Запах на коже

Шесть утра, а она уже не спит. Чувствую. Не спит, но и не поднимается, и затихла. Понятно. Сны.
- Серёж… Странно так… Детство, а я сегодняшняя. И там все мои. И так хорошо…
Она произносит это «хорошо» не так, как всегда. Всегда – это ностальгически-печально, но светло, а сегодня, я не слышу, чтобы светло. Нет той нотки. Только ностальгия. Только печаль. Что такое?
- Все довольные, радостные, только бабушка ворчит…
Плед пахнет алтайскими травами. Не знаю, так ли пахнут травы на Алтае, не был там ни разу, но если доверять освежителю белья, то именно так они и пахнут: остро, свежо, пьяно. Чисто пахнут и травы, и плед, и её волосы. Только волосы нежнее пледа и в запахе отчётливо чувствуется «Lacoste». На сегодняшний день это её любимые духи. Конечно, она меняет запахи, но часто возвращается к этому и к «Diorissimo Dior». В последнем присутствует нотка ландыша – запаха нашего начала.
- И чем недовольна твоя бабушка?
У неё очень нежные руки. Я это уже говорил и ещё не раз скажу, когда буду писать о ней там, в повести. Первые ощущения её, как неотъемлемой части меня – это запах ландыша и нежность тёплых рук. Я их угадываю всегда, даже когда на грани сознания, даже во сне.
В спальне темно. Утро, в отличии от нас, ещё не проснулось. Но темнота не мешает ни запаху ландыша, ни нежности мягких, почти детских, ладошек вернуть меня в нашу юность. Я люблю туда возвращаться. А вот в детство не люблю, потому что там нет её.
- Тем, что я не останусь с ними. Так и сказала: «Ты же к нему сбежишь. Он же для тебя важнее», и отвернулась, и в дом ушла, и дверь закрыла.
Вспоминаю её дом на окраине города почти рядом с кладбищем и городской свалкой. Вспоминаю, как долго и горько она плакала, когда увидела, что новые хозяева спилили две большие старые берёзы, что росли возле того дома. Вспоминаю, как пронзительно сверкнули её глаза, ещё не отпустившие последние слёзы. Как решительно и жёстко она оттолкнула от себя этот, по сути, уже чужой дом одной фразой: «Больше тут делать нечего». И всё… И теперь у неё остались только сны, в каких все ещё живы, в каких ещё растут берёзы в палисаднике. И свалка чадит безбожно, и кладбище не занимает больше четверти огромного лётного поля.
- А ты бы хотела остаться с бабушкой?! Не верю…
Утро просыпается. Светлеет за окном. И она светлеет настроением. Смеётся уже тихонько. И словно колокольчики звенят. Серебряные…
- Правильно не веришь. Разве ж я тебя оставлю?
Обняла, прижалась и задумалась. Не спрашиваю о чём – сама скажет. Знаю. Поэтому просто дышу запахом «Lacoste», просто ещё теснее прижимаю её к себе, просто запоминаю запах, тепло, утро…
- Дедушка на лавочке сидеть остался. Той, какая возле окна под берёзой … была… Попросил меня: «Приготовь Крымские чебуреки, дочка. Никогда не ел Крымских чебуреков.»
Хм… Да он и в Крыму не был ни разу, насколько мне известно. А чебуреки вкусные. Знаю. Она часто их печёт.
- Будете чебуреки?
- А то!
И снова колокольчики звенят. И уже светло в комнате, поэтому я вижу, что печаль не ушла. Так и остаётся где-то на самом дне изумрудной заводи.
- Маленький, что случилось?
Она уже встала, уже завернулась в кокетливый халатик, классный такой - розовый, пушистый, уже в душ собралась идти, но вернулась ко мне прямо от двери. Снова легла рядом, снова обняла, снова прижалась. Запах «Lacoste», тёплые руки и голос, тихий, обволакивающий, обезоруживающе-проникновенный.
- Я всегда буду с тобой. Даже там. Всегда…
Я знаю, маленький. Я знаю…
**
А мир за забором всё такой же больной, злой, неуравновешенный... Да и фиг с ним! У меня на коже осталось тепло её рук. И запах остался... ландыша...
А к обеду будут Крымские чебуреки. Нормально. Будем жить!