Из газеты художественная литература и жизнь надежд

Из газеты «Художественная литература и жизнь»



       НАДЕЖДА СЕРЕДИНА – автор 10 романов

 
В 1995 году, окончив Высшие литературные курсы, Надежда Середина вернулась из Москвы в Воронеж и полностью отдала себя литературной работе. За этот период она написала несколько романов: «Верхний Дон» (Удостоен премии «Живет село – живет Россия»), «Ависага», «Суд зверей», «Проездом из Парижа», «Пленницы грехопадений», «Новый колдун», «Паломник», «Война кровь любит», «Быличка-небыличка», «Будьте как дети».
Рассказы ее публиковались в журналах и газетах, издавались в сборниках. В 2001 году за рассказы она была удостоена премии журнала «Мир женщины».
Сейчас писатель живет в 500 километрах южнее Москвы, в Воронеже, который является ее родиной, хотя детство ее прошло в Сибири. Она окончила филологический факультет Воронежского педагогического института, училась в Литературном институте им. Горького на семинаре прозы. С 1997 года член Союза писателей России.
Надежда Митрофановна читала курс мировой культуры в Школе искусств, преподавала русский язык и литературу русским и иностранным студентам и школьникам, работала журналисткой в газетах, на радиостанции, помощником режиссера в театрах Воронежа и Москвы.
Пишет очерки, рецензии, интервью, статьи о писателях, художниках, артистах, интересных людях.
Надежда Середина публикуется в литературно-художественных журналах «Москва», «Роман-журнал XXI век», «Муравейник», «Подъем», «Мир женщины» и в других периодических изданиях.

               
 


ГОВОРЯТ КРИТИКИ
«ВЕРХНИЙ ДОН»                Роман. Надежда Середина

 
«Роман Н. Серединой – попытка художественного воссоздания современной эпохи. Рамки действия определяются достаточно четко благодаря двум историческим событиям, так или иначе накладывающими отпечаток на судьбы героев - распаду Советского Союза после августовского путча 1991 года и гражданскому противостоянию 1993 года.
Книга Н. Серединой – одна из попыток проникнуть в «тайну» человека, его «текучести». Эту тайну разгадывают и мудрые старухи, и старики из пригородной Клеповки, и интеллигентные  москвичи, собирающиеся в «салоне» Киры, и дальневосточные рыбаки. В диалогах, перерастающих в ряде сцен в настоящее многоголосие, в массовых сценах, внутренних монологах, ретроспективных эпизодах, когда воспоминания переходят в сновидения с их своеобразной символикой (символические образы вообще не редки в повествовании Н. Серединой, начиная с названия романа), - повсюду присутствует авторское раздумье о сложности жизни, свободе и ответственности человека, и через постижение противоречивости человека становится понятнее связь исторических событий.
Роман Н. Серединой написан для читателя, умеющего читать неторопливо и размышлять над прочитанным.
Полагаю, что роман Н. Серединой может восприниматься как незаурядное явление в современном литературном процессе».
А.А.СЛИНЬКО,
 профессор Воронежского университета.
*
«Что может ныне «держать» роман? Фабулы все давно рассекречены, сюжеты – пересказаны…
Остается язык.  Остается подпороговая информация о стране пребывания и действия. Остается уложенный в прозаические формочки – шепоток деревьев и птиц.
Большая часть романа Надежды Серединой посвящена деревне. Сюда, в  деревню, на Верхний Дон, стекаются, как дождевые капли в ямку, все герои книги… Деревня оказывает на них на всех действие разное, но сильное и отрезвляющее».
ВАСИЛИЙ ЯРОВ, Москва. Книжное обозрение.
*
«Середина пишет о деревне, и пишет правдиво, талантливо, ярко…» 
РОМАН СЕНЧИН. Москва.  Литературная Россия.
*
«В центре романа – судьба русской женщины Марии, интеллигентки, учительницы. Ее характеру присущи типичные черты: мягкость, нежность, душевное благородство и созерцательное отношение к жизни, которую никак не назовешь счастливой.
Главный персонаж – Оля Воронова, дочь Марии и внучка полковника. Именно она становится свидетелем происходящих в Москве событий – в августе 1991 года и в октябре 1993 года. Эти события описаны подробно, автор старается быть объективным, встать над схваткой, помня, что спор ведут "свои со своими".
Язык романа смел, ярок и оригинален. Речь автора образна, художественна интенсивна. Сравнения неожиданны, порою даже необычны. Читатель скоро убедится в том, что своеобразие авторского слога оправдано, напряженное повествование служит воссозданию нашей сложной и противоречивой действительности».
ВАСИЛИЙ  БОКОВ. Здравствуй.
*
«Роман Надежды Серединой – из современной жизни, воистину являющейся благодатной почвой для создания эпохального произведения.
События августа 1991 года – до сих пор эта тема почему-то мало кем освоенная.
Тут и октябрь 1993 года…
Автору удается  встать над схваткой, не больно-то пытаясь расставить точки над "i" и поделить персонажей на правых и виноватых. Роман многоголосен, у каждого персонажа своя истина, с ней он остается до конца, никто, в конечном итоге, не побеждает. Спасибо хотя бы за фразу “теперь стреляли друг в друга люди по какой-то ошибке, по недоразумению...»
ВИКТОР ЧЕРНОВ, Молодой коммунар.
*
«Надежда Середина не впервой выступает со своей умной, тонкой психологической прозой.
Ее новый роман - это многоплановое произведение о судьбах людей на многограннике российской истории».
ГРИГОРИЙ ШИФРИН, Вперед.

События 1991-1995 годов, развал Советского Союза, потрясли народ. Быть может через полвека будут собраны все факты и дан истинный анализ происшедшему. Автор же идет по следам событий, сам находясь в горячих точках. Но это не репортаж, это художественное осмысление, которое происходит вблизи или в непосредственном очаге гражданского столкновения, события, которое перевернуло все принципы социализма. Любовь на войне – больше, чем любовь. И в эпоху перелома общественных отношений вплетаются личные судьбы людей в судьбу страны. Полковник летчик-истребитель, Мария и ее дочка, моряк-дальневосточник, идеолог и литературовед Корнев, – типизированы и являют собой эпическую панораму периода большой перестройки.
Роман в 1998 году вышел в журнальном варианте.  Время действия – распад Советского Союза, подхлестнутый августовским путчем 1991 года, и гражданское противостояние октября 93-го. Надежде Серединой удается в этой всеобщей схватке оставаться гуманистом.
 

Отрывок из романа          "ВЕРХНИЙ ДОН"          Н.Середина

«Расцвела сирень белая-белая, словно снеговые шапки окутали зелень листьев Какая свежесть!
— Пойдем, я нарву тебе сирени, какую ты выберешь, — Колюшка тронул Олю за руку.
На бревнах перед палисадником собирались каждый вечер. Высоко сложенные стволы, высохшие, теплые. А веселые весенние комарики пляшут вокруг камаринскую, достают всех и больно щекочут. Сирень сиреневая — это просто и ясно, как розы розовые и красные, а вишня вишневая. Но белая сирень?!
В темноте белые лепестки светятся, как Млечный Путь. Высокий, звездный свет увлекает, манит. Над нею, вокруг нее, всюду — белая сирень. Какой ароматный цветущий запах весны! Безветрие. Танцуют мотыльки на свету перед окном дома Колюшки, но это там, это вдали от сирени.
Оля потянулась к тонкой ветке, лепестки в высоте своей казались серебристо-волшебными. Но они были так высоко, почти что у самых звезд.
И вдруг услышала смех и ласковое:
— Ну что, Дюймовочка, маленькая еще совсем?
Он появился перед ней и опять затерялся в густой темной зелени листьев. А прекрасная ветка от звезд стала наклоняться к Оле. Нежные бутоны коснулись ее лица, упали на плечи, словно обнимая ее. А она не могла, не хотела шевелиться, чтобы срывать их.
– Оля, – услышала она тихое, нежное, будто говорил это бутон сирени, прикасаясь к ее губам. То ли листья целовали ее, то ли это глаза и губы мальчишки. Почему так голова кружится от белой сирени? Хочется подпрыгнуть и полететь, и закружиться там, в высоте, около звезд… Но ветка вырвалась, выпрямилась и засветилась опять белым светом в россыпях звезд.
Оля бежала домой взволнованная и радостная, и немного напуганная, как птица от сильного порыва ветра перед дождем. Оживились лягушечьи трели: к вам, к вам, к вам, к нам, к нам, к нам. Но разве кто-то виноват, что буря опережает дождь? И тучи закрывают солнце, чтобы оросить землю и продлить жизнь. Она лежала, лежала в своей постели и никак не могла уснуть. Ей то представлялось, что она стала лепестком белой сирени, то поднялась высоко-высоко, и она звездочка в Млечном Пути. А потом оказалась в каком-то прекрасном мире, вокруг неё все в белых и красных одеждах, в их голубых глазах — тепло и ласка. И у всех добрые улыбки, и все, как одна очень большая и счастливая семья. К ней подошла девочка и назвала её сестрой, и подарила ей волшебное блюдечко, к ней подошла женщина и подарила волшебную шкатулку, и вдруг возле её ног опустился ковер-самолет. Она ступила, и он понес её. А на встречу ей Дон Кихот и спрашивает: «Куда летишь, девочка?» «Я хочу полететь туда, где нет холода, где круглый год цветет белая сирень!» Он соединил свой ковер-самолет с её и получился целый воздушный трамвайчик. «Летим вместе, девочка, я покажу тебе эту дорогу». Они ворвались в россыпи звезд Млечного Пути, и Оле захотелось сорвать одну звезду, как бутон сирени, она потянулась и не удержалась… И проснулась. За окном луна круглым шаром висела над их улицей.
На следующий вечер Оля долго не решалась выйти на улицу. На бревнах уже смеялись, играли, пели. Но её не выпускал из дому какой-то страх, похожий скорее на предчувствие чего-то нового, непознанного, но неизбежного. Стемнело. И вдруг она не выдержала и вышла. У их дома не было палисадника, и она стояла просто прислонившись к кирпичной стене. Вдруг она заметила, что из темноты соседнего дома кто-то отошел. Оля прижалась к стене, чтобы остаться незамеченной. Шаг, два, три… Ах! Какой огромный букет белой сирени, в нем мог бы спрятаться воздушный трамвайчик. Он спустился с неба, этот букет из серебристых звезд?
— Ку-ку! — кто-то тряс букет, как теленочек просовывая голову сквозь охапку веток. — Испугалась?
— Нет, — узнала она Колюшку и словно проснулась от вчерашнего сна. — Зачем ты их сломил?
— Для тебя… — смешное и доброе лицо Колюшки светилось, как луна. — Возьми, а то они без тебя завянут.
Засмеялась, обхватила белую сирень двумя руками и убежала домой.
И только в комнате, когда осталась одна, обняла белую сирень, закружилась на носочках, словно на пуантах… Так рождался танец цветов в сказке о Дюймовочке. Лепестки сирени кружились вокруг нее, как радуга. «Колюшка! — поцеловала нежный лепесток. — А глаза у него голубые-голубые, а сам он такой... Я даже не знаю какой...» — спрятала раскрасневшееся лицо в душистой сирени».


