За живою водой 37. Былое

37. Былое

На дворе сгустилась тьма.  Гарольд Ланцепуп сидел на троне, в просторном зале с высокими стрельчатыми окнами, мутно освещаемом свечами из свиного сала. Со дворцовой площади доносились крики беснующейся толпы: разгорался новый майдан.
Тот, первый майдан, ему удалось утопить в крови. Сумеет ли он и на этот раз усмирить мятежников?

Тогда ему это удалось, хотя всё и висело на волоске.

Ведь отряд, с которым он прибыл на землю Русскую, был немногочисленным, а сотворенные им ланцепупы, как выяснилось вскоре, оказались весьма ненадежны…

Да, головы тех баламутов украсили стены кремля, и это остудило тех, кто всё ещё носил их на своих плечах. Но надолго ли? И, главное, план Гайтаны, на который он возлагал такие надежды, провалился. Уж как ни старалась эта чёртова ведьма завлечь князя Переяславского на ложе Эроса – а всё же он устоял перед ней!
 
Людмила тоже не поддавалась ни на какие посулы и ни на какие его угрозы, а при объяснениях в любви на ее прекрасном лице появлялось такое брезгливое выражение…

Волшебник приходил в неописуемую ярость: ведь девушка, ради которой он переплыл океан и вынес столько тягот, была в полной его власти, но он не смел и пальцем коснуться её!

Не помогали ни чары, ни заклятия.

Он молил её хотя бы о крохах любви, как просит нищий о подаянии. Он – великий и непобедимый Гарольд Ланцепуп, наводящий ужас на всю вселенную – валялся у ее ног, как собачонка, орошая слезами следы от её подошв. А она выказывала ему лишь глубочайшее презрение.

Его бросало в жар и в липкий пот, и голова пылала так, словно сам сатана подбрасывал в неё из преисподней раскалённые уголья; и очи его горели, как у голодного волка. И злоба, и неутоленная похоть, и страстное желание овладеть любым путём Людмилой, раздирали его душу.

И с каждым днем его неистовство становилось всё сильнее. И однажды он пришел в такое неописуемое бешенство, что змеи восстали из его плеч и в слепой ярости ужалили Людмилу в её в белую шею; девушка пала замертво к ногам колдуна.

Этот удар подкосил его, как траву в поле. Трое суток пролежал он в горячке, подвывая, словно побитая собака. Всё, всё было утрачено: его надежды, его мечты.
 
Ведь воскресить любимую он был не в силах! Он умел лишь убивать и превращать в свиней – вот это у него получалось отлично.

Эгоистическая по своей природе, его любовь могла лишь калечить и убивать. Самые низменные похотения, подобно мерзким чудищам, кишели в грязной душе этого дьявола. И именно там, в этой грязи и в вони, они и находили своё наибольшее удовольствие.

Теперь же все надежды рухнули, растаяли как дым, и его сладострастные грёзы так и остались игрой болезненного воображения. Людмила лежала в могиле, не покорившись ему. А он – здесь, на этой Земле – бродил по дворцу, словно тень Ирода, с горящими безумными очами, наводя ужас на всех окружающих.

То были самые драматические дни его жизни.

Тело его чесалось и зудело от страшных язв. Душу давило уныние. Силы иссякли. Жить не хотелось. И свет солнца казался ему тьмой. А что там, за гранью этого земного бытия? Душа его трепетала от ужасных предчувствий, и умирать было еще страшнее, чем терпеть эти муки здесь, на этой Земле.

Человеческие силы, даже и у величайших злодеев, имеют свои пределы. Колдун впал в прострацию. Он выпустил из рук бразды правления страной, и его царство вывалилось из них, как побрякушка. Любой смельчак, с горсткой вооруженных бойцов, смог бы поднять её в то время острием своего меча, но всё было парализовано удушливым страхом. Люди оказались рассеянными, и у них не нашлось вожака, а западные ветры веяли таким смрадом… И никто, никто не осмелился восстать против злого тирана; каждый желал отсидеться в своем углу, ибо перспектива быть превращенным в свинью казалась людям горше самой лютой смерти.
 
И создавалась иллюзия, будто бы этот наглый пузырь, надутый похотью и себялюбием могуч и непобедим, в то время как он был слаб и ничтожен.  И даже такой пройдоха, как князь Толерант Леопольдович – а и тот обманулся на его счет и не сумел смекнуть даже, что настал самый благоприятный момент для того, дабы вонзить нож в спину своему хозяину.

Итак, момент был упущен. Постепенно колдун оправился от удара и вновь стал править железной рукой.

А положение в государстве было отчаянным.

