Слова, слова...

- Ты что здесь делаешь? – Мария Ильинична испуганно вздрогнула, выйдя из лифта и чуть не споткнувшись об ноги сидевшего на ступеньке лестницы мальчишки.
Малец был лет десяти от роду и сердитый, как только что подравшийся воробей. Впрочем, драка, видимо, все-таки была, потому, что под глазом у мальчишки расплывался знатный синяк, грозя вот-вот закрыть глаз. Мария, разглядев это безобразие, покачала головой и повторила свой вопрос:
- Ты что здесь делаешь?
Отвечать мальчишке явно не хотелось, но, подняв глаза на сухонькую, маленькую и хрупкую, словно статуэтка, Марию Ильиничну, он все-таки буркнул:
- Маму жду. Здрасте.
Мария улыбнулась. Если здоровается, значит мама правильно воспитала. Мальчик был ей незнаком, а те, кто жил с нею в одном подъезде и кого она знала с пеленок, себя подобной роскошью утруждали хорошо если через раз. Обычно соседские мальчишки пролетали мимо нее по лестнице, засунув в уши наушники и не удостаивая даже взгляда. Мол, что смотреть на эту рухлядь старую? Толку от нее все равно нет, а время тратить – себя не уважать.
Мария Ильинична на них не обижалась. Подумаешь, вытирала нос Матвею или приглядывала за Максимом со второго этажа… Так, то когда было?! Они и не помнят. Хорошо, хоть матери их не забыли.
- И тебе не хворать! С кем отношения выяснял?
- Чего?
- Фонарь, спрашиваю, у тебя откуда? Вон на лестнице как светло стало! Мама твоя на электричестве сэкономит. По делу дрался или так?
- По делу, — проворчал незнакомец. – Без дела только дураки кулаками машут.
Мальчишка поднялся, тщательно отряхнув куртку, и оказалось, что ростом он аккурат с Марию. Глаза непонятного, карего с зеленью отлива, уставились прямо в Машины васильки и что-то такое было в них, что Мария Ильинична кивнула каким-то своим мыслям, а потом спросила:
- Ключи забыл?
- Ага.
- И долго тебе маму ждать?
- До вечера. Она на работе. Вы не волнуйтесь. Я тихо посижу.
- А чего мне волноваться? Я одним ухом уже совсем не слышу, а вторым – вполовину. Хоть скачи, хоть кричи – не побеспокоишь. А вот сидеть в холодном подъезде – не самая лучшая затея. Маме твоей только на лекарства работать не хватало. Пойдем.
- Куда?
Мальчишка отпрянул от Марии и схватил со ступеньки рюкзак, готовясь дать деру.
- Чего испугался? Я, конечно, бабка вредная, но тебя ж не знаю пока, поэтому меня до поры до времени можешь не бояться. Вот, если ты наш палисадник вытопчешь или мячиком стекло мне разобьешь, тогда другое дело. Хотя… Если в мое окно попадешь, то я тоже ругаться не буду.
- Почему?
- Потому, что на четвертом этаже живу, если ты не заметил. Это ж каким футболистом надо быть, чтобы так бить? Тебя сразу в сборную определят, не меньше! А я страсть как люблю футбол смотреть по телевизору! На стадион-то уже опасаюсь ходить, старая стала, а так – пожалуйста!
Мальчишка вытаращился на Марию, не зная, верить или нет, тому, что она говорит, но словно кролик за удавом пошел за ней, остановившись только тогда, когда та открыла свою дверь, немного повозившись с заедающим замком.
- Я не могу! – замотал головой мальчишка.
- Почему? – Маша удивленно оглянулась. – Я же сама тебя позвала. А! Поняла. Мы же не знакомы! Мария Ильинична Кузнецова я.
Она протянула мальчишке узкую свою ладошку и наклонила голову, ожидая ответной реплики. Парень поколебался слегка, а потом все-таки осторожно пожал сухие узловатые пальцы и ответил:
- Александр Сергеевич Масленников.