        «БЫЛИЧКА¬ - НЕБЫЛИЧКА»                Роман.   Надежда Середина

Фольклорное синкретическое мышление – это удивительная особенность образного художественного мышления народа. Обрядовость жизни славян средней полосы России вносила не только порядок в уклад жизни, но и дарила праздники, сохраняла красоту быта в буднях. Роман «Быличка-небыличка» – это желание донести в увлекательной форме живого разговорного языка традиции народа, осмыслить фольклорные мотивы, сохранившиеся в сегодняшнем времени.
Сюжет выстроен по хронологии обрядовых календарных традиций славян средней полосы России.
Интересные образные сравнения, метафоры, необычные, яркие выражения разговорного языка увлекают своей живостью, неповторимостью.
Маша, Даша, Параша – три героини, бабушки-старушки душой так молоды, что порой похожи на девушек-крестьянок. Их прошлое переплетается с настоящим, и время их жизни как бы постоянно возвращается из прошлого в будущее. Память их, как калейдоскоп, рисует разнообразные картины, порой причудливо завораживающие, порой устрашающе-пугающие. Обрядовость, традиции, жизненные переплетения радости и бед – все нашло отражение в разговорном языке народа. В фольклорной его форме красота, сила и энергия неисчерпаемы. Фольклор – и кладовая, и мастерская писателя.


Отрывок из романа      «БЫЛИЧКА-НЕБЫЛИЧКА»      Н.Середина

«В Святки нет поста ни в среду, ни в пятницу. В эти дни ходили колядовать, в основном взрослые, а дети редко. Взрослые наряжались в вышитые одежды и ходили по домам. Приходили, молитвы читали, ну, а хозяева давали, что есть: конфеты, пряники, печенья. А теперь больше дети ходят, а взрослые не ходят.
Пришли дети к Маше, колядки запели: "Я маленький мальчик сел на стаканчик, а стаканчик – хруп… Дай рупь!"
А другой мальчик его перебивает, вперед выступает: "Я маленький мальчик, сел на стаканчик, а стаканчик на бочок, – и сам мальчик, где стоял, там и упал – шлеп на бочок. – Дай пятачок!"
А третий выбежал вперед, заплясал: "Коляда, коляда! Отворяй ворота! С неба ангел к нам спустился и сказал: "Христос родился. Я пришел Христа прославить. И вас с праздником поздравить!"
Дала Маша конфеты, пряники, печенья.
А дети опять просят:
– Расскажи, бабушка, как вы гадали? Как вы с чистой и нечистой силой в контакт входили?
– Про ведьм я много слушала от бабушек. Говорили, что они коров доили, хвосты им, коровам, обрывали. Ведьмы оборачивалися кошками, телками. У телков тогда обязательно гребешок был в голове. Вот было у нас, что... Собаке одной мужик пьяный ногу отрубил, а на утро ведьма-Марфа хромая ходила.
Дети пряники-конфеты едят, былички-небылички слушают.
– А вот со мной что было, когда я маленькая была. Это в войну было. Мы жили в Степном, эвакуировались из Юдановки. А папа в  Степном работал, и оттуда хлеб привозил (тогда по двести грамм на каждого было и по четыреста на работающего человека). А один раз не приехал он вовремя, и я говорю: "Пойду к нему". Есть-то хочется. А мне лет десять было. Ну, я и пошла. Он у одной женщины  паюшки наши складал. А теть Нюра, женщина эта, пока пришла с работы, уж поздно было. И вот взяла я три буханки в платок на плечи и пошла. А дорога там дурная была, говорили, что волки водились, И привязался ко мне телок, можа, сам облудился. А сам здоровый, хвост дугой, Испугалась я страшно. И подумала я, что колдун это, как сваха мне рассказывала. А может, ведьма. Но только гребешка в голове не было.

Так вечером с Рождества до Крещения, с седьмого по девятнадцатое января, гаданья и сказанья.
Кто на Святки не гадал, не веселился, не играл с судьбой! Раньше много гадали и теперь гадают.
Маша кидала за крышу валенок (тогда крыши были соломенные, домики низкие). Куда валенок носом упадет, там  жених  и будет, туда за ним в дом и пойдешь. Упал валенок носом на Митрошин двор.
Параша лапоть свой через овин кидала. Куда носом повернется, там и жених находится. Лег лапоть носом через лог – на сторону мирских. Так и отдали за маловерного.
И то бывало, Даша галошинку через дом перекинет. "И вот мне, куда носком попадёть, там мне жених и буде", – говорит Даша. А галошница на крыше лежит, носом Млечный путь ищет.
Стучат вечером в окно Машка, Дашка и Парашка, спрашивают у хозяина: "Кто мой жених?" А хозяин отвечает:
– Митрошка, – кого хозяин назовет, тот и будет женихом.
Митроша – один из соседей Костика. Митроша на цыгана похож, чуб курчавый черный, как воронье крыло. Поначалу его симпатией была Даша с длинной косой, худая и стройная, как корабельная сосна. Он бы и женился на ней, не будь она как сосна колючая. Потом его сердечной мукой сделалась Параша, была она веселой, и наряжаться любила, как тебе заморская птица попугай, да так удивит иной раз, что диву даешься и глаз не отведешь. Но и эта птица от него вспорхнула и улетела в другое гнездо. И тут началась у него любовь с Машей, да так они друг к другу прикипели, что стали не разлей вода.
То война, то стройка-перестройка, никак не давали Митроше спокойно жизнью полюбоваться. Седина в бороду, а черт из-под печи. Выпьет иногда Митроша крепенькой (редко он этим плохим делом баловался), да и ну кричать: "Дашка! Машка! Парашка!.. Стройсь! Военный человек!" На него уж давно не обижались, грехи стародавние забыли, друг в друга камнями не кидали, и только смеялись, уносясь памятью в прошлое. А Митроша, изловчась, наедине – раз! – и щипнет то одну, то другую свою улетевшую птицу, да только перо Жар-птицей блеснет и исчезнет.
Вечером посиделки были, смеркалось рано: в домах молодежь собиралась, играли в бутылочки, пели, плясали, рукодельем занимались, вязали, пряли, да гадали.
Парашка делала колодец из спичек и в этот колодец клала хлеб, соль, и говорила: "Суженый, ряженый, приходи ко мне хлеб, соль есть и меня из этого дома увесть".
Как-то на картах гадали. А в бане не гадали, ее и не было-то  ни у Дашки, ни у Парашки.

Иной раз гадание тайно проводились. Вот гадали на женихов. А старшие девчонки отгоняли Парашку, ей лет двенадцать было. Ну, а Дашка ж любопытная, подглядывала.
И вот гадали: брали зеркало, за стол ставили, натирали лицо тряпочками, чтоб оно все горело, красное было. После двенадцати подходили к зеркалу и там смотрели. Вот что видели, то и должно было сбыться. Дашке бугор был, значит, умереть рано девушке. Парашке нечистый кажется, с рогами, то жизнь плохая, значит, будет. Ну, а Машке суженый привиделся, тогда замуж скоро, значит, девке идти.
А одной девке нечистая сила со спины пришла. Иной раз, рассказывают, так и убить могло.

...Вот день и начал прибавляться на куриную ступню, но смеркается рано, в пять вечера темно. Маша любит глядеть на вечернюю зарю. Свет не включает. В сумерках кажется ей, что она молодая, сильная, и кажется жизнь впереди без конца и без краю. Сядет и смотрит-смотрит в окошко, как все гаснет и темнеет, и день с ночью борется. Вдруг слышит – за печкой кто-то шебаршит, а ничего не видно, смерклось совсем.
– Кто там? – спрашивает Маша, хоть знает, что в доме никого нет.
И вдруг голос:
– Маша! Не рассказывай о том, что задумала…
– Свят, свят, свят… – испугалась она. – Кто это?
Вспомнила: если беда какая случится, домовой оповещает. Начинает бедокурить. Прежде чем маме умереть, он предупреждал: спичками чиркал, как будто зажигал, чашками, ложками гремел – это к беде. Тот домовой старый был, ростом с человека, а где живет, не знает никто. Домовой реост, с ним страшно. Вот опять зашухухает что-то… Испугалась еще больше, вышла Маша, походила, прошло. Давай святую воду брызгать по углам.
Вдруг слышит опять зашухухал.
– Кто тут? – крикнула Маша.
– Не бойся, это я.
– Кто?! Не Кулинка ли?
– Я это! Подовинник.
– Ох! Напугал, страсть как. Нет бы по-человечески…
– Как это?
– По-человечески – значит по имени Мария, или  уж просто Маша.
– Просто Маша, не бывает успеха у замысла, что открыт другому. Что задумала – не сказывай.
– Да разве утаишь то, что знаешь, – вздыхает Маша. – Оно слово-то само соскакивает с языка, как воробей.
Маша привечает доброго Подовинника, а злопамятного и мстительного Кулинку отваживает. Подовинник приходил не просто так, он оповещал: о добром, чтобы ждала и надежды не теряла, а о злом, – чтобы поостереглась и была наготове.
– О! Устал я нынче!
– От чего ж ты устал, Подовинник? На чертях сейчас воду не возят…
– Да видал уже..., у вас нынче вездеходы, водопроходы. И за водой на речку не ходите, и русалок не видите, и лешего не знаете. Как живете-то? Не скучновато? А я вот, тысячу шагов отшагал.
Срезан возраст у черта, то ли дед он, то ли он молодец.
– Да как же не бояться, вот я была маленькой, у нас девушка задушилась. Однажды мамка ушла на работу. Мы с сестрой остались дома одни. К нам пришла играть подружка Парашка и решила нас напугать. Говорит: "В каждом доме под печкой сидит Кулинка". И когда она успела сделать из пальто куклу, я не видела. Навязала платок, глаза, нос, под печку посадила. И говорит: "Я пойду домой". А я ей: "Посиди, мы боимся". А она: "Нет, у вас под печкой Кулинка сидит". Мы глядь... Напугалися и упали из окна.
– Хватит былички-небылички сказывать. Я по делу к тебе.
– Послушай сначала ты меня, тогда дело твое сделаю… Вот у одного коммуниста родился ребенок и домовой унес его под печку, потому что он неверующий был. Ох, раз, как домовой меня напугал! Раз я не помолилась богу, а он (домовой) стаскивал и стаскивал с меня одеяло. А другой раз прям может на меня что-то тяжелое навалил. Я проснуся, перекрещусь: "Господи Иисусе", – он вроде и уйдет. На краю села у тетки одной жил домовой. Она живет, а он ее пугает – душит ее ночью. Она задыхается, кричит: "А-ах-ах". Муж ее вскакивает, ругается. И он домовой-то, уходит. В церковь она ходила и к гадалке ходила, чтобы избавиться. Ничего не помогает. Говори! К худу ты или к добру?»


