     - А кого же ещё, ты ведь помнишь, каким великим умником я себя мнил, идиот я великий был, а не умник. Наташа, я понимаю, что прошу невозможного, но прости меня за тот день...
    
     - Я давно простила тебя, Серёжа.
     - Как, это же невозможно!!! Я сам не могу простить, а ты… разве можно простить такое?
     - Не знаю, можно ли, но я должна была простить тебя.
     - Почему?
     - А ты не понимаешь? Что бы со мной было, если бы я все эти годы носила в душе ненависть к тебе, от меня бы ничего не осталось, я бы спалила свою душу этой заразой: любовь и ненависть не живут в одном сердце, и я выбрала любовь; в ней нуждались и муж, и сын, и я сама, потому что мне было кого любить, и я буквально заставила себя простить тебя, сменила ненависть на жалость.
     - Ты жалела меня?
     - Представь себе: когда ты поссорился с Валькой и не захотел мириться, я поняла, что ты страдаешь, и даже больше, чем я, а когда я тебя пожалела, ненависть ушла сама собой.
     - Спасибо, Наташа, меня в жизни редко жалели, тем более неожиданно услышать такое от тебя, где же ты набралась такой мудрости?
     - Ты помог.
     - Я?
     - Ты знаешь, Серёжа, как это ни парадоксально звучит, но я в какой-то мере даже благодарна тебе за тот урок, если можно его так назвать: я была молода и самоуверенна, как все в двадцать лет, а ты взял и бросил меня в огненную печь жизни; я думаю, будь я из золота, я бы просто расплавилась и ничего бы из меня не получилось, но я оказалась из железа, пройдя через огонь, я лишь закалилась и превратилась в сталь, довольно высокой пробы; за один день я повзрослела и смогла избежать многих ошибок, что совершают по молодости; ты многому научил меня, я хорошо усвоила тот урок, и твои советы я не выбросила из памяти, а применила их в своей семье, результаты получились замечательные.
     - Ты меня удивляешь.
     - Я бы и сама удивилась, но это правда.
     - Но если это так, то, может быть, ты позволишь мне возобновить дружбу с Валькой, мне его очень не хватает.
     - Я никогда и не запрещала, он тоже, кстати, будет очень рад: приятелей у него много, но сказать, что у него есть друг, я не могу.
     - Я бы хотел, чтобы он стал моим компаньоном.
       Нет, только не это.
     - Но почему, у меня хороший бизнес.
     - Вот поэтому и не хочу.
     - Не понимаю.
     - А что тут непонятного, ты меня прости, но я тебе не доверяю: я скажу жестокие вещи, но ты должен меня понять; ты предал его однажды из зависти, теперь вокруг тебя крутятся большие деньги, а где большие деньги, там, в наше смутное время, не может быть честности, приходится много ловчить, обходя законы, конкурентов, рэкет, разве ты чувствуешь себя в безопасности, конечно, нет, когда-то ты завидовал Вальке, а теперь у тебя завистников куда больше, но их зависть уже материального плана, и я не верю, что кто-то искренно радуется твоим успехам, даже твои соседи, если увидят твою изуродованную машину, вряд ли тебе посочувствуют, а многие в сердцах скажут, так ему и надо, богатенькому. Скажу больше, у тебя появились последователи покруче: если ты хотел видеть счастливым одного человека, то они пошли ещё дальше, из той же зависти, что где-то живут лучше, они тоже  захотели стать счастливыми и богатыми, но ты не пожалел лишь меня и Вальку,  они же не пожалели собственную страну, не пожалели  великую державу ради призрачного счастья, и что самое удивительное, нашлось много глупцов, кто поверил, что это возможно; но счастье можно создать только в своём доме, своими руками и своей головой, приложив ещё работу души; разница лишь в том, что ты осознал свою ошибку и все эти годы не жил, а мучился, потому что имел ещё и совесть, а они не знают, что это такое, потому и не стесняются вещать с экрана, как почувствовать себя счастливым от полученной свободы, да ещё глядя в глаза голодным детям и обездоленным, несчастным старикам.