Те ланцепупы, которых он не добил на майдане, рассеялись по всему Киеву и затаились в своих норах. Поначалу они сидели тихо-мирно, трясясь от страха за свои шкуры, но затем голод выгнал их на улицы, они сбились в жестокие стаи, которым терять было уже нечего, и стали грабить и убивать.
 
Эти банды сеяли в горожанах ужас своими кровавыми и подчас совершенно бессмысленными преступлениями. И тогда киевляне, в противовес им, создали народные дружины, стали выслеживать сих упырей и давить их, словно клопов.
 
Война людей и человекомуравьев длилась почти до весны и, наконец, всю эту ланцепупную нечисть удалось выкурить за городские стены. Мятежники окапались в окрестных лесах и стали устраивать оттуда набеги на близлежащие города и веси.

Так обстояло дело с побратимами.
 
Что же до тех ланцепупов, которые так и не отпали от своего создателя – то и на них надежды было слишком мало. Ведь колдун сокрушил мятежного голема Кимберли, и дисциплину в войске блюсти стало некому. А без дисциплины солдат превращается в разгильдяя, готового повернуть оружие против кого угодно – в том числе и против своего Создателя. Да и этих-то ланцепупов оставалась все меньше и меньше, и они всё чаще поглядывали в лес – ведь лесные братья проникали к ним в казармы и разводили там свою агитацию, так что к весне дезертирство в войске приобрело массовый характер.

Оставались целовальники. Но и они были ненадежны, и от измены их удерживал лишь суеверный страх перед чарами колдуна. Однако если они заберут слишком много власти, то сметут его, невзирая ни на что – на этот счет у Гарольда Ланцепупа никаких иллюзий не оставалось.

Мало того, к городским стенам в любой момент могли подойти орды половцев – этих кровавых стервятников степей. Да и русская земля, несмотря ни что, всё ещё была полна доблестных мужей…

На кого же опереться? Как сохранить свою власть?

Всё вокруг было зыбко, шатко, ненадежно – каждый миг того и жди стрелу в спину…

Необходимо было в срочном порядке творить новых ланцепупов и создавать големов. Вернее, даже не големов, а подголемов – уже не таких огромных, как Кимберли. И пусть эти чёртовы куклы грызутся между собой за власть, дабы быть у него в фаворе. Разделяй и властвуй – вот формула успеха.
   
Но для того, чтобы начать творить ланцепупов, следовало еще как-то дотянуть до весны, когда муравьи начнут выходить из своих гнездилищ. Да и подголемов не начнёшь ваять, покудова снега не сойдут с полей, и глина не оттает в оврагах.

К великому счастью колдуна, лесные браться разбились на разрозненные банды и занялись междоусобными войнами. Это давало ему некоторую передышку, и злой колдун от всего сердца желал, чтобы эти изменники перегрызли друг другу глотки, а оставшиеся в живых – передохли естественным путем. Ведь самок-то он им, с его дьявольской предусмотрительностью, не сотворил...

Самой опасной бандой являлась группировка товарища Кинга. Ибо если все прочие головорезы грабили и убивали, без каких-либо затей – то этот бандит подвел под свои разбои еще и идеологическую платформу. Он стал звонить повсюду, что они, де, борются за светлое будущее всех угнетенных и обездоленных человекомуравьев, и что они – самая исключительная и древнейшая раса на планете Земля. Человекомуравьи охотно слушали все эти байки и приходили от них в чрезвычайное возбуждение: отныне они уже занимались не банальным разбоем, а «экспроприацией награбленного», с осознанием своего избранничества и некой исторической миссии, возложенной на них свыше.

Таким вот образом, благодаря грызне побратимов, зиму колдун так-сяк пересидел. Явилась весна, но с большим запозданием. Снег долго не сходил с полей, и вешние ручьи потекли уже в конце апреля. Наконец солнышко пригрело по-настоящему, и муравьи стали выползать из своих гнезд.

Начался период брачного лета. Самцы и самки выходили из своих гнезд и возбужденно скапливались у их входов. Одни из них поднимались на травинки, другие на деревья, на стены домов и оттуда взлетали. Некоторые, наиболее активные самцы взмывали прямо с земли. Особи мужского и женского пола из разных гнезд спаривались в воздухе или же на земле – как кому больше нравилось и, вскоре после соития, самцы погибали. Оплодотворенные самки сбрасывали крылья и отправлялись на поиски места для своих гнезд. В этот период времени они в великом множестве бегали по земле, так что колдуну следовало дождаться, пока они не скроются с лика Земли в свои гнезда, и уже затем начинать отлов муравьёв. Но позволить себе такую роскошь он не мог, ланцепупы нужны были ему незамедлительно!

Разумеется, колдун глядел в оба, дабы к самцам, которых он собирал в кружку у муравьиных гнезд, не затесалась самка. Как же так вышло, что она все-таки затесалась в неё?
 
