Отрывок из романа Сибирская Атлантида

 «Он сам себе стал проклятием…»

Ветер обжигал холодом лицо, а темнеющие облака всё ближе и ближе надвигались на волнистую поверхность реки, больше похожую на серую ртуть, вязко перетекающую с Запада на Восток.
Дальние берега, словно неряшливо расписанные неуверенной рукой пьяного художника в нелепые пепельные цвета, в ожидании первых колючих морозов вытянулись в сплошные грязные полосы. Так что даже стало непонятно: то ли небо приблизилось к верхушкам деревьев, то ли деревья корявыми ветвями упираются в небо, усиливая состояние тоски и кричащего одиночества.
Тревожный шорох сухого камыша – перемешанный с редкими вскриками чаек, пытающихся противостоять холодному колючему ветру – дополняли столь нелепую картину, вызывая в недоразвитой душе беспокойство и особый тип волнения: когда разум на бессознательном уровне предчувствует большие перемены в собственной судьбе.
Но сейчас Илья по прозвищу Гнида, подчиняясь инстинкту самосохранения, просто не мог не думать: как ему, заброшенному судьбой на чёртов остров, пережить неумолимо надвигающеюся холодную зиму? Но просто не мог ничего придумать. Насчёт того, что же его теперь ожидает и доживёт ли до весны – никаких путных мыслей не приходило.
«Может сбежать в большой город? – назойливо вертелось в голове. – Но что там? Мобилизация или снова тюрьма?»
«Да и куда бежать? Без документов и денег!» – горько пульсировала болезненная мысль. И выхода Гнида не видел: ведь в России для бомжа – всюду тюрьма! И снаружи, и внутри. Последняя – особенно тяжка. Та внутренняя неволя, ещё хуже толкающая по бессонным ночам, в редкие минуты трезвого осознания всего происходящего вокруг, прямиком в петлю…
Он вздохнул, и только сейчас остро ощутил голодное подсасывание в желудке. Страшно хотелось чего-нибудь съесть, но кроме сухой рыбы в его полуразвалившейся хибарке, наспех сколоченной из досок, ничего не было припасено, даже хлеба. «Да, зря ударил сегодня того чудилу – может, тот и нашёл бы, что выпить и закусить? Хотя, вряд ли…» – подумалось, пока не вдруг накрыла другая волна горьких мыслей.
«Откуда вообще он пришёл в этот мир? С таким оскорбительным погонялом А главное – для чего?! Впрочем, какая разница откуда, когда мать все считали гулящей сукой и пьяницей. А отца своего не только он не знал, но и сама мать не могла сказать – кто именно: мол, кто-то из «дальнобоев», что во время оплаченных услуг стащил втихаря презерватив. Каждый в их маленьком городке знал, что он – сын дешёвой шофёрской подстилки, что в короткой юбке (намазав красной помадой потрескавшиеся губы) выстаивала – и в дождь, и в снег – на обочине крупной федеральной трассы, проходящей как стрела рядом с их забытым богом городком.
Такая ситуация сложилась не только у Ильи, а ещё чуть ли не у десятка ребят, которых дразнили в школе одноклассники. Да и на улице чувствовалось особое отношение – так как в этом тесном убогом Сибирском муравейнике все о друг друге знали всё. Даже то, что лучше бы и не знать.
Он привык, что ему в спину кричат: «Шлюхин сын!» А что он – слабенький мальчик, в поношенном костюмчике, с налысо стриженной головой – мог им ответить? Так и терпел. До поры…
Хотя многое в его жизни поменялось в четырнадцать лет, на школьном уроке труда. Он на всю жизнь запомнил то, что случилось так нежданно-негаданно…
– Смотри в глаза, когда я говорю! – Могила, скорчив злую рожу, тряс Илью за грудки. Тот безвольно опустил руки: больше страдая не от физической, а душевной боли.
– Что молчишь, сучёныш?! А ну, говори!
– Что говорить? – с трудом выдавил из себя Илья.
– Я  Гнида сучий сын! Повторяй! – Зрачки глаз мучителя расширились. Казалось, ещё мгновенье – и глаза выпрыгнут из орбит…
– Я сын… – тут Илья запнулся.
– Говори громче!
– Я сын… сучий…
Лицо Могилы неожиданно расплылось в улыбке: он  окинул притихших одноклассников победным взглядом, явно наслаждаясь тем ужасом, что вселял в душу тех, кого был старше на целых два года и выше на целую голову…
Он ослабил хватку и, надув щеки, брезгливо плюнул Илье в лицо, Гнида и есть Гнида.
