Не трусь!

 
        Громко прозвенел школьный звонок с последнего урока, и весёлая ребятня, смеясь и болтая, выбежала за порог серого шестиэтажного здания.
Слегка замешкавшись, Танечка закинула тяжёлый квадратный рюкзак с книгами за спину и тоже вышла на улицу.

        Здесь уже поджидали встречающие второклашек родители, подходили, брали за руки маленьких детей и покидали небольшую площадь, а девочка в ожидании, подпрыгивая, чтобы что-то разглядеть вдалеке, ещё  долго стояла в напряжённом ожидании.

       Наконец,  в конце узенькой улочки показался знакомый болоневый  плащ стального цвета, и Таня, радостно вскрикнув, замахала приветственно рукой. Но в этот момент с другой стороны к её  отцу подошёл  какой-то незнакомец. Немного постояв, размахивая   руками и постукивая друг друга по плечу,  мужчины развернулись и направились в совершенно другом направлении от ожидающего ребёнка.
А девочка, ещё  какое-то время стояла в недоуменном молчании,  потом поправила свой ранец, подкинув его, как котомку мультяшный ёжик с узелком,  повернулась и уныло опустив голову, медленно направилась к дому, в котором недалеко от школы  проживали её  родственники.

        Правда, не всегда в её  жизни к ней вот так поворачивались спиной, иногда, держа за шиворот зимней шубки со словами «Не трусь»,  отец подталкивал  её,   помогая преодолеть  страх и  съехать вниз с небольшой заснеженной горки, с которой девочка потом лихо скатывалась на лыжах уже  самостоятельно.
Да и несколько раз покаталась она с отцом на замёрзшем ледяном  пруду рядом с домом, на  коньках ещё  с двойными  полозьями, что означало, что была она на тот момент   очень мала.  И на этом можно сказать, их совместное времяпрепровождение закончилось.

       Потому что,  когда, однажды Таня неудачно развернулась на такой же скользящей поверхности,  и подвернув ногу,   мягко приземлилась на лёд, а сверху на неё  тяжело опустился груз чьего-то тела,  и девочка не смогла встать самостоятельно, того "не трусь" не оказалось рядом, чужие незнакомые люди,   сначала связав две пары длинных деревянных санок вместе  и посадив на них незадачливую фигуристку,  отвезли её  домой, а там на руках подняли на второй этаж, занесли в квартиру  и вызвали “скорую помощь”.
Потом, когда Таня   долгое время  лежала в травматологическом  отделении,  "не трусь"  не приехал  к ней, как и позже за полгода, что девочка  передвигалась  по квартире с помощью костылей, его снова не оказалось  рядом,   того самого «не трусь".  Оно уже гораздо позже пояснило, что узнало   о случившемся  тогда, когда маленькая девочка  уже была  в гипсе. Ну и потому, надо понимать, уже не было необходимости  навещать её, свою маленькую  дочку.   Всё  произошло помимо "не трусь".

        Как  и позже, когда её  неожиданно разрезали и зашили, она, как  повторение прошлого,  узнала от "не трусь",  что операция-то была пустяковая, всего лишь аппендицит   вырезали, и потому,  чего   было звонить, а тем более приезжать.


          Но всё   это от " не трусь"  Таня услышала гораздо позже, когда побегав пару месяцев  с метлой и  половой тряпкой по чужой квартире,   и поносив на руках  своего  не совсем родного,    младшего  брата,  который был ей сводным, отец, провожая   её  на самолёт, когда закончился срок её  пребывания у него в гостях и  в его  новой семье,  не позвонил её  матери, дабы сообщить, что дочь вылетела и можно её  встретить.

       Он и здесь, этот  "не трусь" не изменил себе, теперь объяснив случившееся тем, что просто решил, что видно, так было нужно, что-то ему помешало позвонить матери девочки и своей бывшей жене, и проще оказалось, посадить  11 летнюю дочь в самолёт  со словами, “летите голуби, летите”   А  девочка, к которой  в салоне самолёта приставал великовозрастный мужчина кавказской национальности,  желая  ей сделать подарок, золотые часики,  точно так же,  как и тогда у школы, сойдя с трапа самолёта, удачно приземлившегося в аэропорту,  постояла в ожидании хоть кого- нибудь из встречающих, но  сначала спрятавшись  в туалете  от навязчивого случайного  домогателя,  потом сама   взяла такси и направилась  одна  домой.

