Побег

По ухабистой дороге, петляющей между посевных полей Жаровской губернии, ехал воронок, подпрыгивая на каждой неровности. Изнутри то и дело доносились проклятия и сдавленные ругательства.

– Мля... в рот наоборот! Только доедем, дождусь ночи и на лыжи встану! – послышался осипший голос из темного угла, едва машина вновь подскочила на очередном камне.
– Не встанешь, – насмешливо прозвучало с противоположного борта машины. – Там не изолятор. В форточку не вылезешь.
– А я тебя и не спрашивал, – злобно ответил ему заключенный. – Я по зонам с двенадцати лет. Знаю, что к чему. У жандарма есть живот, а у лагеря – подкоп! Так что я с вами, сосунками, сиськи мять долго не намерен.
– Из Садов еще никто не бежал.
– Не понял?! Ты че, борзый?
– Уймись, Сиплый. Достал уже... – оборвал неугомонного заключенного плечистый детина, сидящий у самого выхода. Спорить с ним ни у кого желания не возникало.

В темном кузове, освещаемом только маленьким вентиляционным окошком под крышей, было тесно. Злые, незнакомые друг с другом люди, едва умещались на приваренных к полу лавках. Руки их были скованы наручниками и прикованы к кольцам в полу. Из-за тряски и невозможности схватиться за что-либо, все успели возненавидеть друг друга за отбитые бока. Герасиму, пытающемуся вовремя уклоняться от каждого летящего ему в лицо плеча или затылка, все-таки один раз прилетело прямо в переносицу. Теперь распухающий нос противно кровил. Смахнуть руками соленую влагу не было никакой возможности.

«Придется теперь ждать Садов, – подумал Герасим. – Из которых, якобы, еще никто не сбегал».

***

– Утро доброе, птенчики! – едва воронок остановился, как дверь кузова распахнулась, и в проеме показалась квадратная морда надзирателя. – Просыпаемся и щебечем! Сейчас вас ощипывать будем.

Заключенных по одному отстегнули от цепей, выгнали из машины на утоптанное поле и построили в две шеренги. Для острастки, некоторых угостили пинками и ударами деревянных дубинок с металлическими набалдашниками. Квадратномордый надзиратель вышел перед шеренгами, заложил руки за спину и начал:

– Мое имя Лазарь Бернман! – речь его была громкой и лающей, с барбарским акцентом, будто его вырастила стая драугров. – Меня вы должны называть господином Бернманом. Право на свое южанское словечко «товарищ» вы потеряли, как только въехали на территорию колонии-поселения «Сады». Здесь вы будете работать. Иногда, если повезет, спать. Если отличитесь, то будете даже есть. Труд, как известно, облагораживает человека. Вас облагородить будет трудно, но уж я постараюсь. В Садах запрещены драки...

Тут Бернман обратил внимание на Герасима, оттирающего кровь рукавом куртки.

– Так, это еще что? Драка?!? – взревел надзиратель и быстрым шагом подошел к вытянувшемуся в струнку Герасиму. – Кто еще дрался?

Не успел заключённый открыть рот, как за него вступился коренастый паренек, споривший в машине:

– Это в машине, когда...
– Молчать! – заорал Бернман.
– Да он сам, там тряска была... – сделал шаг вперед плечистый детина, сидевший в Воронке у самого выхода.
– Пасти закрыли, псы! – надзиратель не на шутку разъярился. – Когда я говорю, морды вниз, руки по швам!
– Господин Бернман, они втроем и дрались, я видел! – послышался уже знакомый Герману, но принявший особый, подхалимский оттенок, голос Сиплого.

Едва он это сказал, как второй надзиратель, мгновенно подскочивший к раскрывшему без разрешения рот заключенному, саданул ему дубинкой в живот. Сиплый согнулся пополам и захрипел, ловя воздух ртом.

– В карцер ублюдков! – скомандовал Бернман остальным надзирателям. – Инструктаж на этом окончен. Весь настрой сбили, твари.
– А с этим что? – надзиратель показал в сторону согнувшегося в три погибели Сиплого.
– Вечером приведите ко мне в кабинет. Разговор есть.

Строй развернули и, сопровождая криками и пинками, повели в барак учета. Троим же товарищам поневоле выкрутили руки и повели их в сторону зарытых в земле решеток с табличкой «Карцеръ».

