Воздушные приключения

Вот, говорят, летчики – культурный народ, то да сё, к интеллигенции причисляемые.  Оно, конечно, так, спору нет: и форма с иголочки, и походка степенная, да и вообще весь вид вызывает невольное уважение. И не хотелось бы мне развенчивать это мнение, потому что сам бывший летчик и хорошо понимаю значение взглядов, бросаемых в нашу сторону прохожими, особенно женщинами, только… Вспомнился мне один эпизод из моей богатой приключениями летной жизни, и хочется о нем поведать. Но я ни в коей мере не призываю судить о пилотах гражданской авиации исходя лишь из написанного мною. И вообще, я делюсь своими воспоминаниями с читателем строго конфиденциально, и рассказ мой ни в коем случае не марает честь и достоинство советского летчика. Я говорю о языке рассказчика. Следует иметь в виду, что мы тогда были молодыми и, беседуя друг с другом, не стеснялись в выборе выражений. Ну, а если еще учесть, что услышанные нами истории по существу являлись смешными, то станет понятным естественное стремление героя как можно колоритнее преподнести нам свою «тетралогию».
Итак, как это было…
1976 год. Я работал тогда в Сыктывкарском авиаотряде (СОАО). Аэропорт у нас, надо сказать, не маленький, здесь базировалась тогда и малая авиация, и большая. Большая – это Ил-62, Ан-24, Як-40, Ту-134; малая – Ан-2 и вертолеты. Ныне картина, думаю, та же. Я был вторым пилотом Ан-2. Уже почти год прошел, как нас после окончания Кременчугского летного училища ГА направили в Коми АССР для детального ознакомления с бескрайними просторами этой республики.
Однажды, когда мы сидели в курилке перед административным зданием  летного отряда, нам неожиданно объявили, что пришла пора сесть за парты. Это значило – освежить наши знания в умении обращаться с вверенными нам воздушными судами. Место «заключения» – УЛО (учебно-летный отряд). Ну, в самом деле, должны же мы не только на практике, но и в теории показать себя асами своего дела.
Надо признаться,  мероприятие это было нам, в общем-то, не по нутру. Никому не хотелось часами просиживать в бетонных стенах, а потом еще и сдавать экзамены. Но что поделаешь, таков приказ. И мы, вздохнув, потянулись в классы.
Как и в любой школе, после каждого урока здесь полагалась перемена. В самом деле, что мы, не люди? И вот на одной из таких перемен мне довелось услышать несколько коротких историй, которые, оказалось, могут происходить с летчиками в полете. Кому-то эти невероятные случаи  покажутся всего лишь моей выдумкой, этакими летными байками. Поясняю: какими я их услышал, такими и записал. Хотите – верьте, хотите – нет.
Невысокого роста и вполне заурядной внешности пилот, который и будет в центре нашего внимания, был не из молчаливых. В запасе у него, надо думать, имелось немало всяких историй из его летной практики, но те, которые он рассказал, видимо, казались ему самому наиболее занимательными.
Нас собралось на лестничной площадке человек десять: командиры Ан-2 и вторые пилоты. Едва мы зачиркали спичками и прикурили папиросы (все поголовно курили «Беломор» фабрики Урицкого, ничего другого здесь не признавали), как послышался чей-то удивленный голос:
- Коль, ты ведь бросил! Чего закурил-то?
Тот, к кому был обращен вопрос, глубоко затянулся, пустил кверху струю дыма и ответил:
- Закуришь тут…
Я посмотрел на него. Две широкие полосы на погонах – командир Ан-2.
- Что, сила воли вышла вся? – снова с улыбкой вопрос к нему.
Ответ, но без улыбки:
- Сила-то есть, да не с чем ее съесть.
- А что так?
На этот раз командир усмехнулся:
- А вот так; могу рассказать.
И он, совершенно не смущаясь внушительным количеством слушателей, с интересом уставившихся на него, поведал о причине, заставившей его вернуться к пагубной привычке.
