От истоков своих часть2 Глава 20 Сыновья уходят на

          Лето 1942 года выдалось жарким. Заканчивался август. Подошла пора  жатвы.
      На пшеничном поле работали люди. Жали серпами пшеницу женщины и девушки, утирая с лица пот, отгоняя надоедливых насекомых. Густые снопы клали рядком, собирая их в копёшки. Дети подбирали колоски, успевая играть и дурачиться. Подростки и парни скашивали пшеницу косами. Мирно кружили стрекозы, шумя прозрачными крыльями. Перелетали с места на место бабочки, стрекотали кузнечики так, как будто не было никакой войны. И не шли где-то жестокие, кровопролитные бои. Словно не было в мире разрушений и горя.
По полю бежала девочка, размахивая светлой косынкой.

          – Бежить ктой-то, – подняла голову одна из женщин, вглядываясь вдаль из-под ладони.

Работа на несколько секунд остановилась. Спустя минуту все разглядели в бегущей девочке младшую дочь Костылевых Наташу. Добежав до жнецов, она едва перевела дух и, торопясь, заговорила, обращаясь к старшему брату.

          – Серёжа, тябе мама зовёть, на войну тябе забирають. И Федотку Астафьева, – выпалила она.

Все, молча, смотрели на Сергея и Федота. В их взглядах читалось сочувствие парням. Каждый думал о своих ушедших на фронт, среди которых уже были погибшие.
Зина сидела за столом в горнице. В руках её была повестка – маленький листочек текста отпечатанного на плохой бумаге и заполненного от руки. Руки Зины дрожали, и дрожал в её руках этот листок. Увидев сына и дочь, вернувшихся с поля, она только горько вздохнула, обречённо глядя в листочек бумаги. В глазах её застыли капли слёз.

          – Когда? – спросил Сергей.

      Ничего не сказав, мать подала ему повестку. На лавке уже лежал приготовленный ею сидорок с некоторыми вещами, видимо, собранными на всякий случай заранее. Только месяц прошёл, как Сергею сравнялось восемнадцать.
Весь вечер не сводила Зина глаз со старшего сына. И в последнюю перед прощанием ночь она не спала. Стирала, гладила его вещи, собирая его в дорогу. Долго сидела возле него спящего, вглядываясь в лицо.

"До чаво на отца схож и лицом, и статью, ну чисто карточка Андрея! И, умный, тожа в няво. Защити яго, Мать пресвятая Богородица! Убереги от преждевременной смерти! "– молила она про себя высшие силы.
 
 Утром два безусых невысоких паренька, закинув за плечо небольшие вещевые мешки, отправились на войну.
Долго стояли матери на косогоре, осеняя крестами спины новобранцев, глядя, как их сыновья шагают по росистой дороге вниз по склону. Не отрываясь, смотрели им вслед, вытирая горькие слёзы, пока не скрылись парни за излучиной дороги, за небольшим зелёным лесочком.

      … Первое письмо от сына пришло спустя почти месяц. Сергей подробно писал о себе, о том, как на попутках добирался до своего 886 артиллерийского полка, в противотанковом дивизионе. Как спешно обучали его премудростям будущей службы. Да и для того чтобы патроны и снаряды подносить большой науки не требуется.  Через несколько дней Сергей получил первое боевое крещение.
Их батарея расположилась у молодых берёзок, стоящих группой на краю пшеничного поля. Задача их расчёта заключалась в уничтожении  танков и подавлении огневых точек противника. Хорошо замаскировав орудие, бойцы вырыли небольшой окопчик для снарядов.

          – А почаму нельзя снаряды ближа к пушке определить? – спросил Сергей командира.

Тот саркастически улыбнулся.

          – А если немцы прямо в ящики со снарядами угодят? – спросил он и тут же сам ответил себе, – Все с пушкой вместе взлетим к ё..ной матери, вот почему.
Первый бой показался Сергею таким страшным, что потом он с трудом вспоминал его по частям.

 Артиллерийский расчёт залёг за пушечным лафетом и ждал начала сражения. Вдали показались ряды фашистских автоматчиков. За ними медленно выдвигались огромные, чёрные танки с крестами.  Один, два… десять, двенадцать… Эти стальные чудовища ползли  по полю несжатой пшеницы.
      Сергея сковало страхом ещё до первого выстрела. Громадные фашистские танки шли прямо на батарею, изрыгая огонь, вздымая горы земли. От взрывов поле сразу же стало закрываться сине-чёрным дымом, который едва относил в сторону ветер. Запахло гарью. Столбы огня вместе с землёй, искорёженными орудиями и телами убитых и раненых вырастали из ниоткуда подобно чудовищным, огромным грибам. Казалось, от танков не будет спасения. Сергей непроизвольно сжался, свернулся, как улитка, спрятав голову в колени.