***

Не улице бушевала непогода. Наливавшееся весь день свинцом небо к ночи разразилось проливным дождем. Яму, служившую лагерным карцером, постепенно затапливало. На нормальный дренаж для заключенных здесь явно поскупились. Теперь же трое товарищей по несчастью жались к грязным размокшим стенам.

– Хоть бы харчей горячих принесли, что-ли, – буркнул широкоплечий Кузьма, пытаясь не подставляться под льющиеся с неба потоки воды. С его комплекцией это было крайне проблематично.
– Днём уже приносили, – заметил коренастый Лука.
– Это ты про кусок жира в кипятке? У нас посадских собак, и тех лучше кормят.
– Привыкай. Здесь будет так, – пожал плечами Лука и ухмыльнулся. – Зато водой не обедили. Вон, сколько сверху льют – хоть упейся!
– Герасим, а ты хоть наелся?
– Ага, – сплюнул он в грязь под ногами, – от пуза.
– Ну вот и порешили, – картинно всплеснул руками Лука. – Тебя съедим первым. Как самого откормленного.

Все трое коротко посмеялись.

– Слыш, Лука!
– Чего тебе?
– А тот, Сиплый, правду говорил? Ну, про побег...
– Тихо ты! – зашипели Лука и Кузьма в один голос. – Уши ж везде!

Герасим с сомнением посмотрел наверх, на железную решетку, сквозь которую вниз стекали грязные ручьи. Стихия разыгралась не на шутку: лило, как из корыта. Такой дождь глушит звуки похлеще тумана. Да и кто из надзирателей в своем уме пойдет сторожить запертую на замок яму в такой дождь.

– Эй, начальник! – крикнул вдруг Герасим под испуганными взорами сокамерников. – Табачку бы!

Ответом ему послужил лишь никак не изменившийся шум дождя. Кажется, на заключённых в карцере либо положили большую инженерную деталь с поперечным сечением, либо попросту не слышали возгласа. Так или иначе, разговаривать в камере теперь можно было, не опасаясь лишних ушей. Кажется, это, наконец, поняли все трое.

– Сиплый этот... Болтун, каких мало. Слышал, что в прошлом лагере он вообще козой был. С СДПшной повязкой на рукаве ходил, да своих сдавал. Так что слушай его побольше, – Лука пренебрежительно махнул рукой в ту сторону, в которой я по его мнению, сейчас находился Сиплый.
– Но ведь всегда есть, кто бежит из лагерей, а? – Герасим подошёл к Луке поближе и посмотрел тому прямо в глаза.
– Из Садов не сбегают, – как-то неуверенно сказал тоже подошедший ближе Кузьма.
– Вообще, на самом деле, была пара случаев... – задумчиво протянул Лука, уставившись невидящими глазами в стену. Кажется, в голове его назрел некий план.
– Ну вот, я же говорил! – обрадовался Герасим, хлопнув по плечу Кузьму. – Было ведь, а?
– Быть-то были случаи, – со вздохом согласился Лука. – Но и на Большой Земле этих осуждённых потом не видели. Сбежать сбежали, а куда потом делись – неизвестно. Отсюда два пути: либо обратно в Империю, в лапы полицейской стражи, либо в океан.
– Так поплыли! На побережье уведем лодку в рыбацкой деревне, да и встанем на весла...
– А потом куда, на Черру?..
– Уж лучше Левиафану в пасть, – мрачно вмешался Кузьма.

Все замолкли, прокручивая в голове как самые невероятные, так и самые очевидные исходы стихийно возникшей идеи. Выходы у каждого в воображении возникали разные. Но благоприятных среди них не было.

– Уж если что-то и делать, то делать с толком, - нарушил тишину Лука. - У нас нет припасов, чтобы идти в открытое море. Лодка, даже если мы ее найдем, будет без паруса, а на веслах давлеко мы не уйдем. Вышлют баркас, и дело с концом. Упрячут еще дальше, чем сейчас.
– А есть, куда дальше?
– Поверь мне, есть. В Садах достаточно казематов. Здесь неподалеку деревенька, там можно потрясти жителей, увести лодку. Встанем на воду, двинемся к границе с северянами. Плыть будем по ночам, а днями – отсиживаться в лесополосах.
– А может обождать немного? Притереться там... – протянул Кузьма.
– Нет, – отрезал Лука, рубанув ладонью воздух. – Первый день самый простой – мы еще не под учетом. Да и по дурости нас оставили на ночь на улице. Если нас рассуют по баракам, то об этом можно уже и не думать. А сейчас даже погода позволяет.
– Ну не знаю... – неуверенно ответил здоровяк, – А как мы до деревни той доберемся?
– А вот здесь, уважаемые господа-товарищи, – Лука обвел своих сокамерников торжественным взглядом и вздел палец к небу, – и начинается самое интересное!
– Давай скорей! – раздраженно поторопил Лука.

