продолжение Приходит время...

                Latvija, 1993            
               
Отец Лаймы, трудолюбивый человек, не смог принять закрытие производств,  не мог смириться с отсутствием заработка, до пенсии ещё далеко, уходил в свою мастерскую, подновлял то ворота, то двери. Всё молча.  Брат бросил строительную академию по причине отсутствия перспектив того строительства, а для разовых заказов на "евроремонт" руки нужны, не диплом. (Молодёжь уже слышала об этом феномене - "евроремонт"? Просто ремонт из новых материалов, с чисто советским представлением, что есть "богато"). Мама, потерявшая работу вместе со школьной столовой, каждые выходные готовила свадебные столы, имя её передавали из рук в руки. Bидя без настроения приходящую с работы дочь, повторяла вслух: "Ничего, как-нибудь проживём".  Бабушка, потеряв вместе со всеми сбережения, не роптала, повторяя: " Только бы не было войны". Вместе с отцом молчала и Лайма. 
К тому времени знаменитый дефолт подчистил сберкнижки граждан Советского Союза, и к его распаду о деньгах можно было не волноваться: их не было. Появились в Латвии "рублисы", смешные, ничем не защищённые купюры, а старожилы стали вспоминать начало двадцатого века с его "керенками"(4)Сменившие их латы не изменили потерянности простых людей...
Лайма переводила инструкции для нового оборудования на комбинате, отвечала за сбыт вторсырья в ФРГ и получала тоже смешную зарплату, но было не до смеха. Знакомые и новые сослуживцы считали своим долгом остановить Лайму вопросом: " Kак там, в ФРГ?" И тут же, окинув жадным взглядом, едко бросить: "По тебе не видно, что за границей была". Злословили, не таясь.  Корреспондент газеты, прибежавшая на комбинат "осветить отношения с немецкими партнёрами", жадно шныряла глазами по кабинету директора (посмотрите сцену из комедии Гайдая "Бриллиантовая рука", визит управдома к приехавшему "оттуда"), быстро черкнула горячо  изложенные директором планы и с не менее горячим любопытством спросила-таки и его, и приглашённую на интервью Лайму:
- А что вы привезли себе?
- Нам подарили факс и копировальную технику ,- похлопал Даумант Андреевич по стоявшим на столе аппаратам. - Себе лично я купил туфли на той же "Саламандре".
Туфли в этот момент на нём явно были не от "Саламандры", хвалиться не стал, и корреспондент поскучнела. Критическим взглядом окинула молчавшую Лайму и разочарованно выдала: "Я думала, Вы шикарнее выглядите". Она  обиженно  покинула кабинет.
 Лайме хотелось смеяться - плакать, не от оценки корреспондента, а от этой липкой местечковой атмосферы, от отсутствия других интересов, кроме как личная жизнь соседей. Лайма понимала, что одевайся она действительно "шикарно", осуждали бы и за невиданную роскошь. А ведь раньше не замечала у людей склочности и неумения порадоваться за других, а тем более - оберегать чужое и своё личное пространство. Воистину, чего не увидишь - о том не подумаешь; жила - как все.
 Лайма жила будто наполовину, рациональное диктовало ежедневные действия, а душевное закрылось. Не вспоминать о поездке, о предложении, не сравнивать. Hо и не забывать!
Прилетел, наконец, Иоганн. Хотя Даумант Андреевич организовал для него встречу на всевозможной высоте, тот принял только приглашение на дачу. Желая немецкому гостю сделать приятное, научил всех присутствующих поднимать бокалы с пивом с возгласом: "Прозит!" Тут же стоял бочонок с солодовым пивом, которое Иоганн искренне хвалил, и Лайма рассказала о воспоминаниях детства, как её дед сам в домашних условиях готовил духовитый напиток. Поддавшись настроению , поведала только по-немецки, как в возрасте пяти лет, исследуя стоявшие в ряд бидоны, открыла один, а оттуда хлынула пенистая брага и даже захлопнутая в ужасе крышка не остановила шипящий поток...Отбежала: всё равно не спасти напиток! Хмм, а во втором так же будет? И второй , и третий бидоны выплеснули будущее пиво, праздник был испорчен. Порка была запоминающейся. Иоганн хохотал, хлопая себя по коленям и похлопывая по плечу "умную девочку". Гости были заинтригованы, но он всё равно не мог пересказать, а Лайма отделалась кратким:" Детство вспомнили".