- Идем мы как-то с Толяном, – это «второй» тогда у меня был, ты знаешь его, – ну вот, идем мы с ним, кандыбаем по авеню мимо домов в сторону библиотеки. А дело было весной – солнышко пригревало, птички пели. Напротив,  через дорогу – книжный, рядом магазин сверкает пустыми витринами, мимо хиляет какой-то довольный фраерок с авоськой пива. Вдруг Толян мне и говорит: «Тормозни, давай закурим». Я ему: «Ты чего, я же бросил». А он мне: «Тогда подожди». – «Чего, – говорю, – на  ходу не можешь прикурить?» А он: «Ветер, спичка гаснет». Ну, гаснет так гаснет, стою, жду его. Толян задымил, и мы почапали дальше. Идем себе, в х.. не дуем. Он пыхтит, я в сторонке, стараюсь не соблазняться дымком. И вдруг!.. Не поверите, мужики, - рассказчик обвел всех глазами, - сосулища, падла, с какой-то крыши просвистела и прямо перед нами – бац! И как г.. расползлась чуть ли не под нашими ногами; метра три, наверно, от нас до нее.
- Большая? – пожелал уточнить кто-то.
- Здоровая! Пуда два, не меньше! Что есть бомба, какими Гитлер отоваривал наши города и веси. Тут мы и встали, как колами пришибленные.Смотрим на эту балду и слова сказать не можем. Потом я ему: «Слышь, Толян, а ведь если б мы не остановились тогда, ну, когда ты прикуривал, – каюк бы обоим. Мне – это точно, глянь, она аккурат напротив моих штиблет хряпнулась». Толян мне и говорит: «Представляешь, если бы я не курил? Если б не вздумалось мне тормознуть?» Ну, я ему: «Дай-ка закурить». Он на меня глаза – по рублю, а я так резонно: «Ты меня от верной смерти спас, я, считай, сегодня по новой родился. Ведь ежели бы пёрли прежним пёхом, как мамонт на буфет, – она бы мне в самое темя вмазала».
Рассказчик замолчал, прикурил потухшую папиросу, оглядел слушателей.
- Ну и?.. – протянул кто-то.
- Ну и закурил! – закончил Николай. – А теперь, поди, избавься от этой заразы. Глухо дело. Как от тещи. Только радикальными методами можно победить этого врага.
- Больше не пытался? – спросил тот, что  полюбопытствовал в отношении силы воли.
- Да ну, сколько раз… - обреченно махнул рукой командир. – Но как только попытаюсь, обязательно где-нибудь съеду с рельс. Вот, например, тоже прикол. Это вообще – обос…ся и не жить! Летим мы как-то в Вуктыл. Из Ухты…
- Это про автобус, что ли? – вспомнил один из нас и заулыбался.
Николай зыркнул на него:
- Молчи, кайф не сбивай. Ну вот, значит, летим… да, а я тогда тоже курить бросил, не курил, наверно, дней пять…
Но тут прозвенел звонок. Черт возьми, как быстро пролетели эти несколько минут, никто и не заметил. И снова урок. Теперь мы уже с нетерпением ждали следующей перемены. Каждый мечтал услышать продолжение воспоминаний бравого летчика. И, едва зазвенело в коридоре, вся компания слушателей дружно высыпала из класса и расположилась полукругом на прежнем месте. В центре этого полукруга с «Беломором» во рту уже стоял наш рассказчик. Оглядев с улыбкой «аудиторию», заметно пополнившуюся новыми членами, он вынул папиросу изо рта и начал:
- Да-а, ну вот, летим мы: Ухта – Вуктыл. Погода – дрянь: облака жмут до двести и  ниже. Не пустили бы, но у меня сто пятьдесят на два (командирский минимум), мне можно… Ну вот, значит, едем. А облачность давит: то ПВП, то ППП.* Короче, летим, и тут н; тебе – «молоко!» Ни черта не видно. Ну, все ясно: по приборам – шарик в центре, лопаточка там же, а тебе все кажется, ж.. кверху висишь, так и тянет полубочку вертануть. И тут – «окно» впереди! Разорвалось «молоко». И в этом «окне!..» Не, в натуре, мужики, это надо видеть. Картина не для слабонервных. В этом «окне» – автобус!
