Мертвыми не становятся

 85Основано на нереальных событиях.

Мертвыми не становятся.
Глава 1.
– Ну? Как все прошло? – завидев, показавшегося в дверном проеме, доктора, Станислав подскочил со своего места, словно пробка из-под шампанского и материализовался возле уставшего на вид человека в белом халате. Ничего не выражающие, кроме лишь утомленности, глаза, посмотрели на новоиспеченного отца поверх медицинской маски. Маска слегка надулась от выпущенного воздуха и втянулась обратно, так уж ей было положено вести себя на всяком лице. За спиной доктора возникла хрупкая фигура молоденькой медсестры. Она, словно кошка, протиснулась между доктором и дверной рамой, потянулась на носочках и принялась смачивать ватным тампоном обильно выступившую испарину со лба ее покровителя. Доктор, словно не замечал ее. Все с тем же присущим ему безразличием он безуспешно стягивал с себя перепачканные в неведомой человеку не просвещенному желеобразной синей субстанции, хирургические перчатки. Достав из-за уха скальпель, он довершил начатое парой отточенных движений, оставив на своих запястьях по одному латексному браслету. Медсестра уже сменила два тампона и уходить, по всей видимости, вовсе и не собиралась. Она срослась с доктором.
Голова доктора опустилась вниз, среагировав на шлепающий звук упавших резиновых лахмотий, затем, вскинув поочередно сначала одну бровь, затем и вторую, уставилась на Станислава, который стоял перед ним в стоическом ожидании. В отличии от доктора у Стаса ребенок родился в первый, а может быть и вовсе в последний раз, кто знает. Он понимал это и потому его сдержанности можно было лишь только позавидовать.
Маска вновь надулась, затем и вовсе сползла вниз, оголив роскошные черные, как смоль, усы врача. Теперь тампон понадобился и его помощнице.
– Все славненько, – коротко бросил доктор, отгоняя, словно надоевшую муху, тоненькую ручку медсестры. – Родился мертвым. Как и полагается. – Врач захлопал себя по карманам, словно отыскивая что-то. Нащупав нужное, он вновь уставился на уже блаженное лицо Стаса и добавил:
– Девочка.
– Йиху! – не сдержавшись, выкрикнул счастливый отец и, спохватившись, обеими руками прикрыл себе взбалмошный рот. – Спасибо вам, Родион Георгиевич! Спасибо!
– Так, полно вам, успокойтесь сию минуту, – строго осадил радостного человека врач, тыча тому в рот ватный тампон, словно пытаясь заткнуть сливную дырку. – Еще не хватало! Еще разбудите! А пока вот, держите. Обмотайте вокруг шеи четыре раза и не снимайте восемь дней. Надеюсь, я здесь вас более не увижу.
Станислав принял из рук своего спасителя пуповину и устремил исполненный высшей благодарности взгляд в спину того. Худощавая фигура доктора скрылась за пластиковой белоснежной дверью. Та, не успев защелкнуться вновь приоткрылась и в образовавшуюся щель показались усы.
– Матери привет давай. И пусть мне позвонит, – усы исчезли, но через короткий миг возникли вновь. – Часиков через пять. У меня еще три мамки.
Мягкий щелчок дверного замка вернул Стаса на землю. Спохватившись, он метнулся к холодильной камере, что стояла возле входа в акушерскую и приобрел в ней сразу три пакета со льдом. В один он бережно, уложил еще теплую пуповину, а второй пакет уместил в третий, дабы на дольше хватило. Мало ли что.
Ребенок был мертв и это было удивительно. Счастливые родители не сводили с него глаз, пока добирались до дома на своем автомобиле управляемым автопилотом. Бархатная кожа малыша цвета свежесорванной сливы отражала на себе огни от проплывавших мимо фонарных столбов. Гель, которым было обработано ее спокойное тело, еще не успел до конца впитаться и потому она продолжала флуоресцировать. Веки были плотно сжаты и родителям не терпелось узнать, какого же оттенка будут ее глаза и тогда можно будет определить истинное предназначение ребенка, если таковое имелось, конечно же.
  – Как назовем? – нарушив тишину, шепотом спросила Аня.
Стас все же вздрогнул по привычки, но выражения лица своего не сменил. Суть вопроса, как и сам его смысл, дошли до него не сразу, в отличие от колебаний воздуха. Он удивленно уставился на Аню.
– Шутишь? Проснется если и сама себе имя выберет! – произнес Стас, вновь обратив все свое внимание на мертвую девочку, не забыв при этом нежно поцеловать Аню в лоб. Но получилось криво. Автомобиль слегка тряхнуло на невесть откуда взявшейся кочки и поцелуй пришелся в глаз.
Утерев мокрый глаз рукавом больничного халата, Аня составила компанию мужу в его наблюдениях. Через секунду она вновь нахмурилась и воздух заметно уплотнился, чего не заметить было делом совершенно невозможным.
– Стас, – робко произнесла Аня, слегка вжав голову в плечи, словно боясь, что ее могут услышать. – А ты взял?
– Конечно! – тут же отозвался Стас и, не прерываясь от своего занятия, продемонстрировал сверток со льдом, что он извлек из-под седенья.
Автомобиль, который молодым супругам подарили их родители в качестве аванса за воскресшую внучку, плавно сбавил ход, въезжая на городскую территорию. Из-за приближающегося горизонта показались сигнальные огни административного корпуса, что были установлены на крыше того по периметру. Моросил дождь, от чего огоньки веселее отражались в глазах двоих наблюдателей заворожено взиравших на величественное здание. Анна крепче сжала руку супруга, тот мгновенно ответил ей взаимностью, поглаживая большим пальцем руки ее худенькую ладонь. Улыбнувшись, Аня опустила свою голову на надежное плечо своего мужа и отца их дочери.
Авто слегка дернуло и оба родителя, мгновенно среагировав, выставили перед своим чадом руки дабы избежать удара. На дисплее, что располагался на приборной панели машины, всплыло окно запроса остановки. Стас, перевалившись через свободное переднее сиденье, аннулировал запрос и машина прибавила ходу.
– Завтра заедем, – ответил тот, возвращаясь обратно, вернув руку Ани в прежнее положение. – Поздно уже. Да и тебе нужно выспаться.
Коротко угукнув, Аня вновь устроилась на плече своего мужа и, совершенно незаметно для них обоих, задремала.
Оказавшись возле дверей гаража, который был пристройкой к дому, Стас, ловко извернувшись, убрал свое плечо из-под теплой щеки дремавшей супруги и подставил вместо него, заранее нагретую в кармане куртки, свою ладонь. Оказавшись несколько свободнее в своих телодвижениях, глава семейства с удивительной ловкостью дотянулся до приборной панели автомобиля и успешно деактивировал автоматическое управление. Автомобиль отозвался характерным щелчком, сработали неведомые тумблеры и многочисленные микросхемы. В общем, произошло то, что и должно было произойти. И Стас, который, к слову говоря, по профессии своей (да и по натуре тоже) был художником до мозга костей, вполне себе уверенно сделал для себя вывод, что автопилот выключен. Удовлетворенно угукнув, он вернулся на исходную и, убедившись, что Аня крепко спит (в этот самый момент, его мысли, безнадежно перепачканные всеми сортами различных красок, пронзила другая, касаемая того, что любовь всей его жизни спит куда крепче его новой любви всей жизни), залюбовался своими женщинами. Он с наслаждением принялся смаковать ту самую мысль. Верилось с трудом, но Вселенная даровала ему сразу два любимых человека. От осознания всего этого великолепия у него даже сердце забилось куда чаще, нежели обычно.
– Так, ладно, – шепотом произнес Стас, – пора дела делать. – Словно скомандовав для себя самого, он принялся раздумывать, как ему решить непростую задачу. Сон и покой его любимой жены стоял на первой полке его подсознательной выставки. А Стас был крайне педантичным человеком. Особенно, когда дело касалось его выставки. Промелькнула мысль дозвониться до отца Анны. Благо телефон был в кармане под свободной рукой. Да и сам Леонид окажется здесь быстрее хода самого времени.
– И что тогда? – вновь принялся тихонько вслух рассуждать Станислав, нащупывая в кармане миниатюрную металлическую коробочку.
– И тогда, милый мой, я почешу тебе за ушком и что-нибудь спою, – заспанный голос Ани, словно падающий шелковый платок слегка лишь только взволновал бархатную тишину, что царила в салоне их автомобиля.
– Блин, облажался, – прищурившись и плотно сомкнув губы, произнес Стас.
– Хотел папке уже звонить, да? – нежась в теплой ладони, словно кошка на солнце, спросила Аня, не забыв зевнуть.
Когда она зевала, время для ее мужа останавливалось. Или же замедляло свой привычный ход. В любом случае, эта несуществующая и абстрактная трактовка превращалась в воображаемый кисель. Все, что было вокруг этого ангельского создания – расплывалось, проваливалось в небытие. Глаз одаренного художника сфокусировался лишь только на одном человеке – на том, который зевал, словно маленький львенок, который только-только лишь освоил эту удивительную штуку.
Теперь, в фокусе было два человека.
Аня знала эту слабость своего человека и потому старалась подарить ему подобных моментов, как можно больше.
– Я вас вижу, – произнес Стас, коснувшись щекой лба сначала жены, затем своей дочери.
Аккуратно убрав руку, на которой покоилась теплая щека самой красивой и счастливой девушки этого города, не менее счастливый мужчина перемахнул через переднее пассажирское сиденье, оказавшись в кресле водителя. Поправив зеркало заднего вида и отыскав в нем глаза цвета летнего вечереющего неба, подмигнул и аккуратно дал машине ход. Открытый гараж впустил их в свои объятия, гостеприимно включив слабое освещение. Стас мысленно похвалил себя за то, что заведомо настроил освещение в доме, так как предположил, что прибудут они в темное время суток. Слабый световой поток шел из-под ниши стен, преломлялся на уровни полутора метров и рассеивался по всему свободному периметру. Остатки же его корпускул достигали разве что лишь уровня груди среднего человека. Средним человеком был Стас.
Подождав, пока ворота гаража закроются, Стас вышел из машины, обошел ее с левой стороны и открыл пассажирскую дверь. Анна протянула ему чадо.
– Ой, дай поправлю, – Аня принялась поправлять шарф, что предательски оголил шею супруга. – Надо греть ее тебе.
– Угу, – ответил Стас, довершая подбородком начатое женой. – Я мигом.
Детская комната располагалась на втором этаже дома, находилась рядом со спальней супругов. Стас уверенным шагом устремился было туда, но именно их спальня была сейчас подсвечена приятным пурпуром. Не мешкая, молодой папка отправился именно туда. Переступив порог их спальни, он подошел к кровати и уложил ребенка ровно посередине. Считай, что, между ними. Бережно накрыв дочь пуховым одеялом, он спустился к жене.
– Детская молчит, ты представляешь, – начал Стас, подхватывая Аньку на руки.
– Как так?? – искренне удивилась Аня, обвивая руками шею супруга.
– Ого! А ты стала еще легче!
– Прекрати. Вот увидишь: скоро я превращусь в пушинку.
– Украсишь мой роуч тогда.
– Так что там с детской? – вновь спросила Аня, прикрывая рукой голову мужа, которая прошла в опасной близости от дверного проема.
– Ровным счетом ничего, милая, – Стасу было не видно первой ступеньки и он безуспешно пытался нащупать ее ногой. – Почему-то подсвечена была именно наша спальня.
– Хм. Пожалуй, самое время тебе запустить руку в карман.
– Уверен, это не горит, – ему наконец-таки удалось отыскать ступень и теперь он уверенно шагал по лестнице вверх. – Мы позвоним твоим родичам завтра. Тем более что мы и так планировали к ним заскочить.
– Обещали, – внесла поправку Анна.
– Точно! И заедем.
– На обратном пути, – Анна вновь уберегла голову мужа от неминуемого столкновения с очередным дверным проемом.
– Совершенно верно, – уже шепотом ответил Стас, переступая порог их спальни. – Ой, гляди. А у нас гости.
Стас слегка наклонился, чтобы Аня тоже смогла разглядеть маленький пожелтевший березовый лист.
На дворе водила хоровод Осень.
Бережно уложив жену на кровать, Стас, выпрямился, с любовью взглянул на нее и отправился в ванную комнату. Вымыв руки, он вернулся обратно. Аня уже спала в крепких объятиях Морфея. Она лежала на левом боку и ее правая рука бережно укрывала их дочь. Накрыв их одеялом, Стас спустился вниз. Его влекло какое-то весьма важное дело и он никак не мог вспомнить, какое именно. Вымеряя шагами просторную комнату, он очутился на кухне. Подошел к холодильнику, открыл его, закрыл, затем открыл вновь и, почесав затылок, тупо уставился на содержимое. Его ног ненавязчиво коснулся холод и Стас, словно ужаленный десятком гималайских пчел, подскочил на месте и пулей устремился в гараж. По пути он больно ударился мизинцем ноги о пуфик, который, по всей видимости, существовал для одной лишь цели. Не замечая этой обидной боли, что в миг пронзила всю ногу целиком, Стас вихрем ворвался в гараж, распахнул заднюю дверь автомобиля и извлек из-под сиденья холодный пакет. Достав из него темно-фиолетовую пуповину, дрожащими руками он обмотал ее вокруг своей шеи, как велел Родион Георгиевич и, взглянув на часы, облегченно вздохнул. Было уже далеко за полночь. Часы, проведенные в напряженном ожидании, обвалом дали себе знать. Ноги Стаса превратились в спагетти и он, опираясь через раз о стены дома, побрел в комнату. Лишь только благодаря бесконечной любви к своей жене и ребенку, он смог преодолеть подъем по лестнице, дабы попасть в спальную комнату.
Завершив этот изнурительный подъем, Стас оперся руками в колени, дав себе немного передохнуть. Слабое мерцание привлекло его внимание и он поднял голову на свет: маджента струилась из под двери детской комнаты. Слегка озадаченный столько странным явлением, Стас подошел к запертой двери и прислушался. Хмыкнув, так и не решившись отворить дверь, он отправился к своим, решив, что расскажет о своих приключениях завтра.
Глава семейства, как всегда, проснулся раньше всех. Открыв глаза, Станислав прислушался к размеренному и глубокому дыханию, что раздавался за его спиной. Пролежав так с минуту, давая мозгу окончательно пробудиться, Стас вытянул вперед себя затекшую руку, приветствуя солнце, лучи которого пробивались сквозь осыпающиеся листья берез, что семейством росли под их окном. Деревья раскачивались в такт дыханию жены. Высвободив из-под себя другую руку, молодой художник принялся рисовать воображаемую картину, что возникла в его голове. То был утренний пейзаж, наблюдаемый в окно из домика на Кеплере. Стасу очень нравилось рисовать пейзажи далеких от Солнечной Системы планет. Его картины пользовались неплохой популярностью и его идеи довольно-таки часто одалживали кинорежиссеры снимающие фантастические фильмы. Однажды ему даже самому предложили сняться в очередной фантастической эпопеи, но он наотрез отказался от этой затеи, сославшись на мигрень. Закончив свой пейзаж, Стас отложил в сторону краски и нежно погладил пуповину на шее.
– Хотелось бы мне вдохнуть в тебя жизнь, что струиться извне испокон веков. Незримая подать и дань человеку, что бережно чтит твое естество…
– Невзирая на убыль бесконечности дней, – шепотом раздалось за его спиной.
– Аня, – произнес Стас переворачиваясь. Его сердце застучало чаще.
Анна, как и любая другая женщина, была особенно прекрасна в глазах своего мужа. Он часто ей говорил это, в ответ на что она мигом пряталась под одеяло и всячески протестовала его нежным комплиментам. Их дочь лежала между своих родителей и их внимание всецело было обращено на их крохотное творение.
– Скорее бы она вздохнула, – с хрипотцой в голосе, произнесла Анна, гладя малышку по ее крохотной голове.
– Мы сделаем это, – ответил Стас, целуя свою жену в голову. – Пойду машину прогревать. А ты пока собирайся потихоньку.
Взглянув на электронные часы, что стояли на прикроватной тумбочке, Станислав нахмурился и отправился в гараж. В гараже было прохладно, даже слегка морозно. Зима неумолимо подкрадывалась, вытесняя теплую, хоть и дождливую в этом году, осень своими леденящими чувствительную кожу щупальцами. Укутавшись в пижаму, которую Стас забыл сменить на нечто куда более теплое, он подошел к воротам, которые забыл закрыть до щелчка и ногой помог тем закрыться окончательно.
– Хотя какая разница? – недовольно буркнул художник, подходя к автомобилю.
Усевшись в остывшее водительское сиденье, он повернул ключ зажигания, включил печку на всю и довольный тем, что подогреет салон для жены, откинулся на спинку кресла.
– Дерьмо! – в сердцах выругался тот и, пулей выскочив из авто, устремился к запертым вратам. – Да лучше бы я рисовал столько же эпично, как у меня выходит косячить на каждом шагу! Ха-ха-ха! – Стас боролся с запертыми вратами, замок на которых через рас заедал. А в прошлый раз они открылись на удивление легко. Справившись наконец-таки с надоедливым замком, он пообещал себе, что сегодня же займется этим.
– Чем этим? Я ж забуду опять… – прижав руку в то место, где давала о себе знать пуповина его дочери, он, придав своему доброму выражению лица вполне себе серьезный вид, повторил мысленно восемь раз то, что зарекся сегодня совершить.
Стас был до сих пор влюблен в Анну с такой же точно силой, с какой он любил ее еще будучи школьником. Это ощущение не проходило. Оно лишь стремительно разрасталось в груди молодого художника. Его чувствительное сердце раз в день да замирало от неожиданно нахлынувшего любовного порыва, который, словно осенний ветер, заставший врасплох прогуливающуюся парочку влюбленных, давал им лишний повод слиться в нежных объятиях друг друга, дабы не дать ветру заставить их отпустить руки.
Выкатив автомобиль во двор, Стас отправился в гостиную и, мигом переодевшись, уселся на диван. Закинув ноги на журнальный столик, он с деловым видом принялся листать какой-то Анькин журнал. Он никогда не читал его, да и вообще – чтение было для него занятием абсолютно чуждым и он его попросту не понимал. Он читал картины. Стас, как никто другой, мог прочесть любую картину, будь то картина величайшего Клода Моне, будь то хоть иллюстрации из Анькиного «За тысячу парсеков». Анна, всегда поражалась тому, с какой легкостью ее возлюбленному удается описать ей кадры из жизни Вселенной. Стас был гением. Совершенно не зная терминологии, он, своими словами, рассказывал ей о Солнечном ветре, что преломляется мощнейшими гравитационными полями, чем провоцирует всеразличные смещения в пространстве. Они могли часами напролет обсуждать увлечения друг друга, при том, что никто из них не являлся истинным знатоком: Анна – живописи; Стас – астрономии. Они черпали вдохновение в беседах друг с другом. Их уютные беседы на заднем дворе дома никогда не заканчивались каким бы то ни было выводом. Они разговаривали до тех пор, пока их не морило сном.
Услышав, как сверху аккуратно закрывается дверь в спальню, Стас отложил журнал, встал и принялся расправлять на себе его любимые бордовые шерстяные брюки и клетчатый темно-синий пиджак, который он надевал лишь в особенных случаях. А сегодня случай был именно такой. Анна остановилась возле лестницы, отыскав глазами мужа, улыбнулась ему и, держась за перила рукой, принялась спускаться по деревянной лестнице со свойственной ей грацией. На ней было надето темно-красное драповое пальто, которое больше всего любил Стас. Она знала это, хоть он ей об этом никогда не говорил. Да и к чему слова влюбленным? Ведь достаточно одного лишь только взгляда.
– Увлеченная порывом горстка листьев встрепенулась. Дабы не свершиться чуду, чтобы злом не обернулось, – Аня спускалась, читая строки из их любимого стихотворения. – Кисточка, ты способен вымазаться в краске весь с головы до ног. Но никогда ты не выпачкаешь ею левую руку, в которой неизменно ты держишь факел, что освещает сотворенный тобою холст. Держи. – Она встала на носочки, дотянувшись до уголка его губ награждая их легким поцелуем и, вручив ему папку с документами, отправилась на улицу.
Смущенный и счастливый живописец, вновь уселся за журнальный столик, раскрыл папку и, убедившись в наличии всей необходимой документации, отправился вприпрыжку вслед за Аней.
Пристегнув ремень безопасности, Стас не глядя проверил пристегнут ли ремень пассажирского сиденья и, подавшись телом вперед, пытаясь высмотреть слева из-за кустов возможную помеху, дал автомобилю ход. Остановившись перед самой дорогой, он еще раз посмотрел по сторонам и лишь только тогда выехал на проезжую часть. Дорога была пуста, как и сама улица, по которой они ехали. Сегодня был выходной день, раннее утро. Любой бы предпочел провести лишнюю пару часов в уютной теплой постели.
– Ну, или же лишнюю пару тройку часов, – неразборчиво произнес Стас себе под нос и хихикнул.
– А? Прости, что ты только что сказал? – отвлекшись от своих материнских мыслей, спросила мужа, внимательно глядя на него.