«С У Д         З В Е Р Е Й»    Иронический детектив. Надежда Середина

Иронический детектив – жанр новый для автора, с тем большим интересом она его осваивает.
Эта история происходит на планете, которая очень похожа на нашу Землю. Земля затерялась среди сверкающих звезд, а наша героиня оказалась совсем в другом временном измерении. Природа, птицы, животные – все напоминает покинутую Землю. Но нет людей. 
Когда женщина остается одна, совсем одна, то ею овладевает инстинкт продолжения рода. Этот великий, мощный порыв не дает угаснуть ее воле, воображению, желанию творить мир заново. И жизнь продолжается. Но вот на мгновение – мгновение в художественном мире литературы можно растянуть на жизнь. Звери интуитивно уловили, звериным чутьем угадали, поняли её замысел. Но не все хотят превращаться из животных в людей. Одни персонажи объявляют ей войну, другие принимают ее сторону. Она пишет книгу, как очеловечить зверей. Но книгу выкрадывают Крысы. Следуя инстинкту выживания, одинокая женщина и на другой планете пытается очеловечить природу, зверей, птиц. Работа по очеловечиванию не дает ей опуститься до зверей, держит ее в напряженном состоянии поиска выхода из той ситуации, в которой приходится жить. Выжить не ради физического существования, а ради сохранения человеческого образа и божественного подобия. Она человек – посланник Земли.
Чувство иронии – тот щит, которым она защищается от нападок зверей, а воля – меч, с которым героиня прокладывает себе путь во времени и пространстве. 
Ирония, как хрусталики росы, отражает многообразие оттенков ситуаций. Когда жизнь не поддается реалистическому анализу, спасает шутка, ирония или просто смех.
Героиня одерживает победу над зверями и над собой, рассматривая все через призму иронии. Человеческое в природе побеждает, и героиня возвращается на Землю.


Отрывок из романа        «С У Д    З В Е Р Е Й»                Н. Середина

«Вера смотрит в обезьяньи глаза и видит непролазную черноту сквозь едкие ужимки. Хвост у Обезьяны рыжий, облезлый. Лапы, как руки неврастеника, перебирают край бумажного листа, на котором не то что-то написано, не то что-то нарисовано. Эти лапы не предназначены пахать и сеять, они сделаны, чтобы хватать.
Лошадь поднимается, бьет копытом и говорит:
– Мне адвокат сказал – перенести заседание!
– Так слушаем! – требует председательствующая Обезьяна, хитро уставясь в гриву Лошади, словно примеряя ее белую гриву себе на место рыжего облезлого хвоста. – Не стучите копытом о пол, это вам не конюшня!
– Я прошу перенести заседание! – Лошадь Вера понимает, что против этого заговора бить копытом бесполезно и поджимает ноги. – Мой адвокат…
– Так слушаем ваше ходатайство! – перебивает Обезьяна, виртуозно играя хвостом и показывая, что ее грязно-рыжий хвост она не прочь заменить на лошадиную белую гриву.
– Я прошу перенести заседание, – Вера хотела пить, в горле страшная сухость. – Без моего адвоката я не буду отвечать ни на какие вопросы.
– Мы все это запишем в протокол судебного заседания, гражданка Лошадь Вера. "Без адвоката вы не желаете отвечать ни на какой вопрос и никому не будете ничего объяснять…"
– Адвокат просит перенести заседание до его выздоровления, – Вере хочется прогнать Обезьяну. Кто такой Обезьяне доверил весы правосудия с круглыми чашечками?
– От адвоката у нас никаких извещений нет. Это просит гражданка Лошадь Вера. Вы слышите!? Заявление,… ходатайство делает Лошадь Вера. Какое ваше ходатайство? Мы слушаем, записываем в протокол судебного заседания.
– Без адвоката я не буду отвечать ни на какие вопросы, – приходится терпеть и говорить спокойно, Лошадь Вера это понимает…, но как хочется пить…
– Ну, так что тогда? Будем в молчанку играть?
– Что?! – вскочил Крысенок-Олег. – Здесь не Союз писателей, а Суд зверей! И тебе, Митрофания, никто не разрешит говорить по-человечески. Слушание идет на языке зверей! Я прошу Суд зверей запретить ей говорить по-человечески!
Обезьяна усмехается и покачивает чашечки весов.
– Я не могу разговаривать по-звериному, – взволнованно говорит Лошадь Вера. – Я с человеческим сердцем!
– Ну и что теперь, гражданка Лошадь с человеческим сердцем…  Они что..,  – судья сделала паузу, – будут разговаривать, а вы будете молчать? Гражданка Лошадь…
– Без переводчика и адвоката я имею право не отвечать ни на какие вопросы.
– Да нет, это же у нас не уголовное дело! Вы что? Это же гражданский процесс!
– Без переводчика и адвоката я не буду отвечать ни на какие вопросы.
– Когда будет в отношении вас возбуждено уголовное дело, тогда вы будете говорить, что "без адвоката я ни одного слова никому не скажу". И допрос в отношении вас производиться не будет. А здесь гражданское дело, вы пришли по собственной воле сюда. Пожалуйста, мы слушаем ваше ходатайство и откладываем.
– Я не знаю, могу ли я делать ходатайство или не могу, – понуро ответила Лошадь Вера. – Я не знаю процедуры, у меня нет юридического образования, меня учили только пахать или кого-нибудь возить, – белая грива упала на большие лошадиные глаза.
– Присядьте, пожалуйста, – почти великодушно произнесла Обезьяна Люси.
Вера села, посмотрела на Митрофанию – ее верный друг-человек, ее Митрофания здесь, рядом. Но почему она сидит на скамье и молчит? А когда ехала верхом, так красиво рассказывала о сотворении мира, о красоте жизни…»

«ПРОЕЗДОМ ИЗ ПАРИЖА»  Роман. Надежда Середина

В романе «Проездом из Парижа» автор предлагает совершить увлекательное путешествие Москва – Барселона – Мадрид – Париж – Москва. Сюжет – динамически  развивающиеся события на границе Запад – Восток. Россия – место глобального эксперимента. В России – Перестройка, как тайфун. Вокруг разрушение и бедствие. Как от тайфуна, бежит героиня от хаоса жизни и попадает на Запад, где все стабильно, красиво и спокойно.
Но что-то не дает ей остаться, и она возвращается на Родину. 
Путешествие – разрушение миража, расширение границ видимого, преодоление иллюзий происходит в увлекательной форме на страницах романа.
Париж, Мадрид, Барселона открывают путешественнику свои музеи и замки, храмы, выставки, великолепие улиц, «тайны мадридского двора», прекрасные скверы. Все увиденное впервые глазами путешественника имеет магическую силу для героини.
Испания и Франция поворачиваются теми гранями, на которых запечатлены судьбы русских людей, которые обогатили русскую культуру через проникновение в другую культуру.
Параллельный сюжет рассказывает о судьбе русского художника. Судьба художника переплетается с судьбой молодой женщины, оставшейся заграницей. Ностальгия не дает ей покоя, она не в силах погрузиться в новую среду, жить среди чужого языка. И художник помогает вернуться ей на Родину. Параллельно идут линии других, героев, которые легко пересекают границы, быстро адаптируются, вливаются в большой поток новой жизни, люди без границ.
Роман-путешествие с легкостью переносит нас в другую реальность, стиль путевых записок хранит звуки, цвета и запахи, торжественную новизну впервые увиденного. Книга заряжает радостным ощущением нового.