          – Костылев! Снаряд, снаряд давай!!! – кричит сержант Конырев, – Ты, что, сука?! – хватает он почти бесчувственного Сергея за ворот гимнастёрки, и встряхивает его так, что сразу приводит в действительность, выдёргивая из липкой паутины страха, – Пристрелю, падла!!! – грозно и зло рычит он, потрясая перед лицом бойца револьвером, сопровождая своё обещание трёхэтажным матом.
 
Сергей подаёт и подаёт снаряды заряжающему, уже не глядя на танки, не думая о страхе. Ему некогда. Всё вокруг дымится и горит.
 
 "Боже, сколько огня! Горит трава, земля, танки! Всё, всё горит!"

 Лица у всех бойцов покрыты копотью, размазанной вместе с потом. Только глаза страшно сверкают белками. Но Сергею некогда рассматривать всё это. Он замечает некоторые детали лишь боковым зрением. Руки уже почти не чувствуют ничего. Пот заливает глаза, и спина немеет от полусогнутого положения. А он всё таскает и таскает к гулко бабахающей пушке тяжёлые снаряды.  А спина ощущает: ему очень страшно!
      После окончания боя сержант подошёл к Сергею, безразлично сидящему около ящиков со снарядами. Сергей вскочил.

          – Молодец! Не струсил, – устало, коротко похвалил сержант бойца, похлопав его по плечу, словно напрочь забыл о реакции Сергея в начале боя.

Внутри щёлкнула расслабляюще пружинка: «Жив! И весь расчёт жив! И я это сделал!». Так, или примерно так, думал тогда Сергей.
Романтика войны испарилась вместе с дымом боя, потихоньку всё более рассеивающимся от лёгкого ветерка. Сейчас Сергей думал о войне.

"Вота она война – это огромный, кровожадный зверь, с которым не смогут справиться герои-одиночки. Даже если их будет много. На поле боя важен кажный боец, здеся кажный – герой, только в разной степени".

Прошло несколько месяцев. Часть, в которой служил Сергей, с боями то наступала, то отступала. Пушку приходилось часто волочить по трудно проходимой местности, через буераки, грязь и рытвины. Даже лошади шли иногда по брюхо в грязной жиже. И бойцы, напрягаясь изо всех сил, толкали по этой жиже орудие. А сколько тысяч килограммов тяжёлых снарядов он уже перетаскал! А впереди сколько?!
Сергей сдружился с заряжающим орудия Николаем Пашковым, мобилизованным из Орла. Коля был старше Сергея на год и относился к нему, на правах старшего, снисходительно.

          – Слышь, Серёга, а у тебя девушка была? – как то спросил он.

          – Почаму была? Она и есь, как до фронту.

          – А у тебя с ней было?

          – Чаво, было?

          – Ну, это. Что ты, маленький, что ли?

          – Ну, обнимались. Целовались дажа два раза;.

          – Да не про то я, – досадливо проговорил Николай, – ну, «по- взрослому» было или нет?

          – По-взрослому? Нет, не было, – грустно вздохнул Сергей, – хорошая она, понимашь? Зачем обижать иё. Мы решили, что после войны у нас всё будеть. А то вдруг мяне убьють? Чаво ей тоды одной с дитём делать?

          – Ну, да. Правильно. У меня, понимаешь, тоже ещё ничего с женщинами не было, – с сожалением вздохнул Николай, – ничего, после войны мы своё наверстаем, обязательно! А, Серёга?

          – Конешно, наверстам!  Не сомневайси, брат, – откликнулся Сергей.

На следующий день в очередном бою Николай погиб. Его накрыло миномётным огнём. Командиру посекло осколками ноги. Расчёт орудия был сформирован заново.

      Зима 1942 года была очень снежной. Противотанковый дивизион Западного фронта под командованием Захаркина И. Г. вёл тяжелейшие бои в районе города Юхнов. В одном из таких боёв Сергея ранило в грудь осколками мины. Очнулся он уже в госпитале в глубоком тылу. Трое суток душа его блуждала между землёй и небом. Крови много потерял. Но ничего, выжил. И потихоньку пошёл на поправку. Врачи вытащили из его груди четыре осколка. Спустя ещё месяц выписался и по ранению от дальнейшего участия в военных действиях был освобождён. Сергей воевал всего несколько месяцев, но что такое война он знал уже не понаслышке.

