Непонимание, как надежда на счастье

     Тёте Рае    очень не хотелось уезжать в Израиль.  Даже  после того  как улетели   сюда  её сын с женой и внуком.  Даже когда  через год отправилась  в этом же  направлении   и её  беременная дочь с мужем. И только после того, как  та    несколько месяцев  присылала ей отсюда  туда ежедневные  короткие  и умоляющие  сообщения,  и  постоянно  посылала ей  по Ватсапу всякие  сердечки и цветочки без комментариев, но  с явными намёками  на то, что её, Раина,  помощь  после  появления потомства  будет   им  жизненно  необходима,  она всё-таки отважилась.
   
    Хотя ей и было  ужасно   жаль  оставлять   там  свою давно не ремонтированную, но всё же уютную квартирку, усиженное до ямы в сидении, накрытое клетчатым пледом  кресло, Старенький, доставшийся от мамы, но исправно выпускающий весной новые упругие салатные листья фикус,   своих вечно занятых   и скептически настроенных подружек, но особенно - говорящего  попугая породы  ара, с его большой  и благоустроенной клеткой.

     Правда Муся,  двоюродная сестра тёти Раи, такая же  одинокая, но бодренькая,  как и она сама,  уже много  раз намекала и просто говорила ей прямым текстом, что «за Попика она может совершенно  не беспокоиться, и что он ещё всех нас переживёт». И скорее всего, так оно и случится: ведь, в отличие от людей, говорящие попугаи живут очень, очень долго, говорят - даже - триста лет…
   
   Тётя Рая  Попику не завидовала: какой  смысл в такой долгой  и разговорчивой  жизни, когда никто  никогда не в состоянии толком  выслушать тебя до конца? Если никто не придаёт твоим словам никакого значения. 
      Если  ни у кого не хватает терпения  толком и не торопясь, с тобой побеседовать,  хотя бы по телефону,  и  тебе приходится часами вести монологи   с люстрой, со старым буфетом, со щетками, швабрами, кастрюлями, сковородками, ножами и ложками и прочей неодушевлённой   утварью во время готовки, уборки и мытья посуды?
    А эти все тоже хороши! Только и  могут, что   тупо позвякивать, постукивать   или вообще глухо  молчать в ответ на твои откровения, как, например,  вешалка  или  диван.
      Но они  во всяком случае  не скажут тебе, что  ужасно  устали  или что им страшно некогда,  и  срочно надо бежать  по каким-то   важным и совершенно  неотложным делам.
  А с другой стороны, где им понять,  что такое одиночество,   как много хочется обговорить с какой-нибудь  родной душой,   поделиться непрерывно заливающим     потоком чувств или, наконец, даже поспорить? 
               
                ***
 
   В начале апреля, а вернее 5.04  тётя Рая сидела на скамейке с книгой Александра Блока под  развесистым, огромным, но мелколистным  фикусом  и делала вид, что читала стихи.  На самом деле  она уже  очень давно не читала   почти  ничего, кроме учебников Фэйсбука или Ватсапа.  Она и книг-то с собой сюда  почти не взяла. Почти всю свою библиотеку оставила двоюродной сестре  Мусе вместе с попугаем. Но как можно было оставить томик лирики Блока?

      Сейчас, когда   она выдраила до блеска всю свою квартирку – и мебель, и полы, и  кафель в ванной и даже двери, -  там стало  так почти противоестественно чисто, что она боялась,  самим собственным присутствием   что-нибудь нарушить и испортить.
   
   Тем более,  что погода была  апрельской и прекрасной, а листочки того самого мелколистного  фикуса, затенявшего окно в её салоне,  шевелились не  от ветра, а от порхания  крошечных  птичек с голубыми хохолками, которых она называла колибри, потому что не знала никаких других подходящих  названий.

    Теперь тётя Рая ждала хозяина квартиры Моше  Толедано, которого  ещё ни разу не видела. Предыдущий договор с ним подписывала дочка.   Пришло время  возобновить  этот самый  договор об аренде квартиры  на следующий год.
    Но Моше  почему-то задерживался,  и   Рая уже собиралась было заменить книжку в руках на  мобильник, когда он  появился и неожиданно сразу же   догадался, что она – это она.

                ***

    Первый муж  оставил  её ровно через три месяца после их торжественного  и шикарного,  по советским меркам, бракосочетания.

- Рая,  я от тебя угораю. Прости,  – только и сказал, чмокнул её в солёную от слёз щеку, и ушел  обратно к своим  родителям.
   
   И это-то как раз и было самым обидным. Потому  что если бы он ушел к другой женщине, можно было бы всем подружкам  рассказывать про злую и коварную разлучницу, можно было бы возненавидеть её всеми фибрами и как-нибудь утопить своё горе в ненависти… Всё бы легче  было.
   
    А так? Кого винить? Кого ненавидеть?
   