– Да день сегодня такой, знаешь, – начал тот, после короткой паузы, будто бы слова его жены преодолевали загустевший воздух и потому не сразу достигли адресата. – День такой, ну. Ленивый чтоли, не знаю.
Анна отложила свежий выпуск тысячи парсеков, что подобрала возле порога, когда выходила из дома и внимательно уставилась на Стаса.
– Ты неисправимый импрессионист, муж мой.
– Не, не, не!
– Да, да, да! И не желаешь признавать его в себе!
– Вот еще! – возмутился Стас, сдвинув брови в неминуемой встрече. – Пускай вот этот импрессионист сам меня признает!
– Справедливо, – отметила Анна, вновь раскрывая перед собой тысячу парсеков. – Хитрец.
Проехав в полнейшем безмолвии, нарушаемом лишь шуршанием переворачиваемых страниц журнала, Стас гмыкнул и его рука потянулась к рукоятке радиоприемника. Обхватив регулятор частот пальцами, он принялся крутить им туда-сюда и напевать себе под нос всеразличные мелодии, какие только ему приходили на ум.
– Ну включай, включай уже скорее его! – произнесла Аня, звонко рассмеявшись и откинула любимый журнал на заднее сиденье.
– О да, детка! – весело отозвался Стас, включая радио. – Иди к папочке! Старый добрый рок-н-ролл! Скидыщ!
Весело барабаня по рулю пальцами в такт музыке, Стас позволил себе немного прибавить скорости. Взглянув на часы, лишний раз убедившись, что они успевают к часу приема, он откинулся на спинку сиденья.
– У тебя хорошее настроение, – заметила Анна, чуть приоткрыв окно и высунув в него свой курносый нос, вдыхая чистейший осенний воздух, что струился сквозь щелку.
– А когда оно было плохим?
– Когда ты наступил на свой натюрморт, – напомнила Аня, весело хихикнув.
Стас нахмурился, вспоминая тот чудной эпизод из своей жизни. Точнее говоря: самый чудной эпизод из всех его чудных эпизодов.
– Аа, ты про это то? Это уж точно. Да не наступи на холст я – так это непременно сделал бы кто-нибудь другой!
– Ха-ха! Например, Валентин Ниткин!
Стас наградил свою жену удивленно-нахмуренным выражением лица, при этом смешно задрав одну бровь. У него это всегда выходило крайне выразительно. Аня частенько подшучивала над ним, якобы он упражняется перед зеркалом в мимическом искусстве. В итоге ей однажды якобы удалось уличить его в этом.
– Слушай, – ответил Стас, смотря то на Аню, то на дорогу. Лица при этом он не терял. – Я тебе не перестаю поражаться, вот клянусь. Твоя память – это поистине своей – горькая реинкарнация.
– Глазами Пешкова гляжу я на тебя и диву дивлюсь, – произнесла Аня, изображая прядью своих густых волос, черные усы под носом.
На горизонте замаячили очертания исполинского здания Министерства. Оно находилось на окраине города и размеры занимаемой им площади превосходили даже некоторые его отдельные районы. По виду это было ничем не примечательное здание (не считая его размеров): кубический монолит с редкими маленькими окнами. Архитектурный гений раскрывался внутри этого здания. Естественная вентиляционная система действовала по принципу муравейника. Здание буквально дышало, давая своим обитателям чистый воздух и поддерживая приятную прохладу совершенно естественным образом.
– Там разве что лампочек не хватает, – после затянувшейся паузы, произнес Стас, поглядывая в сторону их пункта назначения. – Так-то вот.
– Что, так-то вот? – спросила Аня, глядя в ту же сторону. – Слушай, Стасямба?
Стас не очень-то любил, когда она его так называла, но со временем, ему удалось удалить весь заряд этого сочетания букв и он относился к этому совершенно хладнокровно. Тем более, подобное из нее вылетало крайне редко.
– Чего тебе, трынделка?
– А кем бы ты хотел стать в прошлой жизни? – произнесла Анна, награждая своим вдумчивым взглядом теперь уже загустевшее серое небо.
Стас задумался. Затем посмотрел на свою жену, как бы лишний раз убеждаясь в ее намерениях получить ответ на вопрос и, убедившись в серьезности ее вопроса, вернулся к размышлениям над сказанным.
– Скрипкой Паганини! – совершенно неожиданно, даже для самого себя, выпалил Стас.
– Ого! – искренне удивилась Аня, изумленно уставившись на мужа. Она даже придвинулась к нему, заинтересованная подобным ответом. – Я представляю, как бы ты тогда агрился всякий раз, когда бы великий мастер фальшивил.
– Я бы лопнул от злости!
– Сколько нам еще ехать, смычок?
– Вёрст семь, около того.
– Мой муженёк величайший знаток древности, – с любовью произнесла Анна, возвращаясь обратно к окну.
– Ну, не величайший, но знаток уж точно.
– Сто лет не слышала этого выражения, кстати, – буднично произнесла Анна, приоткрыв окно и, высунув в него руку, успев схватить за тонкую ножку, летящий навстречу пожелтевший лист орешника.
– Раньше столько не жили, – ответил Стас, принимая из рук жены ее подношение. Сжав в кулак ладонь с листком и растерев его в крошку, Стас высыпал то, что осталось от листка себе за пазуху, осыпав тем самым пуповину своей дочери.
– Она будет любить осень, – Анна гладила левую руку мужа, которой он дотрагивался до пуповины. Ей нельзя было трогать пуповину все эти восемь дней.
– Знаешь, мне не очень-то по душе эта поездка, – Стас скривил лицо, будто бы увидел картину, которую он рисовал опять же таки разминки ради. Картина называлась «Пук». На пуке были изображены люди, едущие в общественном транспорте. Там были женщины, дети, старики и старухи… Содержимое салона автобуса было самым разномастным, проще говоря. Были изображены даже парочка животных: маленькая, ничем не примечательная на вид собачка, которую держала в руках женщина неопределенного возраста и летучая черная мышь, уцепившаяся за поручень своими лапками, болтающаяся в самом дальнем углу. Впрочем, не присмотревшись, ее совершенно элементарно можно было и не заметить. Автор картины любил себя, свою жену, что родила ему дочь, так же он любил изображать себя на своих творениях. В пуке лица у всех были одинаковы и это было лицо автора. Различались они друг от друга разве что мимикой, ну и конечно же прической.
– С чего же? – спросила Аня и, завидев гримасу мужа, коротко хохотнула. Она поняла это выражение лица и знала суть его природы. Она тоже вспомнила «Пук», от того и рассмеялась. – Мы быстро управимся, скрипка, вот увидишь. Тем более мой папочка нас внес в списки заранее. Так что нам совершенно не предстоит дожидаться своей очереди.
– Надеюсь, он не забыл при этом снять своих очков.
Стас ловко припарковал машину недалеко от центрального входа и заглушил мотор. Напротив него висел предупреждающий знак. На знаке был изображен перечеркнуто водитель, выходящий из автомобиля.
– Здесь даже парковка странная, – вновь принялся ворчать Стас.
– Ничего странного. Всякому миру нужно дать к нам привыкнуть. Каков бы мал он не был, – голос Анны звучал успокаивающе. Муж часто называл ее гипнотизером. Стоило ей сменить тембр и частоту, как все вокруг молниеносно успокаивалось и приходило в равновесие. – Все, можно смело выходить.
Двери Министерства автоматически распахнулись перед своими посетителями, впуская их в свою обитель. Внутри было тихо, малолюдно и даже немногим прохладно. Слегка опешив от раскрывшегося перед восприятием Стаса огромного ограниченного пространства, тот сделал неуверенный шаг назад, но, наткнувшись на маленький кулачок жены, вернулся на исходную. В этом гигантском кубе было лишь четыре стены и, теряющийся в километрах силовых кабелей, потолок. Огромное пространство заключенное в стены, которое Стас всегда хотел разрушить, дабы выпустить на свободу человекосферу заключенную здесь. Вдалеке располагался ресепшен, за которым сидел клерк с всегда учтивым выражением лица, облаченный в строгий костюм серого цвета. Костюм выглядел так, будто бы его обладатель в нем родился. Может оно и в самом деле было так. Стас часто подшучивал над клерками, еще будучи студентом. Ходили слухи, будто бы Министерство само порождает своих работников. Ведь решив стать служителем Министерства ты уже никогда не покинешь его стены. Странное решение для абсолютно любого человека. Стас этого никогда не понимал. Для него это было сродни с желанием стать проктологом. Но, такова цена за местное бессмертие.
Клер ненавязчиво коснулся мыслей Стаса, как бы напоминая о себе и давая заодно тому понять, что он не занят в данную минуту. Отвергнув телепатию сотрудника, Стас переступил желтую линию и, изображая уверенную и твердую походку, отправился в сторону ресепшена. Аня осталась дожидаться мужа возле линии. Она взглядом поддерживала спину своего мужа, не давая тому провалиться под гнетом окружающего умиротворения, что так пагубно действовало на Стаса.
– Чай с малиной, он так прекрасен, даже вдалеке от крова моего, – повторял едва слышно себе под нос свои священные мантры Стас. Он верил, что они ему помогают избавиться от разрастающейся внутренней тревоги, что возникала в его светлой душе совершенно беспричинно. – Дверь закрыта, пахнет медом и в округе никого. Лишь только взгляд жены мне свято верен… Гм! День добрый!
Клер лишь учтиво улыбнулся, пододвинув в сторону прибывшего планшет для заполнения стандартной формы, и его смиренное лицо украсила улыбка учтивости. Человек за стойкой информации был молод, его бледное, никогда не видавшее Солнца лицо, было гладким, как лампочка. Впрочем, и таким же безволосым. В форме нужно было заполнить данные о родившемся ребенке. Данных было всего три: наличие жизни; дата появления; длинна пуповины.
Заполнив первые два и бросив взгляд на крайний пункт, ноги прибывшего в очередной раз превратились в спагетти и никакой уже взгляд не мог помочь справиться с осознанностью собственной невнимательности. Он забыл померить пуповину своей дочери. Страх и тревога обвили липкими и холодными объятия душу Стаса. Он поднял испуганные глаза на сотрудника Министерства и дрожащими руками протянул тому планшет указывая пальцем на крайний пункт.
Оглянувшись по сторонам, клер улыбнулся выразительнее, наклонился через стойку, призывая Стаса сделать тоже самое. Стас сделал тоже самое, только наоборот.
– Папки всегда теряют голову при рождении первенца, – бархатным голосом проговорил клерк, вернувшись на исходную. – Вы у нас не первый такой. Пишите: 0,75. Это совершенно стандартное значение. Уверяю вас: важна лишь только дата. Остальное – формальность. Ах да, и передайте, я вас искренне прошу, привет вашей матери.
Камень, свалившийся с души Стаса, проломил пол Министерства и с грохотом полетел вниз. Обратно Стас шел уже с другой походкой. Это была походка уверенного в себе мужа, которому чужды страх и тревога. Данная перемена очень позабавила Аню, которая наблюдала за этим в первом ряду. Зная своего мужа от пят до макушки, она снова влюбилась в него.
– Ты пижон, Стаааас! – ответила Анна, прогоняя прочь сомнения, что хвостом волочились за ее мужем и заключила его в свои нежные и уютные, как чай с малиной, объятия.
– Ты – мой чай с малиной, – Стас крепко обнял жену и приподнял ее.
– Ну вот. Все прошло, как по сливочному маслу!
– Ну, не совсем, – смутившись, ответил Стас, ставя жену на место. – Я забыл померить ее. – Он похлопал себя рукой по шее.
– И?
– А ничего, собственно. Клерк мне велел написать 0,75, аргументировав это ничего не значащей формальностью.
– Ну вот и чудненько! Итак. Чем мы теперь займемся, мой герой? – задав риторический вопрос, Анна, как бы невзначай, принялась изучать свой причудливый маникюр и хмыкать себе под нос знакомую мелодию. Видимо ту самую, что играла по радио на их пути в Министерство.
– Эм, – Стас замялся и занял свои руки поиском ключей от машины, которые были у его жены и оба это прекрасно знали. – Поедем… Куда-нибудь поедем. Да. – Подытожил Стас, направляясь к автомобилю, все еще продолжая безнадежно хлопать себя по карманам. Можно было подумать, что, отыскав ключи, он бы уехал без Ани.
– Ах! Куда-нибудь! – иронично воскликнула Аня, догоняя Стаса. – Вот почему мужчины так не любят навещать родителей своей жены? Это же так банально! – Взмолилась Анна, протягивая мужу ключи.
– Да не то, чтобы я не люблю навещать твоих родичей, – начал было оправдываться Стас. Но выходило у него это так же, как и с ключами. – Я их люблю. Они милые люди…
– Но, – под ее строгим взглядом, сердце художника пролило все краски мимо холста.
– Я до жути боюсь, когда вижу твоего отче в солнцезащитных очках, – потупившись, признался Стас и заспешил за руль. Но, вовремя спохватившись, сперва открыл пассажирскую дверь.
– Дурилка, – ответила Аня и, поцеловав колючую щеку мужа, выхватила у него из рук ключи. – А дай я поведу!
– Только не гони!
– Сам не гони! – показав Стасу язык, Аня в один миг оказалась за рулем их машины.
Смирившись со своим безнадежным положением, Стас уселся на Анькино место и принялся листать тысячу парсеков. Картинки ему нравились. Он принялся крутить журнал в разные стороны, моментально позабыв обо всем. Теперь Стас был космонавтом и глядел в иллюминатор своего собственного космического корабля. Взглянув на мужа, Аня улыбнулась и дала машине ход. Она ощутила вкус мыслей своего мужа.
– Пап! – прикрикнула Анна, спустя четверть часа. Ничего не подозревающий Стас, вздрогнул от неожиданности и чуть было не потерял контроль над своим кораблем, который он лихо маневрировал сквозь пояс астероидов далекой Галактики. – Пап, мы едем!
Отец Ани был телепатом. Наполовину. Так что сигналы он принимал лишь в одну только сторону. Видимо, из-за этого его и не взяли, в свое время, работником в Министерство. Все думают, что из-за этого. Истинная же причина этого храниться в секрете.
– Ань, – Стас отложил журнал в сторону, решив, что корабль справится благодаря автопилоту и уставился на жену.
– Да-да, – отозвалась Аня, почесав свой курносый нос. – Ну говори же.
– А твой папка может блокировать входящий поток? Ведь к нему можно обратиться в не совсем удачный момент, знаешь. Может он спит, к примеру. Или пытается уснуть. А тут ему: Пап! Мы едем, пап!.. Па-а-ап!
– Ахах! Дурилка! – Аня громко рассмеялась и не глядя, тюкнул своим маленьким кулачком в плечо мужа. – Там своя методика.
– Ну ка! – Стас заерзал в сиденье, в предвкушении интересного разъяснения. Он любил, когда Аня ему что-нибудь объясняла. А она любила ему объяснять, что знала сама.
– Там поначалу идет касание. Знаешь, ты сначала человека аккуратно тронешь, как бы, предупреждая его о своем намерении обратиться, а уж затем делаешь это обращение. Так и здесь. После того, как на мое прикосновение откликнулись, я смело могу вещать вовсю. Ты понял?
– Куда уж, не понять то, – скептично отозвался Стас. – Понял. А как это происходит на фоне ощущений? Каков привкус отдачи?
– Папка мне рассказывал, что это как во сне. Ты можешь проснуться и выслушать человека, а можешь отвернуться на другой бок и продолжить видеть сны.
Стас призадумался, рисуя у себя в голове картину, теми красками, которыми ему разъяснилась Аня.
– А если тот, кто дотрагивается, проигнорирует то, что человек отвернулся и не желает контакта? Что произойдет тогда?
– Не знаю. Но папка точно в курсе на этот счет. Я спрашивала, – предупреждая вопрос мужа, ответила Аня.
Остаток пути супруги ехали молча. Анька восстанавливалась после короткого сеанса связи со своим отцом. Стас не смел тревожить ее в такой момент. Поначалу, когда они только-только стали обживаться друг с другом, Стасу было некомфортно в такие моменты. Ему хотелось разговаривать с женой. И как бы он тщательно не скрывал этого своего неумолимого желания – ему это ну никак не удавалось свершить. Журнал не листался, музыка в плеере напрягала, а картины в голове получались мазня мазней. И вся эта мазня неумолимо переваливалась через края ауры мужчины.  Со временем подобное его поведение сгладилось. Внутри все как-то само по себе успокоилось. Стас всецело принял этот момент и пережидать подобные паузы ему удавалось непринужденно. Не станешь же пузыриться всякий раз, стоит любимому человеку удалиться, скажем, для принятия ванны, к примеру. Стас стал гибким. Как бублик.
Анна же являла собой лишь только начинающего астромиуса. Но ей повезло в этом. Во-первых – гены. Ее отец был потомственным связным. В том возрасте, сколько сейчас его дочери – он уже поддерживал каналы связи аж с четырьмя звездными Системами. Подобная способность всецело передается из поколения в поколение практически нерушимо. Единственным минусом этого является то, что Анна, в виду своего пола, вынуждена этот ген в себе возбудить, а иначе он так и останется в ней в зачаточном состоянии. Родись же она мужчиной – этого бы делать не пришлось. Ген был бы активен в полную свою силу, будучи находясь еще даже в чреве матери. В таком случае, если руководствоваться теорией – любой из родителей астромиус может начать прямое общение со своим ребенком, пускай тот и еще не сформировался даже толком. Но это лишь теория. На практике же все совершенно иначе. Ведь еще не было ни единого случая живорождения. А вот случаи, когда ребенок, будучи оживленный полученной Министерством душой, подтверждал попытки своих родителей выйти с ним на контакт, находясь в чреве матери – были. А вот прямого доказательства, подтверждающие сие событие научно – отсутствовали. Посему, совершенно неминуемо угодили в раздел занимательных историй Карла Бергнома – популярнейшего в свое время писателя-фантаста.
Стас взглянул на часы и принялся считать до четырнадцати. На счете тринадцать лицо его жены, до сей поры имевшее весьма напряженный вид, расслабилось. В салоне автомобиля стало светлее – Анька улыбалась.
Припарковав машину возле открытого гаража родителей, Аня вытащила ключи из замка зажигания, смущенно улыбнулась и передала их мужу. То одобряюще закивал ей в ответ и убрал ключи в нагрудный карман на замке. Прошлый раз она забыла отдать ему их и они провалились в диванную щель, выпав из кармана ее джинс. А так как ее отец питал никому непонятную любовь к этому дивану, соответственно, проникать в недра излюбленного ложа он никому не позволил. Мама Ани лишь отмахнулась в ответ на недоумевающие взгляды детей и предложила им пройтись пешком. Тем более что пройти было всего-то три перекрестка. В тот вечер, вернувшись домой от родителей жены, Стас заперся у себя в мастерской и принялся портить полотно в очередной своей разминки. Он нарисовал тот самый диван, из щели которого торчала недовольная голова его тестя. Кроме него этой картины не видел ни один глаз. 
Открыв дверь мобиля со своей стороны и высунув из нее голову, Стас расплылся в блаженной улыбки, закрыв глаза. Он как довольный мартовский кот замурлыкал от предвкушения того удовольствия, которое им (хотя, что конечно же и скорее всего ему) готовила на ранний ужин Анькина мама. Запах был настолько осязаем, что хотелось буквально кусать пропитанный им воздух. Казалось, можно было им же и наесться. Но это все лишь иллюзия. По факту же в животах обоих запели песни киты. У Стаса запел целый китовый хор. В какой-то момент ему даже неловко стало. Но заметив туже самую неловкость на лице супруги, он успокоился и принялся вновь дирижировать своими спазмами.
Стас хоть и вредничал порою, относительно наведывания к Анькиным  родным, но в самом же деле он считал это делом исключительной важности, так как всякий раз его одолевало ощущение детства и некого празднества. Анна являла собой консистенцию этого празднества, ибо провела в нем всю свою сознательную жизнь. Она была подпиткой мужа.
– И да начнется пир желудка моего, – громко и весело заявил молодой художник, предоставляя жене треугольник своей левой руки. – И моего! – Добавил тот, погладив Анькин живот.
Дверь в дом была по обыкновению своему не заперта. Остановившись на пороге, молодые не спешили разуваться и снимать пальто. Атмосфера тепла и уюта этого жилища, потревоженная гостями, едва ощутимо коснулась их, словно бы обнюхав, и любезно приняла их в свои теплые объятия. Аня и Стас стояли бок о бок прижавшись друг к другу и, закрыв глаза в блаженной улыбке, вдыхали удивительные ароматы. До их уха донеслась приглушенная спокойная музыка. Все, можно было разуваться.
По звукам, доносившимся с кухни, было понятно, что родители их дожидаются именно там. Взяв Аню за руку, Стас устремился по зову своего голодного инстинкта.
