Художник

На одной из сезонных выставок в Союзе художников я среди многих работ именитых увидел несколько небольших картин неизвестного мне автора. Они сразу привлекли моё внимание своей похожестью на висевшие неподалёку полотна мэтров и в то же время своими очевидными отличиями от них. Похожим было гладкое письмо, профессиональное владение композицией, светом и тенью. Но, выбрав такое место, чтобы картины «классиков» и этого художника зрительно находились как бы рядом, переводя взгляд с одной работы на другую, я легко улавливал энергию и необъяснимое ощущение молодости, исходившее от его полотен. От них сложно было оторвать взгляд. Они притягивали к себе, были чуть ярче, сочнее, что ли. Я буквально ощущал рядом присутствие автора. Почему-то художник представлялся мне в фартуке, густо испачканном красками и с палитрой в одной руке. Другой рукой он, с полупоклоном, делая плавный жест, предлагал подойти и рассмотреть его работы вблизи, если будет угодно. Если нет – напротив, отойти на пару шагов, чтобы горизонт стал шире и появилась возможность уловить целостное впечатление. В обоих случаях рассматривание сулило положительные эмоции и поднимало настроение. А фигура воображаемого мэтра вызывала улыбку. Поневоле оглядывался: а вдруг и правда он где-то здесь?

На этикетке значилось: Геннадий Онциферов.

- Кто это? – спросил я у смотрительницы зала.

- Эта выставка отличается от многих подобных, – неожиданно пространно ответила она, – здесь работы не только членов Союза, но многих талантливых авторов, близких к нему. Вот и Онциферов – не член Союза. Работает давно. А вот выставляется редко. У него и мастерская не в этом здании, а где-то в Нефтяниках. Телефон? Да. Сейчас. Вот, пожалуйста. Геннадий Геннадьевич…

Я поблагодарил и снова вернулся к рекреации, где находились его картины.
 
Никогда раньше, бывая на выставках и будучи знакомым с творчеством большинства местных художников, я не испытывал желания купить какие-то их произведения лично для себя. Видеть одни и те же пейзажи, портреты или натюрморты изо дня в день казалось чем-то излишне навязчивым и неприятным. Вот надоест какая-то работа, которая с утра до ночи перед глазами – что с ней делать? Снять со стены, закинуть куда-то от глаз подальше? Повесить на её место другую? А потом что? Надоест и другая, захочешь и её сменить. Вспомнишь о той, что когда-то снял. Вернуть на прежнее место? Да ну… Опять одно и то же. И что тогда? Идти новую приобретать?..
 
А тут вот захотелось иметь дома несколько полотен именно этого художника, и всё тут. Но где купить? Как, вообще, люди это делают? В салонах покупать – не дело. Во-первых, там всегда большая наценка. Во-вторых, для продажи художник может предложить именно те вещи, которые, по его мнению, легче купят, а совсем не те, что он пишет для себя. Ведь для себя он пишет не в расчёте на гипотетические потребности публики, а как будто разговаривая сам с собой.

Поделился этими мыслями с женой. Она, не будучи человеком, искушённым в живописи, загорелась моей идеей. Особенно, когда увидела, что именно Онциферов выставил в Союзе художников.

И всё же первую работу Онциферова мы с женой приобрели именно в салоне. Увидев ценник, подошли к продавцу, решив поторговаться. Та сказала, что сама не может принять решение, но может позвонить автору. Я кивнул. Тогда продавец, глядя на нас, набрала номер. Переводя взгляд с моего лица на лицо супруги, говорила в трубку, что перед ней один известный в городе человек. Что он тут с женой и они просят скидку. Судя по разговору, художник спросил, кто именно этот человек, и, получив ответ, дал согласие уступить в цене. Мы расплатились и вскоре решали, куда именно повесить картину.

Однако тем звонком во мне был запущен некий механизм. Нет, не приобретать картины и других мастеров. Захотелось идти, так сказать, не вширь, а вглубь. Теперь мной овладело нестерпимое желание познакомиться с художником, картину которого мы приобрели, побывать у него в мастерской. Если получится, посмотреть, как он работает. За этим вовсе не было никакого коммерческого интереса. Даже если окажется, что художник не будет ничего отдавать из собственных запасников – вернуться к возможности работать с салонами. Наценка в них уже не казалась мне непреодолимой. Нужно ведь, в конце концов, им тоже получать что-то за услугу, предоставляемую людям.