– Я до этого только один грузовик угонял. И тот еще при Густаве был выпущен, – сдавленно огрызнулся Герасим, скорчившийся под рулем.

Воронок стоял припаркованный у стены барака. Кузьма, держа в руках разводной ключ, дежурил на углу гаража. Лука подсказывал Герасиму, какой провод нужно замкнуть и, одновременно, посматривал по сторонам. Выломать решетку и угнать транспорт было хоть опасным, но, все же, самым простым этапом. Отправить весь план в тартарары могла самая незначительная мелочь.

– Есть! – послышалось из кабины.

В ту же секунду воронок дважды кашлянул движком и довольно заурчал. Ночную тьму разрезали лучи фар, закрытых светомаскировочными накладками – рудиментами времен Большой Континентальной войны. Захлопали дверцы кабины. Лязгнула дверь кузова: огромного Кузьму сразу же срисуют часовые, так что сажать в кабину его было нельзя.

– Говорить буду я, – наставлял Герасима Лука, пока они натягивали дождевые накидки и фуражки конвоиров. – Чем позже начнется погоня, тем дальше мы сможем проехать по нормальной дороге.

Герасим утвердительно кивнул и натянул поглубже фуражку. Ему было страшно. Руки тряслись, а сердце, казалось, колотилось так, что слышно было в самой Азуре. Герасим понимал, что стоит ему что-то сделать не так, как Лука и Кузьма прекрасно обойдутся и без него. А вот он без них – нет.

Воронок медленно подполз к воротам. Из теплой сторожки, наскоро накинув плащ-палатку, выбежал часовой. Он настолько торопился вернуться обратно в тепло, что даже не взял с собой винтовку. Очевидно, о том, что Воронок должен отъезжать сегодня ночью, его предупредили заранее. Дабы не терять времени даром, часовой сначала дернул за щеколду ворот, распахнув их, а лишь затем подбежал к окошку грузовика, чтобы проверить документы. В такую удачу было невозможно поверить.

– Ну и погодка! – поприветствовал часового Лука, опустив стекло. – Как ехать по такой грязи, в душе не чаю.

– Так остались бы до завтра! Бернман же вам даже комнату выделил, – перекрикивая рокот мотора сказал часовой.

– Да нас в Управлении ждут пораньше. Не хочу вставать ни свет, ни заря.

– Хозяин барин. Ладно, давайте ка пропуска и я пошел греться. Не май месяц на дворе.

Лука кивнул и торопливо начал шарить по карманам, в которых, конечно же, не было никаких пропусков. Замерев на секунду, он обшарил приборную панель грузовика и посмотрел в просвет между сиденьями. После всех этих театральных манипуляций, хлопнул себя по лбу и тяжело вздохнул.

– Похоже, я их в столовой оставил на столе... – убитым голосом сказал Лука. – Сходить?

Часовой тоже вздохнул. Он покосился сначала на барак, в котором располагалась столовая, затем на свою сторожку, в которой горел свет и сидел за столом его сослуживец, махнул рукой.

– Черт с вами мужики, сам завтра схожу заберу. Их просто так выбросить не могли. Но в следующий давайте без этого!

– Договорились, начальник! – вмиг повеселел Лука. – Дай тебе Юдол доброго здоровья!

Часовой направился к шлагбауму, который все еще перегораживал свободный выезд. Как вдруг в свет фар попало три силуэта. Два из них было в форме надзирателей. Один же мок под дождем в полосатой робе заключенного.

– Стой, кто идет? – остановился на половине пути часовой. Лука сквозь зубы чертыхнулся.

– Да языка к Бернману ведем. Козой будет.

– Так сразу? Их же только привезли.

– Сговорчивую гниду видно сразу. Ну и начальник – человек опытный. Вычислил его на построении.

Герасим попытался разглядеть лицо заключенного через опущенное боковое стекло. Он приподнял фуражку, которую до этого натянул едва ли не на нос и немного подался вперед. В момент, когда он узнал заключенного, их взгляды встретились.

– Э, мля, шухер! – заорал Сиплый. – Этих штырей сегодня со мной привезли! Они еще в карцере сидели!

