Тропинки маминого детства

1
ТРОПИНКИ МАМИНОГО ДЕТСТВА.
Реки- бессловесные свидетели истории на земле. Они, дороги, не стираемые временем, веками несут свои воды сквозь просторы жизненного человеческого пространства, по однажды намеченному природой пути.
 Вот они- вздыбленные беспокойными ветрами, озябшие, зеленоватыми волнами сердито барахтаются у обрывистой береговой кромки. А теперь сглаженные до зеркального отражения, под обжигающим все живое, знойным небом, мирны, словно спящее дитя.  А вот уже толща вод спрятанная от человеческого глаза суровыми холодами под броню тяжелого льда, течет неотвратимо, как и сама жизнь, от истока к устью.
Могучий Дон- нераскрытая книга истории нашего края. И все малые и большие ручейки и речки округи веснами не зря влекут к себе талые воды с лугов и полей родных окрестностей. Мы видим эти старания и у красавца Олыма, и у озорной Быстрой Сосны. Они торопятся в лоно, большой реки, дабы напитать собой донскую мощь, стать в нем неиссякаемой единой силой, добавить свою, неповторимую страницу в этой объёмной и нескончаемой книге.
История Дона- история жизни людей, родившихся и проведших хотя бы детство, а то и всю свою остальную жизнь  на его берегах. Вот так история окрестностей этой реки прошла яркой вспышкой кометы сквозь длинную и трудную линию жизни моей мамы. А через передаваемые в её воспоминаниях красоты и радости,  трагедии и печали, переживаемых детских событии, сокровенным кладом легли и в копилку моей памяти. Память мамы о своём детстве стала и моей памятью. Если б не её память, трудно представить- была б мне так интересна история Дона и всего того, что творилось на его берегах?
А Дон помнит и скрежет ледников, сметающих все живое на своем пути, и конский топот, свист каленых стрел, и  звонкие удары мечей воинов древних племен, кочевавших по его ковыльным просторам, сражаясь с себе равными. Помнит и стук топоров возводимых строений по его берегам, и шорох разваливаемой земли из- под лемеха плуга, и посвист косы по росным заливным лугам. Это уже были звуки мирной жизни  людей, заселяющих его окрестные дали.
Многие поколения с гордостью говорили и говорят о себе- родился на Дону. И продолжали возвеличивать его славное имя. Ратным трудом славили воинственные казаки, что осели в донских степях, прийдя из разных краёв,  и с тех пор обживавшие степной край нижнего течения. Славили своим мирным трудом и простые трудолюбивые крестьяне, что селились на плодородных заливных землях в верхнем и среднем его течении. Дон соединил всех.
 Хотя, по рассказам древних стариков, казаки использовали любую возможность, чтоб подчеркнуть свой статус, как особого племени. Жнецы, например, завидев с поля проезжающих в седлах казаков, громко приветствовали их:
-Здорово, казачки!
 Те, гордо приосанясь, тянули в ответ:
-Здорово, мужики!
 И первыми, притом, не здоровались никогда.
Пример свободы и непокорного духа давал человеку образ большой, сильной реки. Бедно жил на берегах Дона только ленивый. Даже крепостные крестьяне всегда имели беспрепятственное право пользования его дарами. И в особо голодные, засушливые года, когда вода от берегов уходила непривычно далеко, в реке всегда можно было найти пищу. Колонии перламутровых мидий- ракушек усеивали песчаные отмели. Чем непременно же пользовалось местное население, спасаясь от голода. А уж рыбак- то ни когда не уйдет с его берега без улова. Какие только виды плавниковых- чешуйчатых и перепончатых не обитают в его водах.
Много утекло той самой воды. Всякой она была- и не мутнее слезы и не чище грязной лужи, а то и кровь красила ее, потому, как события, переворачивающие жизнь людей вверх дном не обходили и Донские берега стороной. А чаще такие события несли с собой в людские судьбы и головы разруху и забвение и не лучшие перемены.
Не каждый юнец теперь расскажет о судьбе своего прадеда или прабабки, какой бы она ни была- крестьянской или купеческой,  «красной» или «белой».  История людской жизни начинается с порога твоего дома, избы, хаты, с твоего двора и палисадника. И даже  как наука, в голове нашей она появляется за партой, в школе нашего села. И с каких бы событий она не начиналась в нашем сознании- с дебрей каменного века или штурма Бастилии, со зрелищ в Римском Колизее или колонизации Америки. Она для каждого из нас обязательно должна  идти параллельно с историей нашего края, нашей земли, наших предков. И будет подпитываться чаще знаниями не из учебника истории,  а из рассказов матери, отца, деда или бабки.