Итак, я позвонил. Геннадий Геннадьевич с первых слов стал говорить со мной так, как будто мы уже знакомы много лет. Я сказал мастеру, что мы с женой стали поклонниками его таланта и хотели бы приобрести у него картину, написанную специально для нас. Высказал несколько пожеланий. Он ответил, что очень рад, что с удовольствием выполнит нашу просьбу. И вот встреча назначена, согласовано время.

…Мы пришли в назначенный час. Обычно хозяева, встречая гостей, ждут, когда те разденутся и сунут ноги в тапки. Здесь всё было не так. Открыв дверь и тем самым запустив нас внутрь мастерской, он тут же повернулся и ушёл. Я едва успел охватить взглядом встретившего нас человека. Высокий, плотного телосложения. Уже не может похвастаться пышной шевелюрой, но пышными усами – вполне. На первый взгляд производит весьма приятное впечатление.

Мы вошли и остановились. Не знали, что делать, как себя вести. Усаживаться без приглашения неловко: ещё не так близко знакомы. Всего лишь очередные покупатели.
Он уже сидел за мольбертом, на котором стоял холст. Мы с женой поняли, что это та самая картина, получить которую хотелось бы уже сегодня. Однако странно. Почему картина не в раме? Она ещё не готова? И что это? На ней совсем не «наше». Он написал что-то чужое, враждебное даже. Откуда эти тревожные тёмные тона? Чёрные птицы, закрывшие почти всё небо? Да и само небо… так можно показать настроение накануне катастрофических событий, когда на пороге война, землетрясение, наводнение… что угодно. И этот пейзаж – поле, разбросанные по нему небольшие группы деревьев. Чёрные ветки без листьев. Как будто их корёжили много дней ветра, засуха и нестерпимый зной… И это он хотел предложить нам?.. Получив заказ, он такими увидел заказчиков своей работы? Нет, мы такое полотно не хотим…
Оторвав взгляд от холста, художник мельком взглянул на нас. Быстро оценил реакцию гостей на увиденное. Сказал: «Присаживайтесь. Придётся немного подождать». И снова отвернулся. Кажется, мастер собирается на глазах у посетителей улучшать картину! Да что тут улучшать?! Разве что переписать всё набело. Вот именно: набело!

Боже! Что это?! Макнув кисть в банку с водой, он широкими движениями стал смывать всё, что было изображено на холсте. Я хотел что-то сказать, но жена взяла меня за руку и едва сдавила. Я откинулся на спинку стула и стал смотреть. Такое я видел впервые. Какие-то детские вопросы проносились в моей голове: «Как можно смыть масляную краску? А если картина была написана не маслом, значит, он делал наброски. Что это было? Темпера? Но впечатление такое, что вся эта чернота навечно… Он, вероятно, и не предполагал нам отдать то, что получалось. Ему самому не нравилось, вот и решил проверить на нас. Поэтому всё так сыро и так ужасно».
Очистив холст, художник взял в руки палитру и, мельком взглядывая на неё, лишь на кратчайшее мгновение удерживал над ней кисть. Потом быстро касался выбранной краски – и делал движения в сторону холста. Из-за его широкой спины поначалу не было видно, что он пишет. Но вот где-то справа я увидел возникший краешек воды. Это оказался небольшой водоём. Потом на его берегу возникла лодчонка. Как бы сами собой выросли деревья. Над ними снова появились птицы. Но это были уже не те зловещие вестники беды, а обычные вороны. И цвета были уже тёплыми, живыми. Под его рукой всё вдруг начинало дышать, становилось объёмным и наполненным. Слева снова обозначились деревья. Но это были уже другие деревья, совсем не те, что прежние, не обугленные, а золотистые, в листве, сильно тронутой осенью. Больше ничего нельзя было разглядеть.