По его ли недосмотру? Или она уже была на лужайке в тот момент, когда он вытряхивал из кружки свой улов?

Так или иначе, но одним чудесным днём маг простер над муравьями свою длань, произнес заклятия и увидел среди сотворенных им ланцепупов прекрасную ланцепупку!

Обнаженная дева потрясала всякое воображение своей красой. Она стояла, сложив за спиной длинные полупрозрачные крылышки, подобно некому изысканному цветку среди чертополоха. Тело красавицы имело стройные и, вместе с тем, роскошные формы. Талия была гибка, как лоза, беда тяжелы, изумительной формы – мечта поэта!  Груди же – белые, наливные, упругие; кожа нежная, словно у младенца, а само тело вдвое крупнее, чем у окружавшего её мужичья. Личико у девушки было миловидным, с длинными синеватыми ресницами, румяными щечками и очаровательно очерченными губами. И всё, всё в этой деве так и сияло небесной чистотой.

Женская красота столь поразительна, что при виде этого чуда из чудес все оцепенели – в том числе и сам колдун. А прекрасная ланцепупка посмотрела на огорошенного творца смешливо-игривыми глазками, улыбалась, взмахнула крылышками, взвилась над полянкой, поднялась над деревьями и улетела прочь.

Так появилась на земле первая женщина, несущая яйца – Афродита Небесная. И от нее-то и пошло племя рожденных, а не сотворённых человекомуравьев.

По произволению господню, сия ланцепупка опустилась на лужайку, где как раз в это время собралась шайка товарища Кинга.

Увидев прекрасную даму, слетевшую к ним с небес, ланцепупы пали перед ней ниц в великом трепете и страхе, и не смели поднимать на неё своих очей, ослепленные её красой.

Приняв её за богиню, ниспосланную им свыше, они с благоговением и огромными почестями поместили её в самые роскошные палаты, сооруженные ими в недрах земли, а затем провозгласили своей царицей.

Первым на супружеское ложе к Афродитой Небесной взошёл товарищ Кинг, и от него-то и вылупились первые человекомуравьи, рожденные женщиной. Следом за ним к царице стали допускаться и другие побратимы, из числа наиболее храбрых и трудолюбивых членов подземной колонии. Таким-то вот образом, у лесных братьев появился мощнейший стимул к свершению подвигов – как трудовых, так и военных. Ибо каждый ланцепуп старался перещеголять других в труде и в воинской доблести, с тем чтобы добиться хотя бы краткой услады в объятиях своей богини.

Стоит ли говорить, что банда товарища Кинга оберегала свое сокровище, как зеницу ока, и что лесные братья из других шаек, прознав о самке, старались похитить её. Но все их попытки захватить её оказались тщетными. И не потому только, что товарищ Кинг постоянно переводил царицу из одной подземной палаты в другую, держа её местопребывание в строжайшей тайне, а за малейшее разгильдяйство в несении караульной службы карал нещадно. Сами побратимы так дорожили своей женщиной – единственной на свете из их рода – что готовы были пойти ради неё даже и на смерть.
 
Между тем у царицы стали рождаться и девочки, и другие шайки не оставляли попыток похитить хотя бы одну из них. До поздней осени шла неустанная охота на дочерей Афродиты Небесной и, таким образом, отряд товарища Кинга оказался в осаде. Под его схроны непрерывно велись подкопы, нападения участились, его потери в сих кровавых стычках становились слишком уж велики...

А что будет, если побратимам всё же удастся заполучить девочку, и они начнут размножаться? Нет, нет, прерогативу на обладание женщиной следовало закрепить за собой! И вот в начале зимы в лесах был обнародован высочайший манифест.
 
«Мы, божьей милостью царица всех свободных человекомуравьев, Афродита Небесная, повелеваем:

Всем побратимам, лесным и полевым братьям и прочим человекомуравьям отныне и навеки прекратить междоусобную вражду и перейти под нашу державную руку. Которые докажут нам свою любовь и преданность – тем даровать моих царственных дочерей для продолжения их родов и управления оными. А которые станут чинить препоны нашей воле, разбойничать и воровать – изничтожать нещадно.

Первого года от сотворения женщины, первый месяц зимы, 7 дня».

Этот манифест возымел свое действие и явился переломным в затяжной войне бандитских группировок. Отчаявшись заполучить самку силовым путем и прельщённые посулами Афродиты Небесной, герои майдана начали массово переходить в стан товарища Кинга. А несогласных – «изничтожать нещадно».

Товарищ Кинг привечал недавних недругов, как отец родной. Но, впрочем, тут же распределял их по разным гнездам.

Так началось строительство могучего автократического государства с единым центром управления, в котором Афродита Небесная являлась, если можно так выразиться, секс символом державной власти, обожаемой всем народом, а товарищ Кинг – тем трудолюбивым осликом, что тянет на своем горбу весь груз государственных дел.