Валентина, встретила своих детей (а ни кем другим она и не могла считать их, ибо молодожены были для нее единым целым уже на протяжении восьмидесяти восьми лет) в своем праздничном обмундировании: сиреневый легкий сарафан, поверх которого был накинут, уже испачканный чем-то вкусным, фартук ярко-красного цвета с огромной викторией. Голову ее украшала эгретка, выполненная из крыльев венерианской стрекозы. Украшение переливалось всеми цветами радуги, чувствуя гостей. Даже после своей смерти, крылья венерианской стрекозы имели способность реагировать на энергетическое изменение окружающей среды. Насекомое считалось бессмертным.
Почувствовав детей у себя за спиной, Валентина отодвинула от себя разделочную доску, отряхнула руки о фартук, поправила эгрет и повернулась, расставив руки в стороны, приглашая гостей в свои объятия.
– Как же бесконечно долго вы добирались, родные мои, – произнесла Валентина, возвращаясь на передовую приготовления своих изысканных блюд. – Как все прошло в Министерстве? Уверена, что все прошло, как и должно было пройти. – Не дожидаясь ответа, подытожила мама.
– Я, как бы, – слегка замявшись, начал Стас, – я как бы это, слегка заменьжевал.
– Да, он слегка заменьжевал, – задиристо ответила Анька, закидывая себе в рот горошину.
– Но вообще-то все прошло гладко! – оправдываясь, ответил Стас, незаметно толкая Аньку в бок.
Ничего не ответив на это, Валентина повернулась к рядом сидящему Георгию и, поправив ему темные очки, перелистнула страницу тысячи парсеков. Собравшись было вернуться к своим кухонным делам, Валю задержала рука мужа, которая успела ухватиться за фартук хозяйки очага.
– Чего ничего! Собравшись было безумствам поток преградив! Пространство извечно прогнувшись под гнетом смотрящих прозрачных зеркал! – на одном дыхании выпалил папа Ани. Быстрым движением сняв с себя очки и брезгливо отбросив их в сторону, он переменился в лице, завидев пред собою своих родных. Бесцветные глаза Леонида стали приобретать свой привычный фиолетовый окрас (типичный цвет глаз потомственных связных), уголки его тонких и плотно сжатых губ принялись натягивать улыбку.
– Папка! – тихо произнесла Аня, присаживаясь подле его левой руки. – Папулечка! Ты так долго там блуждал!
Завидев, что Анна сидит прямо на полу, Стас приподнялся, вытягивая из-под себя подушку и принялся подпихивать ее своей жене.
– Где это там? – с наигранным удивлением ответил Леонид, продолжая улыбаться. Он положил руку на голову своей дочери и поцеловал ее. – Здравствуй, родной мой. – Леонид обратился к мужу своей дочери, привставая и протягивая тому через столик открытую ладонь.
– Как дела в заледеневшем кубике пространства? – спросил Стас, принимая крепкое приветствие отца.
– Уф, – отмахнулся тот, усаживаясь обратно в удобное кресло. Аня была все еще под рукой. – Существует немало теорий, касаемо, как ты выразился, кубичности. Но каждая из них относительна. И относительна относительно друг друга. Эдакий лимб.
– Самое время посмотреть на него сбоку! – забористо произнес Стас, подмигивая своей жене.
– Эх! Люблю я твоего мужа, Анька, как родного! Дорогая! – он обратился к Валентине. – Я готов, моя стихия!
Аня хохотнула и присела обратно подле мужа.
Стас приобнял ее под руку и тихо произнес на ухо:
– Стихия. А я это запомню, пожалуй.
Стихия Валентиновна, тем временем, в призывающем жесте заманивала всех немедля оказаться в гостиной и занять свои места за столом. Еды за столом было не много. Но все было определенно сытно. Много было всеразличных напитков. Каждый напиток был разлит в красивые прозрачные сосуды. В самом центре стола стоял огромный кувшин, наполовину заполненный кристаллической жидкостью. Каждый кристаллик словно бы жил своей жизнью. То был мерцианит. Структура мерцианита всячески видоизменялась под воздействием на него различных факторов: в данном случае это была вода. Кристаллики ударялись друг о друга и порождали микровспышки.
– Такого я еще не видел, – изумленно произнес Стас, заворожено уставившись на красивый сосуд.
– Это все лишь предисловие, – буднично ответил Леонид, помогая своей жене занять место за столом. – Самое интересное потом начнется, когда домой приедешь и в кровать уляжешься.
Оба ребенка удивленно переглянулись.
Вечер протекал исключительно уютно и бережно. Плотно поужинав (оба родителя, кстати, к еде практически не притронулись), все семейство переместилось к камину, возле которого стояли заранее приготовленные три мягких кресла. Стас и Аня уселись в одно, обняв друг друга, Валя и ее муж сели порознь, взявшись за руки. Все четверо молча принялись смотреть на играющие языки пламени. Огонь гипнотизирует не только тело, но и разум. Каждый думал о своем. Аня думала о тех кристаллах, что мерно дрейфовали по ее маленькому желудку и уже начинали излучать слабое свечение, которое усилиться в сто крат, стоит ей сделать лишь маленький глоток воды. А она обязательно захочет напиться перед сном. Ее муж принялся рисовать в своей голове величайшее соитие стихий: огня и незримого ветра, что блуждал по его голове, принося в нее то вдохновение, то опавшую листву. Валентина едва заметно раскачивалась и напевала про себя свою любимую песню, которую, давным-давно, сочинила и исполнила на открытие заповедника Седны. Мама Анны была не только замечательной домохозяйкой и добропорядочной женщиной. В свое время она была обладательницей удивительного (даже для того времени, который считается бриллиантовый тысячелетием классической оперы) голоса. Голос ее был поистине своей неподражаемым, волшебным. Своим пением юная певица очаровывала послов с далеких Галактик, ее голос делал мысли слушателей прозрачными.
В возрасте тринадцати лет, Валентина также слышала внутри себя, по мимо своего, еще другой голос. То был голос ее единственной дочери. Говорили, что это попросту невозможно (что и по сей день является правдой, с поправкой лишь на одно в истории человечества исключение) и девочка фантазирует. Фантазировать, к слову говоря, на тот момент пришлось многим видным и нет ученым и исследователям. Появление Валентины на свет – загадка. Она просто появилась. В тот же самый момент в ее жизни и появился Леонид. Астромиус в те далекие года лишь только зарождался на свет и Леонид был истинным пионером этого дела. Самом собой разумеющееся, что юный исследователь (тогда ему только исполнилось  семьдесят девять) обязался приложить максимум своих мысленных усилий для разгадки тайны появления Валентины на этой планете.
Бесконечные часы, проведенные за беседами дали свои плоды – Леонид бесконечно влюбился в, к тому моменту уже выросшую из девочки в девушку (женщины созревают гораздо быстрее мужчин во всех аспектах этого понятия), Валентину. Именно в этот момент пика их влюбленности, Леониду и удалось выяснить природу появления своей возлюбленной. С тех пор Леонид периодически надевает на себя темные очки (те самые, что и тогда) и все вокруг считают его олицетворением абсолютной невидимости. Просто потому, что всем так удобнее считать.
Молчание нарушил глава семейства:
– Я вот тут подумал, – начал отец Ани ненавязчиво, как бы промежду прочим. – 118 километров. – Леонид многозначительно замолчал, продолжая отрешенно наблюдать за игрой пламени.
– О! Кстати! – подхватила Валя, оживившись. – Это отличная тема, мой юный исследователь! – Она всегда его так называла, когда хотела подбодрить его рассуждения. Валя была гораздо старше своего мужа, хоть и выглядела моложе.
–  Именно, – продолжил юный исследователь. – Я как раз-таки именно эту тему хотел с детьми обсудить. Вот смотрите, дорогие мои, облака плывут, так? Так. Наблюдаемая стая плывет с одинаковой скоростью, плоскостью вперед, острым углом – это неважно, поверьте. Скорость одна. Мы же, при  наблюдении, автоматически приучили себя следовать тем законам физики, которые сами же и выдумали! Острый край – он обтекаем, он легче вонзается в встречный поток. Воздух – это тоже физика. Космические корабли нашего же флота – они огромны! И им не нужна обтекаемость. Все, что мы выдумали – рассыпается через 118 километров от поверхности нашей планеты. Вообще все, прошу заметить.  В особенности это касается убеждений.
– И рекордов Ставинского, – добавила мама, воспользовавшись паузой.
– Ага! Кстати, этот негодник рекордирует теперь будучи находясь в открытом космосе.
– Каков хитрец!
– Не то слово! Ну ничего. С упреками мы его и там достанем! – подытожил Леонид и надвинул себе на глаза темные очки. Его лицо украшала самодовольная улыбка и нежный поцелуй жены.
– Пока ты завариваешь чай, произойти может все, что угодно, – произнесла Валя, гладя руку мужа и наблюдая за костром.
– Или кто угодно, – Анька тихонько хихикнула и слегка повалилась на Стаса телом.
Совершенно неожиданно для всех троих, Леонид резко покинул силы притяжения своего вместилища, попутно снимая с себя очки. Валентина не успела отреагировать на подобную неожиданность и не убрала свою ладонь с руки мужа, от чего та, словно невесомая, вспорхнула вслед за мужем, и опустилась обратно на подлокотник так же безмятежно, как и подлетела вверх.
Стас предательски дрогнул от подобной неожиданности, но пытался сохранить остатки каменной непроницаемости. Аня коротко хихикнула вновь, принимая все, как есть. Валя в замешательстве уставилась на своего мужа, взглядом требуя от того немедленных объяснений, который он давать, судя по его непроницаемому взору, и не собирался вовсе. Может быть и подумывал об этом… Хотя врятли.
Очки нарушителя всеобщего покоя съехали набекрень, придавая тому более комичный вид, нежели обычно. Поправлять их никто пока что и не собирался.
Леонид снял с себя маскировку, удивленно уставился на них и бережно поставил очки на подлокотник.
– Что ж, – наконец-то произнес хозяин дома, – давненько же я их не надевал.
Валентина в эмоциях хлопнула себя по коленям. Анька вновь хихикнула.
– Каков наглец! – произнесла атмосфера в доме, но этого никто не услышал, кроме Леонида
– Это вы мне? – удивленно произнес Леонид, ткнув себя указательным пальцем в грудь. – Впрочем, неважно… Стас! Дуй за мной! Есть у меня к твоей персоне разговорчик-с.
– Ну ка! И прям так кс? – скептично отозвался Стас, вставая с кресла, покидать которое ему не хотелось, как минимум вечность. В ожидании поддержки он посмотрел на Анну, но та отрешенно наблюдала за пламенем. Стас залюбовался отражением огня в ее больших фиолеовых глазах, но голос вновь призвал его следовать в неизвестном направлении. Вздохнув, Стас отыскал глазами спину Леонида и заспешил в ту самую сторону.
Они оказались на кухне. В сегодняшний вечер здесь был целый склад всеразличной закуски, что очень здорово обрадовало молодого гостя. Стас, хоть и был худощавого телосложения, имея рост чуть выше среднего, но это не мешало ему оставаться голодным несколько чаще среднестатистического землянина.
Усевшись за стойкой на высокий стуле с подножкой, Стас принялся крутиться вправо-влево, закидывая себе в рот всякую вкусную всячину, которой под рукой оказалось вдоволь. Леонид стоял напротив, спиной к гостю: он химичил с экзотическим напитком, решив, по всей видимости, в очередной раз удивить зятя своим умением смешивать несмешиваемое и сочетать несочетаемое.
Через скорое время возня прекратилась и Леонид повернулся к гостю, обратив на того свое щедрое внимание. Руки его были пусты (видимо, очередной эксперимент все же не удался). Он оперся ими о стойку и принялся тарабанить по ней пальцами, смотря то в непонимающие глаза Стаса, то на его, укутанную какой-то тряпицей, шею. Взгляд любого астромиуса долго стерпеть, при этом никаким образом не подав виду – было делом невозможным. Тем более, если на тебя смотрит пара глаз с несколькими веками многоуровневой телепатической практики за плечами, что называется. Впрочем, можно упомянуть то, что благодаря лишь только практическим умениям Леонида – человечество смогло отойти от привычных методах межгалактической связи. Расстояния, покоряемой Вселенной увеличивались несоизмеримо. На бесконечных научных симпозиумах кто-то даже отшучивался, мол, что Вселенная не успевает расширяться за нами (подобная шутка, кстати, стала особенно популярна после того, как расширение Вселенской материи категорически было опровергнуто). Поддерживать связь с далекими колониями становилось все труднее и труднее, а со временем и вовсе сталось делом невозможным. Человек изобрел колесо и летел на нем, сломя голову, сквозь пространство-время. Методы же всем привычной квантовой связи попросту не успевали за подобным прогрессом. Сообщения, отправляемые на другой конец Галактики – не имели возможности мгновенного достижения цели. Квант, содержащий в себе информацию, хоть и был мгновенен, но и мгновения было недостаточно. Здесь то ученые умы и выдвинули теорию «мысли». Лишь только мысль имеет возможность преодолевать бесконечные расстояния и скорость полета ее эквивалента расстоянию. По сути своей, если уж слегка углубиться в теорию, которую, кстати говоря, первым выдвинул ближайший друг и однокашник Леонида, сила мысли, в виду своей бесконечности абсолютно во всех аспектах существования – сводит на нет числовые понятия. Расстояние и время уже не являются расчетной величиной для связи с далекими мирами. Стало совершенно неважным, в какой край Галактики ты решил отправить весточку – все-равно это будет мгновенным делом.
Стас прекратил свое бессмысленное вращение, но жевать не перестал. Леонид принялся щуриться.
– Ну вот уж хватит! – не выдержал Стас, протестуя с битком набитым ртом. – Вы всякий раз пытаетесь прочесть мои мысли под любым абсолютно предлогом.!
Леонид расслабился, в отличие от гостя и сложил руки в примирительном жесте.
– Да потому что всякий раз я удивляюсь, – начал Леонид, ставя перед Стасом два высоких бокала с красиво оформленным напитком. – Может, у тебя их там нету вообще, м? Мыслишек то.
– В данный момент нету совершенно, – признался подопытный, отпивая из бокала. – В этот раз получилось отменно!
– Рецепт я подглядел далеко-о-о отсюда.
– Боюсь себе представить…
– А ты не бойся, – отмахнулся Леонид, подливая гостью коктейля, - все-равно не представишь. Ты мне расскажи лучше, что с вами случилось по возвращению из роддома?
Стас вновь отпил, поставил бокал перед собой и испытывающе уставился на Леонида.
– Вот вы, папа, вопрос задаете некорректный.
– Зато вежливый. Пурпур яркий был?
– Еще как! – оживился Стас, готовясь поделиться с будущим дедом всем тем, что с ними произошло в день появления ребенка. – Только струился он не из детской.
– Хм, в этом, конечно же, нет ничего серьезного, но то, что это необычно – факт. Объяснить в состоянии это? Хотя бы как-то? – Леонид взял пустой уже графин и отвернулся, видимо, чтобы наполнить его чем-то другим, либо тем же самым.
– Совершенно вот никак не могу объяснить, – уверенно заявил художник, едва сдерживая себя, чтобы не закинуть себе в рот очередную закуску. Желудок его уж был на грани.
– Если не можешь объяснить – значит это настоящее, – неоднозначно протянул Леонид, ставя перед гостем наполненный пурпурного цвета жидкостью графин.
Стас протянул руку к графину, обнажив тем самым свое предплечье: на внутренней стороне руки была небольшая татуировка с изображением двух восьмерок. Леонид задержал свой взгляд на руке Стаса и нежно улыбнулся. Стас, смутившись, одернул короткий рукав рубашки.
– Вы вместе уже две бесконечности, – произнес Леонид, ставя нетронутый бокал перед собой. – Далекие звезды! Как же летит время! А ведь только вчера, не буквально конечно же, я выжигал на Лунном камне точно такой же рисунок, чтобы подарить его своей Валечке… Хм, а кстати! Что-то мне не довелось заметить подобное на теле своей дочери. Подобное попросту не могло обойтись без моего внимания.
Астромиус наградил гостя пытливым взглядом. А тот, словно не слушавший его, продолжа с умилением изучать свою руку, которую уже без стеснений оголил.
– Она предпочла несколько иной способ. Подобный символ украшает ее ребро, – не отвлекаясь от созерцания, гипнотически произнес художник и осушил махом свой бокал.
– Что ж, это вполне в ее духе, – Леонид вновь напустил на себя отрешенный взгляд и принялся буравить им пустоту.
– Вы вновь с кем-то поддерживаете контакт? – поинтересовался Стас, пристально глядя на отца.
Леонид встрепенулся и его лицо сменило цвет.
– Прости, родной, – поспешил извиниться тот, – но это было действительно важно! Ты даже представить себе не можешь, как часто мы, порою, ссоримся с Валей вот из-за подобного… А как ты так сразу догадался?
– Анька точно в такой же манере перебирает пальцы рук, когда тренируется в телепатии.
Так более ничего и не ответив своему зятю, Леонид вновь принялся перебирать пальцами.
Пространство между двумя мужчинами наполнилось дружелюбной тишиной, давая возможность каждому предаться своим мыслям.
Стас наслаждался мерным шуршанием лепестков обогревателя. Редкие порывы ветра поднимали в воздух сгрудившуюся листву и кидали их навстречу автомобилю. Оранжевые и бардовые листья прилипали к покрытому изморозью кузову автомобиля. На улице уже было темно и безлюдно. Никому не хотелось покидать уютное общество своего дома. Осень – это повод наслаждаться закипающим чайником.
Художник взглянул на пассажирское сиденье и ослабил давление на педаль газа. Анька наблюдала за протекающим мимо ее окна пейзажем, подперев подбородок своим маленьким кулачком изредка вздыхая.
– Значит, мне тоже предстоит поправлять на тебе темные очки, когда тебя отправят на пенсию? – спросил Анну Стас. Одной рукой он держал руль, другую протянул к печке, вращая перед ней ладонь.
– Это случиться не раньше следующего миллениума, – безучастно произнесла Анна, глядя в окно. Затем, она сделала незаметное движение рукой, надевая на себя темные очки и повернулась к мужу, поднимая их. – Впрочем, к чему нам ожидания.
На дворе стоял 3848й год.   
Объевшийся до беспамятства Стас с трудом припарковал автомобиль. Он чуть было не задел бампером парковочный ограничитель, который сам же и поставил возле въезда в гараж, так как Анна всякий раз норовила задеть створку ворот. Выйдя из автомобиля, Аня одарила своего мужа скептическим взглядом и, фыркнув, отправилась в дом. Доставать из багажника многочисленные контейнеры с едой, что мама вручила детям вдогонку, никому не хотелось. Решено было оставить транспорт на улице, чтобы не испортилось ничего. Стас, в какой-то момент хотел было тайком протащить в дом пару блюд, даже уже прикинул, каких именно, но, в последний момент подумал, что это будет, пожалуй, лишним. На завтра больше останется. От этой мысли художнику сделалось еще теплее на душе и он, вполне собой довольный, отправился вслед за женой, которая, как оказалось, стояла на пороге в дом и с самодовольной ухмылкой наблюдала за съедобными раздумьями мужа.
– Ты неисправимый поглотитель, – отметила Анна, ткнув Стаса пальцем в живот.
– Ой, прошу, без резких движений. Я того и гляди лопну.
– Тогда предлагаю завершить сей прекрасный вечер за просмотром комедии.
Аня, словно бабочка, упархала в сторону кухни и включила воду, наполняя чайник водой. От мысли о чае, Стасу сделалось вдвойне приятнее. Что ж, для чая место всегда найдется. Скинув с себя верхнюю одежду и подобрав по пути раскинувшееся на полу Анькино пальто, Стас предался объятиям мягкого дивана и, взяв в руки пульт от телевизора включил тот. Показывали прямую трансляцию приземления исследовательской экспедиции на новой планете. Внизу изображения наматывала круги бегущая строка с информацией о мире, что изображали на экране. Стас всячески пытался разглядеть слившиеся в белую полосу буквы, но разузнать, что же это был за мир, ему так и не удалось. По телевизору показывали лишь новости и передачи связанные с исследованием Космоса. А что может быть еще интереснее и полезнее этого?
На кухне явно творилось ладное: чашки гремели одна за другой, кипяток лился рекой, ароматная заварка давала о себе знать уже сиюминутно. Анька решила заварить тот самый чай.
– Ань! – крикнул Стас, направляя пульт от телевизора в сторону кухни. – Ан-145, ты завариваешь тот самый чай?
– Сам ты Ан-145! – крикнула Аня с кухни и по голосу было понятно, что ее руки заняты чем-то важным. – Тут такое твориться. – Повторила хозяйка, спустя минуту.
Стас еще раз мельком взглянул на экран телевизора, повертел пульт в руках и переключил канал. Выступал Профессор Витковский с объяснением теории возникновения параллельных Вселенных.
– Ой! – раздалось с кухни незамедлительно. – Милый, а сделай пожалуйста погромче! Я совсем забыла, что хотела Витковского с тобой посмотреть. А в записи смотреть я не люблю. Да и тем более…
Последнего предложения Стас уже не слышал, так как звуки самого родного голоса уже перекрывал мужской голос с хрипотцой.