- Вот и познакомились! – Маша распахнула дверь пошире и кивнула новому знакомцу. – Заходи! Гостем будешь!
Тихон и Орфей кинулись было навстречу хозяйке, но, увидев Сашу попятились и зашипели.
- Это еще что? Кто вас воспитывал, аспиды? Гость в доме, а вы ругаетесь? Брысь!
Виновато завертев хвостами, коты завились под ногами, мурлыча так, что Саша удивленно поднял брови:
- Вот это громкость!
- Это ты еще не слышал, как они орут, когда голодные! Тогда "караул" кричи – не слышно будет! – Мария поставила на тумбочку сумку. – Что встал? Проходи! Чай пить будем и фонарь твой прикрутим слегка, а то мама испугается.
- Не испугается.
- Что так? Часто дерешься?
- Да нет. – Саша разулыбался. – Я вообще-то человек мирный. Это так… «Прописали» в новой школе. Ожидаемо.
- Вот как? Что-то я раньше о таком не слышала.
- А у вас дети есть?
- А как не быть? Двое. Дочка и сын. Только они уже взрослые давно и живут далеко. А ты? Один у мамы?
- Один. Пока один.
- О, как! Мама прибавления ждет?
- Ага. У меня скоро сестра будет.
- Это хорошо. И девочке повезло.
- Какой девочке? – не понял Саша.
- Сестренке твоей. Вон, какой брат старший будет у нее!
- Да уж! – Саша вдруг насупился.
- Что такое?
- Не сильно ей гордиться мной придется. Я слабый.
- Чего вдруг? Из-за того, что драться не умеешь?
- Ага.
- Один на один отношения-то выясняли?
- Нет! – Саша удивленно глянул на Марию Ильиничну. – Их трое было.
- Трое? И всего один фингал? А ты молодец! – Маша достала из морозилки пакет со смородиной и постучав им об стол, приложила к щеке мальчика.
- Ууууй! – щеку обожгло холодом, и Саша взвился над старенькой табуреткой, напугав пристроившихся рядом любопытствующих котов.
- Холодно?
- Очень!
- Терпи! А то потом глаз открыть не сможешь.
Чайник тихонько запел, постепенно набирая громкость, и Маша потянулась за старенькой банкой в красный горох, где хранила самый вкусный чай.
- А чего ж мама работает, если на сносях? Декрет не положен ей, что ли?
- Скоро уже уйдет.
- А папа ваш что говорит по этому поводу?
Саша насупился и замолчал, перебирая пальцами ягоды сквозь тонкий пакет.
Мария оглянулась на гостя и спросила:
- Что замолчал? Говорить не хочешь об этом? Так и скажи. Со мной можно не миндальничать. Я же старая. Все понимаю.
- Не хочу о нем… Мы теперь сами…
- Ясно. Сами, так сами. Я дочку с мужем поднимала, а все равно непросто было. А у твоей мамы вон какая поддержка!
- Какая?
- Так, ты же у нее есть. Большой и сильный.
- Я?
- А то кто же? Если против троих не побоялся выйти, то и с остальным сдюжишь. Пей чай-то. И варенье ешь! Я сама варила. Правда, это уже последнее. Дачи у меня больше нет, а значит, в следующем году и варенья будет не так много.
- А почему дачи нет? – Саша сунул в рот выловленную из хрустальной розетки ягодку, слизнул с ложки капли клубничного варенья и зажмурился от удовольствия. Вкусно! Как бабушкино! Она тоже так варила… Чтобы ягодка целой оставалась и сладко было до приторности… Как странно… Бабушки нет уже два года, а он вкус варенья помнит. И даже больше его помнит, чем ее лицо…
Саша сердито шмыгнул носом, прогоняя непрошенные слезы. Пока бабушка была жива, у них все было хорошо. Когда мама с папой ссорились, Саша знал, что мать соберет их вещи и они на неделю-другую уедут к бабушке. Ему там всегда было хорошо, ведь бабушка его любила и маме всегда помогала. Правда, отца Сашиного она почему-то не жаловала, но всегда молчала, когда он приезжал. Саша пару раз слышал, как она говорила дочери, когда та просила поговорить с мужем, что разбираться они должны между собой сами.