И дома Иоганн будет рассказывать всякий раз гостям анекдот из жизни одной латышской девчонки, и каждый раз сам будет хохотать до слёз.

                Встреча  или ночь плача
 
 Уже из Германии Иоганн настоятельно просил разрешения повидаться со знаменитой бабушкой. Лайма по вопросам поняла, что их семья считает своим долгом одарить автора целительного бульона, ведь она сама фактически ничего не привезла домашним.
Мама живо взялась составлять меню, исходя из наличия продуктов, но бабушка её остановила. Осознав, что гость едет к ней, непререкаемо взяла командование на себя. Велела готовить только национальные латышские блюда: серый горох со шпиком, бульон, конечно, и пирожки маленькие подадим. Сельдь и отварной картофель, но на случай, если не любитель сельди, пожарим домашнюю кровяную колбасу. На десерт испечём крендель с изюмом и кардамоном, вот привезённые специи и пригодились. И хотя готовила всё в основном мама, бабушка, сидя, по мере сил резала-молола-месила и  молчала. Выдавала только продуманные решения. В  день визита в доме повисла уж вовсе напряжённая тишина, Лайма бегала из кухни в гостиную, отец и тот не насмешничал, только спросил тёщу:
- Водку заморозить или, может, домашней предложим? Мужик-то, по рассказам, бывалый.
- И заморозить, и самогоночки в графин налей.- Исключительный случай полного единения зятя с тёщей. - И всем одеться по-людски!- С этим она исчезла в своей комнате.
Пошли переодеваться, уже желая только одного: чтобы этот иностранец побыстрее ушёл. Лайма вышла на улицу ждать такси с гостем.
Таксист с уважительной осторожностью выгрузил пакеты и чемоданчик, так же уважительно принял хорошо округлённую сумму, и Лайма не сомневалась, что на ближайшее время город обеспечен новостями. Иоганн, будто получив от Лаймы заряд смущения, не балагурил, а торжественно под локоток взял девушку.
Такой внучка свою бабулю и не помнила. В тёмном платье с национальной вышитой шалью, сколотой на плече сактой(5), седые волосы не спрятаны под косынку, а собраны в пучок и закреплены старомодным гребнем, а смотрелся - как диадема! Лайма даже не могла для себя подобрать определение, какой стала её бабушка. Да! Просветлённой и величественной.
Иоганн завёл свою шарманку про спасение сына и приветы от семьи, Лайма открыла рот перевести. И так и осталась стоять, открыв рот. Как и родители.
- Рада Вас видеть, господин Иоганн. Меня зовите Паулой. - Это по-немецки выдала бабушка, мама и тёща, но сейчас именно мадам Паула. Даже сильно хромая и опираясь на палку, держала спину прямой.
- Лайма, Вы не говорили, что Ваша ома и по-немецки говорит!- Иоганн искренне восхитился, поцеловал руку и Пауле, и маме Сподре. Пожал руку отцу, повторив уверенно имя Александp.
Гость оживлённо сыпал комплименты по поводу  колоритно накрытого стола: льняные скатерть и салфетки, глиняный подсвечник и в тон тарелки. А румяные пирожки, а сыр с тмином ( не сезон, но расстаралась мама), жирная сельдь под кружочками лука и прядями петрушки, жёлтый картофель с укропом, капуста с клюквой и соленья всех цветов в обливных глиняных же плошках. И без перевода Сподра понимала душой , что старания оценены. (Ах, как бы пригодились смартфоны-айфоны, да запечатлеть со всех ракурсов, покуда не порушили вкусную красоту! Ждать ещё 15 лет).