– … в жизни всякое имеет место быть, – говорил Витковский, поправляя на себе галстук, который не имел привычки носить, но прекрасно понимал, что иногда надо бы. – На данный момент зарегистрировано более девяноста семи миллионов параллельных Вселенных. Вполне себе вероятно, что и наша с вами Вселенная является чьей-то параллелью. Моя теория возникновения всего Бытия основывается как раз именно на данном утверждении. Нет! Нет, господа, что вы. Я вовсе не берусь утверждать, что наш с вами мир – выдумка. Совсем нет. Я всего лишь на всего предполагаю. И да, вы совершенно правы, молодой человек в пиджаке, существует лишь один способ подтвердить мои догадки. Вполне вероятно, что некий изобретательный ум просто на просто выдумал наш с вами мир, запустил, так сказать, процесс новообразования. Что же далее, спросите вы? А далее мы отправляемся с вами, буквально, на встречу с нашим выдумщиком… Хех, верно, что назвать «создателем» подразумеваемый субъект – было бы делом не совсем уместным… Так вот. Встретившись с ним, выясняется, что и он, вместе со своей реальностью, являет ничто иное, как аналогичное порождение чьего-то не менее пытливого ума. Теперь вообразим, что мы решили копать далее… Для наглядности, предлагаю на всеобщее обозрение, простую совершенно схему воссоздания Вселенных. Я увидел, собственно, так и представил ее, в виде цепочки. Одно за другое, что называется… Обобщенно говоря, мы неумолимо отыщем первородный источник мысли. Да, верно говорите – сначала была мысль…
– А затем уж мы, – раздалось над головой Стаса, от чего тот незамедлительно вздрогнул. Оказывается Аня стояла за спиной мужа, облокотившись на спинку дивана. В руке она держала что-то похожее на надкусанный сельдерей.   
Постояв еще с минуту, дождавшись, пока Витковский закончит свой доклад, Аня, привычно фыркнув, удалилась обратно на кухню. Анька явно затевала нечто съедобное и изрядно облопавшийся Стас, принялся раздумывать на эту тему. Он обожал подобное завершение вечера и потому прилег на левый бок, чтобы дать желудку возможность побыстрее переварить все то, что он умял у матери Анны.
– Хотя, можно просто посмотреть на еду, – принялся вслух рассуждать художник, – и посмотреть, как Анька ест свои водоросли. Хотя, может и мне удастся что-нибудь перехватить.
Аня вернулась с небольшим подносом в руках и поставила его на столик.
– Чаёк! – произнесла Аня, вновь удаляясь.
– Вот для чайка место всегда найдется, – приободрившись и принимая сидячее положение, весело произнес Стас, потирая ладони в предвкушении чаепития.
– А о чем вы с папкой разговаривали на кухне? – спросила Аня мужа, усаживаясь подле него. Она взяла в руки пульт от телевизора и принялась щелкать каналы передач.
Стасу вопрос показался риторическим и он принялся модулировать в своей голове всеразличные интерпретации ответов, которыми смог бы опровергнуть все Анькины предположения. Но, так ничего и не придумав, решил рассказать все так, как есть.
– Да о всяком.
– Нуууу, – негодуя протянула Аня, наливая мужу чай.
– Вообще, он очки свои раз пять нацепил за время нашей с ним беседы, – Аня громко хохотнула и в ее глазах вспыхнул озорной огонек. – А так, он мне сказал, что сегодня мне обязательно присниться сон.
– Какой сон? – немедленно поинтересовалась Анька, внимательно уставившись на рассказчика.
– Да откуда ж мне знать! Он ведь еще не приснился.
– Ну так ведь присниться же! – Аня была непоколебима.
– Присниться и расскажу тогда.
– Расскажи сейчас, – она отвернулась и принялась вновь щелкать кнопками на пульте.
– Про душу нашей малышки, – неуверенно произнес Стас, поставив чашку с горячим чаем на столик.
– Ура! – воскликнула Анька, заключая мужа в крепкие объятия. – У нас получается, смычок!
Аккуратно высвободив изрядно затекшее плечо из-под головы своей спящей жены, Стас встал с дивана, потянулся и, накрыв Аньку пледом, отправился наверх. Стас знал повадки каждой ступеньки на лестнице, что вела в их спальню. Предпоследнюю ступень он перешагнул, ибо та безответственно скрипела, в отличие от своих предшественников снизу. Коридор был едва освещен большой стеклянной колбой, что стояла в дальнем углу. Этого вполне хватало, чтобы разглядеть дверь в комнату. Войдя в спальню, художник подошел к кровати и с умилением уставился на крохотное тельце, что покоилось на их ложе. Стасу показалось, что ребенок лежит не в той позе, нежели он видел в последний раз, но, не придав этому значения, молодой отец бережно просунул руки под младенца и взял девочку на руки, прижав к груди. В какой-то момент Стас подумал, что же ему делать дальше? Не именно сейчас, а вообще. Что делать, после того, как ты отважился взять ребенка в свои руки? Ведь назад пути уже нет. Охватившая молодого папу дрожь, волной прошлась по его телу и растворилась в деревянном полу.
– Необязательно знать, – дрожащим голосом произнес, Стас, крепче обнимая чадо. – Важно просто делать.
Закрыв глаза и избавив голову от всяких мыслей, Стас дал возможность телу самому направить его разум в истинную сторону. Тело направилось в мастерскую художника.
Анна проснулась от звуков знакомой мелодии, что доносились сверху. В мгновение распознав мелодичные переливы, гладкая кожа девушки в миг покрылась мириадами приятных мурашек. Она знала эту мелодию и поклялась в тот день, что никогда ее не забудет. Ей же поклялись в ответ, что она ее более никогда не услышит, лишь только в исключительном для влюбленных случае.
В тот день она гуляла по улицам планеты, прибывая в единении со своим разумом, пытаясь различить оттенки мыслей с других далеких миров. Время от времени в ее мыслях проскальзывали образы полюбившихся ей звуков. В один из таких моментов она завидела впереди себя идущего ей навстречу худого парня. Его уши были прикрыты большими наушниками и видно было даже издалека, что он шевелит губами, словно бы подпевая. Именно в этот момент Анна словно уловила абстракции мыслей молодого парня и ее голова в миг опустела. Остановившись прямо посреди дороги, она молча уставилась на человека, что шел ей на встречу. Когда до их неминуемой встречи оставалось всего каких-то пара десятков шагов, парень, заприметив впереди себя девушку, замедлил шаг и встретился с ней взглядом. Девушка шевелила губами, явно обращаясь к нему. С вежливой улыбкой, Стас высвободил одно ухо, дабы разобрать обращение девушки.
– Простите, что вы сказали? – виновато произнес художник, убавляя громкость до минимума.
– Я говорю, если у тебя играет в наушниках «психо», то я хочу быть с тобой, – произнесла девушка, глядя снизу вверх на Стаса.
До мозга костей застенчивый молодой человек, словно загипнотизированный, снял наушники со своей головы, сделал два заветных шага, что разделяли их молча и надел динамики на Анну. В них играло именно то, что нужно.
Укутавшись в тот самый плед, Анна встала и отправилась по следам своего мужа. Переступив предпоследнюю ступеньку, она прошла мимо спальни и, свернув за угол, оказалась на пороге мастерской своего мужа, дверь в которую была приоткрыта, что редкость. Аудиодорожка стояла на повторе, как и в день их знакомства. Стас стоял перед полотном с девочкой на руках и что-то ей увлеченно объяснял. Крохотное тело их дочери было разрисовано в те же тона, что и полотно. Завидев это, Анна цокнула языком и улыбнулась. Заслышав посторонний звук, Стас обернулся, одаривая жену нежной улыбкой и жестом пригласил ее к себе.
– Ты все же хочешь, чтобы наша дочь стала тоже художником, как и ты? – с любовью в голосе спросила Анна, не в силах оторвать взгляда от своего мужа с их дочерью на руках.
– Не только, как я! – запротестовал художник, аккуратно передавая чадо Анне. – Я разрисовал ее звездами!
***
– Борт номер 867 просит разрешения на стыковку!
– Борт 867, стыковку разрешаю! Стыковку разрешаю! Как поняли меня, 867-й? – раздался беспокойный, но все же безумно радостный и приятный женский голос диспетчера.
– Хрипит, блин. Что ж ты хрипишь-то до сих пор, понять не могу, хм.
– Слава, не засоряй эфир! – повторил все тот же голос из испорченного динамика.
– Вот черт! Прошу прощенья, диспетчер. Динамик этот, все нервы вымотал уже.
– После стыковки открой шлюз, 867-й. Я уже оповестил электриков о твоей проблеме, – вновь захрипел динамик, но уже твердым и мужским голосом, и, спустя несколько секунд, добавил уже мягче:
– Как долетел, Вячеслав? – это говорил начальник диспетчерской службы Герман Степанович. Среди сотрудников диспетчерской, да и в прочем всей около орбитальной станции, просто Степаныч.
– Долетел отлично, как фанера над Парижем! – бойко отозвался Слава, одновременно ловко управляясь со штурвалом своего корабля.
«Та-а-ак, так, так. Еще немного», – мысленно помогал своему кораблю пилот. Уверенно щелкнул стыковочный замок, намертво прикрепив к себе «Рязанку» – так назывался корабль Славы, на котором он налетал столько часов, что и сам уже не помнил эту цифру. Славка был пилотом в четвертом поколении и «Рязанка» досталась ему от отца, который, как и его сын, бороздил Простор и перелетал всю Солнечную Систему вдоль и поперек, занимаясь снабжением новых колоний и промежуточных станций.
Откинувшись на спинку в противоперегрузочном кресле, Слава скинул с себя ремни безопасности и облегченно выдохнул. Его, покрытое бронзовым загаром, лицо украсила улыбка, когда он различил за толстыми стыковочными люками гомон голосов электриков. На приборной панели вспыхнул зеленый огонек и Славка оживился: это его кто-то вызывал на связь по приватному каналу связи. Пилот щелкнул тумблером и серьезным голосом произнес:
– 867-й на связи. Говорите!
– 867, картошечку пожарить тебе сегодня? – раздался из ненавистно хриплого динамика, все тот же приятный, но теперь уже нежный и любимый голос.
– Ты меня так и будешь теперь всегда номером называть, м? – у Славы невольно рот наполнился слюной, стоило только его жене Олеське напомнить ему о жареной картошке. На душе стало как-то сразу тепло и уютно. Он представил себя дома на кухне, Олеську в фартуке, шустро снующей у плиты, аромат молодой картошки, которую он лично привез с Плутона. В тот раз ему нагрузили более ста тонн молодых плодов. «Рязанку» тогда всей станцией встречали, а потом еще целый месяц эту картошку жарили, пока она всем не надоела.
– Алинка заждалась уже, родной. Картинок столько нарисовала и все про папку, как он на ракете по планетам путешествует. И все цветные, представляешь? Мы с ней вчера выбрали самые красивые и поместили их в рамку.
– Ро-о-одные мои, – с любовью в голосе протянул Слава. – Как же я по вам соскучился.
– И мы по тебе, родной, – из динамика раздалось причмокивание. – Ну все, пошла сдавать смену. И ты тоже не задерживайся. – Зеленый огонек погас и в шлюз постучались.
Встрепенувшись, Слава встал с кресла и пошел открывать люк.
– Есть кто дома? – раздался по ту сторону шлюза бодрый мужской голос. – Вот он! Славик, открывай давай скорее! Работа ждать не будет!
Дернув вниз рубильник, что располагался рядом со шлюзом, Славка открыл его и отступил в сторону, отвесив при этом театральный поклон, ступившим к нему на борт, электрикам.
– Степаныч вам просыху не дает, я гляжу. Ну, здарова, мужики! – Слава душевно пожал руки всем троим.
– Да уж, да уж… Как долетел? Слыхал тут, угодил ты в рой астероидов? – спросил один из трех электриков, при этом методично раскладывая перед собой набор инструментов. Двое остальных уже скрутили корпус с приборной панели, оголив наружу бесчисленное количество цветных проводов.
– Да-а так, – ответил Слава, виновато почесав затылок, – кимарнул чуток и не успел вовремя произвести корректировку курса, вот и сбилась ласточка с пути.
– Что ж, бывает. Благо все обошлось. Ладно, летчик-залетчик, рад был поболтать, да Степаныч…
– Понял, – хохотнул пилот и покинул борт своего корабля.
Слава спешил в жилой отсек орбитальной станции. Широко вышагивая, он уже представлял, как первым делом обнимет свою дочурку, поцелует ее нежную щечку и потреплет ее густые золотистые волосы.
«Сколько я ее уже не видел? – мысленно рассуждал Славка. – Месяцев семь, не меньше. Обалдеть же можно! Семь долгих месяцев! Вымахала уже небось. В мамку пошла, ага. Та у меня высокая».
– Па-а-апочка-а-а! – раздался на весь жилой комплекс детский голос. Навстречу безумно счастливому отцу бежала его дитя. Славка подхватил ее на руки и, подняв на вытянутых руках, принялся кружиться вместе с ней. Они были без ума от счастья. Заливной смех двух родных сердец заставлял некоторых соседей выйти из своих жилых ячеек. Тепло встречи растопило лед разлуки высвободив наружу удивительную и прекрасную энергию. Эта неведомая сила волной накрыла всех, кто находился поблизости. «Сла-а-вка прилетел, – говорили соседи, довольно хмыкая. – Живой, здоровый. К семье летел сквозь пространство-время, да, да!»
– Ух! Тяжелая какая, а! А смотри, как подросла, моя маленькая! – Слава поставил Алинку на пол и принялся любоваться дочкой.
– Ты только что сказал, что я подросла. Значит я уже не маленькая! – застенчиво произнесла Алинка и ее бархатные щечки едва-заметно покраснели.
– Пошли в дом, родной, ужин стынет. – Нежно произнесла Олеся, увлекая мужа в дом.
– Ву-у-уии! – счастливый отец лишь только радостно взвизгнул и все трое, взявшись за руки, пошли к себе в дом.
***
Раздался ненавязчивый зум входной двери. Звук был отрегулирован идеально и потому звучал мягко и знакомо. Слава слышал этот звук тысячу раз (они любили принимать у себя гостей), но никогда ему не приходилось вздрагивать от этого. Он даже едва не поперхнулся.
– Сиди, сиди! – успокоила мужа Олеся и, положив ему руку на плечо, тем самым не давая ему встать, сама отправилась принимать гостей.
Когда раздался щелчок открывшейся двери, Славке вновь стало не по себе и неприятный холодок пробежал по его спине. Слава передернул плечами, словно пытаясь сбросить с себя, непонятно откуда взявшееся беспокойное чувство. Наконец не выдержав ожидания (хотя прошло не более пол минуты), он встал из-за стола, вытер рот салфеткой и отправился к входной двери. На пороге стояли двое мужчин, одетых в кипельно-белые костюмы, лица их были угрюмы и неподвижны словно камень. Их холодные и безразличные глаза упрямо уставились на Славку, словно пронзая насквозь его своим взором. Славке стало страшно от чего коленки невольно затряслись и ему стоило не малых усилий, чтобы не показать виду. Только не перед Олеськой! Слава обернулся, взглянув на жену. У него сердце упало в пятки, когда он посмотрел на нее. Та стояла неподвижно, словно парализованная и смотрела в пустоту неподвижным взглядом. Затем ее рот слегка приоткрылся и с ее красивых уст слетели, тихо-тихо, слова.
– Родной, кажется это за тобой, – и она бросила свой безликий взгляд на Славку. В этот раз он уже не смог совладать с дрожью в коленях.
– Папа, папочка! Гляди, что я… – в прихожую вбежала Алинка. Глаза ее, как всегда светились радостью и озорством. На ней было коротенькое домашнее платьице, а волосы были заплетены в две косички с красивыми красными бантиками. Но стоило ей показаться на виду, как вдруг она остановилось как вкопанная, словно молнией пораженная и замерла, медленно опустив свою руку, в которой она держала какую-то картинку в рамке. И взгляд ее! Взгляд у нее в миг переменился. Таким же стал безликим и невыразительным, как и у ее матери. А эти так и стояли, замерев в ожидании, до сих пор не произнеся ни слова. Осунувшись и в последний раз окинув грустным взглядом свой дом, Славка медленно пересек порог. Гости как по команде расступились. Один из них шел рядом, а второй чуть впереди. Когда они остановились возле машины, второй распахнул перед ним заднюю дверь. Славка обернулся: на пороге стояли его жена и маленькая дочь и теперь в их взгляде Славка заметил непонимание, а может ему это показалось. Он сел в машину. Как только дверь захлопнулась, весь салон озарило ослепительным светом от чего пришлось зажмуриться.
***
Стас проснулся от громкого хлопка автомобильной дверью. Резко приподнявшись, он, все еще с закрытыми глазами, принялся водить рукой по все еще теплой, но пустой постели. В голове его вертелось одно лишь имя : Алина.
Едва-слышно мыча от навалившегося отчаяния и собственного бессилия, Стас накрылся с головой и свернулся калачиком. Зажмурившись до боли в глазах, он пытался вновь уснуть, чтобы проснуться в другой реальности, в той, где Анька будет рядом и крепко обнимать его сзади, не давая провалиться в темную бездну одиночества. Но Стас буквально чувствовал, как его неумолимо затягивает в безмолвную неизвестность.
– Если не шевелиться, – тихо произнес художник дрожащими от страха губами, – то она успеет спасти меня… Алина…
  Пространство вокруг сжалось и стало нестерпимо душно. Вселенная расширялась и человек был здесь лишний. Мышцы одеревенели. Нужно было, как можно скорее высвободиться от этого незримого ментального груза. Но как?? Тоненькая простынка – это было единственное, что отделяло дрожащее тело Стаса от вакуума Вселенной.
– Если бы я смог стать звездой, что рассекает пустоту, – принялся шептать Стас мантры, которым научила его в свое время его мама, прежде чем уйти. – Озарил бы светом я каждый темный уголок. Уголок, лишенный света. Света моего, заразительны лучи…
За окном реального пространства послышался рев двигателя, работающего на пределе, затем громкий хлопок двери. Кто-то неумолимым вихрем влетел в дом и побежал наверх по приветливым ступеням Стаса. Стас натянуто улыбнулся, обнажая плотно сжатые губы. «Опять дверью хлопает, засранка, – подумал Стас, все еще содрогаясь всем телом».
В комнату вбежала Анна. На короткое мгновенье она застыла в дверях и бросилась к мужу.
– Прости, родной! Прости, любимый! – принялась быстро приговаривать Анна, гладя мужа по его вспотевшей голове. – Я же быстренько очень, быстренько. Просто нужно было в аптеку, срочно, понимаешь? Прости, нужно было!
Аня крепко обняла напряженное тело мужа и не отпускала его до тех пор, пока тот окончательно не расслабился.
В один миг глаза Стаса вновь увидели лучи осеннего солнца, которыми была заполнена их спальня. Его чувствительное обоняние уловило дуновение с улицы, что заглянуло проведать семейство. Мир стал прежним. И его любимая жена крепко обнимала его сзади.
– Алина, – шепотом произнес Стас, гладя, побелевшую от напряжения, ладонь своей второй половинки.
Аня ослабила объятия и Стас буквально ощутил спинным мозгом ее вопросительный взгляд.
– Я видел ее, – вновь повторил Стас, крепче сжимая руку жены.
Аня едва-слышно всхлипывала. Она не хотела, чтобы муж видел ее слабой. Ей было горько и стыдно от того, что она оставила его, зная, что тот вот-вот может проснуться.
– Такого более не повториться, милый, – утерев редкие слезы, произнесла Аня твердым, как ее столешница на кухне, голосом.
– Глупенькая, – ответил художник все еще подрагивающим голосом. – Мне же сон приснился.
– Пойду кофейку поставлю.
– А знаешь. Это было бы вполне себе неплохо.
– Еще бы. С учетом того, что за окном что-то так надрывно и ритмично стучит. Словно забивают один огромный гвоздь.
– Уверен, это не гвоздь.
– Точно не гвоздь. Ведь за окном совершенно ничего нет.
– Совсем ничего??
– Совсем. Даже пустоты
– Черт.
– Что ты?
– Ненавижу, когда ты делаешь контрольный выстрел этими своими предупредительными вопросами
– Ахах! Что ж, я не оставляю тебе ни малейшего шанса. Скидыщ!
– Да уж… И все же…
– Все же что?
– Все же у меня имеется теория на сей счет.
– Жду, жду, жду…
– Это вбивают в землю ее ось
– О да! Звучит неплохо! А знаешь, самое главное – это очень и очень даже правдоподобно! И я объясню тебе почему. Ты ведь великий мастер выдвигать теории. Они правдивы! Но ты не в состоянии объяснить их! Ведь ты художник! А если теорию не объяснить на пальцах, хоть она и правдива, то тебе никто не поверит. Что толку от правды, если ты глух и нем.
– Я умею рисовать!
– Это не оправдание. Ты же меня прекрасно понял…
– Это да, слепота… Так что там с разъяснением моей теории?