Этот этап – этап формирования подземного царства вёлся всю зиму, и к весне практически все герои майдана уже оказались в боевых и трудовых ячейках товарища Кинга.

Молодые самочки даровались лишь самым достойным, и это подвигало другие ячейки нести службу с особым рвением, проявляя чудеса самоотверженности и дисциплины. Таким-то образом, с Гуляйполем было покончено раз и навсегда, и товарищ Кинг сконцентрировал в своих руках единоличную власть над всеми побратимами.
 
Но время, потраченное на консолидацию мятежных сил, дало передышку и колдуну, и он воспользовался ею в полной мере: без устали творил всё новых и новых солдат, лепил подголемов, разрабатывал «Боевой Устав Ланцепупа». А ведь всю эту ораву надо было ещё обуть, одеть, накормить и где-то расквартировать…

Одним словом, хлопот хватало – как у товарища Кинга, так и у его творца; обе стороны накапливали силы, готовясь к неизбежной схватке.

Так обстояли дела в тот первый после-майданный год. И вот теперь, спустя двадцать лет, в воздухе снова запахло большой драчкой.

Гарольд Ланцепуп сидел в Киеве, как мышь в норе, а его подголемы в других городах, по большому счету, оказались отрезанными от своей метрополии. Творить новых ланцепупов в необходимых количествах он уже не мог – ведь их надо было обеспечивать провизией и амуницией, а отряды товарища Кинга постоянно нападали на его обозы с данью. Глаза и уши этого проклятого «товарища» торчали повсюду, и он всё сильнее и сильнее затягивал блокадную удавку на вые столицы.

Дети Афродиты Небесной, столь опрометчиво сотворенной волшебником в те буреломные годы, плодились и размножались, словно сельди в океане. Истощенная поборами, Русь обезлюдела, и соколоты сбегали с насиженных мест, и где-то там, в неведомых лесных чащобах, накапливали свою силу и ярость. На дорогах рыскали шайки безбашенных оборванцев, отряды побратимов грабили и убивали почем зря, и бесследно скрывались в своих норах.

Кормовая база ланцепупов колдуна резко сократилась. А по городам и весях бродили баяны, распевая сказки вещей птицы Гамаюн. Они пророчествовали о некоем светлом юноше из Чаши Слёз, которому надлежало явиться в этот мир, взойти на священную гору Меру и, почерпнув из хрустального озера Тили-Тили живой воды, напоить ею русский народ. И тогда, как прорицали эти смутьяны, весь мир преобразится, всякая нечисть (и в первую голову, сам Гарольд Ланцепуп) сгинет, и все заживут дружно и счастливо – как в былые времена.

Слова эти падали на благодатную почву. Соколоты поднимали головы и расправляли плечи – в их сердца вселялась надежда. Товарищ Кинг, тонко прочувствовав ситуацию, старался подыграть руссам, переманить их на свою сторону, и усиленно рядился в пушистую шкуру белой овечки.

Не было ни малейших сомнений в том, что именно этот кукловод и разыгрывает новый кровавый спектакль, дергая за незримые ниточки своих марионеток и оставаясь при этом в тени.

Иначе чем ещё можно было объяснить, что вдруг, откуда не возьмись, объявился какой-то козлобородый берендей Мустафа, сын некоего Наёма Плюгавого, и начал зазывать народ на новый майдан, обещая ему кренделя с маком, мед, пиво и чай?

Да разве только он один?

Колобродила ведьма Руслана, отверз уста для пламенных речей кулачный боец Клык по прозвищу Тупица. В великом множестве плодились разные болтуны из Хазарского Каганата, сея в народе недовольство и суля ему, в случае свержения тирана, молочные реки в кисейных берегах.

Чан новой смуты закипал. И, как всегда в подобных случаях, с его дна стала подниматься самая непотребная погань.

В этой ситуации отрок из Чаши Слёз мог сыграть ключевую роль. Ведь он притягивал к себе сердца соколотов, словно волшебный кристалл. И, под его началом…

Что будет, если он возглавит народное ополчение? Или действительно взойдет на таинственную гору Меру и почерпнет там из озера Тили-тили живой воды?

Об этом было страшно даже и думать.

Вот потому-то злой волшебник, увидев, наконец, в волшебной чаще, где скрывается мессия, и отправил эскадру боевых кораблей к Муравьиному острову. Найти этого героя во что бы то ни стало и, на глазах у всех, распять на кресте! Или, еще лучше – превратить в свинью. Вот архицель!

О, Вельзевул, помоги!

Продолжение 38.  Ещё одна ловушка  http://proza.ru/2022/12/13/1591