ПВП – правила визуальных полетов.
ППП – правила полетов по приборам.
Слушатели замерли. Даже забыли, что курили. Все глаза – на рассказчика, особенно у «вторых». Да и то сказать – небылицу какую-то несет! А он тем временем продолжал:
- А «вторым» у меня Васька. Я ему: «Вась, что это за м…к в лоб нам едет?» Вася мой впился глазами в туманный горизонт, вылупился на этого птеродактиля. «Кажись, автобус» - отвечает. «Да ты чего, - говорю, - балдеешь или как? Без тебя вижу, что автобус. Откуда он тут взялся?» Вася хлоп-хлоп глазами, плечами пожимает: «А хрен его знает». Я ему: «Чего, в натуре, по дороге едем?» Вася ткнулся лбом в приборную доску: «Да не, не может быть, чтобы прибор врал». Я – на высотомер: триста! На вариометр: ноль! На скорость: сто шестьдесят! Ни черта не пойму. Васе говорю: «Вась, значит, летим, не едем?» Он мне кивает: «Ну…» Я ему снова: «А этот летучий голландец откуда тогда появился?» Вася мой подумал, потом отвечает: «Надо было похмелиться утром». Не, ну выдал, а? Меня аж в дрожь бросило. Хорошо хоть, не в эфир сказал, во был бы финт ушами!
В общем, пока мы так с ним упражнялись в радиообмене, дыру эту снова затянуло, и опять – «молоко». И этот мудель куда-то пропал. Ну, думаю, если по земле едем, то откуда там «молоко?» Но если автобус был, значит, куда ему деваться, сейчас опять появится! Но вроде посветлело малёк, а автобуса нет. Я Васе говорю: «Черт меня дернул вчера перебрать. Теперь вот мерещится всякая нечисть». А надо сказать, мы намедни с ним дали!.. (Недвусмысленный сопроводительный жест с оттопыренным мизинцем). И недурно. Только проговорил я это – на тебе, вот он снова, этот федя! Нарисовался, х.. сотрешь. И снова в лоб! Глюки, да и только! «Васек, - кричу, - может, это инопланетяне? Сигнал, подают, дескать, встречайте… А может, тоже не охмеленные?» – «Не, они не пьют, - отвечает Вася, - им не положено. У них менталитет такой». – «Чего?» - говорю. А он мне: «Ну, образ жизни ихний, умонастроения». Я ему: «Ты чего мне закидоны всякие наворачиваешь? Ща эти перепончатые как вмажут нам в лоб, мало не покажется! Будет тебе тогда ментол с нейтралитетом, а заодно и настроение». Вася молчит, глаза в точку – на этого упыря, что жмет на нас. Я ему: «Не, ну прикол, он чё, козел, в натуре офонарел? Слышь, Вась, может, уже новые автобусы придумали? Летающие?» Васек мне с пониманием отвечает: «Может… А чего он тогда в лоб идет? Диспетчер, что ли, уснул? Слышь, Колян, этот урод прет как бык на ворота, зараз поцелуемся, как пить дать. Надо отворачивать». – «Куда отворачивать, - кричу ему, - с трассы сойдем, заплутаем». Васек мне: «Ничего, по АРК выйдем». Ага, думаю, годится, так и сделаем. А Васе говорю: «Ну, блин, дела…» А он в ответ: «Чтоб у него х.. на лбу вырос, у волк; у этого!» – «У него-то вырастет, - говорю, - а вот мы… Да от нас через минуту одна пыль останется!» Вася кивнул и резюмировал: «И той не останется».