Маленькая, в полста дворов деревенька Синявка, стоит на левом берегу Дона в паре километров от воды. Пройди по ней вдоль и поперек и не найдешь ни какого отличия от сотен других маленьких и больших деревень. По ее улицам изредка ходят такие же наши современники, которых коснулись те же перемены. Спроси ее любого жителя- у него  похожие проблемы, что беспокоят всех нас. Да, обычная деревня. Но если б в ней век назад не родилась моя мама. А значит, теперь её родина стала и моей.
По её рассказам, почти былинам, мне знаком каждый уголок этой деревни. Каждый старенький дом, кажется, давно знаю от кирпичной трубы, торчащей, теперь, скорее как экспонат рядом с газовыми вентиляционными трубами, до каменной, истертой обувью до глянца плиты, порога. А как много говорят подворья- Конятовы, Шашорины, Артамоновы, Мартиновы, Егоровы, Рябовы. Одно произношение их кажется ласковой музыкой. Они же пронизывают целый пласт, таких знакомых и родных, человеческих жизней, теперь канувших в вечность, словно ушедшая в землю вода в пересохшей  речке Рогожка… И они доныне не дают покоя и восстают в памяти как свои собственные, вчерашние.
Две укатанные колеи пересекают ощетиненное камышом и кустами ивняка песчаное русло. Тогда здесь были «слищи»- место где белили холсты. Весной, когда спадет вода и ласковое солнышко подсушит голую, до снежного сияния вымытую отмель, бабы выносили отбеливать натканное за долгие зимние вечера. Каждый имел свое определенное место. Но место жены старосты, в одну из вёсен, оказалось заросшим и ей захотелось пристроиться там, где получше. Понравилось место моей бабушки, Арины, которая тогда была еще девочкой- подростком. За то, что она не захотела уступить его, по ее спине походила плетка старосты, Андрея Ефимова. Заступиться ни кто не посмел. Слово старосты- закон.
 История эта неожиданным образом продолжилась спустя несколько лет, когда авторитетный, но безграмотный староста предложил отцу, Арины, грамотному Никанору, «породниться». Уж больно лестно было старосте водить родство с человеком, к которому даже сам пристав, по приезду в Синявку, обращался составить протокол и расписаться. А породниться означало, женить его старшего сына, Стефана, брата Арины, на своей глуповатой дочери Федосье. 
Зажиточность и положение сделали свое дело. За что потом пришлось Стешке расплачиваться всю жизнь. Когда пришли свататься, невеста даже не слезла с полатей. Во время разговора родителей о свадебных делах, тыкала сверху жениха скалкой в спину, «играла» с ним. Жених оборачиваясь, урезонивал ее:
-Что тебе там не сидится? 
По народу Федосью звали «Ягодки мои», за ее любимую присказку. Бывало, идет полусогнувшись, заговорится сама с собой, забудется, придремлет на ходу и пустит слюну. Муж ее любовно называл «талпешник» (человек  из толпы, из народа), дети сромнее- «гусыня». Но зятя староста- тесть уважал за грамоту, сноровку, деловитость. Потому, понимая ему цену и используя свои связи,  помог ему в продвижении в приказчики у купца Смирнова в Задонске, где он до того служил уже несколько лет «мальчиком». Работу Стефан познал до тонкостей, и, будучи аккуратным и услужливым, а скорее расчетливым, уже молодым приказчиком не отпускал из лавки ни кого без покупки, при этом одаривая каждого состоятельного покупателя копеечным подарком. 
Но к своим близким относился свысока. Вот как рассказывала его младшая сестра Наталья: «Придешь в Задонск, то первым делом зайдешь к братке Леону- к мужу Арины.  Леон- то тогда работал хлебопеком. Так вот, он и хлеба кусок отрежет, и маслом намажет, да и с собой еще даст. А к братке Стеше в лавку зайдешь, дак он и не заметит». 
Но, тем не менее, дела у Стефана шли в гору, и он быстро сколотил состояньице. Но ведь Задонск от Синявки не близко. Без малого двадцать верст. А приходилось и в лавке торговать и купеческим хозяйством управлять, а значит не бывать по неделе- две дома. Оставлял детей и хозяйство на неразумную жену, у которой всё из рук валилось. Мечталось ему построить дом в Задонске, завести свое дело, но помешали известные события. Революция перекроила ему всю жизнь наизнанку. Когда пошли слухи, что будет преследование за золото, отнес горшок с нажитыми червонцами к Дону и вывалил в воду. Ни себе, так и ни кому. Дон бы сохранил тайну, да кто- то, на грех, подсмотрел. А вот попользовались ли- всё таки- тайной осталось.