Иоганн ощущал неловкость и смущение хозяев, кроме мадам Паулы, но относил это на свой счёт. А Лайма с родителями не могли прийти в себя от метаморфозы и во внешности их Паулы, а главное, нет, уму непостижимо, - она говорит по-немецки!
 Медленно, явно вспоминая забытые слова и словно пробуя их на вкус, что Лайма ощущала особенно чутко, но мадам Паула вела беседу. Переводила Лайма тихонько только для родителей.
Когда выпили за встречу и знакомство, за Лайму и её родителей, Иоганн вскочил:
- А подарки! Мои подарки! Мадам Паула, это вам от нашей семьи. Уве, мой зять, забыть не может ваш  суп, но я бы сказал - за то, что есть такие бабушки!- Распаковал коробку и поставил у ног Паулы...микроволновку! Она удивлённо посмотрела на странный аппарат, но спокойно склонила голову в благодарственном поклоне. Женщина в национальном костюме и микроволновка - это живописно. Лайма не выдержала первой, рассмеялась, нервы отпустило, и все расхохотались. Иоганн тоже рассмеялся, но принял это снова на свой счёт: не совсем, наверно, уместный подарок. Хорошо, что Нелли настояла на чисто женском дополнении: духи. Которые и были вручены уже в руки  и тут же были оценены всеми. Духи получили все дамы, каждая свои. Сподре преподнёс миксер и целую коробку с приправами. Александру Владимировичу торжественно вручил чемодан с инструментами, глаза отца засветились, он порывисто обнял Иоганна, тот даже смутился. Какая радость дарителю видеть счастливые глаза одариваемых! "Забытое в Германии чувство,"- подумал Иоганн и, чтобы снять своё смущение, потянулся к графинчику:
- А не это ли ваш латышский шнапс? - и, вспомнив что-то, достал из своего кофра бутылку с известным уже Лайме абрикосовым шнапсом.- Вы попробуйте мой, а я - ваш!
- Попробуем, чем там ваш знаменитый шнапс хорош,- отец перешёл на привычный тон, но никто не перевёл. Мужчины с любопытством впервые выпили напитки, о которых много слышали. Женщины пригубили гостинец, ждали реакции мужчин.
- Мягкая, - с удивлением отметил Александр  Владимирович. - Но никаких абрикосов не чувствуется, тот же самогон.- Ему хотелось поставить горделивую точку.
- Ох, крепкая! - тоже удивился Иоганн. - Как вы это пьёте? Сколько же тут градусов? - он помотал головой и закусил. Запить женщины не дали, смеясь объяснили, что будет хуже. И задал Александру вопрос, явно мучивший после рассказа латвийских гостей у него дома.- А как всё-таки ваш аппарат для продукции этого шнапса выглядит?
Отец увёл гостя в мастерскую, где хранились приспособления для самогоноварения, а до недавнего времени - прятались от милиции. "Почему?"- спросят мои юные друзья. А запрещено было гнать этот напиток! Коль интересно, посмотрите у того же Гайдая комедию "Самогонщики".
Иоганн вернулся молча, снова помотал головой и с чувством произнёс: " Вы - великий народ! Я про весь советский народ. Вы летаете в космос, а варите шнапс в тазике и с помощью..."- он изобразил рукой спираль. Слов у иностранного гостя не было в прямом смысле. 
Сподра убрала закуски, подала горячее: отварной серый горох с жареным луком и кусочками шпика и шипящую ещё кровяную колбасу. Микроволновка пока стояла неприкаянно, грели в духовке, по старинке.
- Это ведь и немецкая народня кухня, верно?- спросила бабушка, хотя, нет. Когда она вот так по-королевски обводит рукой стол, изъясняясь на старом немецком, это мадам Паула. - Помнится, в тридцатые годы у нас в Лиепае и кровяную колбасу, и рульку под пиво наравне с латышами ели.
- Вы из Либау? - оживился Иоганн. - У нашей семьи была там фабрика по изготовлению белой жести и металлоконструкций, да...Я часто бывал и в Либау, и в Риге. 