Я попытался расслабиться, отвернулся и стал рассматривать картины на стенах. Хотелось встать и подойти к ним поближе, но тогда художник решит, что я хочу подсмотреть, увидеть незавершённую работу, станет сердиться. Поэтому я продолжал сидеть, пристально разглядывая картины на стене напротив. Там были пейзажи. Деревенские улочки. Изогнутые, с покосившимися домиками, осевшими фундаментами. Казалось бы, написан упадок, запустение, места, откуда жизнь ушла вместе с ушедшими людьми. Однако яркая зелень рядом с домами, солнце в небе и даже небольшие спиральки пыли на дороге почему-то создавали приподнятое настроение. Жизнь ушла из этих мест, но она продолжалась в других формах. По-другому, но продолжалась.

Здесь же оказалась работа на египетские мотивы. Чёрное небо, пирамиды, золотящиеся в лунном свете. Луна как большое серебряное блюдо. А на переднем плане внизу – караван верблюдов. Странное соседство… Ещё несколько картин были, по сути, этюдами, набросками к какому-то большому полотну. Крупным планом – окно старого домика. Ветхие ставни, маленькие оконные переплёты. За тусклыми стёклами – вышитые занавески. На подоконнике – горшок с геранью. Видно, что мастер искал лучший способ отобразить игру света, придать изображению особенную контрастность за счёт создания конфликта полутонов и цветовых пятен. Интересно…

- Ну вот. Теперь можно.

Мы поднялись со своих мест и стали во все глаза смотреть на созданную при нас картину. Как будто мы присутствовали при родах, сопереживали, и вот теперь нам показывают не новорождённого бедолагу, только что явившегося в мир, а вполне себе розовощёкого и довольного собой улыбчивого малыша.

Картина получилась немного вытянутая, продолговатая. На первый взгляд, композиция словно разламывалась на две чёткие части. Слева – тропинка, по которой идут, взявшись за руки, спиной к зрителю, два очень пожилых человека, мужчина и женщина. Время осеннее, ближе к зиме – листья с деревьев облетают, высоко в небе – журавлиный клин. Двое идут по тропинке к деревянной церквушке. Она возвышается в глубине почти по центру. Церквушка трёхголовая, с тремя крестами, по всей видимости старенькая, почти ветхая. Рядом с ней небольшое жилое помещение. Может быть, это скит, монастырская обитель? Вероятно, туда и направляются старички? Слева от тропинки на простой скамеечке сидит мальчишка. Он внимательно смотрит на проходящих. Рядом с ним стоит, ссутулившись, какой-то мужчина. Скорее всего, побирушка. Если бабушка с дедушкой действительно следуют в скит для последующего проживания, то часть небольшого водоёма справа, лодочка, деревья с ещё пышными кронами могут символизировать мирскую жизнь, которую хотят оставить эти двое. И тогда никакого разлома в картине нет. Зато она требует вглядывания, раздумий, сопереживания. Отчего-то щемит в груди и хочется больше смотреть на правую часть, чем на левую. Рассмотришь правую часть, понимаешь, что нет ощущения целого. Мало впечатления, надо смотреть так, чтобы видеть обе части картины вместе. Лучше сделать шаг назад. Вот так…

- Я вами написал эту картину. Когда вы вошли, я посмотрел на вас и сразу почувствовал, что энергетически работа, которую я приготовил, вас не устроит. Однако тут же понял, как именно надо всё изменить. Ну вот… как видите, изменил. Между прочим, вы первые, для кого я писал на заказ. И для меня было очень странно ощущать, что работа не идёт. Чего-то явно не хватало. Может быть, если бы мы с вами были близко знакомы, я чувствовал вас, знал получше… Но, слава Богу, всё получилось. Для меня эта работа – совершенно новый опыт. Спасибо вам!
Слушая его и не отрывая взгляда от только что созданного полотна, я подумал, что в чертах новорождённого теперь действительно узнаются черты родителей…

Художник улыбнулся, спрятав улыбку под пышные усы. Он явно был доволен произведённым эффектом. А мы испытывали смешанные чувства. Восторг: за какие-то полчаса, при нас, написать новое художественное полотно, прописать световые эффекты, создать композицию, настроение. Да ещё и воплотить в этом блистательном экспромте энергетику людей, пришедших за готовой картиной. Конечно, нас не покидало лёгкое недоверие: неужели это законченная работа? Наверняка он будет что-то в ней подправлять, улучшать. Как бы хуже не сделал, не испортил. Мы ведь уйдём, а наше дитя останется в мастерской… Вон какой дядя взрослый. А чадушко совсем ещё малое…

- Сейчас я работу вам отдать не смогу. Надо покрыть её лаком, сделать раму. Но я вам обещаю: ничего в ней менять не стану. Не беспокойтесь.