Ну, короче, отвернули, едем дальше, а автобус левее и все ближе, ближе… И вдруг стало ясно в небе, как стекло водой облили. Я – на автобус! Гляжу, а от него кверху стропы идут. Я – выше, смотрю: Ми Шестой! Ну, думаю, ни хрена себе – «вертушка» с подвеской! А я думал – по дороге едем. Тут мы с Васей облегченно вздохнули. Ну, а когда этот чудик просвистел мимо нас, оказалось, что до него по высоте порядочно, не столкнулись бы. Так и разошлись: автобус – туда, а мы – сюда… Во как бывает, мужики, бляха муха, а вы говорите… После этого снова закурил.
Прозвенел звонок. Мы нехотя поплелись в класс. И я уже рассеянно слушал преподавателя, потому что то и дело думал: что он такое еще выдаст, этот весельчак? Ну, а в том, что он вновь завладеет нашим вниманием на следующей перемене, я уже не сомневался.
Так оно и вышло. Едва мы вылетели из класса и заняли круговую оборону, как наш рассказчик начал:
- А то еще случай был. Летим мы с Васьком в какую-то деревню: не то Кошкаёль, не то Кошкадраль… не помню уже. Погода опять, как назло, «молоко», а позади нас двенадцать харь и каждому домой надо. Что характерно – все в эту кошачью деревню. А она-то – соплей накроешь. И где они там только живут, есть-то – пять хибар! Но полоса, «чулок» – все как положено, цивильно, в натуре, как у белых людей… В общем, едем, и тут меня сомнение взяло: пора, думаю, уже шасси на землю бросить, а мы всё болтаемся как говно в проруби; у «жмуров» наших уже пакетов не хватает, скоро кишками блевать начнут прямо на пол. Я – Ваську: «Васек, - говорю, - мы этот колхоз случаем не проехали?» А он мне: «По расчетному вроде бы рановато. Минут пять еще». Я – вниз, а там разрывы, и в этих разрывах видно то речушку какую-то, то лесок, то домишки, богом забытые. Но всё не то. Раз «второй» сказал, значит, рано еще.
- Штурману надо доверять, - вставил кто-то из нас веское замечание.
- Вот-вот. Но самое интересное впереди. Ползем дальше. Вдруг, чувствую, кто-то меня сзади за руку ущипнул. Оборачиваюсь. Бабуля стоит какая-то, божий одуванчик, древняя, как у Шукшина – мохом взялась. Стоит, качается из стороны в сторону, одной рукой за косяк двери держится, да еще и пакет умудряется держать, а другой рукой всё пихает меня под локоть. А в глазах, гляжу – тревога бьется у бабули этой. Поглядел я на ее пакет, а он как чаша терпения – до краев полный. Там аккурат бабкин завтрак вместе с обедом… а может, и с ужином вчерашним. Киваю на ее кулек и указываю пальцем: второй, мол, дать? Она – глазами на свою блевотину и головой крутит: нет, дескать, не это мне надо. Тогда я ору ей на ухо: «Вам чего, гражданочка?» Бабка шумит, что-то доказывает, а сама все пальцем вниз тычет. Я наушники снял, кричу ей: «Давай, мать, по новой. Чего у тебя стряслось-то? В;ды, что ли, у кого отходят?» И ухо подставил. А она мне: «Сынок, когда ж садиться-то будем?» Я ей: «Скоро, через пять минут». Она так жалобно поглядела вниз и на ухо мне верещит: «Дакить, милай, пролетели уж мы». У меня матка до полу. Как так, думаю, быть того не может! Я – Ваську: «Бабка тут божится, что деревню ее промахали». А он мне: «Пусть сядет и заглохнет, по расчетному до ее конюшни еще минуты три». Я – бабке: «Мать, - говорю, - рановато еще, не приехали. Но скоро будем». А она мне: пролетели да пролетели! Вот хоть ты лопни, стоит на своем и всё тут. Я ей: «Да с чего ты взяла-то?» Она отвечает: «Витюшка надысь скотину погнал на водопой, тольки видала… да и озеро наше вона, под крылом-то у тебе. А чуть подале скотный двор и сельмаг, крыша красная у его, я ить знаю, туды за сахаром ходим, шурян самогон у мене варит». Она чего-то еще говорила, но я уже не слушал. Поглядел вниз, вижу – всё точно, как бабка говорила. Я ей показываю на пруд на этот и на магазин, и говорю: «А ты не ошиблась, мамаша? Крыш-то красных полно окрест». Она мне: «Да ты что, милок, господь с тобой и святые угодники, я ж родилась тута, мне ли не знать? А с той крыши красной два листа спёрли неделю тому, как же мне не узнать крышу-то?»