- A  Вы не помните, как строились индустриальные комплексы Лиепаи? - помолчав, спросила вдруг  Паула, будто себя вслух переспросила.
 - Помню только, дедушка радовался, что главный архитектор Либау учился в Германии и им легко было договориться. Он же почти все крупные промышленные предприятия города спроектировал. Я уже застал эти краснокирпичные здания. - Иоганн тоже ушёл внутрь себя, в далёкую молодость. - А ярко помню необычное административное здание, такое праздничное...
  - Стены в виде башен и пилястры коринфского ордера(6) ,- как не  понятное никому заклинание, выговорила по-латышски Паула. Лайма с трудом эту абракадабру перевела, Иоганн закивал...
 Домашние, притихшие и забытые, переглянулись встревоженно: устала бабушка, о чём это она...Паула лишь с досадой махнула в их сторону  рукой:
 - Это архитектурный стиль! Мой муж, а твой отец, Сподра, был помощником главного  архитектора Лиепаи  господина Берчи, оба  считались чудаками, разрабатывая для фабрик и заводов невиданные проекты. Зато какая красота была в городе, работающем и на Россию, и на Запад. Вот запомнила...- и Паула отвернулась.
 Сподра обняла маму, замолчали каждый о своём. Иоганн тоже вытер слёзы. Лайме так хотелось немедленно расспросить о своём дедушке, о той жизни, о которой она слыхом не слыхивала. Какое-то молчаливое соглашение царило в семье с её детства : никто не рассказывал о предках, кроме приговорного и не понятного для ребёнка "семья предателя". Hо никто ни о чём  не вспоминал. Вслух, по крайней мере.
Отец, не выдержав этой сентиментальной паузы, вышел из комнаты, но появился с любимой гармонью. Обладая хорошим слухом, самоучкой научился играть и мог подобрать любую мелодию. Женщины напряглись: его любимые русские "Вологда" или "Огонёк" хороши были для семейных застолий, но не в этот момент. А Александр Владимирович, выдержав паузу, как истинный артист, заиграл нежный старинный латышский вальс "Липы в сумраке".( "Liepas satumst". Просто послушайте на Youtube , ребята. И проникнетесь ТЕМ  временем...). Паула улыбнулась, Иоганн пригласил Сподру и галантно, как сейчас не танцуют, повёл даму в этой ностальгической немецко-латышской мелодии. Теперь Лайма встала рядом с отцом и тихонько выпевала вдруг всплывшие слова.
За этот вечер семья узнала о довоенном времени в Лиепае, Риге , о жизни другого поколения больше, чем каждый из них за всё время своей жизни. Александр  Владимирович, относящийся к тёще и жене, как к  отверженным советской властью,  сейчас  слушал людей, поживших в таких разных временах и в таких разных государствах!.. Он даже мысленно махал досадливо рукой уже непонятно на кого. 
И эти двое, латышка и немец, чья молодость пришлась на тридцатые  годы двадцатого века, вспоминали музыку, танцплощадки, модные магазины Лиепаи и Риги. Оба снова побывали в неповторимом измерении, когда всё ещё впереди и, конечно-конечно, только счастье.
Проводив Иоганна, обнимавшего уже всех и не находившего других слов, кроме "Я вас никогда не забуду", хозяева в молчаливом заговоре направились в комнату Паулы. Она вновь превратилась в знакомую бабушку, маму, тёщу, как актриса, сыгравшая свой бенефис. Последний бенефис. Лежала на кровати, но домашние сели вокруг и ждали. Сподра не выдержала:
- Мама, я столько лет не слышала о своём отце ничего , кроме как о гибели на фронте и что мы из-за него заклеймённые. - Она заплакала, напряжение этого вечера и тяжесть прожитого сказались.
- Тёщенька, хватит играть в  молчанку. Как с немцем ,так разговорилась!- уже разошёлся обиженно Александр Владимирович. - Кстати, откуда немецкий?
Паула приподнялась на подушке и собралась с силами.