Отрывок из романа «ПРОЕЗДОМ ИЗ ПАРИЖА»          Н. Середина

«...И вот я в мадридском треугольнике. Налево, направо и наискосок идут три дороги-улицы. Не квадрат, а треугольник начала улиц. Здесь другое измерение, углы острее.
Пошла навстречу восходящему мадридскому солнцу и пропала в этой красоте. Музей под открытым небом! Сколок другого мира, не славянского, не советского.
Мотоциклы-козлики рогатые и велосипеды-ослики ушастые на привязи цепной уткнулись в тротуары. А по тротуарам ножки в босоножках… Мужчин много. Больше, чем босоножек.
Европейцев в России ещё не так много, и они, выделяясь, запоминаются. Здесь – все европейцы. Русская я одна.
Русские интердевочки думают, что всякий итальянец или испанец – неподражаем. А он просто из другого мира, нам незнакомого. Здесь каждый – иностранец. А я одна.
Гоняюсь за автобусом-миражом. Устала. Тур-авторус проезжает мимо. Зашла в кафе. Хочу пить. Говорю бармену по-английски. Бармен испанец-патриот, говорит только по-испански. Если он не даст пить, я умру тут у стойки с десятками напитков. По-английски говорит один из посетителей – Игнасио. Игнасио переводит. Приносят апельсиновый сок со льдом. Жар переходит в кусочки льда и растворяется. Хорошо. Сок со льдом – это правило. Если ты хочешь без льда, то надо об этом предупредить бармена сразу. Тают льдинки, тают. Легкая музыка витает. Игнасио улыбается. Я из России. Он улыбается, оплачивает апельсиновый сок. Говорю спасибо. Он тронут моим «спасибо». Я в Мадриде могу быть только один день. О! Где ваш отель? В Барселоне. О!
Вышли. Идем, говорим по-английски. Ловим тур-автобус.
Набила себе шишку – шла за Игнасио и смотрела на мелькнувший тур-автобус. Стукнулась о вывеску головой. От мужиков одни только шишки.
Первая шишка в день отъезда из Москвы. В общежитейском душе сквозняк, мыло юркнуло вниз. Я за мылом… Вот тебе и намылилась на Испанию. Из глаз искры, с головы вода… Хорошо, что не кровь.
Игнасио останавливает веселый солнечный туристический автобус, объясняет гиду, где мне выйти. Я хочу видеть только самые красивые места в Мадриде. Я поднимаюсь на ступеньку, на вторую… И оглядываюсь. Игнасио пишет что-то. А автобус стоит, не трогается. Игнасио протягивает лист бумаги. Лист в моей руке. Автобус стоит. Игнасио улыбается. Автобус медленно проплывает мимо кафе, где тают кусочки льда в апельсиновом соке.  Игнасио машет рукой.
На открытом верхнем этаже тур-автобуса – желтые аккуратные кепочки  японцев.
Читаю листочек. На листочке – цифры. Номер телефона? О! Игнасио! Тебя уже не видно из окна. Где ты, Игнасио!?
Обалдела от улиц. Кружится голова от восторга! Готика! Ошалела от красоты, как от любви. Кто не был в Мадриде, тот не поверит.
Сижу на открытом верхнем этаже автобуса, пробую шишку. Шишка на шишке… Голова стала больше.
Эта езда под раскаленным небом что-то перетопила во мне. Я не желаю расставаться с этой красотой.
А вот и королевский дворец. Выхожу. Выходят японцы в желтых кепочках.
Ходила с японцами за их гидом. И понимала. Это Мадрид. Здесь понятно всё: и испанский, и английский, и французский, и итальянский, и японский… Только русский никто не знает… Увы! У русских интеллигентов денег нет. У меня тоже денег нет. Эти песеты, франки, доллары – просто фишки, которые дали мне, чтобы сыграть один раз. Я играю. Мне их не жалко: ни доллары, ни франки, ни песеты…
Как красив рельеф гор из мансарды королевской! Какая неповторимая волна линии!
Короли тысячелетиями глядели на этот рельеф гор…
Этот вид для королей!
Простому человеку здесь можно затеряться или исчезнуть.
– Я хочу  экскурсию с русской группой, – говорю по-английски.
– Русских групп нет.
– Почему?
– Нет туристов из России.
– Нет? А я? – Я вообще у вас проездом. Земля – транзит! Но разве это скажешь на испанском или на английском. Катя могла говорить на другом языке только очень понятные и простые вещи. – Русский язык самый богатый язык в мире…
– Это очень мало. Очень мало.
– Я – это мало. Понимаю. Спасибо.
И с каким-то участливым пониманием испанка глядит на меня, на русскую.
Что вам удобнее: быть рабом в своей стране или свободным на западе? Ах! Говорят, и на Западе – мнимая свобода. Но мне хорошо, мне хорошо здесь и сейчас.
Шоколадная комната. Величественность и красота. Величественное без красоты уродует природу и человека. Здесь величественное не подавляет. Гобелены черешневые.
Вспомнился Петродворец… Петроград. Немецкое слово заменили на русское слово Петроград. Ленинград. Когда Сенатская площадь – это был Санкт-Петербург.… Революция разрушил и дворцы, и хижины. Неблагополучная история. Как остановить разрушение!? Здесь и сейчас царь царствует. Ничто не разрушается. Здесь красота вечна, как горы Пиренеи  или Средиземное море.
Кто они? Испанцы, которые вернули себе короля… Которые живут в городе-лабиринте, городе-улье из старых шоколадно-кофейных сот готики. Какая продуманная красота архитектуры!
Я не могу и не хочу отсюда никуда уходить.
Это не истерика, это прочувствованная красота. Это желание жить в красоте. Это мечта.
Здесь все красиво. Все! И люди. И город. И деревья. И дома. И солнце другое. Оно белое. Без пятен и без оттенков желтизны.
Японцы из музея выходят в одинаковых зеленых и желтых сандалиях. 
Мадридский двор с бронзово-пепельными львами, рыкающими водопроводным водопадом. А там, у нас – Сенатская площадь со шпилем в холодном небе Санкт-Петербурга. Идея вытянулась в Александрийский шпиль. Холодный шпиль в холодном небе. Как скромны деревца возле Сенатской площади, а перед Мадридским двором – оазис.
Шумит  о гранит вода.
Солнце отражается от гравия, от гранитных банкеток, от фасадов монаршего дворца.
В небе растаяли и иссохли последние два прозрачных облачка.
Шумит мадридский водопад из трубы под ногами пепельного льва.
Веера пальм, шоколадность магнолий, плакучесть платанов. На бархатной зеленой лужайке парочка – Он и Она. Целуются бесстрастно. Он и она. Смотришь и ничего не чувствуешь. Если целуются в России, всех это будоражит, тревожит, обижает… Волнует. Все возмущаются.
Целуются лежа. Он на траве, она на нём. Нет. Перекатились. Девушка на зеленом бархате живых стебельков травы.
Обнимаются. Как дети без стыдливости. Сумасшедшая свобода! Так естественно на траве им, что нет в этом  ни неловкости, ни стыда.
От солнца пепельно-суржевые львы то ли смеются, то ли просто открыли рты подышать. Жарко.
Листья магнолии, как свечи, блестят и светятся, края побурели, запеклись на солнце. И по стволу их стекает восковая смоль. А в Москве – весна. Начало июня.
Любовники на траве… Перед монаршим дворцом. Полисмен притормозил свой лимузин, игриво-строгим голосом окликнул парня. Медленно едет.
Оглянулись на полисмена, на машину. Отстранились друг от друга, но с травы не встали.  Голос из машины повторился.  Машина остановилась. Девушка приподнялась и села. Опять голос. Парень нехотя поднимается и встает из тени.
Все улыбаются: и полисмены, и парочка, и просто прохожие-туристы. Солнце заглянуло в зеркало машины и уехало. Тень под пальмой осталась.
Небо пепельно-голубое, с накипью по краям горизонта. Блестящий, светящийся поток каскадом падает с домов на гравий.
А солнце в Мадриде улыбается? Да! И солнце тут улыбается.
Мужчина прячется в тени стриженной под бочонок туи. В тени горячего гранита – девушка опустила ноги в бассейн. Итальянка?
Вода  мерцает и дрожит от света солнца. И выгорает, как лампадное масло.
Итальянка опустила изящные тонкие ступни ног, цвета шоколада, в мерцающую лампадную воду.  Нос и лоб её тают и становятся тоньше и темнее и слегка выпятились вперед.
Листья магнолий шоколадно-глянцевые, сладко пахнет испанское лето.
Солнце не в небе – в каждом отражении: в гранитном накале, в стволах чинар, в листьях магнолий. Все живое отражает солнце. Отражает прохладная гладь воды. Отражает листва, зелено-глянцевая.
Бабочка белая, как все под солнцем. Белое-белое платьице на девочке.
– No peso…
Девочки смотрят в воду. Поднимают юбочки и идут. Черноножки, белоножки. Ищут в прохладной воде счастливые монеты удачи».


«АВИСАГА»             Роман. Надежда Середина

«Ависага» – история любви, возвышенной и земной, которая дарит надежду в трудные дни.
Надежда помогает побеждать зло, предательство и даже смерть, рождая новую жизнь. Человеческая жизнь – это испытание нашей любви к людям.
В этом вечность и новизна темы.

Можно написать еще тысячу и одну сказку о любви, и останутся столько же вопросов. Что такое любовь? Как она приходит? Любовь – это когда женщина перетекает в мужчину? Или наоборот? Зачем люди борются за любовь, как за жизнь?
Но когда в любовном треугольнике оказываются мать и дочь – это за гранью человеческого понимания любви. Когда причиной этого рокового треугольника оказывается муж женщины-матери и отчим ее ребенка, что это? Поддается ли это нравственному анализу и творческому исследованию автора? Как женщине-матери пронести сквозь такое нечеловеческое испытание любовь к ребенку? Что победит – всеразрушающее чувство обиды, мести обманутой женщины или всепобеждающая материнская любовь? Сюжет в романе развивается вглубь. Алла Тараканова – женщина в крупном бизнесе, с нею считаются и политики, и чиновники. Второй муж ее – адвокат с именем, порой от него зависят судьбы сильных мира сего. Но в их семье назревает катастрофа. Отчим испытывает болезненную страсть к падчерице. Девочка запугана, ошеломлена, загнана в угол непонимания, и сама по-детски пытается решить сложные взрослые проблемы.
Девочка убегает из дома, живет у подруги, уходит с крестным ходом, в который случайно вливается на улице. Но все кажущееся случайным, калейдоскопичным, в процессе романа имеет свое разрешение, свою художественную логику. Подтекст, закольцованность на завязку и кульминацию.
В романе всепобеждающая материнская любовь одерживает верх над безумством темных инстинктов. Рождается новая жизнь, рождается новая любовь.


Отрывок из романа «АВИСАГА»                Н. Середина

«Ночное небо до краев наполнилось звездами. Огни города празднично освещали все на земле. И только в колодце стен сгрудилась мгла среди кирпича и бетона, как среди горных расщелин. В извилистых улицах мигают машины. Алла стоит на балконе шестого этажа. Ей хочется улететь к звездам, ей кажется, что свет звезд ближе, чем свет окон светящегося бара. Улететь. Пусть ищут. Только маму жалко… Девушка оглянулась на дверь балкона. Прислушалась. Там слышно было только телевизор. А тут, на балконе, – машины шуршат шинами, и светит круглая луна, как окно иллюминатора. Может быть, мы летим, и Земля – это космический корабль? И куда мы летим? Говорят, что Земля тоже была солнцем, а потом остыла. Холодно.
– Аллочка! Детка! – раздался голос за дверью.
Это голос дяди Андрея.
Девушка промолчала.
– Ты так красиво танцуешь… Приди, потанцуй, почитай мне стихи, Аллочка. Я буду тебя слушать… про легкое дыхание. У нас с тобой так красиво начиналось… Что ты испугалась, глупышка?
– Это не стихи… Это новелла Ивана Бунина!
– Аллочка, ты так танцуешь! Пожалуйста! Я хочу видеть танец живота. Когда я был молодой, так не танцевали. У нас, знаешь, был шейк и твист. У тебя есть такая полоска загорелая, между брюками и блузкой. –  Он приблизился к двери балкона: "О, огонь моих чресл", – стучал в стекло, словно в бреду.