   Благо, оставил он её не одну, а уже с беременностью,  и Рая, здраво пораскинув мозгами,  решила, что раз  квартира с фикусом и попугаем    досталась ей  в наследство от мамочки , а от работы  на хлебозаводе   уже хотелось хотя бы  малость  передохнуть,  если ясли  – прямо у неё во дворе  возле дома, и есть даже круглосуточные,  да и возраст уже  27, считай, под тридцать.  Пора  бы…  Короче, пусть будет ребёночек.  Вырастит, даже и сама.

    Родила.  В три месяца отдала…  Надо  было  работать самой. На какого-то  другого  кормильца  даже  и  расчета у неё не было.

    Но однажды ей повезло.  Можно сказать, ей  сказочно повезло.  Когда Толечке   было полтора года,  на их предприятие пришел новый  главный технолог. Переехал к ним в провинцию, видимо, от какого-то греха подальше, откуда-то  из Подмосковья. С двумя вузовскими дипломами, между прочим.  Интересный такой, почти столичный  блондин с римским профилем, в два раза выше её. 
Она рядом с ним совсем моськой казалась… Во всех смыслах.    Тем не менее, он её как-то  подметил, подвёз   до самого  дома на своих «жигулях».
               
     Да так  у неё и остался.
   
     Она ведь хорошенькая была, и после родов быстро вернулась в свою  обычную, миниатюрную стать. Обещал, что и её, и ребёнка её примет, как  своих  родных.

     Хотя на самом деле  это она приняла его как родного, пригрела, приютила, кормила, обстирывала и обглаживала  и создавала, можно сказать,  уют. Несмотря на работу и малыша…   Не говоря уже о прочем… Старалась, в общем  изо всех сил.
Ей казалось, что, наконец, наконец, наконец, обрела она близкую  душу…
               
    И что же оказалось? 
 
   Оказалось, как она потом рассказывала своей двоюродной сестре и всем подружкам,  что она, как обычно, пригрела на своей тощенькой  груди настоящую  подколодную змею. Она ему, можно сказать,  всю душу наизнанку выворачивала, всё про всё: и про маму-папу, и про  романы своей юности, и про мужнино предательство, про  свои  неприятности и тёрки  на работе, и про гадину-директрису детского комбината, в который ходит Толечка, и которая ворует у детишек продуты…

   Он всё слушал-слушал. Казалось, внимательно…  Отвечал правда неохотно и редко.  А однажды,  придя с работы с Толечкой и тремя кошелками  продуктов из магазина, она обнаружила  что он куда- то исчез. С вещами. С его собственными  вещами, хотя она весь дом перерыла, опасаясь, что он и её ценности прихватил.
    Но нет.

    Её серёжки  с аметистами  и оставшееся от первого мужа обручальное колечко было на месте. И отложенные   в шкатулке пара сотен – тоже на месте. Фикус и попугай - на своих местах.  Телевизор –  и тот на месте.   Остальное вряд ли могло его заинтересовать.
 А сердце?! Да кто в наше время думает о таких мелочах, как сердце?

                Даже записки не оставил!
 

                ***
   
    Она была совершенно уже уверена, что больше в жизни ни одному мужчине не доверится...
   Но однажды  появился у них на хлебозаводе  грузин по имени Гиви.  Не очень молодой – под полтинник уже, но ещё очень даже представительный.  Огонь в глазах  вовсю полыхал.
     Толечке  тогда  лет десять было.
     Гиви был не большого роста, но  его рост мог волновать кого угодно, только не Раю.
     Гиви  сразу подошел к делу основательно, обратился прямо к Клавдии, начальнице смены. И  задал ей  честный вопрос: есть ли в цеху одинокие молодые  женщины, темпераментные, не очень высокие, и  не склонные, как говорится, к полноте…

   Совсем молодые, разумеется, мечтали о двадцатилетних дембелях, а не о лысых грузинах. Другие   были почти все замужем. А одинокие почти поголовно  как раз  таки были склонны.  Начальница тут  и вспомнила про Раю:

- Есть у нас одна такая на упаковке, черненькая. У неё даже усики от темперамента растут…- это она так пушок над Раиной верхней губой назвала, зараза такая.
   - Усы порядочные женщины у нас как-то… вы-дёр-гают, - заметил Гиви и тут же поинтересовался насчет её, Раиной порядочности.
- Вот в этом, можете и не сомневаться! – заверила нач.смены.-  Булки лишней с завода не унесёт…
- Да… Это... это – аргумент… -  философски, но немного ехидно  заметил Гиви,  и пошел на упаковку,  смотреть, на Раю в белом халатике и колпаке.
   
    А после смены он уже ждал её на проходной с  большим букетом красных роз.               
               
     Они прожили вместе почти год. Вернее  - десять месяцев и двадцать четыре дня.  Так Раю никто и никогда не баловал. В начале их совместной жизни он даже  подарки ей покупал: и дорогое заграничное  бельё, и цацки всякие. И по ресторанам её водил. Правда не часто, и только до тех пор, пока её вторая беременность не стала заметной.