 В Синявке жил Стефан с женой под одной крышей со своим братом Осей, «через сенцы». Как- то жена Осипа, Пелагея, пошла колотить холсты на речку, не далеко, под свой огород, оставив запеленованого грудничка Сенюшку в люльке. В это время Федосья во дворе сушила «добро», а со свояченицей была в размолвке. Сенюшка проснулся, заплакал, перевернулся в колыбельке. Сердце матери предчувствовало беду. Пелагея бросила холсты и прибежала домой, но мальчик был уже мертв. Спустя какое- то время, Федосья призналась, что грех на ней. Слышала она, как ребенок кричал, потом хрипел, затем и совсем замолчал. Обида не дала ей подойти к дитю.
Да и к своим деткам Федосья относилась по силе своего ума.  Потому- то изо всех  детей у них в живых осталось только двое- Степан и Анна. Некоторые умершие в младенчестве, были в мать, неразумные. Дочь Люба умерла в 19 лет.
Однако сын у Степана пошел в самого, усердный в учебе, смышленый. Но отцовская жадность не позволила сыну дать образование более четырех классов Задонской гимназии. В ней же, со Степаном учились его земляки, Демочка и Костя. Слабоваты были в знаниях и при нужде, Степа выручал их. Только мать земляков- Дёмы и Кости, Ульяна, прислуживавшая у вдового Бутырского священника отца Ивана, сделала все, чтобы дать сыновьям образование. Костя впоследствии служил на пароходе, а Демочка, уже, будучи Дементием Герасимовичем, работал в своей Синявской школе довольно не плохим учителем начальных классов.
Располагая о судьбе своего сына, Стефан решил так: «Я подумал, подумал, все равно ему землю пахать». На том образование сына и закончилось.
Жену свою Степан конечно же не любил- знал, на что шёл, какая уж там любовь. Но скопил для нее очень много нарядов. В избе под замками стоял двухметровый сундук, набитый доверху расшитыми рушниками, платьями, шубами. Одна шуба была особенно красиво отделана мехом. В предколхозные годы Федосья одевала ее в церковь и другие особые торжества. Зашла как- то за Ариной на выборы. Идут по улице- Арина стройная, красивая, хоть и одета простенько, а у невестки- так звали Федосью родные, из красивого, только шуба.
Как- то летом попала она под дождь, вымокла до нитки, и зашла переждать в первый попавшийся дом. Ей посочувствовали: «Как же ты, Феня, вымокла!» Она отвечает: «Ничего, ничего, ягодки мои, дождь намочил, дождь и высушит». Правильно бы ответить: «Бог намочил, бог и высушит». Она ответила как поняла. А как- то в разгар рабочей поры пришла невестка к свояку Леону и говорит:
-Братка, я пришла к тебе прощаться, завтра умру.
Леон схватил со стены кнут и погнал ее домой, приговаривая:
-Иш, ты, работать ей надоело, прощаться, она, пришла. Я тебе умру!
А муж ее, Стефан шел им навстречу и кричал:
-Дюжей ее, дюжей!
Кончил жизнь свою Стефан в нищете и голоде, где- то в первые годы Отечественной войны, но в возрасте более восьмидесяти лет. Федосье в это время было  тоже под восемьдесят. Но она, овдовевшая, всем рассказывала о своей мечте- как бы ей хорошо было выйти замуж за «старичка». Однако мечта ее не сбылась- вскорости и сама преставилась. А за «старичком» замужем оказалась ее дочь Анна. Вышла она поздновато- умом и статью смахивала на мать, и жених попался без малого семидесятилетний. У него был ветхий домик, где поселил молодую жену, а сам занимался сбором подаяний. Ходил по окрестным деревням, одетый в женскую рубаху, а сверху- подрясничек. Многие его принимали за монаха. Собирал только хлеб и яйца, чем Анна перед соседями и родными гордо хвасталась.
Но, видимо, иногда она хвасталась неоправданно. Когда умерла мать Федосья, год был голодный.  И плотник Петр Андреев, брат матери, а Анне дядя и крестный отец, отказывался делать гроб и хоронить сестру, обосновывая это так: «Я, вон, делал гроб Терехе, жена его, Наталья налила мне кружаку молока, да отрезала
                4
кусчака хлеба, а эта черт неудалая, что мне даст? Да и делать этот гроб у ней не из чего.»
Но, все- таки похоронили невестку Федосью по- человечески. Племянница Стефана, Марфа, упросила мужиков снять унавоженные ворота- последнее что из хозяйства годилось для
изготовления гроба, отмыла их и накормила плотника. Тридцатидевятилетняя Марфа как никто понимала создавшееся положение. Сама за последние семь лет семь гробов из дома вынесла, в том числе и с мужем Ильей, оставшись вдовой тридцати двух лет с четырьмя детьми.
    Марфа- в семье Сухановых, откуда и моя матушка, звалась Нянею до второго- третьего колена- это один из самых крепких и увесистых камней фундамента, в здании жизни автора этих строк. Прожила долгую и нелёгкую жизнь, но о молодости своей рассказывала, всегда гордо держа седую, в платочке,  голову и слегка улыбаясь.