 –Ах да. Прости, я увлеклась… И тобой, да. Впрочем, в любом случае я увлечена тобой! Будь то теория, образ, жест… Неважно. Все идет от тебя. Ты – источник. Ты источник моих увлечений!
– Теория
– Да. Да, теория… Мы говорили о том, что что-то ритмично и упорно вдалбливают в землю за окном. Что-то огромное и… значимое… Но при всем при этом за нашим с тобой окном абсолютная пустота. За ним ни-че-гошеньки, – Анька грустно вздохнула и отошла от окна, задернув штору. –  Масса есть, а тела нет… Ты прав – вбивают ось земли. Как только работа по ее внедрению завершиться – эта планета встанет на нужный курс.
– На солнечный курс
– Именно! И станет чуточку светлее. Как только планета выйдет на орбиту СС – появятся первые формы жизни, появится воздух и времена года. Без оси всего этого не было и никогда не случилось бы.
– Значит, мой довод подтвердится с появлением света?
– Да, смычок.
… Комнату пронзил луч света, просочившийся сквозь щелку между шторками. За окнами стало светлее. Появилась жизнь. Открыв окно можно было ощутить время года.
Аня вновь подошла к окну и приоткрыла створку. Тоненькая струйка морозного воздуха коснулась ее кожи, сползла на пол и поползла под кровать.
– Ну вот, – возмутился Стас, поёжившись. – Теперь ее оттуда фик выковоришь.
Спохватившись, Анька захлопнула окно и вооружилась веником. Спустя секунду она уже махали им под кроватью. С другой стороны ложа вылетали серые катышки. Некоторые из них поднимались в воздух. Стас принялся чихать и смеяться.
– Апчхи! Ну, как успехи? – справился Стас, дотрагиваясь до голых Анькиных пяток. Она лишь отмахнулась и, ответив что-то неразборчиво, полностью скрылась под кроватью.
Стас недоуменно пожал плечами и заполз обратно на середину кровати, с головой укутавшись в теплое одеяло, хоть то и успело немногим остынуть.
С другой стороны кровати показалась Анькина голова.
– Его нигде нет.
– Кого? – спросил Стас, робко высовываясь из-под одеяла.
– А, – отмахнулась охотница. – Это уже неважно.
– Да и было ли?
–Хм, – Аня окончательно вылезла и уселась на краю кровати, отрешенно уставившись на свое орудие. – А ведь и в самом деле.
– В самом деле, – повторил художник, подползая к Анне, делясь с ней своим укрытием.
– Нет, я серьезно! Если это стало неважным теперь, то почему мы тогда наивно полагали, что и было событием значимым? Нестыковочка выходит.
– Выходит, что да. Нестыковочка.
– Вот, ну ты и собеседник! – насупилась Анна. – Все поддакиваешь вечно.
– Забыла? Я ж художник. Я знать знаю, а объяснить не могу. Вот и приходится головой вечно кивать.
– Ага! – засмеялась Анька. – Во все стороны!
– Ну не вовсе. А только в твою.
– В других сторонах абсолютно ничего нет. Теперь только мы у тебя.
– А вот стыковочка, – Стас нежно обнял жену, затем принялся зевать и его было не остановить. – Кстати. Кто-то кофе обещался заварить.
Анька встрепенулась и, отстранившись, удивленно уставилась на мужа, будто бы и в самом деле обещала что-то сделать. Спустя мгновенье комната практически опустела.
Улыбнувшись Аньке вслед, Стас потрогал висящую на шее пуповину своей дочери и отправился в ванную комнату. Остановившись в дверях в ванную, он обернулся через плечо, хмыкнул, затем вновь вернулся к кровати. Их дочь лежала неподвижно. Ее крохотное тельце излучало едва заметное свечение. По крайней мере, Стасу так показалось. Но он списал все на отражение света, что струился с улицы сквозь окно. Кожа младенца была чиста, несмотря на вчерашнее посещение мастерской художника. Стас хмыкнул вновь. Ошибиться в подобных случаях было делом нежелательным.
– И как мне теперь все это растолковать? – вслух произнес незадачливый отец и принялся потирать небритый подбородок. – Да уж. Тут не назеваешься…
Стас застал жену, отбивающую барабанную дробь по столешнице двумя початками сельдерея. Почувствовав за своей спиной присутствие, она резко обернулась и надкусила один початок.
– И? – вызывающе спросила она, откусив вновь.
– Вся краска с ее кожи впиталась чтоли, – Стас взял из Анькиных рук сельдерей и принялся грызть его, отрешенно уставившись вникуда. – Я просто не пойму, как это понимать теперь… Фу! И как ты это грызешь вообще?
– Дай сюда, – Анна отобрала овощ и вместо него вручила чашку горячего кофе. – Я думаю, это и есть, ни что иное, как принятия. А ты пуповину посмотри. – Анька многозначительно кивнула на шею мужа.
– Ты просто умница, – Стас поставил чашку и заглянул себе под майку. – Ого! Только что вот совсем чистенькая была! – воскликнул художник, демонстрируя своей музе выпачканную краской сияющую пуповину.
Удивленная увиденным, Аня отложила в сторону надкусанные початки и подошла к мужу, принявшись внимательно изучать хаотичную расцветку части себя.
– Как интересно, – протянула Анька и, забывшись, попыталась пальчиком дотронуться до материи.
Стас, хоть и был человеком рассеянным, что свойственно большинству истинных гениев, но еще он был мужчиной и инстинкты его работали превосходно. Резко одернув руку, другой он прикрыл свою ношу. От неожиданности Анька лишь коротко взвизгнула и как кошка отпрыгнула в противоположную сторону.
– Прости, детка, – успокаивающе произнес Стас, расслабившись, – но тебе нельзя дотрагиваться.
– Угу, – виноватым голосом произнесла Аня и ее глаза заблестели от слез.
Не давая ненужным чувствам волю, Анька утерла глаза и громко выдохнула.
– Ну я даю, – произнесла она, вновь оказавшись возле мужа, но уже пряча руки за спиной. – А дай еще поглядеть.
– Глядеть то можно сколь угодно, – ответил Стас, вновь раскрывая ладонь. Он чувствовал себя, как щедрый хозяин и был доволен собой, а Анна была довольно им.






Бинарный пришелец.
Анна застала мужа в гостиной перед телевизором. Стас полулежа прилип к дивану, беззаботно свесив одну ногу со своего ложа, вторая же его нога была согнута в колене: на нее он облокотил холст, делая на том не глядя бессвязные наброски. Все же его внимание было приковано к экрану телевизора.
Аня стояла подле мужа, молча дожидаясь своей очереди.
Не выдержав, уголки губ художника дрогнули.
– Ну чего ты? – ласково произнес Стас, продолжая пачкать карандашом холст.
– Поехали, – безучастно произнесла Анна, плюхаясь рядом на диван. В руках она держала небольшого размера рамку, внутри которой находился серый абразив.
Отложив в сторону свою работу, Стас взял из рук жены рамку и поднес ее к свету настольной лампы. Принялся крутить ее в разные стороны. Абразив блестел мельчайшими огоньками, что отражались от алмазной крошки, нанесенной на ткань.
– Работает? – поинтересовался Стас, возвращая рамочку жене.
– Угу.
– Тогда я собираюсь.
Стас аккуратно поставил холст у изголовья дивана, затем принялся складывать бесконечное количество своих карандашей в красивую коробку, которую Анька подарила ему на их день. Пальцы Стаса были черны от графитовой пудры. Он достал из кармана белый платок и стал вытирать об него пальцы. Покончив с этим, он замер, глядя в телевизор. Увидев это, Аня толкнула его в плечо и замахала перед ним рамочкой.
Убавив звук, Аня пошла в коридор и уселась там на пуфик, что стоял возле шкафчика с обувью и принялась с безразличием изучать узору на полу. Возникший из ниоткуда Стас, промчался мимо застывшей Анны в сторону гаража, затем, спохватившись, остановился, как вкопанный перед самой дверью и, резко развернувшись, возник подле Анны.
– Поехали? – запыхавшимся голосом произнес Стас и коснулся пальцем Анькиного плеча.
Ничего не ответив, Аня молча встала и словно загипнотизированная направилась вслед за мужем.
На улице было темно, моросил дождь. Фонарные столбы свечками выстроились по обеим сторонам дороги и, грустно свесив свои головы, смотрели вниз.
Подъехав к выезду на главную дорогу, Стас нахмурился и сказал:
– Ань, тогда позади меня пересядь. Поедем в сторону Министерства. Там огней больше.
Позади раздалось шуршание любимого Анькиного плаща, пыхтение, а после, мочку уха водителя нежно коснулись.
Они проделывали это сотни раз и результат всякий раз был неоднозначен. От скорости движения зависела частота переливов алмазной крошки абразива. Потому скорость Стас всегда держал одну, чтобы Анька смогла распознать среди ритмичности перелива некую закономерность. Бинарный пришелец (как называл его Стас) всякий раз посылал им незамысловатый сигнал и всякий раз послание его расшифровать удавалось лишь наполовину… а то и меньше.
– Бинарный код никому не разгадать, – обреченно вздохнув, произнес Стас, проехав большую часть пути. Фонари уже заканчивались – вдалеке уже можно было разглядеть последнюю пару ярких точек и сразу же за ними начиналась ярчайшая полоса освещения, что вела за город к зданию Министерства. Стас не любил, когда что-нибудь подходило к логическому завершению.
На заднем сиденье тоже вздохнули.
– Ненавижу, когда ты прав.
Стас встрепенулся, словно бы от нахлынувшего сна и немногим сбавил давление на педаль газа.
– По крайней мере сегодня! Уж в следующий раз…
– Ты всегда так говоришь, дорогой, – Аня продолжала всматриваться в отражающиеся от фонарей переливы.
– У меня есть идея! – выпалил Стас и замолчал, уставившись в зеркало заднего вида.
– Ну ка, – Анька оживилась и отложила рамочку в сторону.
– Обратно я поеду задним ходом. Свет будет ложиться с той же интенсивностью, а вот угол отражения переливов будет иным, – Стас замолчал и вновь уставился в Анькино отражение, ожидая реакции на сказанное.
– Не зря ты моей маме полюбился, – похвалила мужа Анька. – Кстати, ты прав. Возможно, будут задействована и другая грань алмазной крошки.
– Вот и вот то! Тогда, может быть ты по ним сможешь прочесть.
Безуспешно доехав до последней пары фонарей, Стас съехал с дороги и, включив аварийный сигнала, дал машине задний ход.
Не проехав и половину пути, Аня грустно вздохнула и отложила рамку в сторону.
– Может быть, бинарный пришелец не может возникнуть искусственно? – спросил Стас и развернул машину, чтобы ехать в привычном направлении. – Его можно заметить в узорах, асфальтовой крошке к примеру. Ну знаешь и всякое такое.
Анька дышала на стекло и рисовала на нем рожицы. Рамочка ее уже не интересовала. По крайней мере сегодня.
– Да и ладно. До следующего раза теперь. Что нам, убудет чтоли… Кстати, ты передавал привет матери? – Ане надоело сидеть на заднем сиденье. Ей захотелось быть рядом с мужем. Вспомним о такой возможности, повеселев, она принялась переползать вперед. – Сколько мыслей прошло с того момента, как она ушла? – оказавшись рядом, Аня словно бы вникуда задала вопрос, продолжая дышать на стекло, рисуя на нем теперь уже веселые рожицы.
Стас молча пожал плечами. Время от времени он поглядывал на жену. Ему хотелось порисовать с ней вместе, но тогда некому будет рулить, а про автопилот он забыл.
В какой-то момент Аня пожалела даже о заданном вопросе, но она умела быстро переключаться и переключать мужа.
– Стас? – вновь  раздался женский голос.
– М?
– Представляешь, мне папка рассказывал, когда я еще была мелкой, что мы – люди, давным-давно еще смотря на звезды, даже и не подозревали, что их уже давно придавно не существует, представляешь? Папка говорил.
– Человечество жило под куполом иллюзий и сами того не подозревая даже.
– Стас, – после короткой паузы вновь произнесла Аня.
– Ну ты чего? – улыбнувшись спросил художник и не глядя протянул руку в сторону жены, ладонь которой тут же коснулась теплая щека.
– А ты часто думаешь о ней?
Стас убрал руку и тяжело вздохнул.
– Раньше постоянно. После тебя уже реже. Да и заряд уже не тот у тех мыслей.
– Знаешь, уходя, они всегда обещают вернуться. Уж так заведено.
– Только интерпретация возвращения не всегда являет собой прямое возвращение. Возвращение подразумевает встречу. А встреча может произойти и с моей стороны. Я не знаю. Мне она ничего не успела пообещать. Оно и к лучшему.   
Аня тяжело вздохнула и вновь уставилась в запотевшее окно. Мимо проплывали дома их соседей. Некоторых из них она даже знала лично. Не во всех домах горел свет. Большинство жителей города были исследователями новых миров. Десятилетиями их жилища пустовали. Как правило, исследователь отправляется в путь вместе со своей семьей, если таковая имелась. Не все возвращались, когда им можно было возвратиться. Все дальше и дальше… Таков уж их удел.
– Неописуемо, – тихо произнесла Аня и протерла рукавом окно.
– Что?
– Да я про динозавров.
– Давно это было, – Стас свернул с главной дороги-аллеи и решил повести авто за домами.
– Будто бы специально кто-то метеорит на них этот сбросил.
– Стоило оно того?
Анна призадумалась и мельком посмотрела на пасмурное осеннее небо.
– А об этом нужно справиться у тех, кто это сделал, – Аня вновь посмотрела на небо, будто бы в ожидании апокалипсического болида, а затем повернулась к мужу. Стас, внимательно прищурившись, выглядывал кого-то или что-то за стройными рядами деревьев. – Чего ты там зыришь постоянно?
Стас встрепенулся, затем потрогал правой рукой пуповину, словно бы проверяя на месте ли та.
– Да так. Показалось. Все образы, да образы, понимаешь?
– Не очень… Не очень не понимаю. Ты же знаешь, что мне невозможно не понять тебя…
– Мертвая точка, – перебил жену Стас и включил дальний свет. Автоматически включились и боковые фонари. – Мне пришла в голову идея, буквально только что. Ты же наверняка слышала выражение «сдвинуться с мертвой точки».
– Папка часто его употребляет. Напялит свои очки и бубнит мамке под нос про дыры, точки и Вселенское мастерство познания… Да, конечно слышала.
– Идея моя такова… В общем сдвинуть с мертвой точки, скажем, любое дело – возможно. А сдвинуть с мертвой точки саму точку… – художник замолчал, прерывисто и часто дыша. Так всегда бывало с ним в порывах нахлынувшего вдохновения. Только Аня могла совладать с тем неиссякаемым потоком образов, что ежесекундно рождались в мыслях Стаса, накладываясь один на другой, перебивая, друг друга. Каждый образ считал себя наиболее достойным покинуть мысленные пределы человеческой фантазии.
Анна положила свою теплую ладонь на горячую голову мужа, другой рукой она взялась за руку, которой он держал руль и стала медленно поворачивать его, направляя машину в сторону обочины. Машина остановилась и Анька крепко обняла мужа.
– Машинка сама довезет нас, любимый, – ласковым, голосом миллионов галактик, произнесла молодая астромиус, призывая все силы своей Вселенной. – Я провожу тебя до твоей мастерской и ты возьмешься за краски, как ты всегда делаешь это и будешь делать. А пока, время, милый, время…
Аня стала ослаблять свои объятия по мере того, как ощущала, что муж ее входит разумом в их частоту.
– Что, время? – спросил художник, уже наслаждаясь нежными объятиями. – Новое слово в твоей головке?
– Хах! – саркастически усмехнулась Аня, возвращаясь на свое место. – Оно далеко не новое, милый. Оно старое престарое.
– Что ж, я конечно понимаю: ты нашла меня на улице и даже дома у меня не была. Я всего лишь на всего простой художник…
– Не прибедняйся… Пф, – Аня фыркнула, так как совсем недавно научилась делать это и просунула палец в приоткрытое окно.
– Чего?
– А правда, – резко обернувшись, спросила Аня, – как выглядит твой дом?
Стас задумчиво набирал на дисплее необходимые команды для автопилота. Он думал. В салон автомобиля тем временем через щель в приоткрытом окне, просочилась Тишина.
– Хм, – хмыкнула Тишина.
– Хм, – в ответ хмыкнул Стас.
– Да хватит вам уже хмыкать! – запротестовала Анна, замахав перед собой руками, словно бы разгоняя надоедливую мошкару.
Стас обернулся. Затем рукой он дотянулся до приборной панели и закрыл окно, что было со стороны Ани, до конца.
– Я, может быть, рисовал его однажды, – не смело предположил художник и застучал указательным пальцем по ямочке на подбородке.
– Однажды рисовал его, – медленно произнесла Анна, словно бы помогая мужу вспомнить нужные тому образы.
Стас продолжал ритмично отбивать по подбородку, но все было тщетно: в голове царила лишь пустота.
– А вообще, странно конечно! – Стас оживился, потянулся к замку зажигания, но, вспомнив, что в этом нет необходимости, откинулся на сиденье, отодвинув то максимально назад.
– Так уж заведено: когда они уходят – забирают с собой абсолютно все, – подытожила Анька с видом человека, знающего толк в делах прошедших.
– Но должно же остаться хоть что-нибудь! – с мольбой в голосе произнес Стас.
– Ощущения.
Большую часть оставшегося пути супруги ехали молча. Стас, сосредоточившись на меняющемся пейзаже за окном, лишь изредка постукивал указательным пальцем по волевому подбородку, невиданно о чем размышляя. В такие моменты, замечая движение руки мужа, Аня бесцеремонно (так только лишь ей одной дозволено было делать это) врывалась в путанные мысли своего мужа, но, как всегда, - делала она этом с запозданием. Она успевала различить лишь смутные очертания уходящего в туман образа. А какого именно образа? – непонятно. Очертание то смутное.
Совсем заскучав, Аня убрала свою руку из-под ладони Стаса и расположила ее, едва касаясь, на подлокотнике рядом.
– Кошка? Мышка? – игриво спросила Аня, касаясь мизинцем своей руки ладони мужа.
– Эм… – задумчиво ответил тот, так и не успев определиться с выбором.
– Мышка! – воскликнула кошка и хлопнула мужа по руке.
– Вот блин. Вечно я не успеваю, – с досадой ответил Стас, трогая рукой воздух в попытке отыскать любимую ладонь. – Да вот потому что я тут делом занят! Веду автомобиль!
– Он на автопилоте, – парировала Аня, безнадежное вранье мужа.
– Ну так ведь я же за рулем. Значит, фактически…
– Фактически ты балбес! Люблю тебя. Долго нам еще ехать?
Стас лишь пожал плечами. Он и в самом деле не знал, как долго им еще возвращаться.
– Ань.
– Что, милый?
– А ты ведь знала в то утро, что у меня за музыка играла, да?
Аня изобразила задумчивость.
– В каком-то смысле, – ответила она, продолжая изучать внимательным взглядом меняющуюся мимику на лице мужа.
– Выходит, дело вовсе не в музыке, да?
– И да и нет, – Аня любила затягивать с ответом, наслаждаясь реакцией.
– Тогда в чем же?? – уже с нетерпением спросил Стас.
– А в том, какие образы она у тебя вызывала на тот момент.
Он задумался. Сдвинул брови и скрестил руки на своей груди.
Анна специально громко хлопнула дверцей бардачка. Стас подскочил на месте. Анька хихикнула.
– Вот тебе неймется, – недовольно буркнул Стас и продолжил хмуриться. Выходило это у него так себе. Анька внимательно наблюдала за стоическими усилиями мужа.
– Тебе зато иймется!
– Такого слова то даже нет – «иймется».
– Как так нет?? Вот, теперь есть. Кстати! Мы подъезжаем… Ну наконец-то. А то у меня уже попа затекла.
Впереди, сквозь черные силуэты посадки деревьев, завиднелись огоньки жилых домов.
Хмыкнув, Стас потянулся к приборной панели и деактивировал автопилот. Автомобиль тут же среагировал плавной остановкой. Аня оживилась, устраиваясь поудобнее подле мужа.
– Черный силуэт деревьев – он словно терминатор, разделяющий жизнь и то место, где ее вовсе и быть не должно.
– Но ведь мы с тобой в данный момент находимся здесь, живые, – Аня подалась всем телом к лобовому стеклу и принялась что-то внимательно высматривать. Затем она достала и внутреннего кармана своего плаща миниатюрный бинокль, которым, кстати говоря, пользовалась крайне редко и, с его помощью, стала разглядывать местность впереди. – О! А вот и наш домик! – радостно воскликнула Аня, обнимая своего мужа.
Молодой и счастливый отец, взявшись за руль, направил авто по несуществующей дороге, прямиком к их жилищу.
Оказавшись на заднем дворе дома, Стас заглушил мотор и принялся медленно осматривать местность вокруг.
– Знаешь, милая, у меня сейчас складывается такое впечатление, что я здесь ни разу не был. То есть, это как жить в доме и спустя десятки лет найти в нем дверь.