     - Ты слишком политизирована, Наташа, зачем тебе это?
     - А ты надеешься отсидеться в стороне, не получится: в любой момент ты и твоя семья можете оказаться в вихре чужой зависти, а это жестокое чувство, оно не знает жалости, поэтому я и прошу тебя не трогать Валентина, нам не нужны большие деньги, они слишком дорого стоят.
     - Я всё понял, тогда последняя просьба, разреши мне видеться с сыном.
     - С сыном, так ты считаешь, что Виталий твой сын? – лёгкая улыбка скользнула по её губам. – Должна тебя огорчить, Виталий не твой сын
     - Наташа, - почти простонал Сергей. – Это слишком жестоко, неужели ты хочешь сказать, что все эти годы я напрасно лелеял мечту, что у меня есть сын и когда-нибудь я смогу с ним общаться, зачем же ты тогда ездила к Вальке, если не была беременна?
     - Зачем? – голос её предательски зазвенел. – А ты думаешь, мне легко было пережить тот кошмар, у меня было чувство, что меня вываляли в грязи и я никогда не отмоюсь от твоих прикосновений; я ненавидела себя, своё тело, мне не хотелось жить, я была на грани суицида; в этом состоянии я написала Вальке письмо, буквально залитое слезами, я никогда так больше не плакала, как в те страшные дни; это было прощальное письмо, я не могла себе представить, что мы ещё будем вместе; я писала ему о своей любви, а всё во мне кричало, что я не имею на это право; через неделю он позвонил, страшно испуганный, письмо показалось ему странным и он спрашивал, что случилось; я наслаждалась звуком родного голоса и внезапно поняла  , что мне необходимо к нему съездить, что я смогу выжить только в том случае, если , как  можно скорее, окажусь в его объятиях; я умоляла , что мне необходимо к нему приехать, что я так соскучилась, что сойду с ума, если мы не увидимся; он пообещал, что  как только получит разрешение, сразу даст телеграмму, когда пришла телеграмма, я уже знала, что никакого ребёнка у меня нет; и я съездила к нему, только тебе я могу сказать, почему с такой бешеной страстью отдавалась ему, это была патология, я, как безумная, бросалась в его объятия, требуя ещё и ещё ласк; его пугала моя одержимость, но мне было всё равно, что он подумает, лишь бы чувствовать его рядом и забыть тебя! И я добилась желаемого, уезжая от него, я чувствовала, что кошмар отступает, у меня появились силы и желание жить, я вновь увидела свет, который ты погасил; когда же я поняла, что у меня будет ребёнок, это было такое счастье, вот тогда, ради будущего ребёнка, я и простила тебя.
     -Ты меня обманываешь, - Сергей выглядел побледневшим и постаревшим. – Виталька родился через девять месяцев после того дня.
     - Роковая случайность, для тебя, я затеяла большую уборку, да, видно, перестаралась, у меня начались преждевременные роды, а ты решил, что это твой сын.
     - Почему ты мне не сказала? – лицо его исказилось от боли, солнце, светящее в окно и так радовавшее совсем недавно, теперь казалось невыносимо палящим, в какой-то момент ему даже показалось, что его горячие лучи проникли ему в самое сердце и обожгли его: сын, который занимал там так много места, внезапно исчез и образовалась пустота, как огромная, кровоточащая рана.
     - Серёжа, тебе плохо?
     - Да, мне очень плохо, но ты не ответила на мой вопрос, почему ты не сказала мне правду?
     - Почему? – Наташа помолчала. – Всё очень просто, ты меня об этом не спрашивал.
     - Всё верно, действительно, я не спрашивал. Прости за всё и будь добра, вызови скорую, кажется, мой мотор выдохся…
     Он ещё силился улыбнуться….