      Лазорька вовсю рвался на поля сражений. В любое время дня и ночи думал он о том, как сбежать на фронт.

"Все воюють, и братуха, и отец, а я чаво, не сумею, али как?" – размышлял он.

Ему только исполнилось шестнадцать лет. Но кровь кипела у него в венах, он мнил себя героем, благодаря которому наша Армия и победит в этой войне.
Даже истошные, горькие крики и плач в избах, где получили похоронки, разносящиеся по улице, не могли его остановить. Ему ещё сильнее хотелось, как можно скорее попасть на фронт, чтобы мстить за односельчан, за всех советских людей познавших, что такое война.
Была и ещё одна причина. Лазорька никогда не любил своё имя. И за что мама его так назвала? В детстве его из-за этого имени часто дразнили мальчишки, особенно во время уличных разборок и потасовок.

          – Мама пошто мяне робята дразнят «мертвяком»? Зачем Вы мяне так назвали? – размазывая слёзы вместе с соплями, рыдал маленький Лазорька.

          – Это хороше имя, сынок. Лазаря Христос оченно любил и воскресил яго на четвёртай день опосля смерти. Чудо сотворил! Табе под Божьей десницей завсегда быть. Вота како у тябе имячко, – успокаивала любимого сыночка мать.

Никакие уговоры не помогали. Лазорька по-прежнему хотел зваться как-то по-другому. Как?  Он тогда ещё не придумал. Достигнув комсомольского возраста, он совсем невзлюбил своё имя, хорошо понимая, что оно библейское. И как только он вступил в комсомол, сразу же стал рьяным атеистом.
      Теперь ему уже шестнадцать и через какие-нибудь два года он получит паспорт. И уж там-то не будет никакого «Лазаря», он обязательно сменит имя на какое-нибудь более понятное, например Михаил или Николай. И тогда точно никому в голову не придёт думать о нём какую-то религиозную ерунду. Так рассуждал Лазорька и очень ждал того дня, когда у него появятся документы с другим именем. Он всегда мечтательно улыбался, думая об этом. Правда, для мечтаний оставалось совсем мало времени. Работы в колхозе было много, и она была очень тяжела.
      Подошёл 1943 год. Отец воевал уже больше года. Письма от него приходили редко. Вот и брат, Сергей уже несколько месяцев находился на фронте. В конце ноября Сергей был серьёзно ранен в грудь осколками мины и попал в госпиталь.  Он писал теперь чаще и письма его содержали больше информации.
В январе наступившего нового года призыв в армию так же планово продолжался.  Новобранцев от Михайловского сельсовета из Покровки на грузовике увозили в Шаран, затем в Уфу, а оттуда отправляли уже по войсковым частям. Лазорька в один из первых дней 1943 года, с приготовленной тайком небольшой котомкой, отправился в Покровку. Добравшись до сельсовета, он затаился за соседним от него сараем, выжидая, когда же приедет за призывниками полуторка. Машина пришла к десяти часам утра.
      Хмурый зимний день только разгорался, стало значительно светлее, и мороз слегка ослаб. Лазарь уже промёрз и дрожал, кутаясь в видавшую виды фуфайку. Будущие солдаты прошли перекличку. Командир в новенькой форме с петлицами лейтенанта, напомнил всем о документах, которые надо было иметь с собой. Новобранцы стали грузиться в кузов машины, а лейтенант запрыгнул к водителю в кабину. Лазорька выскочил из-за угла сарая и помчался к полуторке.

          – Мяне-то, мяне-то забыли, – кричал он.

          – А ты куды? – удивился один из колхозников, узнавший Лазорьку.

          – Дык я…мяне бригадир в район послал, бумаги каке-то отвезти, – похлопал он по почти пустой котомке.

          – Тябе? – удивился колхозник.

          – Ну да. Все ж на работе. Я, вроде как, самый свободнай. И прокатнутьси дюжа хочетси, – не моргнув глазом, соврал Лазорька.

Полуторка тронулась и затряслась по зимней дороге.
 В Шаране, в кабинете военкома, сидел усталый майор. Он тёр покрасневшие от недосыпания глаза, и курил папиросы одну за другой. Увидев перед собой молодого парнишку, майор уточнил:

          – Михайловский сельсовет?

          – Да, – как можно бодрее, вытянувшись, чтобы казаться выше ростом, ответил Лазорька.

Он всё ещё не мог справиться с дрожью в теле от холода.