      Но время неумолимо двигалось вперёд,   девочка взрослела, уже и  сама стала матерью,  родив   дочь,  и иногда тот "не  трусь" , что был её любимым  отец  всё  же не только звонил, но и приезжал вместе с подросшим сыном, с  тем, с которым нянчилась ещё  будучи подростком  его дочь,   к уже  взрослой дочери и к  маленькой внучке.

           Правда, как всегда оставаясь верным своей манере, со смехом докладывал, что подарки для них случайно забыл на столе у себя в комнате, проживая в другом  городе.  А  потом, как  тогда у школы, где в нетерпении  ждала  его маленькая Танечка, в очередной свой приезд к дочери и внучке,  повстречав своего бывшего знакомого, отправился  с ним на обед в ресторан, тем более, что его родные  и близкие люди,  ради которых он, вроде и прибыл в своё бывшее место проживания,  уже отобедали, а потом, так и не увидевшись  с Таней, сел на поезд и отбыл восвояси.

          Что потом рассказывал этот вечный "не трусь", чем объяснял отчего он снова проштрафился, уже никого не интересовало,  ни дочь, ни подросшую внучку.  Ведь ничего нового они бы всё  равно не узнали.  У этого  "не трусь" всё  было просто,  просто поздно когда -то  узнал, просто встретил друга, и давно его не видел,  просто так посчитал нужным и потому его любимый, хотя как показала  практика, только на  словах,  ребёнок  сам добирался до дома на такси, в общем, чего не коснись, всё  у этого человека происходило просто.  Потому и не было больше никакой необходимости узнавать у него, а почему он снова поступил в своем стиле "не трусь" сам будучи жутким трусом по жизни, который не мог посмотреть прямо в глаза и признаться в том, что он такой, какой есть, тот самый "не трусь",  который к тому же просто плевал на своих близких  и считал это нормальным явлением.
 
       Но такое не для всех и не всегда было нормальным.

       И потому,  как-то раз подросшая уже  внучка, так и не узнавшая толком  своего деда,  воспитанная  в традициях  своей матери,  при очередной встрече  с ним  сильно   удивилась тому,  что тот даже   не заметил её  ежедневного  вопроса о его самочувствии. Он же,  требуя внимания к себе, никогда к тому же этого внимания не замечал, расценивая людей и вынося суждения о них,  всегда  меряя  их  по себе, исходя из собственной  манеры поведения.

        Собственно,  она ведь   не знала всей предыстории  отношений Тани со своим отцом, не знала и того, что для того,  это всё  было нормой поведения,  не интересоваться здоровьем и делами ближних,  а общаться с ними только с ориентацией на себя любимого.

        Но все-таки и она, его внучка,  платьице  голубого цвета которой  и игрушечный мишка,  так и лежали забытыми  на столе у деда в другом городе, в месте его тогдашнего проживания,  уже была не той маленькой девочкой, которую случайно оставили без подарков, и, поняв, что все эти люди, и сам сильно постаревший и подряхлевший дед, и его сын, полная копия отца, то самое яблоко,  не упавшее дальше  плодоносящего дерева,   не её  поля ягоды,  и услышав  в очередной раз  оскорбления в адрес своей  матери,  не выдержав, сообщила деду, сказав, глядя ему  прямо в глаза, а не как он привык, трусливо прятаться за невнятным объяснениям и, ставшими уже смешными и никому не нужными:

     —  Ты, дедуля,  всё  сделал так, чтобы стало ясно, что даже венок на могилу тебе  никто не обязан положить.   Да, и  ты   ведь  почти для  всех давно  уже умер. Это же так просто.

       Но уже никто не услышал, что означает его возмущённое  "Да, ты, что !", потому что было понятно и другое, больше ему не позвонит ни дочь, ни внучка, больше никто не задаст ему тот вопрос, который он никогда не слышал о своём  самочувствии,  и даже, видимо в последний путь провожать его будет некому. Как и  прощальный венок   был всё же  положен много-много лет назад  вместе с той фразой, “Не трусь!, просто никто тогда этого не понял, как и сам “не трусь”.   Ему так и вовсе ничего не было понятно из того, что понятно было другим и тоже казалось простым и ясным.

12.12.2022 г
Марина Леванте