– Пошли, фантазер, – произнесла Анна, увлекая мужа за собой. – Я тебе одну дверь покажу с номером 867!
Переступив порог родного дома, оба уселись в кресла, что стояли в прихожей и молча уставились друг на друга. Аня принялась вдыхать носом воздух пытаясь распробовать его. Стас же просто сидел неподвижно. На самом деле он не имел ни малейшего понятия, какие именно действия он должен был сейчас осуществлять. Но он точно помнил действия, указанные в инструкции, которую, вместе с пуповиной, ему вручил Георгий Валентинович. В четвертом пункте говорилось о ощущениях. Каких именно – непонятно. И что нужно было сделать, для того, чтобы вызвать эти самые ощущения – тоже было непонятным. Вся эта недосказанность вызывала некоторое раздражение в мыслях художника. Несколько позже он поймет, что невозможным было бы делом написать инструкцию более конкретизирующую. Ведь все люди абсолютно разные и ощущения в четвертом пункте каждый испытывает по-своему.
Анька продолжала сканировать носом воздух. В какой-то момент она перестала это делать и оба одновременно наградили друг друга пристальным взглядом, а затем резко вскочили.
– Ощущение присутствия! – победоносно воскликнул Стас, подняв руку вверх и поставив одну ногу на кресло.
– Ощущение присутствия! – повторила Анна, повторяя позу мужа в точности.
В доме молодой семьи стало формироваться ощущение постоянного присутствия третьего человеческого разума. Инструкция гласила, что подобное изменение ауры домашней атмосферы должно было начаться на четвертый-шестой день. Так оно, впрочем, и произошло.
Еще до рождения ребенка, оба родителя решили, что именно в этот момент они будут максимально сдержаны и не шуметь, радуясь столь знаковому событию. Ведь, если плотность в доме изменилась, значит, дело считай, что сделано и осталось за малым. Столь чуткую и, пока что еще, призрачную дымку легко вспугнуть. А кому это нужно?
Крепко обнявшись, супруги молча разошлись по своим комнатам: Стас отправился наверх к себе в мастерскую; Анька, прихватив с собой термос с крепким и сладким кофе, спустилась в подвал. В подвале дома, специально для Ани была оборудована капсула астросенсорной дипривации. Своего рода некий тренажер для повышения ее врожденных навыков астромиуса.
Подобная капсула имелась и у отца Ани. К слову говоря, именно он и посоветовал ей обзавестись этой штуковиной. Говорил, мол, результаты всякий раз поистине поражают даже укрепленное внегалактическими видами воображение. Свое воображение Аня подкрепляла образами, что возникали в голове ее мужа. Она это уже давно поняла и всякий раз, когда Стаса охватывало его безудержное творческое вдохновение и он мигом устремлялся к себе в мастерскую, позабыв обо всем на свете, Аня, потихоньку, не спеша, шла на кухню, открывала нижнюю полку одного из многочисленных шкафчиков, брала оттуда ключ, что подходил к замку в двери подвала и погружалась в свою собственную, понятную лишь ей одной, атмосферу. По сути, ключ являл собой лишь только символ. Ни одна дверь в доме не имела замка, даже магнитного. Точнее сказать, что замок все же был, как раз таки в этой самой двери. Но как им пользоваться – понятия никто не имел. Да и вообще, люди, живущие в этом доме, напрочь позабыли, для чего нужны были эти самые замки. Ведь двери и без них отлично закрывались, а благодаря внутреннему притяжению они не открывались без необходимости.
Раздевшись, Анька встала босыми ногами на плиту Йота и активировала ее. Сквозь ее тело прошли микротоки. Было слегка щекотно и запахло озоном. Сквозь прикрытые веки, Аня видела голубые вспышки. Когда вспышки прекратились, девушка осмелилась открыть глаза. Капсула располагалась прямо перед ней в горизонтальном положении. Ее металлическая оболочка отражала мельчайшие токи и даже самые незначительные вспышки света. Гелеобразная жидкость внутри поглощала в себя любое отражение и от чего выглядела безмолвно и пугающе, но и в тоже время маняще.
Подойдя к краю капсулы, Анна опустила одну ногу в прохладную жидкость капсулы, давая тем самым жидкости считать биотоки ее тела. Почувствовав тепло, Аня с головой погрузилась в объятия субстанции. В этом веществе возможным было дышать. С первых же секунд погружения разум девушки полностью абстрагировался от внешнего мира. Теперь она существовала лишь в объятиях своего собственного Космического пространства. Размеренный и умиротворенный гул напоминал о существовании физического тела, которое разум наблюдал словно из другой вселенной. Расстояние приобрело совершенно иное ощущение: физическое тело было буквально на виду, но в тот же момент ощущалось и его недосягаемая отдаленность. Шум постепенно стал нарастать и появилось чувство сильной вибрации, будто бы каждая молекула сотрясалась от незримой лихорадки. Страх. Иллюзия страха – вот, что важным было осознавать в этот ключевой момент. Шум приобрел характер неудержимого гвалта. Хотелось обхватить руками голову и умчаться с ней, как можно дальше от этого боя. В кульминационный момент, раздался резкий хлопок и все прекратилось в один миг. Разум отделился от тела и в этот раз уже по-настоящему. Молодая астромиус являла собой энергетическую часть космического пространства не только своего собственного, а всеобщего, того самого пространства, которое человек привык наблюдать в ясную осеннюю ночь. Вселенная расширяется… Она расширяется благодаря тому, что ее незримую атмосферу наполняют вселенные пространства других сознаний.
Девушка буквально присоединилась к всеобщему Мирозданию человеческих (и не только) мыслей. Любой контакт в этом удивительном мире был возможен и осуществлялся на уровне ощущений. Анна ощутила своего мужа. Его обнаженный образ возник на другом краю видимой Галактики. Он стоял спиной к ней и над его головой раздулась полупрозрачная сиреневая дымка образа его мыслей. Стас прибывал в задумчивости, концентрируя все свое внимание над собственным творением. Время от времени он медленно возносил руки над своей головой, словно пытаясь подобрать нужные цвета. Туманное облако над его головой в такие моменты меняло оттенок и художник переносил его на холст своего сознания. И так повторялось из раза в раз. Туманная дымка сотни раз меняла свой оттенок, сохраняя свою основную цветовую структуру.
– Неужто, ты направишь взор свой в непроглядную тьму бескрайнего Простора? Незримым будет твой стремительный поток. И лишь с восходом тех неведомых светил, уже отчаявшись увидеть - предстанут лику твоему те незыблемые дали, что доселе скрыты были в тьме.
Разверзнется мрак небесный, ослепляя пиками светил. Прекрасный мир водой священною объятый - оголит все то, что веками спрятан был. Задуют ветры пробуждая океан, проснуться обитатели его, вздымая бучу глади дна. Признание... Величие... Колыбели сна разрозненные дали...
Зажмурившись, да так, чтоб заболели веки - предстоит увидеть отражение свое в тех мыслях, что томились в океане, влекомые лишь зовом о Тебе...   
Ты создан, чтобы жить. Любое существо именует себя всецелостностью. Части моего тела распадаются независимо, отдельные мысленные формы мои заново воссоздают вокруг себя совершенно иные платформы. Цвета меняют свой спектр на противоположный. Я есть – я есть в прошлом. Я есть везде, кроме себя самого. Существо…
Я лишь та малая часть, что наполняет мое истинное Существо. Я самая стремительная его часть, которая истинно желает оказаться за пределами Его и взглянуть на Него. Я рвусь в пустоту, дабы познать величие Себя. Нет веры. Нет уверенности. Нет ничего. Путь мое безмолвен, подобно Космосу. Это просто путь лишенный всего. Стремление вырваться – есть ни что иное, как жизненный цикл, завершив который я наконец-таки высвобожусь и увижу Себя.
Только тогда мертвая точка сдвинется…
Сердце Стаса, не выдержав колоссальной мыслительной нагрузки, остановилось. Последний раз, когда с ним подобное произошло (сей случай, к слову говоря, был единственным разом доселе) он точно так же работал над одной из своих картин, которая и принесла ему ту славу и известность, которой он располагал на сегодняшний момент. Все то, что выполнено было им после остановки сердца (от которой он каким-то чудом оклемался) – он считал откровенной мазней и бессмыслицей, что, по сути своей и являлось на самом деле. Но лишь благодаря своей смертоносной картине – всякую его работу воспринимали всерьез, придавая той вселенское значение. Стас понял тогда, что он возрожден художником для одной лишь работы, той, которую он выполнил, чуть было не погибнув. Но ему безумно нравилось рисовать. Пожалуй, это было единственное, что он по-настоящему любил (до знакомства с Аней) и умел делать. Он развлекался всякий раз, когда на Венерианских выставках, его работы по долгу обсуждались, велись бурные споры… И случались даже побоища. Но даже сам автор не имел ни малейшего понятия, что именно он желал выразить тем хаосом красок, которыми он безжалостно пачкал холст один за другим.
Перестав ощущать пульс мужа, Анна мгновенно прервала свой сеанс и не замечая ничего вокруг, вихрем устремилась в мастерскую Стаса. Его бездыханное тело лежало на полу в нелепой позе. Руки его по локоть были выпачканы краской. Холст, привычно стоявший возле окна, был девственно чист.
Стас для Ани был не просто мужем и человеком, которого она любила, как мать любит свое чадо. Она считала его своим божеством, а своим долгом она считала это самое божество оберегать.
Смерть, как само понятие этого тяжелого слова, уже давно потеряло всякий смысл. Люди были бессмертны. Они старели, когда хотели этого, а если им надоедала жизнь, то они просто уходили. И куда именно пролегал их путь – не знал никто, кроме них самих. Путь этот был подобен мыслям человека летящего вниз. Никто никогда при жизни не сможет утверждать наверняка, что же там. Но уже многие тысячи лет ни один человек не падал замертво.
– 1…2…3…4… Дыши! Дыши! Дыши… 1…2…3…4, – Аня пыталась реанимировать Стаса. – 1…2…3…4…
На пятый, а может быть шестой цикл, когда трясущиеся от страха и отчаянного напряжения руки Анны стали ослабевать, белые, как нетронутый холст, губы Стаса зашевелились. Он пытался что-то пробормотать, глядя сквозь любящие глаза, но из его уст вырывался лишь свист. Он приподнялся на локтях и молча уставился в сторону окна. Анька сидела подле него и оба молча смотрели на пустой совершенно холст.
Стас хмыкнул. Анна, коротко оглянувшись на мужа, погладила его по плечу и шмыгнула носом. Что-то знакомое робко коснулось разума Анны. Нахмурившись, Аня обернулась через плечо, пристально всматриваясь в приоткрытую дверь мастерской. Спустя мысль из спальни раздался надрывный плач их дочери.
– Тебе удалось, дорогой, – уставшим голосом произнесла Аня. – Она сдвинулась с места.
Обняв жену, Стас снял со своей шеи перепачканную краской пуповину, встал и повесил ее на холст.
– Пошли. Она ждет, – произнес художник и помог жене подняться на ноги.
Криком, ребенок пунктирно вдыхал в себя новую жизнь, именно ту жизнь, которая царила в стенах этого дома. Четыре дня из положенных восьми, душа их дочери кружила над славным домом, упиваясь аурой очага (по крайней мере, так все считали).
Первой в комнату вошла мать ребенка. Анна аккуратно ступала в направлении дочери не сводя с той любящего взгляда. Один раз Аня обернулась на мужа в ожидании поддержки. Стас стоял, облокотившись о стену и жестом велел двигаться далее. По мерее приближения девушки, плач ребенка ослабевал, пока вовсе не превратился в непонятные булькающие звуки, какие обычно издают мертворожденные, дабы потешить себя.
Завидев перед собой мать, девочка заулыбалась и протянула руки навстречу. Не в силах более сдерживать себя, Аня разрыдалась и, улыбаясь сквозь нахлынувшие слезы, взяла девочку на руки.
– Стас, – едва слышно позвала Аня своего мужа и тот не заставил себя долго ждать.
Оказавшись рядом, Стас нежно обнял свое семейство.
– Ну вот, – дрожащим от волнения голосом произнес отец, – все в сборе.
Анька рассмеялась и принялась целовать то мужа, то ребенка… То меня.
***
Материализовавшись на краю этой удивительной Вселенной и лишь только едва научившись различать спектры излучений, я отправилась в неизвестное совершенно мне место. Хотя, уместным ли будет говорить именно так… Ведь я всего лишь мысль, что возникла из неоткуда и вникуда я направилась. Пожалуй, в этот момент все окружающее меня пространство и энергетическое, было для меня делом второстепенной важности. Отдавшись незримому течению, которое так нежно пронизывало меня всю насквозь, я увлеченно стала его частью. Безмятежность и абсолютный покой. Едва ощутимые пунктирные струйки теплой энергии малиновыми нитями пронизывали мое существо и влекли в безразличном мне направлении. Разве стоило этому сопротивляться? Ответ очевиден. Но разве может первосозданное существо уметь различать хорошее от несущественного? Стоит ли пытаться сеять в ядре своем толику сомнения? Пусть все то, что меня сейчас окружает и несет в неизвестность – станет частью меня и совершенно неважна значимость тех потоков и светил, что все чаще и чаще стали возникать на моем пути. Это абсолютный путь – путь вникуда и не оканчивающийся ничем и ничем не начатый. Я всегда была, я есть сейчас и на этом все. В этой Вселенной нет места третьим составляющим. Удивительный и в тоже время простой мир, где ты либо есть, либо тебя нет. Я есть. А знала ли я, что меня нет? Осознает ли всякое существо свое несуществование в этом мире. Или, может быть, в других мирах… Меня нет.
Вселенная расширяется и она расширилась на несуществующее значение каких-то несколько мыслей тому назад. Мыслей, что принадлежат двум существам. Мысли, что слились во единый поток и породили то, что плыло энергией к ним навстречу. Никто никого не ждал. Никто ни на что не надеялся. Но каждый наслаждался мгновением.
Вездесущие энергетические потоки стали плотнее и я теперь уже могу разглядеть каждый из них. Разноцветные потоки лианами свесились на моем пути и каждая из них нежно касается меня, словно пробуя на вкус и заведомо зная, что результат удовлетворит каждого. Я часть этого удивительного шествия. Хочется плыть вечность. Я начинаю понимать, что именно вечность я и плыву. Стоит ли смотреть вперед, в попытке обнадежить себя, что путь еще долог и конца его не видать? Стоит ли оглядываться назад, пытаясь понять, сколько мной уже пройдено? Этот мир проще материального ровно вдвое: здесь есть только сейчас и ничего более. Но я знаю наверняка, что я есть часть чего-то мне неведомого, но родного. Мы едины. Но это знание остается лишь только знанием и никак не влияет на меня. Я останусь в этом мире навсегда отпечатком и лишь только моя тень попадет в мир материальный. Хотя, откуда мне было знать, что две несуществующих Вселенных объединились, растворив между собой ту хрупкую прослойку, что разделяла их тысячелетиями.
Предавшись размышлениям, я едва не растаяла в течении, что несло меня во всех направлениях сразу. Я словно голограмма. Какая-то часть меня отсеялась, пропав из виду, затерявшись в неисчислимом количестве пунктирных энергетических линий, которые, пересекаясь сами с собой, образовывали другие такие же. Мне было тепло и приятно. Но вот уже в который раз приятное тепло аккуратно касается меня, словно бы спрашивая разрешения. Откликнувшись, я понимаю, что эта та самая часть меня, что когда-то давным-давно покинула меня. А может это было лишь пара многоточий назад… Это уже неважно. Цикл никогда не будет завершен.
В какой-то момент, совершенно для меня не существенный буквально, мое бреющее течение приостановилось. Все окружающее меня и внутренние ощущения замерли, словно бы в ожидании. Мое существо будто бы ощутило на себе мириады звезд, безмолвно взирающих на меня. От меня, видимо, ожидались какие-то действия. Но какие? И действия ли вообще? А может мне все это попросту казалось. Что только не почудиться перворожденной душе… Даже внимание бесконечных Галактик. Но что я значу на фоне их величия? А что значат Они на фоне меня?
Мое внимание привлекло неисчислимое количество беспорядочно мерцающих огней. Приятный желтый точечный источник неведомого мне света привлекал своей игривостью и беззаботной манерой выражаться. Подлетев ближе к этому необъятному рою, я словно бы стала его частью. Огоньки замерли и я вновь ощутила на себе ожидающее внимание. Сказать по правде, мне было приятно от столь безмятежного приема. Будто бы тебя все здесь знали и будут знать всегда. С той лишь разницей, что ты отсутствовал. А теперь вот, ты снова в строю и теперь все будет, как и прежде.
Огоньки продолжили свое энергичное перемигивание толи сами с собой, толи с кем-то… С кем-то извне. Я подплыла поближе и ощутила на себе иное дуновение. Это было просто что-то другое. Такого же цвета, но другое. Я ощутила желание стать частью этого мерцающего мира. Это было не сложно. Как напрягать слух, если бы он мне был нужен. Дождавшись пока мигнет моя соседка, мигнула и я. Мы излучали корпускул и света по очередности. Но кто ее установил эту самую очередность: дело неясное. Да и не нужное вовсе. Это было внутри нас самих. Каждый знал, когда подавать сигнал, который уходил в другой мир. Мир далекий и в тоже время такой близкий. Казалось, потянись я к нему, как окажусь там. Меня влекло в ту неведомую Вселенную. Влекло и было непреодолимое ощущение того, что меня там кто-то ждал. Ждал и надеялся, что я вот-вот возникну рядом. Иной раз, мне даже казалось, что слышу голос, далекий голос, пробивающийся сквозь плотный туман. Этот голос перекликался с себе подобным и я чувствовала, что говорят обо мне. Я пыталась откликнуться, но, не имея ни малейшего представления о том, как же мне все-таки этого добиться, попытки мои прекращались. Меня не расстраивало это. Скорее наоборот: еще более погружая в глубины безмятежности. Результат меня абсолютно не волновал. Всецело увлек сам процесс. Мы общались.
А потом все исчезло. Осталось лишь только мое существо наедине с тончайшей прослойкой, что разделяла два мира.
***
Сосредоточившись всецело на составлении отчетов, Роман принялся лихорадочно отбивать дробь по клавиатуре, что была соединена толстым кабелем с голографическим монитором его рабочего компьютера. Пустое помещение наполнилось звуками бесперебойно щелкающих доисторических кнопок, что вылетали из-под худощавых пальцев молодого сотрудника Министерства. В воздухе пахло электричеством и уборщиком. Царил полумрак. Свет шел лишь от рабочего места, что щелкало кнопками и от серверных индикаторов, что расположены были по всему периметру этого огромного кабинета с бесчисленным количеством рабочих мест.
Рома не любил задерживаться на работе. Еще больше он не любил, что совершенно ничего не может с этим поделать. Под этим – подразумевалась его нездоровая одержимость к тому, что всякое дело на следующий солнечный цикл оставлять не рекомендуется. Совершенно неизвестно, что случиться завтра. То, что должно случиться завтра (если такому суждено уж произойти) – заготавливается сегодня, соответственно этого не избежать. Параноиком Рома себя не считал. Но так считали другие. Начальству это нравилось. Здоровая паранойя. Разве в этом есть что-то плохое? А если и есть, то уж наверняка неплохое. Скорее полезное, нежели иначе.
По скорости печатания Роману не было равных. Если учесть тот факт, что во всем здании печатал лишь он один, так как все без исключения пользовались мысленным набором необходимой текстовой информации. Для этого нужно было лишь подсоединиться к головному серверу. Этого делать Рома не любил. Он любил лазить по нижним уровням, в свободное от работы время, и копаться в хламе, что остался в неимоверных количествах от предков. Так однажды, во время одной из своих вылазок, он и наткнулся на груды залежей различного железа, что принадлежало древним вычислительным машинам. Клавиатура… Взяв в руки плоскую пластмассовую пластину с кнопками, он принялся нажимать на них и с тех пор Рома не представлял свою жизнь без того звука, что издавали кнопки, когда на них надавливаешь. Со временем, Рома понял, что если нажимать по ним быстрее и, что самое главное, осмысленно – вылетающая симфония звуков особенно, словно гипнотически завораживает. Принеся находку впервые на свое рабочее место и начав ее активное использование (а к тому моменту Рома уже мастерски овладел навыком скорой печати) гипнотически звуки действовали только лишь на виновника, что порождал эти звуки. На остальных его соседей по цеху это действовало раздражающе, хоть и в целом своем люди лишены были этого чувства уже порядком давно. Посему Ромой было решено оставаться на работе на какое-то время, чтобы лишь допечатать те отчеты, которые он приготовил в течение рабочего дня. По его меркам на это у него должно было уходить времени совсем немного, но он терял его ощущение, стоило его пальцам коснуться заветных кнопочек.