Снова улыбка спряталась в усы.

- Кофе хотите? У меня прекрасный кофе! Из Египта привёз. И печенюшки оттуда же.
Мы пили кофе, разговаривали о живописи, о городе, в котором живём. О том, как работают художники. Мастер признался, что у него нет художественного образования. Поэтому его не особенно празднуют в Союзе художников. Мастерскую эту он получил практически случайно, и то лишь потому, что работал одно время во властных структурах. Ну а потом, перестав быть начальством, выкупил её. «Это ведь, по сути, квартира в доме. Так мы вопрос с мастерской и решили… Мы – потому что довольными остались все: и я, и те, к кому я обращался с просьбой предоставить мне мастерскую».

Уходя, мы показали хозяину ещё на несколько его картин. Одну из них он уступил нам сразу. А другую не отдал: она ему самому очень дорога. «Сделаю вам точную копию. Хотите?» Мы возвращались очень довольные: ушли не с пустыми руками. Правда, волнение не вполне покинуло нас. Исполнит ли он своё обещание? Что будет с НАШЕЙ картиной? Покидая мастерскую, я оглянулся. Два старичка, совсем маленькие, уже, казалось, дошли до калитки, за которой начинался церковный дворик…

Через три дня художник позвонил, я заехал в мастерскую. Когда увидел картину, ахнул. Она была одета в достойную раму. Не в современную пластмасску, не в дешёвое дерево, не в позолоту, как некоторые любят, а предстала передо мной в действительно достойном обрамлении, единственно возможном для этой уникальной в своём роде работы. И смотрелась теперь так, что её не стыдно было бы показать на самой большой и престижной выставке.

Художника, увы, уже нет в живых. Иногда встречаю его работы в галереях, салонах. Висят они там сиротливо, хотя и на центральных местах, хорошо освещённые, заметные любому пришедшему, из любого места галереи. Смотришь, и почему-то кажется, что им одиноко и от этого очень грустно. Галеристы говорят: никто не покупает. Да, останавливаются, рассматривают, но… Слушая их, я ревниво думаю, что, быть может, нет в этих осиротевших картинах такого тепла, как в нашей. Вероятно, не только до нас, но и после, никто не приходил к мастеру и не делился с ним своей энергетикой, а он, уловив её, не выдыхал жизнь на полотно. Вот и работы не получились… Вернее, они получились, и внешне с ними всё в порядке. Но как будто чего-то не хватает. А может быть, и приходили, и пытался мастер настроиться, да ничего из этой затеи не вышло…

На это, ставшее нашим домашним, полотно я часто смотрю. И каждый раз по-разному. Иногда думаю: «Неужели картина вещая, если художник написал её нами, восприняв нашу энергетику, и это моя судьба – дожить до глубокой старости и уйти в глухой скит?» Немного утешает мысль, что пойду туда не один. Но вся эта ветхая одежда… маленький чемоданчик в руке. Весь нажитый скарб? Что – и это – пророчество? Впрочем, с бОльшим багажом туда и не пускают...

Гоню от себя эти мысли: нельзя быть зависимым от художественного произведения, пусть даже автор сказал, что будто бы написал его не своей рукой, а нами, как будто подключившись к нам. Люди – это не электрическая сеть…

Как бы там ни было, а картина создаёт оптимистическое настроение. Жизнь всё равно продолжится. Продолжится, что бы ни случилось. Будут лететь птицы, сменять листву деревья. Затягиваться льдом вода и снова просыпаться, когда придёт весна. Быть может, когда-нибудь картина даже окажется на выставке. И кто-то, вглядываясь в неё, тоже испытает желание принести к себе в дом подобное произведение.
 
И всё повторится сначала…