- Муж да жена – одна сатана… Вот и решайте, как оно вам лучше-то будет. При чем здесь я? Коли решишь, что семейная жизнь твоя закончилась – тогда помогу, а так – не мое это дело, промеж вас влезать. Какому мужику понравится, что его теща воспитывает? Только хуже будет. Он у тебя неплохой. Не пьет, не бьет, зарплату всю до копеечки приносит. Тебя и сына любит, я же вижу! А остальное – это уж ваши с ним дела. Сами и разбирайтесь. Только, когда отношения выяснять будете – про мальца не забудьте. Вы теперь не только за себя отвечаете. У вас ребенок.
Что случилось между родителями, Саша не знал. Просто однажды проснулся, а отца и след простыл. Мама долго плакала, а потом все куда-то ходила, оформляя бесчисленное количество каких-то документов. А после объявила Саше, что они с отцом разводятся. И мало того, квартира, в которой они жили – продана и жить они теперь будут в другом месте. Потом был суд, где Сашу спросили, с кем он хочет остаться. Саша посмотрел на отца, который прятал глаза, и сказал, что хочет жить с мамой. Как он мог ее бросить? Она же тогда осталась бы совсем одна, да еще и с Дашкой в перспективе. То, что сестру будут звать Дарьей, они с мамой решили почти сразу.
- Сашка и Дашка! Звучит, мам?
- Звучит. Только лучше Сашенька и Дашенька, а?
Мама тогда впервые улыбнулась за все время, и Саша решил, что больше не даст ей плакать. Хватит! Он вообще никогда не видел, чтобы мама столько ревела. Как маленькая…
- Потому, что я ее продала.
Ответ Марии Ильиничны прозвучал так неожиданно громко, что Саша невольно вздрогнул. Надо же, как задумался! Даже забыл, где он!
- А зачем?
- Детям деньги нужны были срочно. А как я могла им отказать? Да и тяжело уже мне на дачу ездить. Мало того, что свои кости старые туда тащить, так еще и этих двух охламонов. А они тяжелые! Ты не смотри, что худые. Весу в них прилично. Я двоих за раз уже и не подниму. Даром, что вот этого, Орфея, я подобрала, когда он размером меньше моей ладони был. Слепой, полумертвый… Еле выходила.
- А по нему не скажешь! – Саша осторожно протянул руку и погладил большого черно-белого кота, который обнюхал его пальцы, а потом ткнулся лобастой башкой в центр ладони, разрешая себя погладить. – А почему его зовут так странно?
- Орфей? Был такой певец. Я как услышала, как это чудо мяучит, так уже и не думала, как назвать. Очень уж мелодично пел. Потом, поняла, что погорячилась.
- Почему?
- Орик, ну-ка, покажи Саше, почему я тебя полным именем не зову. – Мария Ильинична намазала кусочек хлеба маслом и поманила кота.
Басовитый вопль, который раздался в кухне, заставил Сашу удивленно мигнуть.
- Ничего себе!
- Вот и я о чем! Так это он сыт. А если бы голодный был – еще не так орал бы.
Саша слушал про кота, ел варенье и думал о том, что впервые с того дня, как папа отвернулся от него, выходя из суда, ему не больно и спокойно. Что было в этой странной бабушке, которая наливала ему вторую чашку чая, в ее котах, ластившихся к нему, становясь на задние лапы и пытаясь дотянуться до лица и тронуть за подбородок? Саша не знал. Он только понимал, что здесь ему хорошо. И очень хотелось привести сюда маму, чтобы и она тоже почувствовала, как становится легче, и тот ком, который скрутился внутри, мешая дышать, постепенно разворачивается, расправляется и словно растворяется, уходя, чтобы уже не вернуться.
