Послесловие Любопытство 12
- Что сказал ты? – мальчик пикнул.
Тот над бойкостью хихикнул, взгляд сощурив вновь спросил:
- Ты нас малец не простил?
- Что? За что? – задался взгляд.
Явно был помощник рад, что-то умыслом сплетая, и хитринку глаз метая, пояснив слова с секретом, что ломались над ответом:
- С Серафимом ведь мы всё же… Поступать же так не гоже…
Мальчик нехотя вникая, но уклон не понимая, вновь задал тому вопрос, кто совать пустился нос:
- Ты к чему меня пытаешь? Про отца ты что-то знаешь?
Тут помощник усмехнувшись, будто в гадкое уткнувшись, приоткрыл на свет секрет, выдав мальчику ответ, взгляд под коим опустив, тайну вынес пояснив:
- В общем здесь такое дело: упокоилось чтоб тело, по законам всех святых, в мире мёртвых и живых, нужно сделать, брат, обряд, – и поднял свой хитрый взгляд. – Смерть малой ведь страшный грех, и касается он всех.
- Не слыхал такого я!
А помощник что судья, взгляд серьёзностью налив, вновь пустился разъяснив:
- Ты серьёзно говоришь?! Ой в беде, отец, малыш! В общем связь нужно создать, чтоб усопший мог летать, ибо всем загробный мир, иссушая в теле жир, чтоб душа могла взлететь, и до рая долететь, опускает переправу, всем причём скажу по нраву.
Недоверчиво смотря и невежество коря, что о смерти мало знал, мальчик дальше в суть вникал, представляя нрав отца, как большого мудреца.
- Серафим же был тем первым, став усопшему плачевным прегражденьем на пути, кто застал отца в смерти, и он твёрдо это знал, но вопроса не задал, что сказать мог под конец, умирая твой отец.
- А зачем об этом знать?
- Что тебе мне здесь сказать, те последние слова, говорит, что голова, перед смертным своим сном, и являются звеном, опускающим по нраву, для души той переправу.
- И какие, то слова?
- Что сказала голова, тем, кто был в последний миг, перед тем как час постиг, положив в них смысл свой, отделится чтоб душой, и чтоб знать, что к ней по нраву, опустить как переправу.
- Ну, а, что-то за обряд?
- В общем люди говорят, тот кто первый смерть увидел, душу, чтоб Господь завидел, те последние слова, что сказала голова, у могилы находясь, непрерывно час крестясь, должен в слух произносить, и неделю вод не пить.
- Почему же Серафим, всеми будучи любим, про слова те не спросил, что отец мне сообщил?
- Видно это потому, что вода нужна ему, у него кишка больная, и вода ей как святая.
- Что же делать мне теперь?
- Просто мне, дружок, поверь и тех слов, что на могиле, обещания дарили, в миг прощания с отцом, что вознёс ты пред концом, содержанье расскажи, и меня тем обяжи.
Подозреньем мальчик взвился, и поспешно разродился:
- Не могу сказать я их. Суть теряется так в них. Распыляются они, словно в зареве огни. Так отец мне пояснил, и спроста б не говорил. А откуда ты узнал, что ему я обещал?
- Услыхал то на могиле, в миг который хоронили.
- Ты подслушивал меня? – мальчик возглас взял браня.
- Каждый, брат, там наущал. Ты всё громом провещал!
Улыбнулись этой шутке, словно вытравленной утке, а помощник продолжая, и поблажек не давая, дело вновь в процесс ввергал:
- Я бы, друг, не предлагал, просто страшно мне душой, ведь своей больной кишкой, Серафим свершил грешок, на святое слив горшок, а мне дорог он поверь… Просто нужно знать где дверь...
- Но, Мифутичь, как тут быть? Прошлого ж не воротить, а ведь первым Серафим, увидал отца таким.
Тут помощник рассмеявшись, и за дело вновь принявшись, смех поспешно задавил, и всерьёз заговорил:
- Дело вот в чём здесь, дружок: получается кружок, ты услышал те слова, что сказала голова, Серафим узрел отца, после смертного конца, ну а я от Серафима что душа невозвратима, первым новость услыхал. Так Господь везде писал.
Мальчик думы развернув, доль сомнений зачерпнув, вспоминая про наказ, что сорвал с отца губ сказ, погрузился глубоко, и поддавшись не легко, поспешил отцу помочь, отогнав все мысли прочь, и невежество ругая, произнёс слова слагая:
- Что ты смотришь идиот?! Тебе мало здесь хлопот?! Груз кидай давай в телегу! И прибавил быстро бегу!!
Мальчик вздрогнув взгляд метнул, и прям в лекаря воткнул, а помощник ускоряясь, угодить скорей пытаясь, побежал дела ваять, чтоб порыв тревожный снять, с коим вновь на мост явившись, и как гром небесный взвившись, лекарь прибыл за добром, пред которым мальчик ртом, подавившимся застыв, и в поспешности открыв, тот слова не выпуская, но явить их суть желая, уловил как улыбнувшись, лекарь вновь к делам вернувшись, стал помощника ругать, и расправою пугать, взгляд ловя лишь на телеге, меньше знающей в пробеге, чем о том знавала та, борт что свесила с моста, а помощник удивляясь, между тем как порываясь, дел зачин большой ваять, и на страхи лишь пенять, кинул вежливый вопрос:
- Серафим, каков износ?
Лекарь в том расслышав след, что виновник ихних бед, поспешил свой дух внести, чтоб напасти отвести:
- Сопли лучше подотри, размечтался он смотри. Не твоё и руки прочь, или может мне помочь?!
Но помощник сразу сдулся, и в проблемы окунулся, а мальчонка суть обдумав, но иного не придумав, спешно лекарю всучил:
- Серафим, я всё простил, понимаю я тебя, не кори больше себя.
- Ты о чём, прости, дружок?
Тут помощник взяв прыжок, скривил злобно гадкий рот, прошептав тем:
- Идиот…
Свидетельство о публикации №222121401787