…Чтобы увидеть место, где стоял особо заметный в те, досточтимые времена, кирпичный дом Амелякиных, в чей двор вышла Марфа, старшая дочь Ирины (Арины) и Леонтия Сухановых, нужно с Нижних поселков пересечь русло Рогожки и подняться на крутой обрыв Верхних поселков. Красивое место, всю Синявку видно от края до края. Даже заливной луг Дона. Теперь его закрывают заросли старых растрепанных лозин и верб.
 Еще будучи старостой, Амеляка (Емеля) отстроил ладный домик. Потом состарился, ослеп, передал хозяйство сыновьям. Но главенство в большой семье оставил за собою. Хоть был и росточком невелик, и худоват, но корешок был ещё тот, колюч- не прикасайся. Скажет - как отрубит. Одно слово- хозяин! Даже спички- серники держал при себе. На растопку печи невестке давал только одну спичку. Не разожжет- вторую та просить боится, надо идти к соседям за жаром.
По первому желанию старика его нужно было вести за белую, изнеженную старостью и слепотой руку во двор или огород и рассказывать что, где, как растет, какой порядок в хозяйстве и нет ли где беспорядка. Обычно роль поводыря выполняла младшая сестра Марфы, Маруся- пятилетнее дитя не соврёт! Это уже из детства моей мамы. Марфе нужно было справляться с оравой большой семьи. И младшая сестрица в этом была хоть каким- то, но помощником. Невестку Марфутку дед особо не баловал, но любил. И ни когда не позволил себе упомнить, как он, будучи старостой, сёк её матушку. Только и по воле деда Амеляки осталась Марфа ранней вдовой.
С Илюшей они только успели пожениться, как тут же его призвали в Красную Армию. И по велению деда, в весеннюю распутицу на сборы, он отправился в лаптях. Хотя в сенях, под пеленой, висели несколько пар новеньких яловых сапог. Дед был категоричен: «Нечего добро трепать. Авось, и в лаптях дойдешь». На станцию «Дон» Илья пришел, но ноги были словно мочалки. Слег, заболел туберкулезом, и его отпустили домой. Но со своей, неизлечимой тогда болезнью, успел нажить четверых деток- младшенькая родилась, кажется, уже после его смерти.
  А начиналась семейная жизнь у брат- Илюхи очень романтично- не у каждого так бывает. Чересчур стеснительный и скромный Илья даже предложение невесте сделал через друга. Хотя, Марфе, он нравился давно. Меж собой подруги говорили: «Какой хороший малый, ни с кем, даже с девками не здоровается», то есть стесняется. Может поэтому первым сватался к его будущей невесте Марфе не он, а из богатой семьи, рыжий («красненький»), некрасивый- Володя Егоров. Слух о предстоящем сватовстве прошел заранее, и над Марфушей ровесники подсмеивались: «Ночью вставать- не надо свет зажигать, у него шевелюра аж горит, все видно». К тому же Володя успел обойти всех окрестных невест- ни кто не пошел за него, а это Марфуту особенно задевало. В день сватовства мать встретила ее на пороге. Чувствуя не лучшее настроение дочери, она подхваливала жениха: «Иди, умойся быстрее, да оденься.  Володька сидит хорошищий, красивый»!
 Когда сидели за столом, Володя с волнением и трепетом жал руку Марфуши. А невесте так это было неприятно, что хотелось выскочить из- за стола.
Возвращаясь с прогулки с женихом, уже около дома, повстречались с Илюхиным другом.
-Марфунь, ты хочешь за Володю идти?- Ошараш тот.
            -Нет- с ходу ответила Марфа.
                5
  -А за Илюху Амелякина пойдешь?
-Пойду- ни секунды не медля договорила она.
            Володя отпустил её руку и от растерянности язык проглотил.
-Жди его завтра со сватами- уже на бегу прокричал парень… Этим было все решено. 
___
               
Как сложилась дальнейшая жизнь этих героев, а по жизни- обыкновенных, простых людей одной маленькой российской деревушки, связанных меж собой родственными связями?
А это и судьба всей страны. Потом они, незаметные, скромные люди возводили эту мощную, великую державу, отстаивали её в горниле страшной войны, вновь восстанавливали. И показали нам, своим потомкам, пример ответственного отношения к жизни. Перевёрнута всего одна ветхая, тонюсенькая страничка госпожи истории. И прочитав её, уже не захочешь закрыть эту книгу. Потому что она пишется правдой и читается памятью, что заставляет нас быть достойными наших предков, чувствуя непосредственную причастность и к их жизням, и к их делам, а так же ответственность перед своими детьми и внуками.    

2010 г.- 22. 11. 2020 г.                Колесник А. В.