С мамой Марию Ильиничну Саша познакомил вечером, когда Ирина вернулась с работы и отругала его за то, что не позвонил.
- Саша, ну как так можно?
- А что бы ты сделала? Бросила бы все и приехала? Мам, я уже не маленький!
- Да кто бы сомневался! – Ира потрепала сына по макушке и осторожно тронула за щеку. – Больно?
- Уже нет. Мария Ильинична сказала, что это все холод. Если сразу приложить, то потом легче проходит.
- Спасибо вам! – Ира устало кивнула соседке. Странно, что раньше она ее не видела. Хотя… Жили они с сыном здесь недавно и еще не успели познакомиться с соседями.
- Не за что, милая. Я всегда рада помочь. Делать-то мне все равно больше нечего.
Как не отнекивалась Ира, но отказать Марии Ильиничне не смогла и скоро уже сидела на маленькой кухне, совсем как недавно ее сын, гладила котов и пила чай с вкуснейшим вареньем, чувствуя, как уходит куда-то усталость, а на сердце становится чуть светлее.
Тот вечер стал началом странного и очень хорошего знакомства. Саша теперь после школы частенько забегал к Марии Ильиничне, чтобы погладить котов и спросить не надо ли чего. А Ира нет-нет, да и заходила вечером, чтобы рассказать, как прошел день и попросить присмотреть за сыном. Ей было так легко и спокойно с этой женщиной, что она удивлялась сама себе. До этого никто, кроме мамы, не вызывал у нее подобных эмоций.
- Это потому, что я старая, Ирочка.
- Скажете тоже!
- И скажу! Старость, конечно, не радость, но в ней тоже есть свои преимущества. Если старик умный, то знать будет, где что сказать, а где и промолчать, если разговор того требует. Опыт… сын ошибок трудных… Мне бы раньше вот так уметь! Может и жизнь бы иначе сложилась.
- Почему?
- Потому, что иногда молчание - это даже не золото. Мы скоры на гнев, на то, чтобы выяснять отношения, а потом приходит такой момент, когда понимаешь, что все это пустое. И доказать свое, настоять – это чаще всего глупость, которая иногда стоит всей жизни. Словом-то обидеть даже легче, чем делом. Если проступок еще простишь, как-то забудется он со временем, то слова, удивительное дело, все помнят! И вроде забыл, простил, а нет-нет, да и вспомнится. Резанет остреньким, заставит думки крутиться вокруг сказанного снова и снова. И нет спасения от этого. Никуда не денешься. Если только деменцию заработаешь и тогда все уже станет неважно, а будет только хорошо. Но, мне и такой милости не дождаться. Я, как на грех - здоровее не видали! Что, загадками говорю?
- Ага.
- Да просто все, Ира. Я язык свой укротить не умела в свое время, вот и разладила все. С дочкой договориться не смогла, потом с невесткой общего языка не нашла. Вот и сижу теперь как сыч в дупле. Никому не нужна и неинтересна.
- Обиделись на вас за что-то?
- Есть такое. Не могу сказать, что я обижала их специально. Но, кому же понравится, когда тебе все без обиняков как есть говорят? Никому. А я глупая была. Где надо бы – не молчала. Где не надо – говорила и не всегда с любовью. Это сейчас я умная. Знаю, как надо, а тогда… И вернуть ничего не получится уже.
- Вы совсем рассорились?
- Нет. Только я точно знаю, что случись что – никто не кинется мне помогать.
- Скажете тоже! Вы же мамой как были, так и остались. Как можно бросить мать, когда ей плохо? Да и вы, разве им не помогаете? Саша сказал, что вы дачу вон продали, чтобы детям помочь.