Не дожидаясь реакции часовых, Лука резко втопил газ. Воронок дернулся, пробуксовал долю секунды и рванул вперед. Часовой и надзиратели бросились врассыпную. Всей своей массой грузовик врезался в хлипкий шалгабаум, разнося его в щепки. Секунда, и ворота остались позади. Первым послышался резкий звук свистка.

– Башку опусти! – заорал Лука и сам налег грудью на руль.

В следующее мгновение послышались винтовочные выстрелы. Брызнуло осколками боковое зеркало. Герасим вжал голову в плечи, пытаясь стать как можно меньше. Лязгнул метал. Стреляли по кузову.

– Вот теперь пошла потеха! – крикнул Лука.

По ночной дороге летел черный Воронок, а вокруг него свистела смерть. Разрезающий тьму грузовик догнало эхо лагерной сирены. Погоня была неизбежна.

Машина проходила один поворот за другим, все сильнее удаляясь от лагеря. Герасим высунулся в окно и посмотрел назад.

– Вроде пока никого, – сказал он Луке. – Может, потеряют нас?

– Ага, потеряют... Сейчас вызовут по рации...Мля!

После очередного поворота, дорога понеслась к горизонту по прямой. И издалека, прямо в лоб Воронку, ударили мощные фары. Силуэт машины был едва различимым. Но узкие прорези вместо лобового стекла и круглую пулеметную башню, трудно было не узнать.

– Броневик! – крикнул Герасим. – Сворачивай!

– Куда?!

– Да в поле! Быстрее!

Силуэт несущегося на них закованного в клепанную броню военного автомобиля коротко осветился несколькими вспышками. Пулеметная очередь прошла там, где мгновение назад были головы заключенных. Лобовое стекло покрылось паутиной из трещин и дюжиной пробоин. Грузовик свернул влево. Тяжело съехал с высокой обочины и застыл на мгновение перед высокими стеблями каких-то растений.

– Чего встал?! – заорал вцепившийся в сиденье Герасим.

– Обожди чуток, отдышаться...

– Гони, мать твою! Жми педаль! Нас сейчас тут изрешетят!

Поморщившись, Лука перехватил руль поудобнее и втопил педаль газа. Грузовик взревел, сильно дернулся и поколесил через поле, с трудом подминая под собой посадки.

***

– Все...баста! – прокряхтел Лука. – Солярка кончилась.

– Совсем?

– Угу. Последние полчаса тащились на юдоловой милости, прости Господи.

Хлопнули двери кабины. Герасим легко спрыгнул на землю . Глубоко вдохнул терпкий, но такой желанный воздух свободы. Размял затекшие конечности. Лука же осторожно сполз по подножке, тут же привалившись к борту воронка. Надрывно закашлялся. Держась рукой за борт, пошел к металлическим дверям в корме. И, распахнув дверь, замер.

– Чего там? – спросил подошедший Герасим и тут же осекся.

На полу, забившись под стальные лавки, свернувшись в клубок, чтобы занимать меньше места, лежал Кузьма. По всему кузову растеклась огромная лужа крови, которая вытекла из его богатырского тела. В корме и бортах грузовика виднелось с пару десятков отверстий от винтовочных пуль. Кузьма как мог пытался сжаться и уменьшится в размерах, что с его комплекцией было попросту невозможно. Но беглый огонь часовых лагеря все же настиг его. Судя по всему, еще в самом начале побега.

Лука молча закрыл дверь. Слова сейчас были излишни. Каждый знал, на что он идет. Вряд ли, правда, был готов, ведь к смерти невозможно подготовиться. Как бы в обратном не уверяли императорские гвардейцы, но даже они, не осознавая себя в наркотическом угаре от боевой химии, боялись смерти. Она всегда приходит неожиданно, невовремя и слишком быстро.

– Надо идти, – хмуро буркнул Лука. – Что-то я не слышу погони, а ее уже должны были начать. Нехорошо это. Пора двигать.

– А...куда? Повсюду темнота. Ты хоть знаешь, где мы?

– Очень примерно. Мы свернули прямо параллельно дороге, которая ведет к прибрежной деревне. В поле я старался держать курс, так что надо просто продолжать идти прямо.

– А если нас там уже поджидают?

– Значит, судьба у нас такая. Что ты предлагаешь? Позади Сады, по бокам – неизвестность. Или может прикажешь ждать, пока по нашим следам спустят собак?

