Петербург 202...

«Рано или поздно прилёты продолжатся, но она сама не будет спускаться в бомбоубежище. Мало того, что не сможет, но даже и не попытается. Эта проклятая память о блокаде! Я с раннего детства слышу её рассказы о том, как во время обстрелов и бомбардировок они с бабушкой не спускались в бомбоубежище, заводили граммофон на полную громкость, чтобы заглушить звук бомб и снарядов, и сидели у себя на Чайковского, боялись погибнуть от кессонной болезни под обломками разрушенного дома. Мать говорила, что смерть от удушья – самая мучительная. Бабушка была верующая, считала, что Бог спасёт или не спасёт, от места это не зависит. Но ведь сейчас другое время! Если дом будет разрушен, приедет бригада спасателей, разберёт завалы. Людей вытащат до того, как кончится кислород! А если не успеют? Откуда сейчас взять здоровых спасателей?»
Он понимал, что должен ехать. Несмотря ни на что. Ни на страх, ни на холод, ни на желание просто лечь дома на диван и уснуть после трёх бессонных ночей. Ехать было далеко – с Охты на другой конец города, на Юго-запад. И не просто далеко, а ещё и не ясно как. Метро точно не работает, 290-ый ходит, но редко, а если начнётся обстрел, то на всё время тревоги остановится. Но ехать надо, хоть даже нет уверенности, что правильно сидеть в бомбоубежище, а не в доме. Просто это его долг.
Всё началось три недели назад, когда враг окончательно осознал, что победить нашу армию он не может и всё своё оружие направил на систему жизнеобеспечения больших городов. Петербургу, естественно, досталось по первое число. Все гидро- и теплостанции в городе и в пригородах разбомбили, а АЭС в Сосновом Бору пришлось выключать самим, так как попадание в неё вызвало бы взрыв в несколько Хиросим.
Правильно говорят: не так страшен чёрт, как его малютки. Вместе с электричеством пропала вода, как горячая, так и холодная. Оказывается, её подавали в дома при помощи электрических насосов. Потом перестали топить, система отопления тоже работала на электричестве. Было начало марта, днём температура повышалась до плюса, но ночью стоял мороз. Отапливать квартиры электрическими обогревателями было невозможно, так как не было электричества, но в короткие периоды, когда давали горячую воду, жильцы наполняли ей большие пятилитровые ёмкости и они обогревали комнаты, как радиаторы. Но хватала их не на долго.
Воду, свет и тепло иногда включали, в сутки на 2-3 часа, иначе в пятимиллионном городе в живых почти никто не остался бы. Но об интернете и мобильной связи можно было просто забыть.
С продуктами было пока легче. Магазины, конечно, не работали, но специальные бригады разносили по квартирам пакеты с продовольствием на день, и его, в общем-то, хватало.
По жилым домам попадало редко, видимо, враг не ставил цели их уничтожать. Но иногда прилетало и по людям. Вчера наполовину обрушился большой дом в Купчино, на углу Бухарестской и Олеко Дуднича. Ракета попала на уровне третьего этажа. Большинство жильцов были в бомбоубежище, но трое погибли, в том числе безногий инвалид, брошенный членами семьи, убежавшими вниз.
Михей надел на себя всё тёплое и вывалился на улицу. У ближайшего репродуктора стояла стайка жителей. В отсутствии интернета и телевидения, власти организовали оповещение населения уличными громкоговорителями, которые питались от каких-то особых подстанций, которые пока не разбомбили. Прямо как в блокаду! Губернатор обращался к горожанам каждый день, но что он мог им сказать? Призывал уезжать из города в сельскую местность, в другие регионы, там ещё могли быть свет, тепло и вода, здесь их пока не будет точно. Но где гарантии, что они будут там? Да и куда Михею было ехать? Дачу он продал. Все родственники, если не в Петербурге, то в Москве, а там, похоже, ещё хуже. Мать никуда не поедет, а он её бросить не может.
«…без остановок от станции Фрунзенская до станции Парк Победы. Пересадка со станции Невский проспект на станцию Гостиный двор не осуществляется. Осуществляется пересадка со станции Технологический институт-1 на станцию Технологический институт-2…»
О, чудо! Оно работает! Впервые за три дня! На метро будет гораздо быстрее, примерно в два раза. Но тут Михей вспомнил, что было три дня назад. Электричество отключили, поезда встали под землёй, выключился свет. Двое суток тысячи людей находились в вагонах в кромешной тьме и холоде, многие умерли от инфарктов и инсультов, некоторые сошли сума.