Серверные индикаторы были расположены прямо напротив рабочего места сотрудника. Их порядок свечения был всегда один и тот же. Каждый индикатор мигал два раза в секунду и это было неизменно. Ощущение хаотичности перемигивания создавалось лишь только благодаря большому количеству маленьких лампочек. Рома привык к этим мигающим огонькам, а его подсознание привыкло к их неизменной упорядоченности. Именно подсознание заставило Рому отвлечься и поднять голову, обратив внимание на шкафы серверов. Совершенно не понимая, Рома уставился на шкафы, пальцы его продолжали набирать текст. Огни индикаторов, сменившие свой порядок перемигивания на совершенно хаотичный, отвлекли молодого человека, а подсознание, в свою очередь, дало сигнал сознанию поднять голову и обратить внимание на эти перемены.
Нахмурившись, Рома пристально вглядывался в привычный (как ему казалось) серверный пейзаж. Но чем дольше он всматривался в индикаторную какофонию, тем больше ему казалось, что что-то здесь не так. В какой-то миг все огни одного лишь серверного шкафчика (как раз того, на которого было обращено все внимание) погасли и спустя один удар сердца вспыхнули разом в таком порядке, что получилось изображение лица явно человеческого. Это был один лишь короткий индикаторный миг. Но этого мига хватило, чтобы картинка буквально отпечаталась на подкорке наблюдателя, словно вспышкой. Затем снова все огни погасли и принялись за привычный ход своих миганий.
Издав сдавленный хрип, Рома, словно от резкого и неожиданного удара откинулся в своей гелиевой подушке, структура которой заботливо приняла его маневр, не давая телу упасть на теплый пласталевый пол. Все еще не сводя встревоженный взгляд с серверного шкафа, Рома пытался прийти в себя от увиденного. Уникальный ум молодого человека, что всю свою сознательную жизнь провел за натаскиванием мозга различных алгоритмов второстепенной математики и еще парой десятков других наук, названия которых были известны лишь ему и его ушедшему отцу. А направился он как раз туда, где царят науки, к которым нынешний человеческий ум еще мало подготовлен. За одним лишь исключением. И совершенно понятно, о каком исключении идет речь.
– Громы небесные! – выразительно прошептал сотрудник и, забарахтавшись в своем кресле, стал предпринимать неуклюжие попытки, дабы покинуть его.
Оказавшись на своих трясущихся от нервного напряжения ногах, Рома, оперевшись руками на стол, уставился на серверный шкаф, который продолжал работать в совершенно обычном для него и для всех шкафов режиме. Выпив стакан воды и окончательно придя в себя, Рома подошел к серверной, принявшись внимательно изучать причину недавней дрожи в коленях. Эмоций более не существовало. В мыслях принялся хозяйничать любопытный молодой парень. Беглый внешний осмотр ничего не дал, как и предполагалось. Даже воздух пах, как и пах всегда до начала времен. Сначала был запах электрического оптоволокна и подгоревших матриц, а уж потом человечество принялось размышлять над изобретением колеса.
Ухмыльнувшись от этой невесть откуда пришедшей мысли, Рома, окончательно расслабившись и обретя присущую ему уверенность, отправился к своему рабочему месту и принялся сохранять все то, что необходимым было отправить на общий сервер через несколько часов. Закончив с рутиной и переведя свое рабочее место в спящий режим, Рома вновь оказался возле странного шкафа. Хотя, странным он был лишь некоторое количество незначительных событий назад (хотя, о значительности событий еще стоило бы поспорить, но спорить было не с кем). Оглянувшись, как бы убеждаясь, что в помещении никого нет (но так могло бы показаться лишь наблюдая со стороны, на самом же деле Рома окинул взглядом рабочие места, дабы убедиться, что ни на одном рабочем месте не горит зеленый индикатор, что говорило бы об активности – все индикаторы излучали блеклое голубое свечение), молодой человек, приложив немало усилий, отодвинул шкаф от стены и, просунув в образовавшуюся щель руку с вложенной в нее карбонитовой пластинкой, перекрыл источник энергии. Ладонь тут же усыпало миллионами микроскопических игл. Отдернув руку, больно ударившись бедром о стоящий позади стол, Рома попытался выругаться, но у него это никогда не выходило, потому он принялся вновь шипеть, как змея. Когда боль утихла, человек вновь оказался перед злосчастным шкафом и открыл его внешнюю панель. Его взору предстала картина, которую он видел миллион раз, во время своей практики на заводе, где собирали приборы подобного характера.
Рома обесточил абсолютно все лишние индикаторы, оставив лишь те, что горели, изображая тем самым портрет незнакомого человека. Он восстановил это лишь благодаря своей феноменальной памяти и упрямству и… и много еще чему благодаря. Никем непонятый гений, среди десятков тысяч таких же.
Закрыв внешнюю панель и щелкнув парой тройкой тумблеров, парень вновь полез за шкаф, но в этот раз уже будучи более осторожным. Убрав пластину с пути встречного электрического потока, тем самым вновь вдыхая жизнь в этот безжизненный шкаф, Рома, затаив дыхание, вернулся на исходную. Серверный шкаф горел лишь теми индикаторами, которые активировал человек и горели они точно в таком же порядке, изображая портрет незнакомой никому девушки. 
Всю свою короткую (пускай и по нынешним меркам) жизнь Рома свято верил в случай. Для него абсолютно любое событие с ним случившееся – имело вес. Он всякий раз по-своему расшифровывал то или иное действо, которое имело место с ним приключиться. «Вся моя жизнь – это сплошная закономерность событий между собой связанных, – прозвучал в голове Ромы хор его же собственных голосов».
– М-да уж, – тяжело выдохнув, произнес незадачливый сотрудник и принялся в свойственной ему манере хмурить брови.
А тем временем в мозгу молодого человека уже выстраивался целый ряд догадок и суеверий. С последними, кстати говоря, он давно уже вел незримую борьбу и всякий раз проигрывал. Перевести суеверия из разряда «необычайного» в «умозаключения логические» ему не давало его упрямство. Картина, что зияла в данный момент перед его глазами – являла собой, пожалуй, последнюю каплю. Какие могут быть суеверия в делах бинарных?! Особенно, если учесть тот факт, что Роман был единственным сотрудником Министерства, который имел в своем досье совершенно непримечательную, казалось бы, пометку с изображением двух квадратов правильной формы, что пересекались друг с другом, словно звенья цепи. Эта пометка обозначала, что ее обладатель в высшей степени ознакомлен с наукой бинарного типа. То, что удалось однажды Роме преподнести великим умам на рассмотрение, повергло их в состояние истинного шока. С тех пор он и заимел в своем досье незамысловатую отметку и пугливо-настороженные взгляды, что ловила его спина всякий раз, стоило ему показаться в главном вестибюле главного здания. Цифры вечны, как вечен этот мир, особенно это относится к таким флагманам как нуль и единица. Мир прост благодаря этим двум значения. Вся жизнь сводится к простым совершенно решениям – либо да, либо нет; жизнь и смерть; горизонт или же вертинворд, и так далее. Продолжать можно до бесконечности. В итоге, объединив все эти значения одной бесконечно огромной фигурной скобкой, мы выносим за ее пределы нуль и единицу. И точка!
Рому этот вариант, по всей видимости, не совсем устраивал. Он подрисовал к этой точке еще две и после пробела обозначил конечное значение. Это то и перевернуло с ног на голову абсолютно все понимание о науке и жизни вообще. Светлой Роминой голове повезло появиться на свет именно в то время, когда всякий человеческий ум приклонял свое плоское колено лишь только перед наукой, фактами и вообще. Случись все иначе, его бы попросту придали вечному огню. В нашем же случае его придали не огню, а бесконечно вращающемуся пространству и времени, что бьется своим естеством о конечный правильный угол и устремляется в ту или иную сторону под углом девяносто градусов. Именно так образовались два квадрата материи времени и материи пространства, что связаны собой неразрывно, но не в коей мере не пересекаются. Их пересечение ограничивается лишь визуальным контактом друг относительно друга.
Рома приоткрыл дверь в иной мир, мир, где царствовала не материя. Молодой исследователь и первооткрыватель занимался изучением тех частичек информации, что хранились в определенных участках Мироздания, что были скрыты от вооруженного и нет глаза человека. Вселенная не бесконечна, она многослойна. Всякий такой слой имел свой собственный так называемый банк данных. В подобных информационных ячейках содержались данные восьми времен (не тех привычных трех, о которых принято было слышать и знать). На основе этих выборочных данных составлялись информационные портреты той области, которая вызывала интерес и всяческое влечение. Полученные данные переводились в одну единую форму. Эта форма успешно доставлялась в нашу Вселенную и материализовывалась на ее далеких окраинах в виде энергетических ядер, которые всем нам привычнее называть душой. По сути же своей душа являет собой ничто иное, как коктейль сконцентрированной информации. Душа незамедлительно доставлялась в Министерство, где ей и подыскивалось подходящее вместилище.
– Хм, этого не может быть… Да не может же! – Роман принялся выхаживать подле серверного шкафа с изображение красивого лица (да-да, лицо было именно красивым, на столько красивым, на сколько это могли передать 2864 горящих индикатора) и рассуждать сам с собой. Рассуждения вслух помогали ему прийти к какому-то конкретному умозаключению… К какому-то, но все же. – Существует вероятность… Ах нет же! Существует ли! Существует ли вероятность того, что сформированное информационное ядро (тут имеется в виду именно душа человеческая) в состоянии обрести самостоятельность?.. Хм… Странно. Будь я ядром и осознав свое бытие, то вероятность моего саморазрушения бесконечно приближена к результату положительному. Именно потому мы и рождаемся мертвыми! Наши умы не подготовлены к внешним информационным потокам! Я уж и молчу о субпотоках… Хорошо. Пускай так. В любом, абсолютно в любом правиле существует момент абсолютнейшего исключения – возьмем в расчет именно этот случай. Осмыслившее себя ядро, как вид разумный и осознанный – откуда кристально-девственному существу знать бинарный код??? И мало того! Соизволить подать сигнал таким вот образом???
Последние предложения Рома буквально прокричал, едва совладав собой, чуть было не поддавшись истерике. Что ж, его вполне можно было понять: такая уж у него натура сталкиваться на своем жизненном пути с вещами невозможными и невозможность их разбивать в дребезги собственными неоспоримыми доводами. От осознания всей картины в целом у Ромы закружилась голова и сделалось дурно. Он вспомнил, каких усилий ему стоило доказать то, что доказать было невозможным. Но ведь, черт побери, он сделал это! И сделает это вновь! От осознания того, что жизнь только лишь ему одному подкидывает подобные задачи, ему сделалось в миг веселее. Осушив стакан родниковой воды (иную он и не признавал), Рома гордо поставил свою худую ногу на стоящий рядом пуфик, упер руки в боки и, задрав подбородок, жизнерадостно улыбнулся.
– Ну, понеслась, детишки! – произнес молодой человек и, словно подкошенный рухнул в обморок.
Обморок ли это был? Скорее забвение в купе с навалившемся умственным напряжением и банальная потребность во сне. Кстати, о снах! Нужно ли оговаривать тот момент, что Роме снилась душа, что, по его мнению, явилась к нему в серверном шкафу? Рома свято верил в сны. Его сны всякий раз являли собой ни что иное, как полномасштабное продолжение его дневной деятельности. Бывали случаи, что он целенаправленно отправлялся в кладовую, устраивался там поудобнее и дремал. И все это происходило посреди рабочего дня. Впрочем, делалось это лишь ради разрешения какой-нибудь сложной задачи, решение которой требовало исключительных мер. Исключительной мерой, в таких случаях был сон. Потому как именно во сне молодой человек имел способность осознать себя в нем и, обратившись напрямую к своему подсознанию, разрешить практически любой вопрос.
Тело молодого ученого в короткий миг превратилось в некую энергетическую субстанцию, которую ему доводилось наблюдать не единожды на всеразличных научно-фантастических симпозиумах, которые, наш отважный исследователь так любил посещать. Рома стал мыслью и именно так он себе ее и представлял – сгусток информативно-энергетической… энергии, скажем. Это был сон. Осознав это всецело, человек расслабился максимально, на сколько это позволял его, натренированный к подобных выходкам, мозг. Поначалу все было, как всегда, слишком уж непонятно. Точнее сказать – не было ничего. Кое-где, мимолетно проносились совершенно нечеткие образы, кривые линии, словно обнюхивая непрошенного гостя, окутывали существо, пронзая того насквозь и, фыркнув, растворялись в неизвестном направлении. И вся эта неопределенная непонятность была делом обыденным на этом этапе сна. В первое время Роман всякий раз пытался разобраться во всей этой неразборчивой картине, а чаще, как уже упоминалось, ее полнейшего отсутствия. И лишь только на свою, наверное, пятидесятую фазу, он понял, что подсознание, как и глаз физический, попросту наводит фокус, так как в дальнейшем пребывании во сне картинка становится все более и более отчетливой. Нужно просто расслабиться и чуточку подождать.
В этот раз все выглядело и происходило совершенно иначе, от чего казалось непривычным во все. Любопытные линии не исчезали до положенного им конца – они превращались в размытые пунктирные линии, строчка которых напоминала замок на его зимней куртке. Все мироздание сна будто бы застыло в одном лишь кадре и кадр этот был наполнен жизнью и движением. Взявшийся из неоткуда шум заполонил абсолютно все вокруг, превратившись в итоге в необъятный океан без намека на горизонт… событий, хоть события и принялись разворачиваться полным ходом, вроде бы как… В любом случае выступать в качестве наблюдателя в собственной голове не такое уж и плохое занятия, пронеслась мысль в голове ученого и он ухмыльнулся мысленно. Осознание того, что собственный разум имеет в своих кладезях младшего (а может быть и старшего) братца, который, время от времени, поживает своей собственной жизнью, вызывает растущий интерес к собственной персоне. В этот момент Рома решил относиться к себе уже иначе. Не как к чему-то неделимому, а как к человеку с душой, у которой есть собственное я. Проще говоря, Рома решил разделить себя на человека мыслящего и у этих мыслей тоже имелись собственные мысли; на человека с душой, у которой тоже имеются кое-какие соображения по всякому поводу. И так далее. Путешествие внутрь себя поистине своей бесконечно и мало того – оно совершенно! 
Океан, которым отчасти своей и являлся Рома, принял окончательную форму: он обрел цвет, наполнился запахами и всеми ему присущими ощущениями. Исключение составляли разве что его обитатели, смахивавшие на неизвестные ученому уму алгоритмы и невычислимые уравнения. Но Рому это ни сколько не смущало, ибо он был убежден в том, что подобное совершенно нормально, хоть и ощущал разницу между тем, что было перед его взором и тем, что по идее должно быть на самом деле. Хотя, кто знает, что должно быть на самом деле..? Да и с чего вдруг решилось, что должно быть что-либо вообще? Сам по себе жизненный процесс – искусство. В искусстве нет места правилам. Рома был частью общества, которое умело жить и наслаждалось этим всеми своими мыслями. А мыслей было у каждого хоть отбавляй.
Светло-розовый океан (именно таким цветом наш естествоиспытатель и представлял себе бесконечную водную гладь, до пределов которой ему доводилось бывать лишь в мечтах своих) незначительно ожил и принялся волноваться. Совсем слегка это волнение имело место свое быть, но тем не менее оно было и не заметить его было делом невозможным. И дело было вовсе не в самом этом волнении. Дело было в причине, что его вызвало. Причины Рома распознать не смог и посему решено им было погрузиться на самую, что ни на есть, глубину своих дебрей.
Громко вздохнув, хоть в этом его астральное тело во все и не нуждалось, Рома нырнул в розовые воды своих мыслей. Здесь, на глубине, было все прекрасно, как и над водной гладью. Полнейший порядок. Довольно ухмыльнувшись, ныряльщик размашисто взмахнул своих мощным плавником и в два лишь маха проделал расстояние в несколько сотен километров. Стало заметно темнее. Пожалуй, самую лишь чуть, но все же это было ощутимо. Каких-то два, а может быть три, корпускула света затерялись в молекулах водной глади, решив задержаться на поверхности, но и то их отсутствие было выявлено тут же. Волнение воды на этой глубине так же ощущалось заметно сильнее. Что ж, чем дальше в лес, тем больше сов, подумал Ромка и вновь взмахнул своим плавником, что образовался у него волшебным образом вместо худеньких бледных ножек и… стало совсем темнее. Мало того, хозяина этого мира совершенно бесцеремонно снесло в сторону могучими потоками воды, что наполняла пространство. Потребовалось немало мысленных усилий, дабы дать понять, кто здесь главный и несколько успокоить взбесившееся водное пространство. Рому это вовсе не смутило, хоть и столкнулся он с подобным впервые. Наоборот, все это вызвало в нем здоровый научный интерес, от чего плавник его в разы увеличился в размере и нутро повлекло его в самую глубь своих мыслей. Своих ли?
Свет возник совершенно неожиданно. Его появление было столь неожиданным, что подсознание едва успело среагировать на его внезапное появление. Случилось это так, будто бы неведомая рука щелкнула рубильник в верхнее положение. Это появление больше всего походило на засаду: каждая молекула, дожидаясь условного сигнала, затаилась и в один момент все, как по команде, принялись излучать свет. Каждая частичка этого необъятного мира излучала корпускулы света своей частоты. В результате все вокруг казалось куда более насыщенным, нежели это было на самом деле. Настоящий лишь тот свет, который мы излучаем, а не тот, что отражается от нас.
Рома самолично установил это правило. В его собственном мире не было единого источника света. Были мельчайшие частицы, что светились сами по себе. Так было правильнее и интереснее.
Застывшее в изумлении подсознание молодого ученого окружило бесчисленное количество пунктирных линий. Все линии были светло-розового цвета и сами по себе они напоминали новогоднюю мишуру и гирлянды: так уж излучали они энергию празднества и славного веселья, прикосновения их были уютны и теплы. Каждая линия излучала свою собственную энергию, словно пытаясь передать настроение, эмоцию. От нахлынувшего вихря у Ромы буквально закружилась голова и это буквально едва не заставило его вернуться в реальность. Сильно зажмурившись, Рома остановил хоровод вокруг себя и, почувствовав покой, медленно открыл глаза. Все вокруг замерло. Пространство вокруг застыло стоп-кадром и те линии, что хаосом возникли, теперь уже представляли собой одну единую картину: то были очертания знакомой Роме девушки.
– Алина, – прошептал Рома, едва шевеля губами и все вокруг в один миг обрушилось, возвращая сознание путешественника в реальный мир.




















Выставка.
Что из себя может представлять выставка той параллельной Вселенной, где царит гармония? Тот мир, в котором человеческая сущность любит; любит жизнь, любит просто так. Человек рожден испытывать и порождать любовь. Осознание всего этого происходит на фоне масштабов Вселенной.
– На каком уровне ты хотел бы видеть мир?
Вопрос был странным. Странным с точки зрения той картины, на которую в данный момент смотрел виновник сего сборища. Холст украшал серый круг. И все же – вопрос был странным. Он прозвучал в голове, разогнав рой ленивых мыслей, словно взмахом огромного сачка, оставив после себя полоску никому ненужной пустоты. Пустота мало-помалу стала заполняться редкой мошкарой. Стас был наивен. Всякий раз он надеялся, что ему удастся миновать возможность ответа. Так же он считал и в этот раз.
Народ лениво, подобно горячему воску, перетекал из одного зала в другой, время от времени сдержанно кивая художнику. Сегодня здесь было представлено великое множество картин. Но собрались здесь все лишь только ради одной. Стас со стоическим упорством не давал добро на снятие шторки, которой было завешано его оворожденное творение. Никто не смел даже думать, чтобы хоть как-то поторопить его.
Невесомая рука Анны перехватилась удобнее и вновь ее невозможно было почувствовать.
– Она ждет твоего ответа, милый, – произнесла Аня кристальным голосом.
Анна раздавала приветы гостям за себя и за мужа. Для нее это было делом привычным; для гостей – обычным. Для Стаса же – все происходящее в данную секунду было не то, чтобы лишено смысла, а скорее попросту не существовало. Потому что на другом конце города крохотная голова задала ему вопрос, на который Стас судорожно пытался найти ответ.
– Как найти то, чего нет? – смотря сквозь все на свете, произнес художник.
– Стоило бы поискать, – не то вопросительно, не то с утверждением ответила Аня и, приподнявшись на носочках, поцеловала колючую щеку мужа. – Пора.
Ее и след простыл.
Аня – словно целевой указатель, ринулась к застывшему холсту, неминуемо увлекая гостей (преимущественно, выставку посещали астромиус). Работа художника находилась в другом зале. В том, что поменьше (таковой уж была прихоть творца), так что всем места не нашлось, но и без того гости прибывали в довольном расположении духа. Присутствовавшие перешептывались поочередно обращаясь друг к другу. Некоторые бросали короткие взгляды на Стаса, который так и остался стоять в опустевшем зале напротив. В том мире не умели по долгу задерживать свой взгляд на человеке без надобности. А художник тем временем продолжал размышлять. И, по правде говоря, он уже и сам забыл, о чем именно ему приходилось так сконфуженно напрягать свой мозг.
– Папочка, – раздался любимы голос в голове художника. От неожиданности Стас дернулся и коротко охнул. – Будь с мамой.