– Ну, нет...

– То-то же. Так что давай, ты первый. Шагом марш!

В кромешной тьме, двое заключенных начали продираться сквозь поле высоких, выше человеческого роста, растений. Их стволы были настолько широкими, что приходилось с большим усилием раздвигать их руками, чтобы пройти дальше. Но впереди маячила свобода.

***

Герасим упорно шел прямо, не замечая усталости. В нем словно выключились привычные чувства и ощущения. В мозгу пульсировала цель, ноги послушно шли к ней, а руки ожесточенно расчищали дорогу. Так прошел час. За ним еще один. Когда пошел третий, Герасим вдруг услышал, как треск ломающихся стеблей за его спиной прекратился. Он обернулся и увидел Луку, который, держась за один из стеблей, сполз на землю. Даже в темноте было видно, что лицо его бледно. Скулы сильно выдались вперед, а глаза сузились до тонких росчерков. Дышал он часто и прерывисто. С каждым выдохом из груди выходил хрип.

– Баста, – проговорил Лука слабым голосом. – Я пришел.

– Ты чего удумал? Нам еще до деревни надо дотопать. Там лодка. Мы уплывем!

– Вот ты и уплывешь... А я все. Пришел.

Лука задрал робу. На правом его бедре была распухшая огнестрельная рана. Вся нога была в крови. Герасим не учился в медицинской академии, но все равно понял – Лука очень плох.

– С броневика подстрелили, сволочи...

– Я тебя могу понести.

– И попадешься сам? Ну, уж нет. Иди. Действуй по плану. Если получится сбежать, значит мы с Кузьмой не зря... Того.

– Черти что, Лука.

– Да... Из Садов ведь не бежал еще никто. Стань первым, Герасим. Беги к Северянам и расскажи, что наши тут с народом творят. И про Бернамана расскажи. Он, кажись, ихний, барбарец.

– Расскажу. Обязательно расскажу!

– Ну все, иди. Иди же!

Герасим встал и в последний раз посмотрел на товарища. Тот же отвернулся и глядел в другую сторону, будто никакого побега для него уже не было. Но вот Герасиму еще предстояло побороться. Решительно раздвинув стебли, он продолжил свой путь.

***

Когда наверху, в бездонной черноте небесной бездны, забрезжил рассвет, Герасим уже не чувствовал ни рук, ни ног. Он, как бездушный механизм, выполнял заложенную в него последовательность действий. Обхватить стебли, раздвинуть, перешагнуть, сделать шаг вперед, повторить. Прошло уже несколько часов, как он оставил Луку умирать. И за это время он ни разу не остановился.

Вдруг, среди непроглядной толщи стеблей показался поблеск пустого пространства. Неверя собственным глазам, Герасим тотчас ожил и начал работать руками еще быстрее. С каждым его шагом просвет становился все более явным. Его все труднее было списать на обман зрения. Обхватить стебли, раздвинуть, перешагнуть, сделать шаг, повторить. Обхватить, раздвинуть, перешагнуть, шаг, повторить. Обхватить, развинуть... Нога Герасима шагнула вперед и вынесла его на траву. Еще шаг, и бесконечное поле осталось за спиной. Ноги его подкосились, и он бросился на колени. Прямо перед ним шелестели высокие березы. Кажется, за эту ночь он и вовсе позабыл, как они выглядят. Возможно, он позабыл все на свете. Все, кроме того, как продираться сквозь стебли. Все, кроме плана побега. Запрокинув голову, Герасим схватился за чистославных крест на груди и зашептал.

– Юдол всеединый, Создатель наш, правящий на небесах! Да святится имя Твое; да приидет Царствие Твое; да будет воля Твоя и на земле, как на железном небе. Прости мне долги мои, как и я прощаю должникам моим. Помоги бежать мне из Садов окаянных, волею и милостью Твоей. Ибо Твое есть Царство и сила и слава во веки. Аминь.

Собравшись с духом, Герасим поднялся на ноги и пошел в сторону деревни. За березами, из утренней дымки, выплывали очертания домов.