Мы захохотали. Рассказчик, улыбаясь, выдержал паузу и продолжал:
- Я – Ваську: «Ты чего же это, сучий потрох? Деревню просвистели, а тебе и горя мало!» Васек вылупился на меня, потом на бабку. Она – на него. Поддержки ищет. Мол, ты-то хоть понимаешь, что пролетели уже? Я на него смотрю, соображаю, а он мне: «Да рано вроде…» Я ему: «У тебя расчет по штилю?» Он: «Да нет, метра два-три…» Я ему: «Два-три! Да ведь, мы только взлетали еще, с земли сказали: ветер на высоте усилился, до пятнадцати метров в секунду, а это… 54 километра в час! Ветер нам куда, в хвост? В хвост. Чуешь теперь, какая «путев;я» стала? На полсотни больше!» Смотрю, Васек мой затылок чешет, хлопает фарами то вниз, то по сторонам. Чует, профукал. Вижу такое дело и говорю ему: «Ну, штурман у меня! Бабку надо было посадить на твое место, а тебя – в салон! И кулёк в руки…»
Ну, ладно, одним словом, делаю поворот оверштаг, вижу эту деревню, полосу и «колдун», захожу на посадку. Обернулся на бабку, а она сидит себе, в окошко глядит, улыбается, крестится. Чует – сейчас земля, и потопает она по ней своими ножками к родному дому и пакет свой злополучный выбросит, наконец. А то как банный лист прилип к руке, сжился с ней, врос в нее, и никак она с ним не расстанется… Вот так мы и добрались до этой деревни. Сели, дверь открыли; пассажиры – кто куда, только мы их и видели. И никто не смекетил, что чуть не проперли мы их на чужую территорию.
- Ну, а бабка-то как? Обрадовалась? – спросил кто-то из нас.
- Еще как! Она, кстати, одна из всех подошла потом, когда отбила свои поклоны, и поблагодарила. «Спасибо, - говорит, - сынки, что довезли. Таперича я дома». И осеняет крестом меня, потом Васю. А тот – грудь колесом, бабку по плечу хлопает: «Да мы, бабуля, завсегда, куда хочешь доставим! С такой техникой-то! Да запросто, ты только скажи…» Потом глянул на меня, глаза спрятал, губы сжал – и ни слова больше. Ну, а бабка та пошлепала себе помалу от самолета. Потом ее подвода какая-то взяла, и бабка укатила к себе домой.
Он замолчал. Уже с четверть минуты как прозвенел звонок.
- Вот так, мужики, бывает, - закончил наш рассказчик. – Ну всё, айда за парты, потом еще чего-нибудь расскажу.
И мы разошлись.
Что там было на уроке, о чем бубнил преподаватель – все это осталось в полосе тумана. Устремленная в эпицентр, билась в истерике одна мысль: что он еще «загнет», этот командир? Опять, наверное, очередной анекдот из своей жизни; похоже, он избранник судьбы в этом плане.
Как только наш ментор положил указку на стол, мы бросились на лестничную площадку. Выстроились на своем «плацдарме», ждем. Командир неторопливо спустился к нам. Закурил, затянулся и обвел веселым взглядом  аудиторию. А мы, как любопытные школяры, уже во все глаза глядели на него и, в предвкушении очередной забавной истории, растягивали в улыбках рты.