- Продала. Только это уже не помощь. Это само-собой разумеющееся.
- А они вам помогают?
- А зачем? У меня пенсия хорошая, да и подрабатывала я все время. Мне хватало.
Ира задумчиво крутила в руках чайную ложечку с затейливой ручкой.
- Неправильно это…
- Что именно, Ирочка?
- Родители есть родители. Мы можем ссориться с кем угодно, но разве можно просто выбросить из жизни того, кто тебе эту самую жизнь дал? Отстраниться, уйти в сторону вот так просто?
- Можно. И даже нужно иногда. Родители ведь тоже разные бывают. Кто-то рядом встанет и будет стоять до последнего, а кто-то еще и в спину подтолкнет, чтобы упал да в луже извалялся.
- Зачем?!
- Не знаю. Может быть для того, чтобы так вот уму-разуму научить. Только, не работает это. Шишек человеку и так по жизни хватает, а вот плеча рядом – не всегда. И кому, как не родителям то плечо подставлять? Я вот раз оступилась, не подставила, и теперь полной ложкой расхлебываю.
- Расскажите.
- Интересно тебе?
- Конечно. Ведь у меня сын растет. Дочка скоро будет. А я не знаю, как надо, как правильно. С отцом их вот разошлась, а не знаю, хорошо ли сделала. Ну, изменил он мне. По злости, после того, как поругались сильно, а я простить не смогла. Мы вообще с ним сложно жили. Слишком разные и слишком похожи. Разные, потому, что видели нашу жизнь по-разному. Он хотел, чтобы я дома сидела, детьми занималась, а я хотела работать. А похожи, потому, что оба взрывные, слишком эмоциональные и на каждое слово реагируем, а язык за зубами держать не умеем. Раньше ругались – месяцами могли не разговаривать, но жили вместе и ничего. А теперь – как отрезало. И люблю его до сих пор, а простить… Не могу ничего с собой поделать… Ни ради себя, ни ради детей…
- Так может, и не надо? Дай себе время. Живет он с той?
- Нет. Там ничего серьезного не было. Просто мы поссорились, разошлись на время. Но, разве от этого легче? Мать его звонила. Уговаривала меня опомниться. Мол, дети у нас. А я что… Разве могу с собой что-то сделать, если мне противно?
- Не ломай себя. Не надо. Если ради детей простишь, то жить будете, конечно, но радости от этой жизни тебе не будет. Да и детям тоже никакой. Потому как, если матери счастья нет, то и детям его не будет. Они же все видят, хоть и не всегда понимают.
- Вам Саша что-то говорил?
- Не особо. Но, вижу, что тяжело ему. Понять не может, что происходит, а ему это надо. Ведь ищет виноватого, а вас не винит. Поэтому додумается рано или поздно до того, что это он виноват в том, что происходит.
- Почему?!
- Так все дети устроены. Им до наших взрослых разборок дела нет. У них свои мысли на этот счет. И если мать с отцом чего не поделили – виноватого долго искать не будут. Себя назначат. И не дай Бог тебе хоть полусловом это подтвердить. Тут же ребенка своего потеряешь. Я это точно знаю.
- В этом беда ваша?