Деревня встретила Герсаима молчаливым спокойствием. Оно и понятно – стояло раннее утро и все еще спали. Было лучшее время, чтобы найти лодку и причал. Будто тень, Герасим двигался вдоль дворов и околиц. Ни одна собака не залаяла из-за забора. Казалось, деревня вымерла. Едва в голове Герасима начали зарождаться нехорошие подозрения, как он услышал тихое бормотание где-то впереди. Повинуясь подспудному чувству, он пошел на непонятный звук. С каждым шагом, бормотание делалось все отчетливее. Пока, наконец, Герасим не набрел на двор с распахнутыми настежь воротами. Стараясь не привлечь внимания, он осторожно заглянул внутрь. Внезапно кровь прилила к лицу, а ноги задрожали. Он хотел сразу отвернуться и бежать, бежать без оглядки так далеко, насколько это возможно, но тело его оцепенело и не хотело слушаться.

Посреди двора стоял столб с привязанным к нему человеком. Вокруг, кажется, собралась вся деревня. Крестьяне в белых льняных рубахах стояли на коленях вокруг столба и бормотали какие-то молитвы. Каждые несколько секунд они синхронно кланялись и били челом в землю. Тем временем привязанный к столбу был, кажется уже не совсем человеком. Ноги его, сломанные в нескольких местах под неестественными углами, вросли в землю. Сквозь рвущуюся кожу виднелись стебли растений. Руки, иссохшиеся, сломанные и, кажется, лишенные костей, были свернуты в спирали. Из них, прямо сквозь вены и сухожилия, проросли молодые побеги. Сквозь разодранную грудь несчастного, в глубине которой еще содрогались легкие, показались листья. Задранная голова уже меньше всего напоминала человеческую. Прямо сквозь глотку, правый висок и глазницы показались зонтичные соцветия. Выдавленные глаза растекались по молодым побегам. Изредка, сквозь стебли доносился хрип. При этом рот был перекошен в страшной гримасе улыбки.

– Юдол всемогущий... – тихо прошептал Герасим. – Не может быть...

Он сказал это тихо, но, все крестьяне, как один, резко обернулись на звук. Молитвы враз стихли.

– Лови-догоняй! – взревел кто-то.

– Лови-догоняй! – подхватили остальные, вскакивая на ноги.

Герасим, отойдя от шока, встрепенулся и бросился бежать. Уставшие ноги будто вновь обрели силу. Он бежал обратно, туда, откуда только пришел. А топот десятков ног позади придавал ему сил. Герасим судорожно соображал: «Сейчас обратно в поле. Они замедлятся. Добегу до воронка, там - разводной ключ. Отобьюсь».

С этими мыслями Герасим выбежал за поворот и увидел знакомые березы. Оставалось только нырнуть в заросли. Однако утро уже вступило в свои права, и Светило озарило поле, которое всю ночь преодолевал Герасим. И тут стало понятно, что бежать бесполезно. Перед ним простиралось поле борщевика Еловского. Стебли каждого растения были неестественно скручены, напоминая человеческие конечности. А на самом горизонте виднелись очертания исправительного лагеря. Герасим без сил упал на колени. Пробираясь всю ночь сквозь это поле, он оказался заражен спорами борщевика – самого страшного растения на всей Виридии, созданного по ошибке еще до Мора. И теперь не было никакой разницы, насколько далеко он убежит от крестьян-сектантов.

***

Светило обдало утренним теплом задубевшего за ночь Герасима. Сегодня был особенный день. Ровно две недели, как он встал на путь истинный, отрекшись от неверного Юдола и впустив настоящего бога в свое сердце. Две недели, как он начал трансформацию своего бренного тела по божественному образу и подобию, чтобы соединиться с остальными братьями и сестрами, избравшими тот же путь. И сегодня он должна была завершиться. Его ноги уже прочно вросли в землю, став корнями. Из-под отвратительных ногтей показались россыпи мелких плодов. Сквозь живот и грудь проросли молодые побеги, тянущиеся к свету. Осталось лишь соцветиям, прорасти сквозь ненужный мозг, и Герасим соединится с Полем.

На губах его блуждала счастливая улыбка. Тело испытывало нечеловеческую боль, из-за чего, порой, из еще человеческой груди, вырывались стоны. Но это была сладкая, счастливая боль избавления от оков. Герасим почувствовал, как в голове что-то начало отключаться. Из глаз потекла кровь. «Началось», – спокойно подумал он. Решил в последний раз окинуть еще человеческим взором Поле. Красота его была за пределами людского понимания. Молчаливое и статное воинство гордо стояло, незримо надвигаясь на новые территории. Величественное зрелище.

«Сады... – вдруг подумал Герасим. – Это же сокращение. Было ведь полное название. Сады Еловского... И теперь я их часть»