Послесловие Город 14

          Есть в мире то что не боится, покуда свет ко тьме стремится, желая подать восхвалять, да мир к ноге своей склонять, не принимая суть того, что вера есть и для чего наполнен верой этой дух, к безмолвной тяге коий глух, противоречие являя, да силы в слабости скрывая, удел которой лишь один – поддаться замыслам картин, умы в зародыше что давят, и свой порыв пред всеми славят. Но есть на свете воля выше, клеймо стирая дланью свыше, касаясь глупого ума, в котором слабостью дрема, не проявляет сил к борьбе, неся тем самым доль судьбе, в которой воля миг рождая – под коим, суть высвобождая, приходит вдох живых сердец – несёт уступкам всем конец, желанье быть воспламеняя, и слабость в силу превращая, слепой душе окрасив свет, покуда в той кипит ответ. И волей дух ту слабость зная, ответ с ней праведный встречая, силой проигрывая втрое, берёт за горло в том герое – что не боится ни чего – то что по праву не его, отдав в ответ лишь осознанье, проигранного состязанья, являя свой тому отпор, скрывался в коем смелый вор, и оставляя след в крови, но понимая, что в любви, осталось ученное я, готовит вновь к борьбе себя.
          Таким слыл ученный тот ворон, восторгом духа коий полон, любовь являя в сердце был, и коий праведно служил, духовный путь избрав по сердцу, однажды взяв за ручку дверцу, и вскрыв той в боле чудеса, да как случилось на веса, поставив гордую вершину, сжимая часом, что пружину, учила ворона сполна, как учит веская цена, с вершины в омуты роняя, но ворон силы собирая, на самый верх взбирался вновь, свою теряя в битвах кровь, не раз которую трепал – сверяя ворона запал – вершины любящий орёл, враждой что к птице чёрной цвёл, без глаза сделав одного, заслуги ворона того, который боем не сдаваясь, и за вершину ту сражаясь, любовь стремясь свою понять, да всех орлов перестоять, отпор духовный проявлял, и как случалось – удивлял.
          Вершиной был же важной той, вселявший трепет крест святой, явленье божие слагая, и купол храма завершая, который в силу позолота, вершил картину того лота, был коий светом наделён, и на земле той возведён, несла что в городе вершину, под храм подстроив ту аршину, размах которой был высок, стенам церковным выдав в прок – ступени к храму поднимая – запас под коим возвышая, над прочей крышей городской, тот храм ярчайшей белизной, вознёс под небо в злато крест, всему греховному протест, молчаньем праведным неся, под коем жизнь кипела вся. И восседал на том кресту, всю гадость чуя за версту, судьбою ворон тот учёный, свой глаз уставив возбуждённый, на беспокойный горизонт, который свой раскинув фронт, скрывал пороки и дела, людской той массы что вела, несоразмерный страсти ход, под коей жалкий дна урод, последний свет в душе съедая, на корм пример весь отправляя, душил в зародыше людей, своих врагу отдав детей, неся заведомо удел, который с лет невскрепших ел, всю радость тленом покрывая, духовный путь что замыкая, уносит, гроб лишь дав в ответ, мерилом сделав тягло бед. А ворон сидя на кресту, духовный лик неся посту, всё так же стойко наблюдал, в то время глаз как рисовал, у птицы будучи один, под мудрой тяжестью седин, привычный в крышах красных фон, архитектурой гнал что вон, иной какой бы то окрас, под черепицу взяв каркас, лучами коий блик играя, светилом утро нагнетая, за горизонт неся процесс, являл той жжёный диатез, под видом красной чешуи, внахлёст приладившей слои. Те крыши к небу же вздымая, холодный камень возвышая, дома, раскинув плотный строй, межая лавки под собой, рождали смурый глазу вид, под коим словно индивид, являл себя цветами тон, что там и тут пускался в звон, торговый дух провозглашая, да прочий голос возвышая, кричал о радостях который, на доль утех в продажу спорый, неся под серый холод стен, из окон был чей взгляд блажен, удел сходящихся путей, до горизонта без затей, собою город что вбирал, и рамки мыслей раздвигал, даруя суть свою в страстях, восторгом плотности в сетях, смыкали улиц что итог, под грязь несущих и чертог. Ворон сорвался вниз с креста, шурша лишь перьями хвоста, и воспарил над вековой, тех улиц каменной душой, громаду храма облетая, который куполом сверкая, тянул из солнечных лучей, огонь на тысячи свечей, сложил тут кои водный блик, рекой волнуя жёлтый лик, светила, храм что распаляло, да луч в глазури изъедало, той силы жизнь что тут собрав, и для вершины главным став, уделом крест всему нести, потоки улиц развести, задалось город поделив, да птицу смыслом наделив. Отвёл свой ворон взор седой, оставив течь поток речной, крылом паря наметив крен, чтоб дух вошёл в оживший ген, схватил восторг тот осязая, да путь от храма ускоряя, под коим выдав свой порыв, и всей округе возвестив, сорвался в резвый крыльев мах, являя удали размах, которой в сердце наделён, любой, кто небом изведён, неся мгновений зыбких краски, под смыслом коий теплит ласки, крылатый что не отпустил, и вновь округу возвестил, несясь над крышами домов, над шумом улиц и дворов, под крики мчащихся детей, пронзая запах всех мастей, когда узрел внизу мальчишку, мученьям отданного лишку, бредущего в густой толпе, собой взывая о столпе, не нужным всюду существом, на пару с жалобным ослом, и распознав черты себя, в которых свет своё трубя, мотивы жизни диктовал, да всю любовь тем убивал, крыло направив над мальчишкой, взорвался:
          - А-а-а-а-а! – будто с братишкой, и вновь взмывая жадно высь, отдался крыльям, что неслись, назад к просторам той вершины, виной что станет для кончины.