- Ага. Я в свое время с дочерью и мужем вот так сильно поругалась. Вроде и повод серьезный был и права я в чем-то была. А повела себя глупо. – Мария Ильинична помолчала, а потом вздохнула, подвинула поближе чайник с заваркой и начала рассказ. – Ниночка у нас была красивая. Про таких говорят – «ни в мать, ни в отца, а в прохожего молодца». Мы с мужем ростом маленькие, коренастые, а она - как тополек - стройная и высокая. Вся какая-то… Легкая, нежная… Всякая мать своего ребенка хвалит, но здесь мне и душой кривить не приходится. Как в возраст вошла – красивее девушки не было в районе. И надо же было такому случиться, чтобы полюбила она вовсе не принца, а совсем даже наоборот… Непутевый он был. Гуляка и выпивоха. А ей казалось, что лучше и на свете нет. Долго любовь эта не продлилась. Он девочку мою бросил, но она уж ребенка ждала. И тут дернуло меня праведницу включить… - Мария Ильинична смахнула слезы и обняла сунувшегося под руки Орфея. – Мне бы поддержать дитя своего, а я ей скандал закатила. Что кричала, как ругала – уж и не помню, а она ничего не забыла… Хлопнула тогда дверью и ушла. Мы потом с отцом ее всю ночь по городу искали. Чего только не передумали. Переругались так, что даже не смотрели друг на друга. Только и помню, что он кричал на меня, а сам за руку держал крепко, потому, что я от слез дороги не видела.
- Нашли?
- Под утро уже. Я ее тогда обняла, прощения просила, да только все впустую. Не простила она меня.
- Почему вы так думаете?
- Так сама мне и сказала. Потом уже. Когда сына родила. Как ни старалась я ей помочь, прощение выпросить, а все впустую. Каждое слово мое помнит, которое я ей сказала тогда в гневе. И забыть не может. А может и не хочет. Я не знаю. Только, после того, как замуж она вышла и уехала, приезжать отказывается. Даже на похороны отца не приехала. А теперь уже и мне обидно стало. Гоню от себя эти мысли, а сама ей простить не могу, что вот так поступила. Он ведь ее любил. Защищал всегда. За что ж с ним так-то?
Мария Ильинична замолчала, а Ира не нашлась что сказать. Дверца, приоткрывшаяся в чужую жизнь и манила к себе, и отталкивала. Но, было за ней что-то такое странное и вдруг ставшее понятным и простым, что заставило Иру посмотреть на свою жизнь чуть иначе. И почему-то стало чуть легче. Двинулось и забилось чуть по-другому сердце, а маленькая Дашка вместо сердитого пинка шевельнулась внутри так легко и нежно, что Ира невольно ахнула и прижала руки к животу.
- Пинается?
- Нет… Не сейчас. Так сердито лупила меня в последние дни, а теперь так легонько трогает, словно жалеет.
- Береги свою девочку, Ирочка! Как зеницу ока береги! Обидеть дитя своего большого ума не надо, а вот сохранить, любовью отогреть - это... не всегда просто бывает...
- Спасибо, что поделились со мной. Я запомню все, что вы мне рассказали…
После этого разговора прошла неделя. Слякотная, хмурая осень неожиданно для всех решила сдать свои позиции и, махнув на прощание серыми воланами длинной юбки, топнула каблучком и, укрыв дорожки гололедом, ушла, уступив свое время зиме. Снег, выпавший на следующий день после гололедицы, укрыл скользкие тротуары, даря обманчивое чувство устойчивости. Мария Ильинична, которая чуть приболела, и не выходила на улицу почти неделю, решила прогуляться до магазина, чтобы купить себе молока, а котам - свежей рыбы. От подъезда она успела отойти всего ничего. Упала, неловко подвернув под себя ногу, и ее укрыла темнота, забрав с собой боль, которая сотрясла все ее тело так, что крик, готовый сорваться, так и не прозвучал, тут же сменившись хриплым стоном. Прохожие, что шли мимо, на помощь поспешили не сразу. Все торопились куда-то, ведь до выходных оставалось всего ничего, а дел, как всегда, в декабре, было много... Скорая, которая все-таки приехала, вызванная какой-то сердобольной женщиной, увезла Марию Ильиничну в больницу, где Ира нашла ее далеко не сразу. Если бы в тот день Мария Ильинична не пообещала ей отдать пинетки, связанные для Дашки, Ирина бы и не забила тревогу. Обзвонив все больницы и не найдя соседку, Ира немного поразмыслила, а потом принялась обзванивать их по второму кругу. И нашла-таки Марию Ильиничну, которая совершенно не помнила, ни как ее зовут, ни откуда она.