«Нет!» - решил Михей и поплёлся к остановке 290 автобуса, чей маршрут был тоненькой жилкой, которая связывала мёртвую выхоложенную окраину Охту с ещё пока полуживым центром. И только дойдя до остановки он вдруг понял, что над городом стояла редкостная за последнее время полная тишина. Ни жужжания байрактаров, ни гудения бомбардировщиков, ни свиста бомб, ни бьющих прямо в мозг громких раскатов взрывов. Тишина! Как она была тогда обманчива, как шептала: «Я не на долго…»
Ждать 290-го пришлось минут десять – совсем не много по нынешним меркам. В автобусе было довольно пусто, люди предпочитали сидеть дома и без крайней нужды никуда не выходить. Михей устроился на свободном сидении и почти задремал.
Проехали бассейн, в который он ходил ещё недавно. Конечно, он не работал, внутрь здания никто не заходил уже пару недель, его никак не обогревали, и оно полностью промёрзло. С крыши по всему периметру свисали длинные сосульки, окна покрыла белая хмарь. Михей вспомнил, как он с удовольствием плавал здесь в воде, похожей по цвету на морскую, как, с ещё большим удовольствием, сидел в сауне, особенно в зимние морозы. Он ходил сюда много лет, здесь было много знакомых, с которыми всегда можно было обменяться приветствиями и шуточками. Здесь было очень тепло, а сейчас стало очень холодно.
Звуки глухих ударов по железу вывели его из дремоты. На перекрёстке, на проезжей части, мужчина лет 40-45 со всей силы лупил по крыше Ниссана. То ли пьяный, то ли полоумный, возможно, и то, и другое, но точно не наркоман.
- Наехал, падла! Богатый, да? Всё можно, да? На фронт, падла! Я тебя сейчас отправлю на фронт!
Водитель – молодой человек – заблокировал двери автомобиля и терпеливо дожидался, когда якобы пострадавшему надоест истерить, он отойдёт и даст проехать.
Надоело и дебошир, увидев, что двери автобуса Михея открылись на остановке, радостно побежал к ним. Вот этого только не хватало! Как же Михей ненавидел таких людей! Он просто вжался в спинку сидения и захотел стать невидимым.
Вбежав в автобус, неадекватный пешеход тут же очень громко начал апеллировать к пассажирам:
- Наехал, падла! На ногу наехал! Думает, падла, всё можно, раз богатый! На фронт его надо!
Ему никто не отвечал, и он быстро унялся.
Перед Михеем сидели двое мужчин. Один другому жаловался на плохое снабжение мобилизованных, но как-то беззлобно, почти с улыбкой.
- Ты понимаешь, АКМ дали 76-го года, патроны к нему вообще 72-го. Вместо броника – костюм для страйкбола. Ну, это молодёжь играет, стреляют шариками с краской друг в друга. Он от чего вообще может защитить? А каски? Старые, ржавые. Мы проверяли: один удар ножом, и она раскалывается на две половинки!
«Кто этот человек? Если он военный, то почему в гражданском, почему разъезжает по Питеру в автобусе? Если фронтовик – почему не агрессивный, не нервный? Я не понимаю, не понимаю…»
Женщина, которая стояла напротив Михея (почему-то стояла, хотя были свободные места) вдруг отпустила руку, которой держалась за поручни и стала медленно садиться на пол. Её сразу подняли, посадили на сидение, расстегнули ворот пальто. Глаза открыты, но какие-то стеклянные. Обмороки сейчас стали обычным делом.
В полутёмном салоне автобуса вдруг появилось едва заметное желтоватое свечение. Лица людей обрели неестественные, фантастические очертания и стали немного похожими на незлобные звериные морды.
Относительную тишину улицы разорвал вой сирен. Пожарная и две скорые неслись куда-то на полной скорости.
«Если они едут спасать людей, значит был прилёт. Но ведь тревогу не объявляли. Если бы её объявили, то водитель остановился бы у ближайшего бомбоубежища и всех заставил бы выйти из автобуса. Я не понимаю, не понимаю…»
И Михей, уже в который раз, начал перечитывать по памяти любимый рассказ, Брэдбери, «И грянул гром». Охотник на динозавров перемещается в далёкое прошлое, ему объясняют, что нельзя сходить с антигравитационной тропы, иначе он изменит прошлое и, таким образом, через миллионы причинно-следственных связей, изменит и настоящее. Охотник сходит с тропы и наступает на бабочку. Вернувшись домой на машине времени, он понимает, что настоящее превратилось в ад, а виноват в этом только он сам. И самое страшное, что вернуться назад и исправить там что-либо – невозможно!
«В чём виноваты все эти люди? Да, наша страна начала эту проклятую войну, она напала на соседа, который никак ей не угрожал. Но никакой коллективной ответственности не существует! Человек отвечает только за свои слова и поступки. Так почему должна страдать моя девяностодвухлетняя мать, мои дети, я сам, я, который всегда осуждал эту войну?
Когда я сошёл с тропы и убил бабочку? Да… Февраль прошлого года. Я выражал свою позицию. Но я не вышел на улицу, не поехал в Москву, не назвал фашизм фашизмом. И сейчас я должен, я дол…»