Желтая портьера качнулась, дверь приоткрылась, и Алла увидела круглое, как у крота, лицо дяди. Желтый свет заполнил узкое пространство между дверью и решеткой балкона.
– Не входите сюда! – Алла прижалась спиной к решетке.
– Любимая, дорогая, крошка моя единственная…
– Не входи! – испуганно крикнула, словно черное небо обрушилось на нее.
– Аллочка! Родная! Хорошо! Хорошо… Я не зайду… Я пошутил… Да не бойся ты! Я же не до такой степени.., – дверь открывалась шире. – Я немножко выпил… Все. Потом тебе будет хорошо.
Он застыл, любуясь ею, наслаждаясь ее юностью и наивной дерзостью.
Алла вцепилась руками в решетку балкона. Черная нахмуренная туча скрыла луну. Плакала сирена скорой помощи. Глаз светофора подмигнул: желтым. Машины взревели. Где ты, любовь? Счастье? Настоящая жизнь? Прыгну и полечу. Подхватит меня мой ангел, как ласточка Дюймовочку. Где вы, ласточки и чайки? Подстрелили? Алла вспомнила вчерашний урок литературы. "Скучную историю написал Чехов. Вот про ласточку совсем другое дело – и сама улетела, и Дюймовочку спасла от толстого  крота… (В пятом классе Алла танцевала Дюймовочку в школьном балете. Под звуки прекрасной музыки она улетала в страну эльфов.) Хочу улететь! Обманывают нас, обманывают, а когда мы становимся взрослыми, все равно все понимаем…"
– Аллочка, деточка!
Алла почувствовала в его голосе слезы.
– Меня никто не любил, Аллочка. Я как рабочая лошадка. Всю жизнь… Пожалей меня.
– Я прыгну!
– Это шестой этаж! Аллочка, ты – не птица! Уйди с балкона!
– Закрой дверь! – от злости она переходила на "ты", ей было и противно, и страшно. – Уйди!
– Ал-л-лочка! Любимая, милая, единственная, красавица, детка моя. У тебя такая есть полоска на животе… Где ты загорала? Я люблю тебя, счастье моё!
– Ты врешь! Не подходи! Крот! – вскрикнула Алла и посмотрела вниз, испугавшись. Вдруг крот опять начнет ее обнимать, прижимать к своему потному телу и тыкаться толстыми маслянистыми губами, то она прыгнет. – Дядя Андрей! Я прыгну! Я знаю, что  люди не летают…
– Вопрос надо ставить корректнее: почему люди не летают вверх.  А мне кажется, что я летаю, и ты мне дала эти крылья! Ты, Аллочка! Я же не сразу на тебя кинулся, как маньяк какой-нибудь. Я смотрел, как ты танцуешь… Танец живота! Ты ведь танцевала для меня… Для меня?
Дядя Андрей отступил, прикрыл дверь, приплюснув нос к стеклу. Нос расплылся, в зрачках возник эффект красных глаз, пушок лунных волос прилип к стеклу, как к магниту. Толстые губы расплылись в сладострастной улыбке, глазки сузились. Алла отвернулась, в небе мерцали звезды. Было прохладно.

Когда Алла пришла к тете Нине и дяде Андрею, дома оказался только он один. Тетя Нина была на даче. Дядя Андрей сказал, что тетя Нина вот-вот должна вернуться. Он накрыл стол, веселил любимую племянницу, как только мог. Она поссорилась с мамой. "Я не вернусь домой!" – сказала она дяде, и он, кажется, был рад этому. Теперь она поняла, почему он был рад. Она перешагнула порог квартиры с радостью, с легкостью, доверчиво ожидая родственного внимания. А что произошло? Девушка не могла понять, в ее голове все перепуталось, было какое-то ошеломление и испуг, и тайная радость, что ее считают взрослой. Она не понимала смешения этих чувств, и от этого кружилась голова, страх пьянил, хотелось совершить что-то необычное, дерзкое, разрушающее эту западню.
– Зачем ты боишься меня? – он смотрел на силуэт девушки: голова чуть набок, словно у подбитой птицы, груди остроугольно топорщат блузку и тянут, как магниты. – Зачем кричишь так громко, Аллочка? Зайди сюда.
– Отстань!
– Милая девочка, прости. Я так тебя люблю. Больше жизни! – ему нестерпимо хотелось, чтобы она была рядом. – Аллочка! Зайди в комнату! Вернись, родная. Я больше не буду, – он, как рыба в аквариуме, прильнул к стеклу.
– Нет! – Алла смотрела вниз: там опять зажегся красный.
– Что ты испугалась, глупая? Я же твой дядя. Я ничего тебе плохого не сделаю.

Вот он включил громче телевизор, и, прячась за портьеру, протянул ей через щель двери оранжевый апельсин. Она взяла его и, размахнувшись, бросила в светофор. Апельсин полетел в черноту. Алла считала: один, два, три… Так долго падать?! Ужас! Мурашки по спине. И вдруг хлопок и тишина.
Дядя Андрей переключил телевизор на другой канал, шел какой-то боевик, показывали сцену убийства. Он взял бутылку водки, налил полный бокал. Хотел глыкнуть побольше водяры, лечь и вырубиться, уснуть. Но вдруг кто-то шепнул ему другое… Он отлил из своего бокала в бокал Аллы, смешал водку с вином. И вернулся к двери с желтыми портьерами.
– Аллочка, прости, – начал он вкрадчиво. – Прости, родная. Твой отец – мой родной брат.
– Вот именно! – ответила девушка, нагнувшись за решетку балкона, и уже в ее сознание пробралась мысль о другом мире, о выходе в другую дверь, и смерть перестала пугать её. Каменное дно города казалось рядом. В глазах слилось и потемнело. – Я вижу, как души усопших бродят по щелям улиц… А вокруг них звездный хорал. Снизу небо, сверху твердь земная – это ночь. Светофор, как маяк: зеленый, машины ожили. Зеленый – движение, жизнь. Алле захотелось ехать быстро-быстро. Глаза машин буравили темноту. И живем в перевернутом мире. И зло кажется добром, а добро – злом. Холодный диск луны застыл. И толстый крот за дверью застыл, притаился… Ночь – это твердь над головой, и мы ходим ногами вверх, как мухи по потолку. Ночью мужчины-кроты выходят из своих мрачных нор. Купол ночи, как колпак, и из него не уйти, не выползти. Только выпрыгнуть, перегнувшись через решетку. Ночная жизнь.
– Мы росли с твоим папкой, нас одна мать молоком кормила. Пять братьев и одна сестра. После войны лебеду ели. Ничего кроме картох в мундирах не было. А потом влез я в свой серый мундир. Так и проходил в нем, как в футляре, всю жизнь. Меня твоя мама зовет деревянным, потому что нас тонкостям обращения не учили, а учили воевать и убивать. Война, дочка – грубое дело, мужское.
– Отпусти меня на свободу.
– Там уже ночь. Куда ты пойдешь? – Он смотрел на нее и хотел быть той решеткой, в которую она вцепилась. Яркая луна нимбом обрамляла ее голову, волосы золотистыми ручьями стекали. Ключицы, острые, как нож, и на животе – загорелая полоска.
– Прости, милая девочка. Ты испугалась. Я люблю тебя, как отец. Ты умная девочка, ты поймешь. Я для тебя все сделаю. Ты для меня как ангел. Я люблю тебя, как дочку родную.
– Ах, дядя, дядя, мне так скучно! – Алла медленно, грациозно повернула голову, луна осветила ее профиль: высокий лоб, нос тонкий и прямой, словно продолжение лба, высокий губной желобок и маленький, почти детский, подбородок.
– Тебе надо учиться, Аллочка. Где ты хочешь учиться? В Лондоне, в Париже? Или в Америке? Я все для тебя сделаю! Хочешь стать артисткой? У меня есть товарищ по армии, у него сестра преподает в театральном вузе, я договорюсь, ты будешь артисткой.
– Я еще не решила, кем я буду.
– А хочешь быть стюардессой? Стюардесса видит разные города, разные страны. Она далеко летает. Она может выйти замуж даже за президента.
– Хочу быть женой президента, – рассмеялась девушка.
– Я буду президентом международной торговой компании. У меня есть связи… Хочешь золотую рыбку со дна морского? Прикажу! Достанут!
– Я рыбу не ем…
Он увидел, что она улыбнулась, и вспомнил анекдот:
– Армянское радио спрашивает: "Как сделать походы по женским магазинам увлекательными для мужчин?"
Пьяно бормочет и хихикает. Что он там бормочет? Алла прислушалась, может быть, он уснет, и тогда она выйдет…
– Армянское радио отвечает, – говорил дядя, ломая речь под кавказский акцент: – "Надо показывать в салонах женской одежды порнофильмы или хотя бы легкую эротику. Мужчин это будет задерживать, а женщин – торопить…" Аллочка, я прогуляюсь, освежусь. Захмелел от тебя. А ты уйди с балкона. Ванну прими, и спать ложись.

Через несколько минут она увидела толстую темную крысу под балконом. Это был дядя, жирный, черный, неуклюжий. Она кинулась к выходной двери, но ключа не было, а дверь без ключа не открывалась. Вернулась на балкон. Вот он переходит дорогу, останавливается у светофора. На другой стороне дороги работал бар. Алла прошла в зал, посмотрела на часы, было двенадцать ночи. Кружилась голова, тошнило. Зашла в ванную. Включила воду. Журчание воды понравилось, и она встала под душ. Теплые струи согревали и успокаивали. Вот халат, розовый, махровый, с китайским рисунком. Вернулась в зал: на столе – два бокала, шоколад, фрукты. Зашла в рабочий кабинет дяди. В центре – кресло, огромное, из темной, как шоколад, кожи. У стены – тахта. Упала на тахту и заплакала…
И вдруг видит перед глазами крысу. Серая, большая, как бульдог, крыса влезает в дверь… Алла повернулась на левый бок. Из-за тумбочки лезет другая серая тварь и, цепляясь, взбирается на одеяло.
– А-а-а!!!
– Не кричи! – пугает крыса.
И вдруг вспышка: красный, желтый, зеленый.
– Мама! А!!! Ма!.. Больно!
– Тихо!
– А!!! Мама! – боль поднималась откуда-то снизу. – Не надо! – сильная боль, будто машина сбила. – Мама!!! Мамочка! Больно! А!.. Больно!
Крысиная морда ткнулась в лицо, и потом тяжелая, потная голова упала на девичьи груди с твердыми комочками.