 "Мы родом из Лиепаи, ещё называли Либава, хотя к году моего рождения пять лет как вышли из состава Российской империи. Дед твой, Сподра, был учителем французского и немецкого в городской гимназии, бабушка держала модный магазин. И сама шила, но больше из Европы женские наряды доставляли. Я с двумя сёстрами с детства и по-немецки, и по-русски говорила, как в любой интеллигентной семье. Матушка научила нас шить, вот откуда моё ремесло, которым до пенсии в ателье и держалась."
Лайма не выдержала, и так весь вечер вопросы и негодование копились.
- Ну хоть бы когда про историю рода упомянула. Или про моду того времени!- она тоже обиженно, как родители, готова была сыпать упрёками.
- Так ведь ты никогда и не спрашивала про молодость мою. - Укор был меткий, внучка опустила голову.
- Не перебивaйте меня, и так устала... Но образование мы получили хорошее, смогли тоже в гимназии работать, я рисование и латышский язык преподавала. Познакомилась с сыном папиного коллеги. Молодой архитектор, учился в Германии. Имел и диплом инженера -строителя, специалиста по строительству мостов. Какой дом построил твой отец для нас, Сподра! Но прожили мы в нём два  года, пришла Советская власть, городские архитекторы были арестованы, как иностранные шпионы, ведь дипломы-то откуда! И моего Яниса арестовали, а тебе годика не было, из гимназии меня тоже уволили. Стали мы с мамой шить для жён русских товарищей, да, быстро привыкли к новому обращению. А работали мы у нас в доме, куда и все переехали. И понравился наш дом одной из клиенток, расспросила , кто проектировал и загорелась эта супруга и себе дом построить. Мы ночи не спали, уже известно было: коли жилплощадь приглянулась новым хозяевам,- можешь попрощаться. А обернулось чудесным спасением для Яниса: выпустили его, вот какова власть этих людей. Спроектировал он не дом, а дворец, с башенками да колоннами, да супруг испугался зависти сослуживцев, пришлось балясины да колонны убрать. Не успели ничего построить: война началась. Но пока Янис с домом работал, начальник стал его про мосты расспрашивать, Янис наброски свои показал, что-то нужно было им. На фронт Янис  ушёл в составе Красной Армии как лейтенант инженерных войск, начальник тот штабным офицером оказался.
А в наш дом вселился военный чин уже германской власти, интеллигентный был господин, с нами по-немецки и по-латышски говорил.  Что не помешало ему занять почти весь дом, а нам оставил две комнаты. Вестей от твоего отца, доченька, в оккупированном фашистами городе мы не могли получать. Деда твоего, как преподавателя языков, постоялец наш , да по сути - хозяин, к себе на службу определил: протоколировать допросы гражданского населения. Отец приходил домой с ввалившимися глазами, ничего не хотел говорить, только однажды заплакал: "Как он моего коллегу...перчаткой по лицу, а потом  сбил с ног и..." Месяца  сердце не выдержало нового "орднунга". Нам с мамой разрешили снова модный магазин открыть. Тех девушек и женщин, позволявших себе у нас новые наряды, нельзя судить: всем хотелось жить и жить красиво, особенно юным...
 Детские вещи нам приносили, кто-то варенье из запасов  довоенных принёс - как ребёнок радовался сладкому! Когда стали фашисты отступать, озверели, мы старались дома не бывать, у друзей ночевали. Как-то задержались мы со Сподрой, а мама с сёстрами не хотели людей смущать, с утра пораньше ушли. Бомбили и красные, и немцы...Как утихло, побежали мы домой, а вместо дома - воронка. Она, эта чёрная яма с горящими обломками, долго у меня вместо сердца дымилась. Прятались по подвалам, пока советская армия не пришла. Налаживали железнодорожное сообщение и с Россией, и на запад, начальнику  железной дороги в Лиепае нужен был помощник со знаниями и латышского, и русского, и немецкого, меня порекомендовали мои ученики. При административном здании и комнату дали, днём с ребёнком сидела тоже моя бывшая ученица, так и продержались.