Кто-то из нас не утерпел и, видимо, давно мучимый этим вопросом, спросил:
- Слушай, Коль, а где твой «второй»-то? Что-то его не видно.
Николай улыбнулся.
- Васек-то? Да приболел. У него – как  весна, так авитаминоз и аллергия в одном флаконе. А тут на днях с кондукторшей одной из автобуса договорился; та – не против, мало того, пока стояли рядом с ней, сама чуть из трусов не выпрыгнула. И всё бы на мази, договорились уже, – так на тебе, Васек мой засопатил, зачихал и – в горизонтальный полет. Но оптимизма не утратил, ни-ни, как только, говорит, оклемаюсь, так живьем возьму эту грудастую. У Васьки мания на «воздухозаборники». Они действуют на него, как красная тряпка на быка. Что уж он там делает с ними в постели – одному богу ведомо. Как-то я ему сказал: «Вась, и чего ты в них находишь?» А он мне: «Не скажи! Это, брат, такая штука, такой женский атрибут… по важности не уступает передку. Если с умом к делу подойти, конечно. Тут главное – нагрудный доспех расшнуровать, а потом найти слабую точку; нащупаешь – и больше ничего делать не надо. Как только она зенки закатит, так сама с тебя штаны снимет». Ну, я с ним спорить не стал, ему виднее, он их уже пере… в командировках – пальцев не хватит на руках у всей эскадрильи.
- Куда ж его баба-то смотрит? – сквозь хохот услышали мы чей-то вопрос. – Да и чего он так от нее? Совсем плохая, что ли?
Николай рассмеялся:
- У Верки его первый размер, да и того, по-моему, не дотягивает, вот он как увидит у кого второй и выше, так у него клинит, как у того жеребца по весне. Любую готов завалить, только б выпирали.
Мы дружно хохотали. Вот гнет, ну чисто артист, ему бы на сцену.
- А хороша птичка-то? – поинтересовался один из нас. – Ну, та, что в автобусе.
Командир кивнул:
- Вася на «доски» не западает, говорит: «Такая женщина – что пальма без бананов, не представляет никакого интереса. Такие, как правило, худые; вонзишь копье, а она надвое расколется. У самого дома такая».
- А ну как не дождется его эта билетерша? Уйдет с другим? – снова спросил кто-то.
- И я ему об этом. А он: «Теперь на крючке, не сорвется». Говорил я ему тогда, дураку, когда из Усть-Кулома летели: «Вась, закрой форточку, продует». А ему до фени. «Жарко» - говорит. Ну, вот и результат… Да, кстати, про Усть-Кулом вспомнил. Тут случай один был… Полный атас, хоть стой, хоть падай. Мужики рассказывали.
Мы замерли. Сейчас опять что-нибудь «завернет». Глядим на него – улыбается. Ну, значит, еще одна хохма, из ряда вон выходящая. И мы приготовились снова надрывать животы. Может, и случай-то не особенно какой, но ведь как рассказывает, шельмец, да еще и с жестикуляцией! Это надо видеть и слышать.
И он начал:
- Полетели тут двое в Усть-Кулом, двенадцать харь повезли. Сели, всё чин-чинарём, пора обратно. Поднялись на вышку, а им диспетчер, как серпом: задержка на час! Духа какого-то полудохлого срочно в столицу надо было везти, вот-вот «кони двинет», а местная медицина «не рубит»: что-то у него там внутри заело. Привезти его должны были в течение часа. Ну, час так час; пошли наши голубки, пока суд да дело, в столовую. Пообедали, выходят, смотрят – напротив них магазин. Местное сельпо. Командиру-то «до фонаря», он не любитель, хотел уже мимо пройти, а его «второй» возьми да и тормозни.  «Больной» был в этом смысле: ему обязательно надо где-то что-то посмотреть, поохать, повздыхать, поцокать языком. Он ему говорит, бывало: «Зачем тебе это надо-то? Меня, например, как-то не трогает продукция местных кустарей». А тот ему: «Вот приеду, баба спросит: чего видел, что почем, где что дают. Все время спрашивает. А мне и сказать нечего». – «Ага, - говорит командир, - стало быть, просвещаешься, подковываешься, повышаешь свой общеобразовательный уровень, чтобы не ударить в грязь лицом и дать жене отчет о проделанной работе в других регионах». Напарник только руками разводил в ответ: что, мол, поделаешь, баба дюже любопытная, достает своими расспросами.
