Предновогодняя суета

Двадцать седьмого числа последнего месяца две тысяча шестнадцатого года электричка ехала вперёд, по заснеженным Московским территориям, громыхая под окнами деревенских домов поблизости. В одном из этих непримечательных деревянных хат, наполненных гнилой бедности и мрачных морозных красок, горел свет, тускло пробираясь через окно по сторону зимних простор. Через пыль, что была по всей поверхности стекла, можно было разглядеть силуэт, ходящий из сторону в сторону по комнатушке. Он был тепло одет: в брюках, пальтишко и шарфом, намотанным на шею. Тёмные сальные волосы спускались немного ниже плеч, а неровная щетина уже превращалась в подобие бороды с усами. Не смотря на большое количество одежды, покрывающее тело, можно было увидеть как скулы и руки немного дрожали, но сказать что от холода, можно было ошибиться. Так же было заметно, что мужчина лет около девятнадцати до двадцати одного был худ и бледен. На ногах были ботинки, что звонко оглашали звук при тяжёлым шаге на деревянный скрипящий пол. Не смотря на престижную по сути своей одёжку, она была вся стара и изношена, так что не было известно когда и как она попала к данному носителю. Спустя некоторые минуты, а может и целые часы такой ходьбы, мужчина ринулся к столу у окна, на котором лежала ручка и листок. Всё в округ будто размывалось, отдаваясь нечёткими оттенками. Сознание пыталось связать пару строк, но вместо этого возникали глупые мысли, слишком глупые, чтобы их оглашать даже на бумагу. Но, спустя время, судорожно он коснулся немного мятой бумаги, и рука дернулась на первом же слове. Пришлось перечёркивать, и начинать заново.
"Привет, дорогая матушка."
 Начало вроде складывалось, но герой схватился за голову, отбросив ручку и стал пальцами разминать кожу и висков.
"Пишу я тебе в предновогоднюю ночь."
 Тут-же голова повернулась вправо, и взгляд пронзил стенку, а точнее, календарь, что висел там. Вернувшись к бумаге и ручке, мужчина продолжил.
"Прошло три месяца с того дня. С той весточки, что пришла мне по телефону, прошло три месяца. Двадцать седьмого декабря вас не стало."
 Руки мужчины потели, а ручка не слушаясь, стала выскальзывать, делая письмо неудобным, размазывая чернила по пергаменту.
"Я в апатии бросился к больнице, не помня и не веря ничего и ничему. Стало страшно. Меня попросили выйти из помещения. После принятия той новости, я ударил стену, да так, что костяшка разбилась в хлам. Мне хотели что-то или кого-то вызвать, но, я сорвав голос, просто ушел."
Мужчина остановился изливать воспоминания на бумагу, и зрачки устремились на ту самую руку. Костяшки таки не приняли прежнюю форму. Остались оттенки прошлого в виде синеватого цвета и неровностей.
"Я же любил тебя. Да, я был не идеальным сыном, и ты сама заставила пойти меня в литературный, по стопам отца, но даже после этого ты продолжила пить. Сестра ушла, бросив нас, и случился у тебя припадок. А надо было это? Почему люди сами себя в яму гонят, создавая образы и идеалы в голове, стараясь жить ими."
Пот полил с лица, а писать он стал увереннее и быстрее.
"Кому мы нужны, если не самим себе? Я писал тысячу статей основываясь на свои мысли! Изучал и философские и химико-биологические ответы на мои вопросы, но понял, что знание чего-то порождает лишь большее незнание дальнейшего."
Он прижал ладони к лицу, ненадолго остановившись, но вскоре продолжил с новой волной.
"Я помню вас с отцом, и как ярок и наивен мир казался, когда был слеп и чист. О люди, все мы грешны. Ты верой православной, но такой отец тебя воссоздал. Так скажи ка, мама, неужто мозг наш тот наркоман, что от любви зависит, уничтожая разум, а за ним и тело? Слегла ты, но не от болезни, ни от алкоголя, а от потери. Я понял как слабы мы и ничтожны. К людям я испытывать лишь отвращенье стал. Нормальны ли намеренья мои, и чего стоит человек, без так называемой души? И кто нормы нам поставил, кто в рамки нас загнал, если не сами мы?"
И вновь герой сделал паузу. Он оглядел комнату повертев зрачками по углам. Сердце колотилось как бешеное. Он боялся сойти с ума. Но, он же не сумасшедший. Совершенно здоровая персона, правда, не имеющая средств для жизни. Губа дернулась у него, но тут же он вспомнил зачем сел писать мертвому человеку и во имя чего.
"Я ерундой занимаюсь, мать, ты знаешь. Но поверь, сожгу письмо, и оно умрёт точь так же! И возможно, до тебя, на небеса дойдет. Так напиши мне тоже знаком на земле, как жить теперь? И сколько будет самоубийц, коли мир узнает что после смерти можно жить?"
 Человек встал из-за стола, взяв письмо, и завернув в конверт, на котором уже был написан адрес: "От сына к матери на небеса."
Он вышел из комнаты, и направился на кухню. Сам дом делился на две части: спальня, занимающая больше половины дома, ибо там было два дивана, шкаф, столик у стены и стол рабочий, был коридор, у двери которого были вешалки и пару подставок для обуви, а в конце-вход в уборную и душевую по совместительству, и кухня, где располагалась плита, духовка, висели пару ящиков над потолком для посуды, и, непосредственно, раковина. Русский минимализм зашкаливал.
 Мужчина вышел на улицу, направившись за дом. Снега было много, и пробираясь через сугробы, он таки дошёл до нужного пункта назначения. Отворив старую, подразбитую дверь из еле живой и трухлой древесины, человек встал посреди сарайчика. Рука потянулась под одежду, и мужчина достал из внутреннего кармана спички. Он решил сжечь письмо тут, отправив послание на небеса. Душа-это то, что находиться в человеке, и непосредственно, после его физиологической гибели тела, она не прекращает существовать. В науке есть теория, что из вселенной ничего не может пропасть, и эта теория подтверждает существование души как микрососуд, носящий информацию, который при смерти личности вылетел, разлетевшись по вселенной на множество минимальных по размерам неизвестных объектов. Судя по этой теории, то информация и воспоминания людей способны жить вечно, и чисто фактически, их можно собрать, но, это невозможно, в связи со столь малым познаниям нас о мире.
Таким образом, и это письмо, носитель информации, точно так же улетит в неизвестность, как и я, после своей гибели. Как и все мы. Понятие бесконечности не существует. Существует петля, циклы, перерождения, но, бесконечности не бывать.
С этими мыслями горела бумага, исчезая и испепеляясь в неизвестность, исчезая со зрения. А наш герой пустил слезу. Столь маленькую, но человечески огромную и сострадательную.
-"К чему нам чувства, воображение, которые лишь губят? Зачем ставить цели, если при их непостижимости ждёт разочарование, а после их совершения-лишь пустота?"
 Вдали прогромыхал поезд, подъехавший к станции, грубо затрещав тормозами