  "Учительница, учительница!(7) " слышу крик уже со двора. Сразу про дочку подумалось. Топот, а я и встать не могу. Янис передо мной!
 Няня наша со Сподрой на руках смеётся и плачет:" Ребята привели к нам, бродит вокруг  вашего  бывшего дома офицер и плачет, расспрашивает всех о судьбе семьи. Вот, живой!" У девочки тоже отец был на фронте, а Янис - как надежда на встречу.
 Сутки пробыл твой отец с нами, Сподринь. В звании капитана так и служил при том начальнике в штабе, тот крепко держал вытащенного из тюрьмы инженера напоминаниями о своём благодетельстве. Янис принимал положение дел, как мы все принимали эти крутые горки смены властей и перемены в настроении. Смеялся, что своими  знаниями немецкого языка, помогающими разобрать добытые документы  по возведению понтонных переправ  да ещё за какие-то инженерные идеи( не помню уже, да и не это было мне важно) выслужил начальству высокие награды.
 Чудом для нас было, что мой сослуживец, из уважения к фронтовику, сам предложил на прощание всех нас сфотографировать. Одна-единственная карточка и осталась, где ты на коленях у отца. Больше мы с Янисом не встретились.
В апреле 45-го получила я извещение, что майор советской армии Янис Балтс при освобождении Вены пропал без вести. В списках погибших не значится. - Паула замолчала. Голос звучал и устало, и невнятно.
-  А дальше что? Почему тогда - "предатель"? - одновременно заговорили притихшие слушатели, подавая чай и поправляя поудобней подушки. Только бы договорила!
- Что-что...жизнь была дальше.  Для жён  (не вдов), для детей и внуков тех, кто пропал на войне, это было подозрением,  пропавший сдался в плен. Bы бы видели их в 50-е годы! Самих детей, их матерей не считали семьями ветеранов, осмеивали, они даже старались не выходить в День Победы на улицу. Во всей Прибалтике, где не у всех были хорошие отношения с советской властью, та же власть и подогревала враждебное настроение. Вспомнили арест Яниса до войны, наше с ним нерабочее происхождение, в школу на работу не взяли.  Коллеги мои в ателье, вдовы в основном, ополчились против меня. Город маленький, вот и пошли круги по волне памяти людской: предатель, семья предателя. Когда Сподру в школе стали изводить, я будто проснулась : за что?! И женщин на работе поставила на место, и в школе с директором круто поговорила. Замолчали, но память на злобу у людей живучая, а дети от родителей перенимают...Жизнь.
Закрыв глаза, Паула дала понять, что вечер встречи с прошлым закончен.
Но для остальных эта встреча, соединившая времена, национальности, радость и грусть, перешла в Ночь Плача.
 В гостинице не мог уснуть Иоганн, впервые прочувствовав необходимость алкоголя для самоуспокоения. Позвонил в аэропорт и перенёс дату вылета на день: он должен побывать в Либау. В первый и последний раз за полвека. Приняв это решение, ещё раз проживая удивительную эту встречу с чужими, но такими близкими людьми, уснул...
Александр Владимирович, поставив перед собой немецкий шнапс, играл на гармони и военные песни, и современные, русские и латышские, и столько в этом концерте на кухне было душевного надрыва...Смахивая слёзы, мотал головой и снова рвал гармонь и сердце.
 Сподра в кровати, вытирая слёзы, под эту музыку видела, как в кино, свою прожитую жизнь. Почему-то было ощущение, что это и всё. Закончилось кино.
А Лайма остро осознала, что в их семье не умеют выражать свои чувства словами, объятиями. Вроде все друг для друга, и жалеют всех, а подойти и обнять ...нет, не получается! Глотая слёзы, подошла к отцу, постояла неприкаянно,  прошла к маме, все в слезах. "А я-то о чём расплакалась? - пыталась, как всегда, самоиронией успокоить себя. - Остановилась понятная жизнь, всё снаружи вертится, не поспеть, а жизни нет. Где сил взять радоваться? Что делать-то?!"