– Так будет с каждым, кто посмеет...  Ну, э-ээ… – тут Могила запутался: не зная, что следует сказать дальше. Его узкий лоб мучительно морщился, а и так обычно глупое лицо приняло сейчас выражение, словно по нему ударили чугунной сковородкой. Ещё мгновенье – и мысль, что не удавалось сформулировать, окончательно покинула его.
Он злобно оттолкнул от себя Илью, а затем отошёл к свободному верстаку и взял в руки напильник. Почему его прозвали «Могилой»? Может потому, что у него из большого рта с вечно слюнявыми губами вечно пахло как из помойного ведра? И одет всегда в один и тот же спортивный костюм грязно-серого цвета, и стоптанные кроссовки, что донашивал после своих старших братьев.
Он считался хронический второгодник. Сейчас уже два года сидел в восьмом классе, за одной и той же партой. А те, с кем начинал когда-то учиться – в этом году уже заканчивали своё школьное обучение. А Могила всё так же сидел долговязым переростком – больше похожий на коренастого дембеля, чем на восьмиклассника. Среди одноклассников он резко выделялся не только ростом и габаритами, но и тем, что вечно держал правую руку в штанах – высунув язык, самозабвенно чесал у себя между ног.
Но главная сила Могилы младшего заключалась в том, что у него имелось два старших брата – запойных «синяка» (что, сменяя друг друга, периодически уходили на отсидку за хулиганку или драки, что устраивали, когда болтались по задворкам их когда-то рабочего квартала – вблизи Химического завода, некогда выпускавшего какую-то ерунду для оборонки).
Братья Могилы нигде не работали, на какие деньги каждый день пили – никто не знал. Но периодически они исчезали по каким-то своим «мутным» делам в других областях – вместе с такими же хулиганами, вернувшимися с отсидки. Они презирали тех, кто работал, создавал семьи и жил обыкновенной жизнью. В последствии вся подобная шушера больших городов  и маленьких посёлков окажется в наёмниках ЧВК на войне – в погоне за большим рублём. Но многие из них вернутся без ног и без рук (но это – уже совсем другая история, достойна особого описания).
…Но что же случилось тогда? Тогда произошло самое невероятное. Когда Могила стоял спиной ко всем своим одноклассникам и нервно шоркал напильником зажатую в верстаке металлическую заготовку будущего ножа, Илья, вытер с глаз рукавом вонючую слюну своего обидчика, и подчиняясь накрывшей его волне – как завороженный! – подойдя к полке, где лежали инструменты, взял в правую руку тяжёлый молоток. А затем, подойдя со спины к обидчику, под удивлённые взгляды своих одноклассников размахнулся и со всего маха ударил Могилу по затылку.
Раздался хруст, и глухой вскрик. От неожиданности подросток дёрнулся, а потом закатил глаза и всей массой крупного тела грохнулся на бетонный пол мастерской, лицом в металлические стружки и стальную пыль…
Из узких ноздрей Могилы потекли две узкие строки густой красной крови. Илья – всё также, будто в едком дыму – швырнул молоток на пол и в наступившей гробовой тишине побрёл, не оборачиваясь, к выходу из мастерской.
Где потом Вовка пропадал следующие двое суток? Помнил смутно. С того момента дома он уже больше не показывался. Намного позже узнал, что Могила так больше и не поднялся: охвативший паралич оставил того пожизненным инвалидом, не способного самостоятельно ходить. Кое-как за много месяцев в больнице его научили держать в руке ложку и подносить к своему губастому слюнявому рту, но ходить он больше так и не смог. И вся дальнейшая жизнь проходила у Могилы в инвалидной коляске, где он – в памперсах, закутанный в затёртое байковое одеяло –  выпучив глаза и пуская слюни бессмысленно улыбался, показывая миру свои кривые гнилые зубы.
Из рассказа случайно встретившегося одноклассника Илья также узнал, что братья Могилы носились как ошпаренные по всему району, пытаясь отыскать Илью. И грозились «выпустить сучёнку кишки наружу». Даже перевернули всё верх дном в их с матерью квартире. Досталось и ей, бедолаге: со слов одноклассника Вовка понял, что мать даже «сажали задницей на бутылку» – пытаясь выяснить, где она прячет своего сына-недоноска. Но всё напрасно. Илья как сквозь землю провалился.
Закончилось тем, что в связи с тем, что мать не смогла две недели работать на трассе, в их городок приехали два омоновца, крышевавшие местных проституток на трассе. И, разобравшись что к чему, запихали ручки от швабр уже в задницы обоих братьев Могилы. А также стрясли с них выпавшие доходы. Так что инцидент стал считаться полностью исчерпанным.
…Но этого Илья уже не мог знать. Следующий месяц Илья прожил на железнодорожном вокзале в соседнем городке, где его никто не знал. А потом, забравшись в поезд, рванул в Москву. Что стало новой страницей его странной жизни…