В общем, зашли они в этот магазин, будь он трижды неладен. Зашел, правда, только «второй», командир у дверей его ждал. Смотрит – выходит его подельник, в руках держит коробку. Сразу понятно – обувь. Говорит: «Ботинки увидел – балдёж, в натуре, не можно глаз отвесть. Поглядел на свои «коры» – дурно  стало. Глянь, на что похожи? Сам говорил, что в таких даже Щукарю западло ходить». И вправду, штиблеты у «второго» были – туши свечи: подошвы отрываются, на шнурках по два-три узелка, каблуки отваливаются, из них выглядывают ржавые шляпки гвоздей. В общем, не ботинки – реликвии времен Великой французской революции, позор всему Гражданскому флоту Страны Советов! Вот он, исходя из этих соображений, наконец и решился. И как это ему жена новые не купила? Спрашивает его, а «второй» отвечает: «Да ты видел, что у нас продают? Смотреть больно. Ни одна баба не «западёт», только глянет на такие «колеса». Такие моему тестю, и тот рожу отворотит. А тут – полный отпад, не ботинки – лодочки, яхты на ветру; примерил – как влитые! Привезу – моя ахнет!»
Ну, ладно, купил так купил. Главное – доволен остался. Да и экипажу ихнему отныне уважение и зависть: в таких-то мокасах!.. Пошли они к самолету. А по дороге грязищи – как в свинарнике. Пока шли, загваздались по полной в местной микрофлоре, штаны заляпали аж до колен…
- Там что, асфальта нет? – перебил рассказчика один из нас.
- Асфальта там и сейчас – как в богом забытой деревне Нюховке, одно название от него осталось, а если и есть где-то, то весь разбитый, как моя жизнь… Короче говоря, кое-как дошли, сели, завели, отъехали… пустые: больного так и не привезли: оказалось, по дороге богу душу отдал. Ну, летят пять минут, десять… «Второй»  вдруг заявляет: «Да ты хоть посмотри на ботинки-то, в жизни таких не видел. Ахнешь!»  Развязал коробку, вытащил. Командир посмотрел. Добрые «колеса», откуда здесь только такие взялись, в захолустье в этом. Глянул на фирму: Рига! Все ясно: из-за кордона. «Ну, ты и топтуны, - говорит, - себе приобрел, полный отпад. А слабо натянуть их зараз вместо старых штиблет? В новых домой закатишься. Вот твоя-то ахнет».  Шуткой сказал. А тот и вправду – полез расшнуровывать свои галоши. Командир ему: «Да ты что, обалдел? Времени не будет? Вот сядем, там и примешь божеский вид». Но тот уперся рогом, хоть тресни! «Сей секунд, - говорит, - переобуюсь». Снял свои старые «ходули» и облачился в новые. «Шик модерн, - кричит, - как на меня слепили! Аж настроение поднялось». Потом поглядел на свои сандалеты и говорит: «Пойду, выброшу это позорище, смотреть тошно». Тот ему: «Швырни в салон, на земле выбросишь». – «Нет, – кричит, – худую траву с поля вон; дверь открою – и в воздушное пространство нашей родины. Пусть шнурками помашут над тайгой в последний раз». И пошел. Командир оглянулся, крикнул ему еще: «Осторожнее там!» Тот кивнул – и к хвосту, к двери…
Ну, командир летит себе дальше, ждет, когда «второй» вернется. А того нет и нет, как провалился. Надо, думает, поглядеть, чего он там делает. Оборачивается… и вот хотите верьте, хотите нет – аж перекрестился! «Второй» исчез! Он туда, сюда – нет его и всё тут, хоть лопни! Как х.. смело. Только дверца хлопает: то откроется, то закроется, а на хвостовой двери – замок. Его аж в пот бросило. Ну, думает, ничего себе – слетали: «второго» потерял!.. Выпал! Ветром выдуло. Он – харю вниз. Тайга… да Вычегда невдалеке. Где найдешь? И сесть негде, чтоб забрать. Ведь там лежит где-то… убился, сердечный, с такой-то высоты: три полсотни приведенного!.. Он – круг над тем местом, потом второй, третий… Глухо. Сплошной лес внизу и белое снежное одеяло. А была весна, где-то начало апреля… Ну, что делать? Запомнил время, место – и на рысях домой. Едет, а сам думает: что сказать-то? Человека ведь нет! Выходит, это он его убил, потому что не имел права отпускать. И это прежде всего говорит о его низкой дисциплине как командира… А жена «второго?» Да она ж ему я.. с ходу оторвет, как узнает! И правильно сделает. Скажет: «Ты командир, ты и в ответе»… Вот тебе и весь хрен до копейки.