Алла очнулась от боли не сразу. Рванулась подняться, но дядя Андрей удержал ее. В комнате горел свет. Он видел расширенные от испуга глаза девушки. Глаза кричали о первородности, о телесности всего живого, о продолжении рода. Но в зеркале зрачка было что-то хищное, мстительное, страшное. Смешалось все: и испуг, и отвращение, и ликование пережитого оргазма.
– Я хочу броситься с балкона! – рванулась девушка из его рук. – Пусти!
– Глупышка! Все будет хорошо… – говорил он, целуя ее. – У меня есть сбережения, я куплю тебе все, что ты пожелаешь, – сильно прижал ее, пока она не затихла. – Что ты хочешь?
– Хочу домой, – заплакала девушка, вдруг поняв, что сопротивление ее сломлено.
Он встал, дал ей бокал вина и водки. Она пила и плакала. А через полчаса, хромая на левую ногу, словно птица с переломанным крылом, пошла в ванную. Все вокруг было чужое: и мыло, и шампунь, и зубная щетка. Но ей было уже все равно. Однажды в школьном театре они ставили композицию по Бунину. Алла читала рассказ из пяти страниц: "На кладбище, над свежей глиняной насыпью, стоит новый крест из дуба, крепкий, тяжелый, гладкий". Алла сбросила китайский халат под ноги, встала на него и давай его топтать, будто от него исходила злая сила. Потом подняла голову и увидела себя – голую. И кровь. Она не помнила, как он раздел ее. Какой страшный сон приснился ей. И она как подстреленная чайка. Что это? Желтый, красный, зеленый, красный, желтый, красный. Все спуталось, цвета перемешались. Машины наезжают одна на другую, корежат, бьются, горят, взрываются…»


ГОВОРЯТ КРИТИКИ

 
«Надежда Середина, профессиональный литератор, выпустила в Воронеже свою вторую книгу [«Пленницы грехопадений»].
В лучших из рассказов – «Первом снеге», «Пустите переночевать», «Обмене» – в характере персонажей ощущается легкость проникновения в тайники человеческой души, которая называется мастерством.
Середина уводит нас с шумных улиц, с площадей буйствующих митингами, из официальных учреждений в тихие квартиры, уютные дома, где господствуют совсем иные ритмы.
Оказалось – в этом уходе есть свой потаенный смысл: так отчетливее видно, чего мы сами стоим».
ЛЕВ КРОЙЧИК, Курьер.
 


Отрывок из романа «ПЛЕННИЦЫ ГРЕХОПАДЕНИЙ»    Н.Середина

«Вот и высокие сверкающие, точно окрашенные солнцем, купола церкви. У входа в храм оперлась на перильца старушка-монашка с сухеньким лицом. Лариса повязала платок. Горят, вздрагивая, свечи. Она встала у окна в сторонке – прямо перед ней – лик Божией Матери. Зажгла свечу, почувствовала живое, излучающее тепло. Поставила в свободное гнездышко подсвечника. Хотела перекреститься, но постеснялась. Вспомнила резкую ссору с матерью, когда уезжала в Москву. Лариса никогда не была на исповеди, хотя давно хотела, стремилась войти в церковь, как все прихожане, так же, как эти старушки, довериться батюшке, почувствовать Бога. И мать ее об этом просила… Что мешало и почему, она не могла понять; быть может, то, что в ее семье не было принято говорить о Боге, не имелось икон. Все ей нужно было начинать сначала. Она купила Библию давно и страницу за страницей прочитывала. Но не было чего-то главного, не было человека, который помог бы ей услышать живое слово Христово. Ей даже стало казаться, что вера передается от человека к человеку. И она стала вглядываться в людей, в их глаза, в их лица, в их нагибающиеся в поклонах фигуры. Слушала проповедь, но очень мало понимала слов, только слышала мощный, откуда-то сверху, от купола льющийся голос. И вдруг глаза ее увидели: светится живой огонечек, словно сердце горит и освещает изнутри икону. Страх и радость обожгли.
– Красивая тут Божья матерь. Люблю... Аж лик светится, – старушка, сухонькая и маленькая, как семилетняя девочка – Ну, живая и живая. Прямо свет разума святого Евангелия...
– Старая икона, – шаркая, подошел старик. – Ох, бесчисленные грехи наши, – перекрестился. – Единый безгрешный Бог.
Все зашевелились, задвигались, оглядывались на старика, словно он был живой памятью войны, тяжелого и страшного времени. С виду он был слаб и немощен, но какой-то внутренний свет, свет победы освещал его.
– А я свою Божью матерь нашла, – конопатенькое, с редкими белесыми ресницами лицо маленькой старушки вдруг осветилось каким-то ясным чистым светом глаз. – Иду. Лежит. Вся в воде, а лик-то чистый, ни одного пятнышка, ни одной капельки. Прошла... А потом думаю: " Что это?" – перекрестилась, поцеловала угол иконы. – Так Божья Матерь у меня и осталась. А какие у ней разумные очи сердечные! – углубилась в себя, шептала молитву: "Воспеваю благодать Твою, Владычице, молю Тя, ум мой облагодати... Связана пленницами грехопадений, мольбами твоими разреши... В нощи мя и во дни сохраняй. Душу мою ослепшую просвети. Уврачуй души моея многолетные страсти. Волнующаяся житейскою бурею, ко стези мя покаяния направи..."
Передали свечу: "Поставьте "Божьей Матери". От рук свеча размягчилась. Лариса подала ее старушке. Та аккуратно выпрямила, поднесла к дрожавшему огню. Воск трещал, плавился, но язычок пламени колебался, сопротивляясь, и вдруг разделился, отдал часть живого огня другой свече.
Люди, как свечи, светились их лица светлой памятью и любовью. И старик казался бестелесным светлым духом.
– Ты ее нашла – она тебе далася. Знать, добродетельное жительство твое было, – плащ на старике давнишний, старого покроя. – В войну дело было, – голос хриплый, потрескавшийся, но слова чистые, правдивые. – Стреляют! Стреляют! Бьют наших... Гитлер, он, ведь не человек, а горее скота. Стреляют... Вижу, вроде как со мной рядом идет женщина. Остановился. Стоял, стоял... Иду. Она опять идет. Перекрестился. Ну, думаю, если это смерть моя? А глянуть в ее лицо боюся... Идет она сбоку меня. А я и посмотреть не смею, и не глядеть нельзя. Глаза у нее смеются. Что, думаю, ты без ума смеешься-то? Красивая. И вот отошла от меня немного. И исчезла. Вернулся на то место, где явилась она, словно ищу что. Вижу, а на земле – бумажка. Развернул. А это Казанская Божья Матерь. В кармане носить нельзя, хоть и клочок бумажки, а святой. Думал, что с ней делать? На ниточку и подмышку. Бой сколько раз... А я ни ранетый, ни убитый. Командир начал против меня: "Почему возле тебя ранетые, побитые, а ты нет? Знаешь ты что-то?!" А я молчу. Отымет. Начал меня в бой... Погоняет! А я молитвы шепчу, да думаю – мысль мою смирением сохрани, Господи. И щас она у меня в доме... Так и пришел не ранетый.
– Что с бою взято, то свято, – услышал старый солдат голос.
Выпрямился старик, как бы желая показать себя всего целого и невредимого. Он шел прямо, никого не обходил, и как-то так получалось, что все расступались перед ним. Все знали, что он попал в плен, когда защищал Родину, прошел все муки концлагеря и выжил.
* * *
Возвращение домой – это возвращение к самой себе, так чувствует Лариса. Но трудно смотреть в глаза матери, с которой пришлось поссориться, чтобы уехать…
– Мамочка! – кинулся к Ларисе сынишка. – Бабушка! Смотри! Моя мамочка приехала!
Дни замелькали. Дом – работа – детский сад. Даже двух женщин маленький ребенок закрутит-завертит, не то, что одну бабушку…От выходных до выходных пять дней, и не наглядишься на ребенка. И вдруг сынишка простудился, и своей болезнью заставил Ларису забыть все: и Москву, и беспокойных знакомых, и дорожную суету.
.
...Теперь Ларисе казалось, что она сама болела и выздоравливала вместе с сыном. И, приходя в церковь, узнавала, как родных, и старушек, и высокого старика, и тоже уступала ему дорогу, словно он был живым воплощением и мук войны, и победы над войной».


«БУДЬТЕ КАК ДЕТИ»            Роман. Надежда Середина

«Дай прежде насытиться детям; ибо нехорошо взять хлеб у детей и бросить псам». 
Евангелие от Марка. 7:27
  В годы Перестройки многие дети оказались на улице, их родители были не в состоянии достойно воспитывать и содержать их, а государство находилось в состоянии «перестройки». Годы бродяжничества тяжким грузом легли на плечи еще не окрепших детей и подростков. Как удалось им выжить, что утеряно ими навсегда, что можно еще вернуть, восстановить? Чем стало для них «беспризорное» детство? В романе главные действующие лица – это дети. Автор концентрирует внимание именно на детях. Детские дома, приюты, изоляторы для детей… Больно терпеть унижение, непонимание, но жаловаться и бежать некуда. Дети не рефлектируют на своих бедах, они живут, впитывают как губки ту жизнь, которая вокруг них.  Что за невнимание к детям? В век развития космической техники, в период, когда миллиардеры растут как грибы, дети голодают и зимуют на асфальте? Как найти выход? Где решение этих вопросов?
Главная героиня романа Зоя Ивановна, учительница русского языка и литературы, помогает детям, которые проходят через ее судьбу. Игорек, с которым она занималась на дому, называет ее «мамой» и доброй учительницей.
Светлана, одна из героинь, фрагменты её воспоминаний как бы являются связующими звеньями времени и событий. Воспоминания преломляются сквозь призму времени, и многогранник человеческого характера поворачивается нам то светлой, то темной стороной. Светка становится Светланой и перелетает океан, где ждет ее любимый человек. Память, как Бермудский треугольник, улавливает ее, и она не может вырваться из этого плена.
Калейдоскопичность фрагментов памяти имеет свою логику: все в этой жизни повторяется, но на другом витке, это как возвышения над ситуацией повседневной жизни. И полет над океаном становится как бы полетом над  прожитой жизнью.
В романе показаны также судьбы детей из разных социальных слоев. Мир детей является со страниц многоплановым, многоголосым, но в этом многоголосии слышен голос каждого ребенка.




