Лык Мьен

– За него-то что беспокоится? Лык может перебить их, не двинув пальцем.

– Вряд ли станет.

– Чего это? Ждать будет, пока продырявят?

– И ждать не будет.

Николай лишь раздраженно сопел. Было видно, что разговор ему не нравится. Виталика он считает пустым мечтателем и вообще… Ну, что-то там вообще такое, отчего люди вечно не в ладах реальностью. Где-то в глубине души ему, кажется, даже было немного жаль их – не от мира сего, совершенно неспособных увидеть то, что у них под носом. Про таких и говорят, мол, наступить в собачье дерьмо – на счастье. Кому только после ботинки чистить? Вот уж счастье!

– Заладил… А что он, по-твоему, будет делать? Песни петь?

– Не знаю, если честно. Только думаю, не будет их убивать.

– Я и не сказал – убивать. Что-то знаешь – говори, а не знаешь – не п…и.

– Так… – Виталик пожал плечами.

Николай неясно представлял себе, что может и чего не может Лык Мьен. Слышал он про него, что и остальные. А видел только раз как-то в очереди в столовой. Не сказали бы, не поверил, что это он.

Правда в зале было удивительно тихо, даже толстая Моркововна на раздаче будто школьница семенила, потупив взгляд, улыбаясь в 32 золотых коронки. Эту бабу боялись все заводские, кроме главного инженера Лапина, мечтавшего о ее грузных статях и добившегося, поговаривали, успеха. Все над ним потешались за глаза, но не лезли на рожон и не зубоскалили. Лапина на заводе уважали, был он свой, хоть и образованный. К тому же чистый вепрь, плотный, коренастый, большеголовый, страшный в драке мужик.

Товарищ Мьен взял тарелку каши и нечто совершенно кошмарное из вареного лука с уксусом – такое брали только водители, чтобы отбить запах сивухи на проходной. Ну, компот, конечно. Расплатился, как все, талонами и сел за ближайший столик, где никто не хотел сидеть, потому что был он на проходе около кассы, и его вечно задевали задами.

Тощий немолодой вьетнамец с волосами цвета папиросного пепла, собранными в дурацкий хвостик, ни малого впечатления он не производил. Почему-то Николаю, стоявшему за ним в очереди, захотелось его толкнуть, но это была явная блажь и он, конечно, не позволил себе.

Его и не боялся никто и не восхвалял, как того же, например, Генотипа Федоровича, директора промобъединения – на каждом этаже по портрету в рамке. Однажды такой портрет перевешали тайком к двери туалета, да еще вверх ногами. Весь завод остался без прогрессивки, даже разбираться не стали. А тот, на кого все думали, скоро заболел и исчез. Вроде, в санаторию, только там его никто не встречал и жена его ходила как тень, отвечая на вопросы одно и то же, пока от нее не отстали сердобольные языкастые как сороки бабы.

– Так… – передразнил Николай Виталика. – Сам ни хрена не знаешь. Ну куда ты? Видишь, уже не лезет!

Завод эвакуировали. Они двое, единственные в огромном здании, были в кабинете учетчика, в пустом сборочном цеху, из которого все вывезли еще неделю тому, запаковывая в ящики последнее, к чему может быть нужда – сменные журналы, серые, замасленные, исписанные, и новые, тоже серые, еще чистые, пахнущие свинцовой краской.

Гулко застучал молоток. Последняя плашка легла на угол.

По итогу насчитали двенадцать ящиков.

– Типа бухгалтерия, – сплюнул Николай на пол, но попал на один из них. – Накопилось же, мать его.

– Ага, – улыбаясь, согласился Виталик, собирая гвозди в карман спецовки.

Один из них скользнул мимо кармана и со звоном упал на плитку. Виталик нагнулся его поднять, но гвоздь вдруг сам собою вскочил кверху острием и застыл. Виталик отдернул руку. Николай, глядя на все это, обжег пальцы спичкой, так и не прикурив.

– Давай-ка мотать отсюда, – ровным голосом сказал он, пряча папиросу и коробок.

Опытный на всякое западло Николай бочком пошел к двери кабинета, выталкивая попутно Виталика. Оба не сводили глаз с взбесившегося гвоздя, который начал раздуваться и расти вверх. Плитка под ним с треском раскололась.

Пока бежали к воротам цеха, сзади раздался грохот. Сквозь бетонные перекрытия, легко словно сквозь бумагу, пробилось большое дерево, увешанное плодами, каждый из которых по форме напоминал голову вьетнамца с торчащим хвостиком. От дерева шел низкий натужный гул и казалось, что воздух загустевает. Каждое движение давалось с трудом, будто в кошмарном сне.

Наконец они выбежали из цеха и оторопели от увиденного – расчерченная железнодорожными путями площадь оказалась полна вооруженных людей в тусклом камуфляже, и люди эти, срывая каски, хватались за головы, не обращая внимания на бегущих.

Дерево было уже высотой с трубу угольной котельной. Миллион Лык Мьенов улыбались с него в разные стороны мягкой чуть самодовольной улыбкой.