Рассказчик умолк и глубоко вздохнул. Папироса его давно погасла. Он прикурил.
- Да-а, - невесело обронил кто-то из нас, - положение… Врагу не пожелаешь.
- Что там тройня против этого, - добавил другой, отец троих детей.
- А может… - робко произнес третий, и в наступившей тишине голосом, в котором сквозила тень надежды, прибавил: - …шутка? Розыгрыш?..
- Да нет, брат, - без улыбки ответил ему Николай, -  серьезно.
Вновь воцарилась скорбная тишина. Было жаль второго пилота; каждый искренне соболезновал, хотя кое-кто пытался побороть приступ смеха.
Но что же было дальше? Нашли его? Где, как, когда? А с самим командиром что? Ведь за такое мигом снимут с работы, если не посадят… Только мы собрались обрушить на Николая град этих вопросов, как он снова заговорил:
- В общем, приехал, рассказал… Что было – не вообразить. Наладили «вертушку». Та приземлилась в том месте, где он указал. Искали недолго. Нашли в кустарнике. В новых ботинках… А рядом валялись и его «боты». Но что любопытно – метрах в пяти от него нашли «бича» какого-то зарезанного. Тот с полгода наводил ужас на всю округу  зверскими убийствами. Сбежал из зоны… Люди боялись из дому выходить. Его долго искали и всё никак не могли найти. И вот теперь нашли. Обоих. Второй пилот помог…
Наш рассказчик закашлялся внезапно, выбросил вновь погасшую папиросу и закончил свою последнюю историю:
- Жена как узнала – забилась в истерике. А его самого куда только не гоняли и не вызывали. Натерпелся по самое некуда, в двадцатый раз объясняя, как всё было. Потом был суд. Ну, а дальше… черт его знает, не помню уже, кажется, три года дали ему условно. С командиров, конечно, сняли.
- И давно это было?
- Да уж лет семь как… Больше.
Мы молчали, почесывая затылки. И вроде рассмеяться бы, да как-то неловко. Уж очень история необычная, вся на полутонах. Кто-то все-таки не выдержал, прыснул. За ним другой. Представили, видно, как летят в воздухе старые ботинки, а за ними – их хозяин.
Неожиданно наверху лестницы строгий дядя недовольно пробубнил:
- Товарищи летчики, долго еще будем курить?
Мы подняли головы. Преподаватель. Заждался. Добавил:
- Урок давно начался.
Оказывается, никто из нас даже не слышал звонка. А если и слышал, то до него ли было?
Командир плюнул в урну и направился к ступеням. По дороге обронил, улыбнувшись:
- Вот такая история, мужики. Хоть плачь, хоть смейся; и смех, и грех.

На следующий день Николай рассказал еще две истории. Но они – сексуального плана, поэтому я о них умолчу.


1976 г.