Глава 100. Ссоры с отцом Герасимом

Эта тема неожиданно для нас стала очень актуальной и болезненной. Проблема была в том, что мы недооценили отца Герасима с самого начала. Первое впечатление он всегда старался создать благоприятное. Очень любезничал, старался поближе сесть, ощутимо благословить, заглядывал в глаза, наклонялся к лицу, мог даже фамильярно похлопать по плечу. Его лучезарная улыбка обезоруживала сразу. Я чувствовала что-то не то, какой-то подвох.

 
Несмотря на его наигранную доброту и поверхностную ласковость, было ощущение присутствия невероятной гордыни, злопамятности, болезненной мнительности, ощущение подсчёта всех твоих промахов и даже сказанных ему не в карту слов. Потом я поняла, что он махровый нарцисс. Не верилось, конечно, что такой простой, скудоумный мужичок, по сути, без образования, с белым билетом, с гнусавым и картавым говорком может быть такого большого о себе мнения.

 
Он считал себя необыкновенно красивым, хотя был обычным. Лицо его было немного с чукотскими скулами, недаром он был родом из Сургута. Узкие, синие глаза, нос мясистый и немного вздернутый (батя за это называл его Пятачком или Свинкой), борода рыжеватая, сам худой как скелет. Худоба его была страшной для мужчины старше тридцати лет, но он ею гордился. Он любил поесть, ел помногу. Но не поправлялся и поэтому подкалывал и высмеивал всех полных мужчин и женщин в глаза и за глаза. Единственное красивое, что было в нём, это русые мелко вьющиеся волосы.

 
Батя говорил, что у него пахнет изо рта, как он это узнал, не представляю. Но Герасим не комплексовал. Однажды, чтобы доказать, что не пил вечером, дыхнул мне в самое лицо. Я вот так не смогла бы нарушить чужие границы как он. Его дерзость и наглость многие воспринимали за монашескую простоту. Александр Михайлович, архитектор, вообще считал его Божиим человеком. Немаловажным моментом является и то, что настоятель, отец А исповедовался именно ему, а не кому-то другому.


Цели отца Герасима были мне непонятны. Помимо почти ежедневного служения, выпечки просфор и других трудов, он вёл много лет дневник, в котором записывал всё о себе. Сколько он отслужил служб, скольких людей покрестил, скольких отпел, свои достижения и победы, свои обиды.

 
И его целенаправленное заигрывание с женским полом было не какой-то слабостью, а осознанной животной потребностью привязать девушек подарками, вниманием, а потом оттолкнуть. Это было со всеми. Даже мне он дарил несколько подарков: серебряный крестик с литой петлёй, иерейский служебник в двух томах, ладан и другое. Я же ему подарила батюшкин портрет, выполненный акварелью и карандашами на бумаге.


Ещё у него был обычный приём со служебными просфорами. В своём женском монастыре мы их разрезали на множество частиц и потребляли вместе по утрам. А здесь выходил служащий иеромонах Герасим и вручал избранной сестре просфору. Он мог, например, неделю или месяц вручать одной сестре, а потом вдруг отдать другой. И, главное, не придерёшься, всё честно. Значит, сестра в чем-то погрешила против его преподобия. Сёстры мучились от этого, никому не говорили.

 
Мать Алевтина уехала из Болдина монастыря именно из-за этих эмоциональных качелей. И ему было не стыдно. Он продолжал свои подвиги завоевания женщин, хотя на героя-любовника ну совсем не тянул. Главное, как себя поставить. Мы чувствовали на себе его липкое внимание и в то же время постоянное хамство, какие-то неожиданные обидные слова. Например, он так иронично объяснял нам, зачем отец А взял нас жить в мужской монастырь: «Он подумал, что это золото, которрое валяется на дорроге».

 
Когда в очередной раз братья разбили батюшкину красивую тарелку с игуменского стола, мы решили её заменить на свои средства, которые нам давали родители. Мы выбрали в Дорогобуже в магазине комплект люминарик из большой плоской тарелки и глубокой поменьше. Такие же были у отца Иринарха и Тихона, только зеленые и голубые. А для бати мы взяли розовый комплект с цветами, потому что других красивых не было. Герасим сразу нам сказал, что цвет тарелок менструальный. Я его переспросила: «Вы видели менструальный цвет?» Он опустил глаза и ничего не ответил. Я добавила, что если бы видел, никогда б не сравнил эту тарелку с менструальным цветом.


Отец А тоже рассказывал нам забавный случай, как отец Герасим, когда ещё ухаживал за коровами, на первой седмице Великого поста пил вовсю тайком молоко. Батя, узнав об этом, стал ругаться: «Герасим, ты что, больной?» На это Герасим пролепетал: «А вдррруг я заболею?»


Однажды мы ехали на машине в Дорогобуж. Отец Герасим сидел спереди. И вот он заявил ни с того ни с сего: «А у Наташки усы ррастут». Усов у Наташки отродясь не было, это был специальный ход, чтобы вывести её из себя. Я пожаловалась бате. Батя рассмеялся, сказал нам, что поговорит. И рассказал всей мужской компании об этой истории. Только ленивый не поржал над нами. Герасим, обрадованный таким поворотом, опять повторил эту «шутку» в другой обстановке. После этого мы решили возить его сзади.