          – Документы, – потребовал майор.

          – Так я…

          – Что? – нахмурился проверяющий.

          – Я энто, кажися, потерял их. Замёрз…– пытался объяснить Лазорька.

          – Год какой? – опять спросил майор.

          – Двадцать пятый. В январе мяне 18 лет минет, – врал взахлёб Лазорька, прибавив себе сразу год и три месяца.
 
          – В январе…– задумчиво протянул майор, не глядя на мальчишку, – неймётся, значит. Воевать очень хочется? – поднял он на Лазаря глаза.

          – Да,– выдохнул Лазарь, не скрывая своего нетерпения.

          – Ну, и как твоё имя, солдат? – спросил его майор, снова обращая взор уставших глаз в бумаги.

Сердце Лазорьки заскакало в груди от охватившей его радости, от того, что его мечты вдруг начали сбываться. Кажется, его берут на фронт! Вот сейчас у него появится новое имя!!!

          – Ну, что замолчал, боец из Михайловского сельсовета, – чуть насмешливо спросил майор, – забыл, что ли?

          – Михаил! Михаил мяне зовут. Михаил Андреевич Костылев.

          – Место и дату рождения назови, – потребовал, продолжая писать, майор.

          – 12 января 1925 года, Шаранский район, деревня Мачехонка, – отрапортовал Лазорька.

          – В автоматчики пойдёшь, – сказал майор и, отдавая предписание, потряс Лазорьке  руку, – служи Родине, солдат.

Отныне, колхозник, носивший библейское имя Лазарь, стал Михаилом Андреевичем Костылевым, автоматчиком, направляющимся на фронт, в свою часть. Михаил был очень доволен всем случившимся. И после вкусной каши, которой накормили его перед отправкой эшелона на фронт, спокойно спал на нарах в теплушке под монотонный стук колёс.
Зина, придя с работы, застала дома только дочек.

          – А Лазорька ишшо не приходил? – спросила она девочек.

          – Фёдор Гаврилович приходил. Ругался дюжа. Сказал: Лазорька сёдни на работе не был, – ответила Анюта матери.

          – Ох, ти мне, како жа? Игде жа он, стервец, носитси? Можа в лес куды с дружками подалси? – всплеснула она руками, – Анюта, сбегай до Тимки Сафронова. Можа он знат чаво? А я Пеструху покаместь подою. Игде жа он? Ведь темень ужо на дворе непроглядна. Вдруг заплутал игде? – беспокоилась она.
 
Анютка умчалась. Наташа наводила порядок в избе, готовила нехитрый ужин: всем по одной картошке и порезанная луковица, одна на всех.
Анютка прибежала в хлев к матери, когда та заканчивала дойку.

          – Не видал яго никто сёдни, ни Тимка, ни Петька, – выпалила она сходу.

Мать от такого известия чуть не опрокинула ведро с молоком, которого и так было мало. И понятно, корова стельная и постоянно недокормленная.

          – Ох! – вздохнула Зина, – Где жа искать-то яго теперя?

          – Не волнуйтеся, мама, найдётся он, – заглядывая в глаза матери, ласково сказала Наташа, – Лазорька, он умнай, хитрай, не пропадёть, – успокаивала она её, – садитеся, покушайте лучше.

Наташа процедила молоко и разлила его по кружкам. За стол сели без настроения. И хотя были голодны, кусок не лез в рот. За окном послышался скрип саней по снегу. Затем какое-то движение во дворе, в сенцах хлопнула входная дверь.

          – Ну, я тябе чичас задам! Бушь знать, как работу прогуливать, как мать расстраивать! – пригрозила Зина, вставая из-за стола, собираясь устроить трёпку сыну.

Она шагнула к порогу и застыла. На порожке, запорошенный снегом, стоял Сергей. Он был в солдатской шинели, в ботинках с обмотками и серой шапке ушанке с тёмно-зелёной звёздочкой.

          – Сынок! – кинулась к нему мать, обнимая его, прижимаясь к его груди.
Сергей, скинув у порога вещмешок, раскинул руки для объятий. Он поцеловал мать в макушку. Сестрёнки метнулись к старшему брату, прильнули к нему с двух сторон.

          – Как жа я соскучился! – проговорил он с придыханием, перехватившим горло, и повторил, – Как же я соскучился по всем вам и по нашему дому!
 
Все заговорили разом, атмосфера в доме сразу же стала иной, радостной и оживлённой.
До поздней ночи говорили мать с сыном. К своей радости узнала Зина, что Сергея списали из армии подчистую. По огорчалась, что ранение у него было тяжёлое, и до конца он ещё не восстановился.