Отрывок из романа  «БУДЬТЕ КАК ДЕТИ»          Н. Середина

 «…Учительницу, к которой ходил Игорек, звали Зоя Ивановна. Она  занималась с Игорем у себя дома.
…Опоздать на урок она себе не позволяла никогда. За ее плечами тридцать шесть лет учительской работы. Сейчас она живет одна, на пенсии. Муж ее умер от осколка, который остался в нем как частица войны. Осколок убивал его постепенно, мучительно и долго.
Открыла глаза учительница – звонок прервался. За окном было темно. Поздние телефонные звонки она не любила – боялась их. Разбудят, пять минут поговорят, а потом она опять погружается в свое бессонное одиночество. А в одиночестве ей казалось, что она маленькая девочка, а кругом война, и все бегут куда-то… И никого нет рядом, чтобы сказать ей, что война давно кончилась.
Дочь уехала, у нее своя семья.
"Нет, вставать еще, наверное, рано", – посмотрела она на окно – за окном темно. – "А который сейчас час? Утро или вечер? Ах! Это же телефон звенит, а не будильник!"
Быстро включила свет и подошла к письменному столу, где рядом со школьными тетрадями расположился старенький с круглым диском телефон.
Услышав голос матери Игорька, учительница решительно собралась  отказаться от уроков.
– Да, да... Я слушаю, – отвечает Зоя Ивановна. – Пожалуйста, говорите.
– Игорек... Игорек... – всхлипывает, обрывается звук в трубке.
– Что?! Говорите! – сон сразу покинул её.
– Игорек... – дрожит голос его матери, будто провода замыкает. – Мой Игорек... Он...
– Он жив?
– Да, – дрогнул голос матери. – Обгорел сильно...
– Где? Как? Пожалуйста, не молчите. Ох, у меня так душа болела.
– Вчера вечером... На пустыре костер жгли... В больнице он... Мне на работу позвонили, я прибежала, и скорая помощь подъехала. Везу его, все лицо черное, а он шепчет: "Зою Ивановну жалко... Она добрая".
Зоя Ивановна не поверила, не об этом надо сейчас говорить. Но у детей своя правда – она это знает. Это не фальшь. Об этом или не об этом надо говорить – кто знает душу ребенка?
– Глаза целы?
– Веки распухли. По земле катался. Огонь тушил... Врачи не говорят: удастся сохранить. Куртка вся сгорела на нем. Не догадался сбросить, по земле катался...
– Один был?
– С Димкой. Тот нашел баллончик. А у моего каучуковый мячик был. В костер бросили. У кого сильнее фейерверк. А Димка убежал.
– Утром я буду у Игоря, – учительница записала адрес больницы. И подумала: "дети, дети… Сами себе террористы".
– Димка убежал, а мой смотреть стал… Дурачок…
– Не плачьте. Пожалуйста, крепитесь. Ради сына.
Зоя Ивановна легла, закрыла глаза, попыталась уснуть. Душа волновалась, словно билась в груди встревоженная птица. И прыгал каучуковый мячик перед мысленным взором. И светился, как огни фейерверка. А потом костер на пустыре. И веснушки, от капельки огня. Было уже поздно, но сон пропал. Она стала перечитывать письма учеников.
Кто-то скажет, что это дурь, что это вовсе не из жизни. Может быть, не из чьей-то жизни, не из этого времени. Но письма были, была внутренняя связь со своими учениками. Была их и её память друг о друге.
Уснула под утро. Снилась война, бомбежка, вагончик-теплушка, и перестук вагонных колес. Поезд увозит детей из страшного пожарища войны.  В войну она была ребенком. Но как не любила эти сны, а они безжалостно повторялись.
Жалость вела ее или сострадание? Разве может быть жалость не модной, не современной? При чем тут мода? Ей непонятно направление в психологии, что жалость унижает человека, она не могла принять это.
Три остановки шла пешком, и мысли, ее верные помощницы, шли с ней.
Отдыхала бы на заслуженном отдыхе. Но смотреть телевизор, разгуливать – это не для нее: всю жизнь училась и учила детей. Дала объявление.
Пришли сын и мать. Мать – фотомодель: шляпка с загнутыми полями, сапоги на шпильке, длинное пальто.
– Мы по объявлению, – шляпка посмотрела на себя в зеркало. – Вы репетитор?
Вместе с ней в большом зеркале отразился веснушчатый, совсем не похожий на фотомодель сын. Это он играл вчера с огнем… Это он спрашивал на уроке, что будет, если мячик каучуковый в костер бросить.

– Да, – Зоя Ивановна поморщилась от латинского "репетитора". И хотя модное это слово было не симпатично ей, однако она уступила веянию времени, и сама вставила его в объявление. – Пожалуйста, проходите в зал.

Игорёк приходил ежедневно. И сияли его веснушки, словно солнце, освещая квартиру и мысли старой одинокой учительницы. С первого дня обнаружилось, что за три года школы мальчик научился только читать по слогам да медленно писать, путая заглавные "Э" и "Е".
– А в какую сторону надо? – поднимал курносый нос, и, написав две-три строчки, опять спрашивал: – А вы смотрели вчера вечером кино?
– Нет. Я не люблю смотреть на террористов.
– Как он его схватил! – взахлеб спешил выговориться мальчик. – А там еще один мужик! Как они его тащат, а он их! Брыкается!!! – засмеялся Игорь.
Зоя Ивановна, когда дочь увезла внучку, загрустила. И чтобы чувствовать себя нужной людям, решилась взять ученика. В этом году ей хотелось заниматься с девочкой, но когда увидела веснушчатого, улыбчивого Игоря, невольно улыбнулась и оставила его. У него даже круглые пухленькие мочки ушей были в игривых весенних пятнышках, хотя на дворе завязывалась длинная, тоскливая осень. И имя у него было тоже игривое, словно в веснушках, – Игорек.
– А вы не боитесь, что вас обворуют? – Игорек кончил писать строчку.
– У нас нечего воровать, – поправила Зоя Ивановна авторучку в его руке.
– А у нас японский видик! Маме дядя подарил, – хвалится он. – Хочу пить. А у вас пепси-кола есть?

Когда переходили к чтению, Игорь всегда просил:
– Почитайте еще.
И Зоя Ивановна читала, а потом предлагала разыграть по ролям, затем требовала, чтобы он читал сам. Но мальчик читать не умел, слова не соединялись в предложение, предложение в образ.
– У тебя ведь отдельная комната! Пусть мама смотрит телевизор, а ты уйди к себе, сиди и читай, – убеждала она его. – Читать очень интересно!
– А знаете, как стреляться из пипетки? Знаете?
– Нет! – улыбалась Зоя Ивановна, чувствуя, что мальчику во что бы то ни стало хотелось выговориться.
– Надо взять пипетку, – поднял Игорь руку над столом и сжал два пальца. – Вот взяли пипетку. Подставляете под кран. Краник откручиваете... Пипеточка растягивается... Потом вот так, – сжимает поцарапанные пальцы. – И пошли! – Он поднялся со стула. – А потом так потихонечку, сбоку, спокойненько подойдете к кому-нибудь... И стреляете! Вон до той стены долететь может!
– Да это не пипетка, а клизма какая-то!
– Пипетка! Правда! В классе даже с последней парты до доски долетает, если хорошая пипетка. А у нас одного мальчишку Пипетка зовут, – Игорь смачно шмыгнул носом.
– Почему ты не носишь с собой носовой платок? А пипетки с клизмами носишь!
– Он мешает – карман оттопыривается.
– А от мячика не оттопыривается?!
– Он выше теннисного подпрыгивает! А говорят, что когда его в костер бросишь, то фейерверк будет. Ой! Я иду вчера к доске, – вскочил Игорь, тряхнув русым чубчиком. – Иду себе... А Димка мне пипеточкой – раз! Что делать? Сами понимаете... А училка: "Чего встал?!" А я, сами понимаете, как я выйду? А у меня вот что есть! – вынул он из-за нашивки на рукаве два лезвия.
– Игорек, зачем ты носишь лезвия в школу? – она вспомнила мальчишек из военного детства… Играли в войну, потому что была война. Но зачем война этому мальчику? – Игорь, опасно играть лезвиями! У него обоюдоострые края.
– А что?! Мне Димка тетрадку порезал и форму. Вот! Вот, видите! – просунул палец в дырку школьной формы. – Видите! Я ему тоже порежу! – сел на стул верхом, как на деревянную лошадку.
– Дай мне лезвия!
– Не! Не! – засмеялся он как-то некрасиво, не по-детски. Капля упала с носа на тетрадку.
Пересилив в себе неприязнь к этому смеху, Зоя Ивановна положила промокательную бумагу на белый тетрадный листок. По розовой, новой промокашке расплывалось темное пятно.
"Если он не выговорится, то заболеет", – говорила об Игоре его мать.
Перескакивает с одного на другое, все перемешано в его сознании и воображении, как торопится говорить!
"Я и водила его к психотерапевту! И занималась с ним дыханием по Бутейко! Сейчас принимаем хвойные ванны! Все делаю, что назначили врачи, – оправдывалась мать Игорька. – Вот он дома не делает уроки, не хочет. Чтобы сделал уроки, с ним все время надо сидеть рядом... А я на работе... Вы для нас – находка! Я заплачу вам вперед". И передавала в конверте деньги. Зоя Ивановна назначила стоимость урока меньше, чем другие.
Долгими вечерами Зоя Ивановна вспоминала, как выжили они в войну, как люди помогали друг другу. Это был, действительно, могучий народ, крепкий народ, и его нельзя было победить. И она верила в это. Что же сейчас произошло? Что мешает людям быть добрыми? Иногда хотелось взять этого мальчика совсем на воспитание, чтобы укладывать его спать не с окончанием телепередач, а после вечерней сказки для детей, и читать ему, читать вечерами, все, что читала она своей дочери и внучке... И со щемящим чувством жалости вспоминала она, как Игорь, забывшись однажды, назвал ее мамой. А в конце четверти в школе у Игорька опять не клеилось, получал двойки.
В первый день после каникул Игорек таинственно сообщил:
– А я у бабушки был! – посмотрел на Зою Ивановну, словно проверял, готова ли она его слушать. – У нее тут, там, там, – он поднял голову и тыкал пальцем, – везде иконы... ("Иконы" он произнес как-то особенно, с придыханием.) И прошептал:
– Показать вам? – и в его глазах осторожность сменилась доверительностью, он вынул из верхнего кармана сложенную вчетверо плотную белую бумагу.
Зоя Ивановна взяла бумажку, хотела развернуть, но он быстро выдернул из ее пальцев таинственный, с неровно оборванными краями треугольник. Треугольник был похож на фронтовое письмо.
– Нельзя! – разгладил уголок. – А то пропадет все... – прошептал, аккуратно вложив в карманчик. – Это бабушка мне от двоек заговорила... – И, словно испугавшись чего-то, взглянул исподлобья. – А вы не верите?