 
У меня бы на месте Наташи руки бы тряслись за рулём от его беззастенчивых рассматриваний. Я наивно полагала, что мы сможем подавить всплески его дурости. Но я ошибалась. От таких людей лучше просто держаться подальше, у них нет совести. Они трусы, но всегда найдут способ отомстить. Они ужалят в тот момент, когда вообще не ждёшь этого.

 
Несколько недель мы возили его сзади со мной. Он вжимался в кресло, будто я на него нападу. Когда весь монастырь вдоволь насмеялся над нашим методом, батя вдруг сказал возить его снова спереди. Я недоумевала, он же не извинился. Но благословение есть благословение.

 
Было много случаев жестокого его поведения среди людей. Например, один раз нас привезли отпевать младенца на Светлой Седмице в поселок Горный. Мальчику Ванечке было всего 3 года. Он умер от гемофилии. Обстановка в квартире была очень тягостной. Гроб малышу был велик. Мать, обезумев от горя, бросилась к отцу Герасиму в истерике, как к богу. Она плакала у него на груди, не помня себя. И повторяла, что все мальчики в их роду умирают из-за этой страшной болезни. Герасим приосанился, восприняв плач молодой женщины как знак внимания в свою сторону и прокартавил: «Ничего стрррашного, еще сделаете! Вон, какой муж у вас, сильный мужчина!» Она тут же отпрянула от него, как будто обожглась. Ведь беда была в болезни. Через год они опять крестили младенчика, назвали вновь Иваном. Возможно что и его сейчас уже нет в живых.


Еще был случай с одной нашей прихожанкой, очень доброй женщиной. У неё попал в реанимацию муж после глубокого инсульта. Она попросила отца Герасима причастить мужа. Но он, сославшись на бессознательность больного, ответил, что причащать нельзя и спокойно поехал в Болдино. Счёт шёл не на дни, а на часы. Совершенно случайно, мы успели подсказать ей, что нужно попытаться хотя бы пособоровать мужа. Она пригласила белого священника в реанимацию, который пособоровал умирающего. И тот почти сразу тихо скончался, не приходя в сознание. Прихожанка потом долго нас благодарила за подсказку в нужный момент, потому что исполнила свой последний долг перед мужем. И неизвестно, как бы она пережила его смерть, если б не сделала все возможное для напутствия души Таинством.


На отпевания с отцом Герасимом мы ездили очень часто. Это мероприятие достаточно тяжёлое не только для родных, но и для священника и певчих. Приходилось бывать в самых разных домах, квартирах, видеть много разных покойников. Отпевание – это заплаканная и подвыпившая родня, горы пластмассовых венков у входа в квартиру, завешанные зеркала, телевизоры, стекла, духота, запах поминальной трапезы и покойника, тазы с марганцовкой и даже встречались топоры. И отец Герасим умудрялся вставить в такой обстановке свое любимое: «Сколько усопшему лет? Семьдесят? Хоррошо пожил дедушка (или бабушка)! Зажился, порра и честь знать». Это повторялось каждый раз, больше он не знал, что сказать родственникам.

 
Помнится, как я поехала с ним освящать дом в Дорогобуже. Хозяйка была мусульманкой. Дом обгорел слегка после небольшого пожара, её сожитель-бандит устраивал там пьянки. Она очень переживала. Герасим начал служить по требнику, но опустил практически всё, что было связано с освящением, то есть молитвы на освящение дома не читал. Он посчитал, что мусульманка недостойна молитв. В ектенье все прошения о хозяине дома были пропущены. И так далее. Всё длилось не более пяти минут. Потом он спокойно взял деньги и сказал, что когда она сделает ремонт, пусть ещё раз позовёт.

 
Она заплатила тысячу рублей, столько стоило крещение и отпевание в Дорогобуже в те годы. Я потом спрашивала отца А, нормально ли так делать? Это же обман. Деньги взял, ничего не освятил и еще сказал: «Обрращайтесь!» Батя тоже нам подтвердил, что раз Герасим взял деньги, то нужно было служить весь чин и не морочить никому голову. Но опять же лично отец А не сказал ему ни слова.


За Литургией было принято читать вслух полный список насельников монастыря, не только братии и трудников, но и сестёр. В какой-то момент  отец Герасим перестал поминать в этом списке нас троих. Это было очень странно. Мы не знали, что подумать. Даже ин.Елену он поминал исправно, а нас, поющих Литургию, игнорил. Я спросила отца А, как он на это смотрит, но тот только посмеялся в ответ.


Как он поступил с Варварой, я уже рассказывала. Ему не было ни капли стыдно, он даже гордился, что вот такой пострадавший монах избавлен силой настоятеля от блудной женщины. А когда он эту девчонку на скотном дворе звал Варварушкой, дарил подарки и улыбался как солнце, то прекрасно знал, к чему всё идёт. Любой мужчина это делает сознательно, чтобы жениться или, как нынче делается, соблазнить. Он был старше Варвары на семь лет. Ещё он имел священный сан, а это и другой опыт общения с людьми, и груз ответственности, и благодать. Почему же спрос с него был как с невинного ребенка? Видимо, для церкви душа озабоченного иеромонаха больше весит, чем души многих сестёр. Женщины вообще в Болдине монастыре не считались людьми. Об этом я напишу ниже.




    Фото из личного архива.