    А  потом его лицо стало почему-то  мрачнеть и мрачнеть. И Рая не понимала, чем именно он  каждый раз  был так сильно   недоволен.  Но лишних вопросов не задавала, а  изо всех сил  старалась это его мрачное  настроение как-то заговорить.   В буквальном смысле этого слова.  Он молчит, а она всё говорит, говорит, говорит, как птица щебечет.
 
  Пока  однажды  всё-таки не спросила:
-Гиви, вот  чем это  ты всё время недоволен?
     А Гиви после довольно долгой паузы ответил как-то по-Сталински:
- Твоя беда в том, что ты – не грузинка. Но и не русская.
- Ты что, антисемит?! – вскрикнула или  даже взвизгнула  Рая от возмущения.
- Какой антисемит?! У меня почти  все друзья - евреи. Просто ты - глупый и невоспитанный еврейский женщин – балабол.
   
   Рая аж взвыла от обиды и неожиданности, а Гиви продолжал,  будто  его  прорвало:
- Грузинский женщин – он гордый, он всегда  умеет молчать. Никогда первый не заговорит с мужчиной. Русский женщин – он  спокойный и тоже  мало говорит,  и по делу. Ему много говорить не надо. А ты всё время должен  что-то  говорить, говорить, говорить без конца – каждый минута без перерыва. Как отдыхать дома? Как расслабиться?  От этой бла-бла-бла даже всякое  желание пропадает!  - слово «желание» он сказал  таким  шепотом, что у Раи за шиворотом  побежали  мурашки.
               Он сделал паузу.
- Завтра я уеду. Но адрес пришлю. И деньги для  ребенка.  Буду помогать. Не бойся.

    Рая и не боялась. Вырастила одного, вырастит и второго, вернее, вторую. Но вот обиду, обиду, обиду куда девать?! Кому её высказать? Как её, черную, вылить из своего сердца?! 
  Она  ведь никак  не может измениться. Она ведь   такая как есть – простая и открытая душа. И поэтому в неё просто плюют. Все, кому не лень…
      Никто, никто на этом свете не может и не желает её понимать.

                ***

     В тот августовский  день она пришла к дочке пораньше – пока не жарко, чтобы погулять с малышкой, и заодно передала ей приглашение на свадьбу. 
   
        Дочка заволновалась не на шутку:

- Нет, мама, я решительно этого не понимаю!  На старости лет?!   Зачем тебе это нужно?!
- Наверное, я просто очень давно не была  замужем. Хочется опять попробовать, - грустно улыбнулась тётя Рая
- Но этот Моше Толедано - восточный, у вас с ним даже общего языка нет! 
- Наверное, это не так уж важно, раз позвал в жены… Ему не мешает, что я много говорю  что-то там  по-русски.  Для него это… как птичий щебет. Зато ему нравятся мои блинчики с творогом  и пироги с капустой. И  особенно  пирожки с яблоками – и сдобные, и слоёные. И медовик  тоже.  Он говорит, что так вкусно ему никто не готовил.

- Откуда ты знаешь, что он это говорит? – удивилась дочка.
- Ну..., он же облизывает свои пальцы и целует мои руки…
- Непонятно мне, зачем вам всё это? Хупа *, раввинат*, свадьба? Чем вам без этого плохо живётся?
- Понимаешь, для того, чтобы сделать мне предложение, он нашел русскоязычного хабадника*, и тот мне всё подробно  объяснил. На все мои вопросы ответил.

-  Что же такого он там тебе наплёл?
- Понимаешь, у него есть друзья. Они, как и он, - из Алжира.   Ходят вместе в одну синагогу.  Большинство  из них -  женатые. А у него больше двадцати лет   не было жены. С тех пор, как умерла его Ципора.
  Когда он пригласит их к себе в гости, или поведёт меня в гости к ним, он должен  представлять им  меня как свою жену. Так у них принято.
А без хупы (у них)  это невозможно...
 Дети давно уже взрослые - все  разъехались. Сын где-то в Америке. Обе дочери где-то в Австралии.  Когда он меня увидел, я читала книгу. Моше говорит, что он уже  очень давно не видел женщину,  которая просто читает  книги. А когда он, к тому же услышал моё имя*,  то окончательно   понял, что я – это именно  то, что ему нужно.

   - Всё так. Но как же вы с ним дальше будете объясняться? Ты надеешься всё-таки выучить иврит?  Он ведь вряд ли будет учить русский! – продолжала допытываться дочка.

- Не знаю. Я не уверена, что мы с ним  этого хотим. А возможно, так даже лучше.   Его не  будут утомлять его мои бесконечные разговоры. Может, он будет считать, что, это я вслух читаю стихи или молюсь богу.  И  он тоже  вряд ли  сможет меня обидеть, даже если захочет – я всё равно не пойму и не обижусь.

- И ты думаешь,  вы будете так  вот – в немую жить долго и счастливо?
- Не знаю... Но мне очень хочется понадеяться, что так оно и будет.

_________________________________________
* хупа – свадебный еврейский обряд
* раввинат – государственная религиозная инстанция.
* хабадник – участник религиозного движения «Хабад»
* имя Раая на иврите означает « подруга» или  «супруга».