          – Ничаво, сынок, травок наших попьёшь, поправишься. А у нас как раз сёдни Лазорька куды-то пропал, – пожаловалась она сыну, – и куды он, окаянный, детси мог? – посетовала она.

          – Не волнуйтеся, мама, сыщем. Поди не иголка, – успокаивал её с улыбкой сын.

"Совсем взрослай стал, – рассматривала мать уснувшего почти под утро сына, – и глядить иначе и разговариват по-городскому".

      Поспать удалось всего час. На рассвете, придя на работу, Зина узнала, что её младший сынок тайком удрал на фронт. Видели его двое из Покровки, как забирался он в машину, увозящую призванных на войну колхозников. Потянулись томительные дни ожидания вестей с фронта от мужа и младшего сына.
      …Не сразу привык Миша к своему новому имени, по первости не откликаясь на него. Поначалу он даже получал оскорбительные замечания, типа: «Ты глухой, что ли? Чё не отзываешься?». Но постепенно освоился и через несколько дней чувствовал себя уже уверенней, тем более что, в армии чаще всего обращаются друг к другу по фамилии. По дороге в часть он видел множество искорёженной техники на полях, большие воронки, оставленные взорвавшимися снарядами и другие следы боёв.
В пе;рвые дни после прибытия в стрелковый полк за номером 1128, Мишу обучали владению автоматом. Объясняли основные задачи автоматчиков, которые должны были сопровождать танки в бою, располагаясь непосредственно на их броне. В полку были солдаты со всего Советского Союза. Сами они не обращали внимания, кто какой национальности, здесь все были бойцы Советской Армии. И всё. Но так уж получилось, что в этот полк попало много башкир и татар, очень плохо изъяснявшихся на русском языке. На первом же построении роты автоматчиков, командир батальона средних Т-34, проходя мимо строя солдат, громко спросил:

          – Кто из русских хорошо знает башкирский язык? Выйти из строя!

Миша решительно сделал шаг вперёд.

          – Ты? – оглядывал он щуплого, невысокого бойца, совсем молоденького, с виду почти мальчишку, – после построения зайди ко мне на КП, – приказал он.

          – Так ты хорошо по-башкирски знаешь? – спросил комбат.

          – Так точно! – отчеканил Миша, – Я и татарский и чувашский языки знаю.

          – Так, так. Интересно, откуда же? Сам-то как-будто русский? – снова спросил он.

          – Я родом из Башкирии, так, почитай, половина друзей башкиры и татары. Выучилси вот, росли-то вместе, – ответил Миша.

          – Мне переводчик требуется, пойдёшь? – посмотрел он строго на Мишу.

          – Так точно, товарищ комбат, – опять чётко ответил Михаил.

          – Ну, значит, будешь моим переводчиком и моим ординарцем в придачу. Присягу принял уже?

          – Никак нет, – ответил Миша.

           – Тогда готовься, послезавтра присяга. А к остальным обязанностям приступай прямо сейчас. Уметбаева ко мне! – крикнул он в дверь.
 
В командирский блиндаж вошёл огромного роста башкир.
 
"Ничаво сябе! – подумал Миша, глядя на здоровяка, – Я такех и не видал сроду. Как жа конь его выдерживал?" – недоумевал он, зная, что башкиры все отличные наездники и конь для них первое дело.

          – Hayмыhыгыз, хэллэр нисек*, – поздоровался Миша, – как твоё имя? Откуда ты? Сейчас товарищ комбат что-то скажет тебе, а я переведу, – быстро залопотал он по-башкирски.

Башкир закивал огромной головой, подобострастно глядя на комбата. Он выслушал приказ командира: сплотить возле себя башкир полка и наладить среди них строгую дисциплину.  «Якшы*» в конце разговора сказал верзила.
 
          – Да, не «якшы», а «так точно» надо отвечать, – уже поучал Уметбаева Михаил.

Блестяще справившись с переводом, Миша вопросительно взглянул на командира.

          – Неплохо, – похвалил командир, как-то странно взглянув на Михаила, – ну, иди, вещички свои собери, в моём блиндаже жить будешь. И к присяге готовься!
 
Через два дня Михаил принял присягу.

* Hayмыhыгыз, хэллэр нисек? (башкирский яз.) – здравствуй, как дела?
*якши (башкирский яз.) – хорошо.

Продолжить:... - http://proza.ru/2023/01/09/323