Крик немого глухому

Мне снилось: мы умерли оба,
Лежим с успокоенным взглядом,
Два белые, белые гроба
Поставлены рядом.

Когда мы сказали — довольно?
Давно ли, и что это значит?
Но странно, что сердцу не больно,
Что сердце не плачет.

©Николай Гумилёв



     Я делаю аккуратные надрезы на твоих тонких запястьях, оголяя сухожилия, спрятанные под шуршащей картонной кожей. Если вытащить нити вен и связать их узлами, то можно смастерить себе марионетку. Боль на грани с наслаждением, как от шатающегося молочного зуба – лишь позволь показать.

     Оказывается, под моими веками живут звёзды. Слабое давление подушечками пальцев на закрытые глаза: во тьме начинают мерцать целые звёздные кластеры, на периферии зрения вспыхивают сверхновые. Кажется, я даже вижу блестящие осколки целых галактик, присыпанные белёсым порошком нашего Млечного Пути, и все они схоронились под невыносимой тяжестью моих век.

     Прилагаю нечеловеческие усилия и всё-таки открываю глаза. Усталость просачивается сквозь чёрные дыры зрачков, стекает по белкам глазных яблок и собирается в мешках под ними. Когда долго смотришь на своё отражение, перестаёшь узнавать человека в зеркале. Неужели я выгляжу именно так? Может, это всё же не я? Кто ты?

     Решаюсь спросить, но девчонка за стеной амальгамы отвечать явно не собирается. Ведь я же знаю, что она меня слышит. Начинаю раздражаться; прошу произнести хоть слово; обещаю, что никому не расскажу о нашем диалоге. Она неотрывно глядит на меня и молчит. Я всматриваюсь в своё отражение и понимаю, что оно просто смеётся надо мной. Насмехается и молчит.

     Вылетаю из ванной, испугавшись возможной вспышки агрессии: я слишком люблю оставлять заметки и напоминания на своём теле – новых мне не надо. Пустая квартира заполнена густой, тягучей ночью, заползшей через приоткрытое окно. Обнажённая, я шатаюсь по комнатам, словно лунатик. Темнота – моя одежда, нервные окончания на кончиках пальцев – мои глаза, тишина – мой крик.

     Медленно кладу своё тело на кровать и сворачиваю его в тугой комок, расслабляя какой-то сжатый под грудиной узел. Вязкая ноющая боль начинает вытекать из меня, как смола, марая белую простынь. Куда мне деть все эти чувства? Они подобны занозе, которая никак не может прорвать картон кожи и вырваться наружу. Происходит нагноение. И чем дольше эта заноза сидит во мне, тем больше гноя копится внутри.

     Я – живой мертвец, кусок гниющего мяса, который всё ещё говорит и улыбается. Но рано или поздно вся моя плоть разложится на плесень и липовый мёд, а беспокойный скелет наконец обретёт покой. Ты уже пришёл к этому? Уложи свои кости рядом с моими – будем покоиться вместе.

     Если мы будем неподвижно лежать рядом достаточно долго, то среди лета с неба бледным пухом повалят хлопья снега, укрывая собой наши останки. Хотя, возможно, это всё же пепел. Пепел от сожжённых, истерзанных тобою нервов. Знаешь, будь у меня ружьё с пятью патронами, я всадила бы все пять в тебя и смотрела, как ты захлёбываешься кровью. Агония издыхающего тела, бессмысленная борьба за жизнь, конвульсии гибнущей плоти. Бурые кровоподтёки на графитовом полотне асфальта, синеющая серость неба и впитавшие её глаза – это всё, что я помню.