Ни Иру, ни Сашу, Мария не узнала. Смотрела беспомощно, не понимая, кто эти люди и чего они хотят от нее. А Ирина, понимая, что произошло что-то страшное, тихонько забрала из вещей соседки разбитый телефон и позвонила бывшему мужу.
- Сережа, мне нужна твоя помощь…
Саша сидел в своей комнате тише мыши, прислушиваясь к тому, что происходит на кухне и впервые в жизни молился, сам того не понимая.
- Пусть они помирятся. Пусть у Дашки тоже будет папа… И у меня… Снова… Пожалуйста…
Номера дочери и сына Марии Ильиничны, которые Сергей сумел-таки вытащить из памяти разбитого телефона, заставили Ирину радостно захлопать в ладоши.
- Я знала, что ты сможешь! Спасибо!
- Не за что! Ир…
- Сережа, я знаю все, что ты хочешь мне сказать. И, может быть даже уже хочу это услышать… Только, давай мы все-таки не будем торопиться, а? Давай не испортим сейчас то, что еще может быть получится? Хорошо? Чаю хочешь?
- Хочу…
Саша, который слышал весь этот разговор, чуть не закричал, но тут же зажал себе рот ладонью и метнулся обратно в комнату. Права мама! Осторожно надо… Чтобы не испортить… Однажды уже получилось, так что мало ли… Пусть думают. На то они и взрослые…
Утро в больнице всегда было шумным. Бегали перед обходом медсестры по палатам, суетились проснувшиеся больные, спеша умыться и привести себя в порядок. И только Мария Ильинична, прикрыв глаза рукой от яркого света, которым заливало палату зимнее солнце, лежала тихо, пытаясь вспомнить хоть что-то и не находя в памяти ничего, за что можно было бы зацепиться. Поэтому, когда дверь в палату открылась, она даже не повернула головы, ведь никого не ждала, кроме Иры и Саши, но они должны были прийти только после обеда.
- Мама…
Такой знакомый голос вырвал ее из полудремы, и Мария Ильинична замерла, боясь почему-то открыть глаза.
- Мамочка…
Холодные тонкие пальцы коснулись ее руки и Маша вдруг привычно проворчала:
- Опять без перчаток бегаешь по морозу? Замерзла ведь!
Ладони Маши привычно накрыли руки дочери и память шелохнулась, возвращая утерянное, милосердно и бережно, никуда не спеша и скрывая пока то, что вспоминать не хотелось.
Теплые губы коснулись ее руки, и Мария Ильинична разревелась так, как плакала, наверное, только в далеком детстве.
А Ирина тихо прикрыла дверь в палату, кивнула мужу, который помог ей встретить с утра дочь Марии Ильиничны, прилетевшую первым же рейсом после звонка, и сказала:
- Все! Поехали домой! Дальше они сами разберутся. Надо котов покормить, а то они там все разнесут. И так уже соседи жаловались, что вчера концерт был такой, что спать невозможно было. А ведь не голодные были. Саша их кормил утром.
- Так, то - утром, а то на ночь. Понимать надо. Какой мужик уснет на голодный желудок? Пусть даже он и с хвостом? Мяса надо мужикам, мяса! Есть у нас мясо?
- Нету.
- Тогда, сначала на рынок. Мяса и творога. И чего там тебе еще хочется?
- Селедки!
- Будет тебе селедка.
- Это не мне. Это Дашке.
- Все девочки как девочки, а им селедку подавай! Может, пироженку?
Ирина усмехнулась, поразмыслила немного, а потом кивнула:
- Ладно уж. Это тоже можно. Но, сначала нам селедки! И не спорь с женщинами - это вредно!
- Кому?
- Нам, вам… Всем! Поехали уже!