Родители разошлись, когда Игорьку было пять лет. Мать запретила им встречаться. Зоя Ивановна не сразу поняла, то ли Игорек называет отцом прежнего своего отца, то ли другого человека... "Нет, нет... У Игорька нет отца, – разъясняла торопливо мать. – Это мой хороший знакомый, работаем вместе... А Игорь навязался, отцом зовет... Вот и в школе тоже всем – "мой отец", "мой отец". А я ему говорю: "Нет у тебя отца!" В школу приду – столько наслушаюсь! Потом неделю с ним говорить не могу... А мне учителя: "Отец обязан посещать школу!" Отец! Отец! Нет у него отца! Вот и в школу поэтому появляться перестала! А у меня ведь их двое.
* * *
Вот в дверь позвонили, нетерпеливо, прерывисто. Так звонил Игорек. Учительница ждала этого звонка, как звонка на урок, и ее комната превращалась из учительской в классный кабинет
– Сестра из интерната сбежала, – сообщил Игорь, снимая шапку и пальто.
– Заболела? – переживала Зоя Ивановна.
– Нет!
Игорек остановился у пианино, открыл крышку, нажал на несколько клавиш.
– Хотите, я вам сыграю "Собачий вальс?" Меня Наташка научила...
Ударял напряженным прямым пальцем и слушал.
– А мне каучук достали, – запустил он руку в карман и вытащил с облипшими ворсинками круглый комок, похожий на засохшую глину. – Если его сильно бросить, им можно убить человека. Вот мячиком нельзя, а каучуком можно! – Он подбросил комок. Ворсистый шар ударился глухо, высоко подскочил. – Видите! Видите как! – поймал и опять подбросил. – Он еще бывает черный. Мне еще дядя Боря много принесет!
– Да, да, – терпеливо слушала учительница.
– Хотите, я вам дам? – Он достал из другого кармана маленькие белые шарики, похожие на скатанные хлебные мякиши. – Дядя Боря принес все такие шарики, а я катал, катал их, мял, мял, – сжимал он в одной руке ворсистый комок, в другой – маленькие мякиши. – Всю ночь мял! Даже прыгал по ним в постели! И вот какой стал! – гордо держал он на ладони каучуковый мячик.
– Игорек, открывай книгу, будем читать.
– А может, не надо?
– Надо! – терпеливо настраивала его Зоя Ивановна после домашней несобранности. – Ученье – свет…
– Может, вы почитаете, а я послушаю? – капризничал он. – А знаете, мы вчера с мамой весь вечер выковыривали...  А? Чем глаза красить? Как ее?
– Не "ее", а "их". Это множественное число.
– Маме надо только синие, а зеленые, красные я в другие коробки перекладывал... Мама продаст... Ей другие не надо... Ей только синие, – Игорь видел в глазах учительницы непонимание и старался объяснить. – А! Вспомнил! – вскрикнул радостно. – Тушь! А почему вы не краситесь? – непринужденно разглядывал ее лицо.
– Я не люблю это. Я люблю чистое лицо.
– А знаете, – присматривался он, – можно так накрасить, что лицо будет ровное и гладкое. У моей мамы тоже веснушки были, а теперь видели – нет! – с мальчишеским задором говорил он.
– А мне нравятся твои веснушки. Ты – солнечный мальчик.
– Правда? А мама чем-то мазалась, у нее даже кожа облазила, как при ожоге. Больно было. А у сестры фингал, поэтому она в школу не пошла.
– Что за фингал? Где ты услышал это слово? В русском словаре такого слова нет.
– Правда!? – обрадовался мальчик, искристые веснушки прыгали на носу. – Фингал, это наше слово, мальчишеское.
– Что значит "наше"? Слова все общие.
– Что вы, правда, не знаете? Фингал – это просто синяк, – веснушки смеялись, и было тепло от этого смеха, словно от костра.
– А почему у сестры синяк?
– В интернате подралась. Мама пошла писать заявление в милицию, чтоб сестру больше не избили. А Наташка говорит: "Не надо, не трогай, не лезь, а то еще хуже изобьют". Боится. Это маме говорит. А мне шепнула, что тоже набила той фингал... Я Наташку приему одному научил, – оживился Игорь. – Вот так пальцы сделать, – согнул в суставах три средних пальца. – И бей! И все! Сразу отключится.
– Отключится?
– Это значит, испугалась, перестала драться.
– А почему сестра в интернате?
– Когда мать с отцом разводились, нас поделили... Во! Во! – закричал радостно. – Я вспомнил! Не "тушь", "тени"! Тени! Знаете? Чтобы тени были под глазами!
– Фингалы?
Игорек засмеялся.
Зоя Ивановна придвигает к Игорю книгу. Он читает, спешит, проглатывает буквы, спотыкается, словно слепой о камни.
– Не торопись. О скорости думать рано, не на велосипеде. Ты должен чувствовать, как движется твой взгляд во время чтения, и, главное, понимать, о чем читаешь, – положила Зоя Ивановна ему руку на плечо и ощутила: под пальцами – резаная дырка, как рана от ножа. – Читать так же интересно, как путешествовать или играть в футбол! У тебя ведь отдельная комната, и тебе никто не помешает, если ты захочешь отправиться в книжное путешествие...
– Я живу на балконе! – перебил Игорь.
– Как на балконе?
Он молчит, а потом снова начинает спотыкаться о сгрудившиеся буквы: о глухие и звонкие, шипящие и сонорные.
– На балконе – там хорошо! Там комфорт сделали!
– Комфорт?!
– Что?! Тоже в словаре нет?
– Это книжное слово образовалось из английского, а по-русски просто уют.
– Уют… А мой папа говорит "комфорт", – голос его перестает спотыкаться, и он быстро продолжает. – У меня такая комнатка, как два стола. Там даже окно есть.
– Игорек, у вас ведь трехкомнатная квартира?! А ведь война давно кончилась!
– Двух! Двухкомнатная! А третья – мой балкон!

В глазах учительницы было понимание всей сложности жизни. Ребенок привык к двойкам, учителя привыкли к нему, мать дышит по Бутейко... Балкон – это не русская печь посреди хаты, поэтизированная в народных сказках. Балкон – это стекловата, бетон, железо...
– А когда отец меня учил разговаривать, – веснушчато улыбался Игорек на следующем уроке, – он говорил мне: Скажи "мама". Скажи "папа". А я молчу.
– Это когда? – учительнице показалось – вот она нашла к ребенку ключ, нашла источник добрых чувств. – Сколько тебе лет было?
– Не знаю. Я еще не говорил. Бабушка рассказывает мне всегда про это. Я не говорю, молчу, а отец опять: "Скажи МАМА, ПАПА". Я молчу. А он: "Ну и дурачок ты!" И я заговорил: "Дуачок? Дуачок!? Дуачок..." Так и научился говорить, – смеется Игорек.
Урок закончился.
Села Зоя Ивановна за письменный стол, открыла тетрадку с домашними заданиями. "Какие люди вам особенно нравятся?" – спрашивалось в упражнении. Спотыкающимся почерком Игорь писал: "Мне нравятся честные люди. И люди, которые жалеют других людей. Я не люблю войну". Ей захотелось увидеть и Игорька и всех людей счастливыми. Она поставила пятерку.


РАССКАЗЫ...                ГОВОРЯТ КРИТИКИ

 
«Чувство собственного стиля не подводит Надежду Середину, фраза, построенная по известному закону, звучит по-новому.
К счастью, героев книги [«Девочка с улицы»] окружает пока еще узнаваемая и дающая природа.
…Середина умеет просто писать повествование – это серьезное достоинство, оттого ее рассказы энергичны и напоминают водяную воронку, которая втягивает и уже не отпускает до конца. При перечитывании это повторяется.
Драже самые «заземленные» из рассказов в книге Н. Серединой полны тонких поэтических наблюдений.
В рассказах Н. Серединой есть некий евангелический настрой. Они и просты как-то по-евангельски и кажутся бесхитростными, но эта бесхитростность от таланта, а не от легковесного наития.  И еще – от особого узнанного угла зрения, хотя, скорее всего, и нет никакого угла и преднамеренности, а есть только открытое сердце женщины, наполненное знанием, что такое страдание.  Оттого даже ее ирония – это труднейшее искусство – попадает в цель.
Все это – простые приемы, но они относятся к настоящей литературе».
ВАЛЕРИЙ МАКАРОВ.  Москва. Воронеж. Коммуна.

«Думается, любителям литературы, читателям нашей газеты уже хорошо известно творчество Надежды Серединой. В «Аннинских вестях» мы печатали ее рассказы о современной жизни».
НИКОЛАЙ МАХИНОВ. Аннинские вести.

«Герои Надежды Серединой – наши современницы, в основном молодые матери, не устроенные в жизни. Но вот, наконец, обстоятельства предоставили им возможность выбора. Надо чем-то поступить – и жить будет легче, комфортнее, удобнее. Но как бы ни был прост, на первый взгляд, выбор, он все-таки может привести к измене самому себе.В каждом случае выбора честного, искреннего, светлого пути небольшая победа не только героев, но и наша, читателей! А это уже немалая заслуга молодой писательницы…
Как честно и увлеченно показывает она в своих рассказах силу слабого пола, как верит в то, что женщина мягкая, добрая, неброская благороднее, чем эмансипированная особа, как по-женски  участливо поддерживает она у читателей веру в верховенство истинно женских качеств!» [«Девочка с улицы»].
ВАЛЕНТИН ЮДИН. Независимый курьер.