Собравшиеся в правильную форму мысли Стаса, за миг до этого – рассыпались, безвозвратно разлетевшись в самые отдаленные уголки его Вселенной. Произнесенные слова, словно введенные внутривенно в подсознание подействовали. Алина не догадывалась, что мама Стаса ушла, так того и не предупредив. Дети астромиус еще не научились видеть глубочайшие в виду своей тяжести мысли своих родных и близких.
У Стаса перехватило дыхание: ему показалось, что он начинает задыхаться от того, что все картины вокруг слились в единую панораму, представляя из себя один единственный мазок великой кистью. Захотелось присесть, но на подобных мероприятиях стульев не предусмотрено. Так же и не предусмотренным оказалось то, что Стасу опять станет дурно от собственных картин и он упадет в обморок совершенно безболезненно ударившись головой при падении. Искрометный ум Алины почуял неладное за миг до появления тревожных сигналов. Девочка тут же сообщила обо всем уже нахмурившейся матери.
К счастью, открытие картины уже произошло, посему Аня совершенно незаметно для окружающих покинула зал, в котором прибывала основная масса гостей и отправилась к супругу. Аня была ловкой девушкой, но Рома, оказавшийся в нужном месте в нужный миг – оказался ловчее. Впрочем, оба спасателя вполне себе неплохо справились, подхватив обмякшее тело художника.
Не заставив себя долго ждать, Рома отошел в дальний конец залы и наполнил стакан водой из хрустального графина. Вернувшись, он передал стакан Ане, которая с благодарностью в глазах приняла эту помощь.
Допив воду, Стас выдохнул, поправил на себе ситцевый пиджак и выпрямился
– Спасибо вам… Роман, – произнес с нескрываемой заминкой художник. Имя ему мысленно подсказала супруга.
Вместо ответа, Рома извлек из кармана рубашки индикаторную схему и протянул ее художнику. Тот непонимающе взглянул на схему, затем на Рому.
– Простите, – спохватившись, ответил сотрудник Министерства. – Это индикаторная схема памяти. Подключив ее к блоку питания, вы сможете увидеть схематичное расположение индикаторов на системном ящике. Таким образом в Министерстве проверяют правильность работы основного оборудования. – Рома нервничал и запинался, пытаясь объяснить вещь, по сути своей объяснению мало поддающуюся. – В общем, держите. Это изображение я получил вчера. Индикаторные огни всегда хаотичны. В них нет и не может быть порядка… Просто взгляните на это, ладно?
Стас вел машину уверенно. Он всегда чувствовал себя уверенно будучи за рулем. Ему нравился сам процесс. Потому что он контролировал ситуацию, а не всплеск эндорфинов. Водитель молча выжидал.
– Стас, – гмыкнув, произнесла Аня, до этого молча крутившая в руках индикаторную схему.
– М.
– А ты вот всегда теперь шмякаться будешь? – игриво и в тоже время задиристо спросила Анька и убрала пластинку в бардачок авто. Теперь все ее внимание занимал супруг.
Стас молчал, самодовольно улыбаясь. Он знал, что Анна сейчас начнет его подтрунивать. Он любил это.
– Ах! – театрально выдохнула супруга, откинувшись на спинку сиденья. – Шмяк!
– Хаха! Шмяк! – не сдержавшись, хохотнул Стас. – Шмяк – это же из эпохи раздавленного помидора.
– Именно. Но тогда мы еще не были вместе.
– Я уже и не помню были ли мы вообще с тобой порознь.
Оба замолчали, мечтательно (кто о чем) уставившись в прозрачное стекло. Тишину нужно любить и уж тем более – уважать. Она частый и всегда желанный гость. Тем более, что и помолчать этим двоим всегда было о чем.
За бортом было темно. Заморосил дождик и мягкий знак подходил далеко не к каждому слову. Окна автомобиля покрылись мельчайшими капельками влаги и всякий корпускул света с улицы хаотично отражался в них, образуя на стекле разноцветную паутину. Этот узор нравился обоим, потому Анна всякий раз грустно вздыхала, когда автоматические щётки смахивали незаурядные узоры с лобового стекла.
Сработавшие в очередной раз стеклоочистители заставили Анну встрепенуться и она принялась раздумывать над тем, чем можно было себя занять за те мгновения, пока окно вновь не покроется изморозью. Затем она вспомнила про то, что положила в бардачок. Что-то интересное.
– Милый, – произнесла Аня, доставая матовую прямоугольную пластинку, которую передал им сотрудник Министерства. – А блок питания у нас на судне имеется? – Аня продолжила копошиться в бардачке.
Стас сосредоточенно справлялся с управлением. Аня продолжала свои тщетные поиски.
– Я тут подумал, – задумчиво произнес Стас.
– Так, – ответила Аня, хлопнув дверцей бардачка, так ничего и не найдя в нем. Она откинулась на спинку сиденья и принялась с задумчивым видом вертеть в руках матовую вещицу. 
– Представь вот, – начал супруг свою мысль, – что ты нечто большее самого великого Простора и начнешь бесконечно отдаляться от нашего мира. – Стас повернул голову к жене, как бы убеждаясь в ее внимании. – Все дальше, дальше… В итоге ты и вовсе перестанешь видеть и быть может даже ощущать мир. Я это к тому, что бесконечно отдалившись, наш мир для тебя исчезнет во всех понятиях. И нас всех, как бы и не станет.
Стас замолчал. Они подъезжали к дому.
Анна думала. Она любила мужа за то, что время от времени он подавал ей пищу для размышлений. Подобные мысли ее супруга по большей части своей были наивны, от того интереснее было их смаковать.
– Хм, – Аня нахмурилась и подалась всем телом вперед. – Это как смотреть на свет звезды, которой уже нет.
– Ну да. Вроде есть, а вроде и нет. Я просто не знаю, как видят нас другие и видят ли вообще.
– Возможно, мы живем сейчас в последней вспышке. Скорость течения мыслей у разных существ абсолютно разная.
– Ты для меня мгновение жизни.
– А ты жизнь для меня.
Припарковав автомобиль напротив приоткрытой двери гаража, Стас заглушил мотор, откинувшись на спинку кресла, и с отсутствующим взглядом взял Анну за руку о чем-то призадумавшись. Аня сжимала и разжимала ладонь мужа в такт биению его пульса.
– Постучаться чтоли в дверь, – произнес художник, сжав руку Ани.
Ничего не ответив, супруга показала матовую пластинку и кивком головы предложила ознакомиться с ее содержимым.
– Ах, точно ж! – спохватившись, ответил Стас, поворачивая ключ зажигания. Мотор весело заурчал и ворота гаража лениво поползли вверх.
Вселенная дома оживилась, стоило ее создателям появиться на пороге. Атмосфера излучала едва-уловимые глазом человека корпускулы темно-синего света. Мерцание было тихим и ненавязчивым. В нем приятно было тонуть всякий раз. Казалось, что горит в камине костер и даже слышны были потрескивающие дрова. Возле огня кто-то сидел и этот кто-то отражал отблески призрачного пламени.
Видение растворилось. Так всегда случается, стоит обратить на фантом свое мысленное внимание. Всегда было интересно все-таки посмотреть тому в лицо, подумал художник и обреченно вздохнул. Его плеча едва-ощутимо коснулась ладонь Анны. Ладонь ее всегда осенним листом падала на плечо мужа, когда тот грустно вздыхал или же только собирался это сделать.
– Как отличить писателя от художника? – спросила Анька, провожая взглядом вместе с мужем растворяющееся тело фантома.
– А как отличить художника от писателя? – лениво произнес писатель, нежась щекой об упавший осенний листок. Тот был еще теплым.
Фантом окончательно растаял.
– На некоторые вопросы… – начал Стас и запнулся на полуслове, – впрочем, существует еще парочка подобных.
– Это, как с чаем, – Аня убрала руку и почесала ее. Вернула обратно.
– На чай не нужно дуть! А иначе, зачем же вы его тогда пьете?! – подхватил Стас, довольный тем, что ему удалось вспомнить это.
– Именно! Кстати, - Аня присела на пуфик и вытянула левую ногу вперед, раскачивая ею вверх-вниз, – как на счет чая? У тебя найдется желание составить мне компанию выпить чаю? М?
Стас присел на корточки и принялся расстегивать молнию на коротком бархатном сапожке фиолетового цвета.
– Для чая желание найдется всегда! – Стас аккуратно стянул с ноги супруги второй сапожок и поставил его рядом с точно такой же парой – левый к левому; правый к правому.
Пройдя в гостиную, художник плюхнулся на мягкий диван, сопровождая свое падение громким выдохом. Запрокинул ноги на столик, что стоял подле и принялся вертеть перед носом той самой пластинкой, которую ему передали на выставке.
Подкравшись к мужу Аня, возникла за его спиной, облокотилась на спинку дивана и тоже принялась разглядывать вещицу, будто бы увидела ее впервые.
– Интересно, что там?
– Вот и поглядим, – машинально ответил художник, лишь после чего вздрогнул.
Недовольно нахмурившись, Стас взглянул на Аню и отправился в дальний угол комнаты. Там стоял какой-то старый, от того и непонятный шкаф цвета старой вафли. В этом шкафу ничего не было, но подойти к нему почему-то захотелось.
Приставка стояла на столе. Вернувшись к дивану, художник вставил пластину в приставку.
Лица супругов озарились фиолетовым светом, что излучали спроецированные частицы голограммы. Шла загрузка изображения, это заняло буквально несколько мгновений. Затем появилась картинка. Перед лицам наблюдателей возникла именно там самая картина, которую презентовал на выставке художник. Супруги некоторое время сидели молча. Тишину нарушил лишь свист чайника. Теперь вздрагивать была очередь Анны.
– Охренеть, – шепотом произнес Стас.
Чайник продолжал надрывно свистеть.
– Эм… Пойду, гм, выключу, – сконфузившись, ответила Аня, затем встала, замерев на какое-то мгновение, словно позабыв о том, что намеревалась сделать и отправилась на кухню.
Вернувшись, она уселась рядом с мужем и оба молча продолжали смотреть на голографическую проекцию. Мириады пиксельных форм рассыпались в хаотичном порядке, затем вновь встали на свои места, преобразовавшись в изображение лица девушки. Это выглядело, как мозаика, которую рука художника изобразила в порыве творческого экстаза.
– Знаешь, – неуверенно начала Аня, – это может быть телепатическая передача. – Она не решилась продолжить, сжимая ладонь супруга.
– Исключено. Ведь я не астромиус, – голос его был отрешенным, глаза гипнотически были прикованы к изображению. 
  – Да, я знаю это, милый. Но все же… Будешь чаю?
Муж встрепенулся, с нежностью взглянул на Аньку и с улыбкой на лице утвердительно кивнул.
– Ведь это твоя, пожалуй, самая мощная в эмоциональном плане, работа, – голос ее доносился уже с кухни. Она колдовала над самым ароматным напитком в Галактике, – так что вполне себе вероятно, что поток твоих ощущений и мыслей попросту покинул пределы тебя самого и спроецировался на этом индикаторном шкафу.
– Да, но… Все равно это попросту не поддается объяснению ни логическому, ни феноменальному.
– Знаешь, чем занимается Роман? Тот, кто дал тебе карточку. В Министерстве он служит в отделе фильтрации.
– В том самом отделе?
– Да. Именно. Своего рода щит, что облегчает таким, как я их работу. Поглотители, которые использует отдел настроены таким образом, что передают лишь ту частоту, на которую их настроили, понимаешь? Даже если бы ты и открыл в себе способность передачи мысли на расстояние, то поглотители сделали бы свое дело.
– Выходит, что этот ящик спроецировал информацию, которую счел крайне важной?
– В яблочко.
– А теперь остается подумать вот еще над чем: почему он воспроизвел это таким вот допотопным методом…
– И почему это лицо нашей девочки, – Анна вошла в гостиную с подносом в руках. – Как мы теперь поступим со всем этим, милый?
– Нужно связаться с этим…
– Ромой.
– Да, именно, с Романом. И уточнить под какую классификацию попал этот поток и подал ли он отчет, касаемо случившегося.
– С отчетом утаил. Факт.
– Точно. Карточки то они сдаются по идее.

***
Кусок тьмы под столом напоминал чемодан: казалось, можно было взять его за невидимые ручки, вытащить оттуда и унести с собой или же выбросить вон.
Стас продолжал наблюдать за своими ногами, нижняя часть которых была скрыта под столом, тем самым местом, где властвовала тьма. Ног ниже колен не было видно, даже очертаний. Невольно создавалось впечатление, что их и не было во все. Все это казалось абсурдным, потому как пространство в мастерской в целом было, хоть и слабо, но все же освещено. Можно подумать, что у местных пауков появилась новая функция: плести паутину, пожирающую залетный свет. От этой мысли художник ухмыльнулся и, вооружившись фонариком, резко нырнул под стол и озарил то темное пространство. Ноги были на месте. Пауков не было. Либо их не было во все, либо они оказались куда ловчее, нежели о них говорят. Впрочем, следов паутины тоже нигде не было видно. Но это ни о чем не говорит. Пауки вечно врут. Пожалуй, это единственные создания в изученной Вселенной, которые еще способны вводить в заблуждение человеческий пытливый ум. Ум пытлив и равносильно наивен. Впрочем, это вовсе не мешает… ничему это не мешает вовсе.
Под столом было довольно-таки, скажем, необычно. Вроде бы здесь и не было совершенно ничего из ряда вон, но все же… Было интересно. Все эти возникшие ощущения в данный момент, напомнили художнику далекие, на столько далекие, что и не существовавшие вовсе, кадры из детства. Даже не кадры, а скорее едва уловимые оттенки послевкусия. Моменты бесконечных и захватывающих путешествий внутри пододеяльника и постройки замков из подушек.
Стас целиком переместился под стол и, приглушив источник света ладонью, принялся смаковать разрастающиеся ощущения, которые до этого момента пылились на полках подсознательной памяти. Здесь не было ничего, кроме тесноты и в тот же момент здесь был целый мир. Одно единственное, позабытое чувство таинственности и волшебства, но оно было велико, как этот мир. Удивительное безмолвие. Стас глубоко вздохнул и в какой-то момент ему показалось, что здесь даже запах иной. Он такой же вроде бы, как и на поверхности, но другой. Немножко. За дверью послышались маленькие шажочки. По ту сторону кто-то притаился и явно прислушивался, пытаясь понять, что же твориться в мастерской. Стас тоже насторожился и спрятал фонарик подмышкой. Дверь осторожно приоткрылась. В мастерской стало чуточку светлее. Не от той полоски света, что возникла.
Алина просунула свою красивую мордашку в образовавшуюся щель и фыркнула носиком. Смешно чихнув, она замерла, затем, осторожно ступая, перешагнула порог мастерской и, не оборачиваясь, прикрыла за собою дверь. Полоска света превратилась в тонюсенькую нить. Этой ниточки вполне хватит, чтобы вернуться обратно в случае чего. Стас с любопытством выжидал. Ребенок стоял не шевелясь.
  – Пс! – Стас подал звук и вытащил фонарик из-под мышки, но все еще прикрывая его ладонью. Алина вздрогнула от неожиданности и, с испуганным выражением лица, устремилась на зов.
Стас подвинулся и пустил дочь под руку.
За дверью раздались шаги. Характер их был точь-в-точь, как и до этого, разве что поувереннее они звучали, взрослее.
Дверь вновь приоткрылась. Аня не мешкая вошла в мастерскую и стояла не шевелясь, давая глазам привыкнуть к полумраку. На этот раз псыкнула Алина.
– Ах, – спохватившись, Анька на носочках подбежала к столу и составила семейству компанию.
Стас вновь подвинулся, освобождая место и обнимая жену. 
Все трое сидели молча. Заговорить первым может лишь тот, кто додумается. Додуматься можно было до чего угодно. Обычно, это всегда было делом общим. Каждый, по сути своей, вечно размышляет или пытается по крайней мере, о чем-то личном, но спустя десятилетия, а то и сотни лет, мысль, любая совершенно, становиться одной на двоих. Когда в команде появляется третий… На этом моменте, пожалуй, становится интереснее. Так вот, когда появляется третий – не требуются годы, чтобы чаду вклиниться в мысленное русло своих родичей. Ребенок как раз таки и являет собой материализованную версию единения мыслей супругов. Ребенок рождается за счет мысленного (буквально) единения разумов. Физическая близость давно позабыта. Это давно уже стало делом примитивным. А все примитивное быстро забывается.
Стас заерзал на месте и жена поняла, что он хочет что-то сказать. Она не знала, что именно, но зато отчетливо чувствовала посыл мыслей мужа. Их дочь же внимательно взирала на подбородки родителей, переводя любопытный взгляд то на одного, то на другого. Своим крохотным пальчиком она едва дотянулась до дергающийся кадык папы.
– Ладно, – неуверенно начал Стас и, взглянув на Аньку, дождавшись ее одобрительного кивка, перевел серьезный взгляд на Алину. – Алин, ты просто скажи мне, что было с самого начала? Курочка или яичко… Нет, нам это вовсе неинтересно знать. Нас, в частности меня, более всего интересуешь именно ты. Где была ты, точнее, кем ты была? – Стас замолчал и какое-то время смотрел на свою дочь, что внимательно выслушала его. Алина пока что еще не умела разговаривать, но зато она у нее здорово выходило формировать свои мысли в образы и некоторое подобие слов, тех, что ей удалось запомнить и узнать за это короткое время, проведенное в этом мире.
Наконец, Алина кивнула и посмотрела на маму.
– Я так и думала! - торжествующе произнесла Анька, первой выбираясь из-под стола. – Пошли, красотка, нам пора кушать. – Окончательно выбравшись, Анька подхватила нежное создание под руки и пристроила у себя на руках, нежно придерживая крохотную головку.
– Эй! – крикнул Стас, все еще находясь под столом, – так со мной то как? Что было то?
– Сначала была мысль, – произнесла Анна, не оборачиваясь уже в дверях.
– Что? – недоуменно и весьма неожиданно выразился Стас, от чего ударился о край стол головой в тщетной попытки беспрепятственно покинуть убежище. Последнее, что до него донеслось, это хихиканье жены, которая услышала этот уже знакомый, но все еще смешной звук и улыбающиеся глаза Алины. Впрочем, звук был и в крайней случае. Особенный звук.
– Мысль, – вдумчиво повторил художник, потирая ладонью пришибленную голову.
«Расщелина» - раздалось в голове художника слово его любимым голосом.
– Так-то пошло же звучит! – вслух запротестовал Стас, поднимаясь и по пути разминая затекшее тело.
– Пошло, – раздалось уже где-то за дверью, но совсем рядом, – зато, при этом слове ты хихикаешь, как полоумный.
– А я то думал, что никто этого не замечает, – ответил Стас вдумчиво. – Кстати, а ты не видела мои…
– А нарисуй щель! – неожиданно и, по всей видимости, даже для самой себя, произнесла Анна.
Стас, даже забыл, что искал. Он высунулся из мастерской, где, по его мнению, должна была стоять Анька и застал ее в таком незадачливом виде, будто бы застукал ее за тем, как обычно застукивают за чем-то незначительным.
Смерив жену скептическим взглядом, Стас отправился обратно в мастерскую, пытаясь все же вспомнить, что именно он пытался отыскать.
– И с каким, дорогая моя, подсмыслом я должен буду все это изобразить? – спросил художник, ворочая вездесущий набор кистей и красок, в надежде, что ему попадется то, что ему было нужно.
– Кстати, – наконец ответила Анна, заглядывая в мастерскую, – это не я предложила.
– Скажи еще, что это предложила наша дочь.
– Скажу, – совершенно серьезно заявила Аня.
Стас вновь отложил свои тщетные поиски на потом, окончательно позабыв о том, что должен был вспомнить.
– Так, – с серьезным видом заявил Стас. – Все шуточки мне тут шутим, да?
– Это и не шуточки вовсе, дорогой.
– Однако же, какие слова знает наша дочь.
– Поверь мне, любимый, она и не такие слова знает.
– Хм. Ну, а какие еще?
– Маршрутизатор переменных слагаемых! – выпалила Анька, тут же вновь изумленно уставившись на мужа.
– Знаешь, видимо, она через тебя вещает периодически… И как же все-таки деликатно она ведет с нами, со мной, точнее, диалог. Молодец, молодец… Только за чем ей это нужно знать вообще? – взмолился Стас, возвращаясь к своим поискам и беседуя теперь уже как бы про между прочим.
– Я не знаю, кисточка, – с грустью ответила Аня, опустив голову. – Я считаю, что она просто знает все. Знаешь, она будто бы и есть все.
Стас замер, смакуя мысль жены, что она донесла до него.
– Ага! – ответил тот. – Вот тебе и фокус с расщелиной и раскрыт!
– Это как же?
– Трещина в Мироздании, за пределами которого и скрыта абсолютно вся информации обо всем!
– Гениально! – забвенно закатив глаза, произнесла Анька и театральным жестом угодила в объятия мужа.
Вместо овальных образов и кривых сигнатур, голову посещали одни лишь пунктирные линии, неизвестно откуда взявшиеся… Да. Это было странным ощущением, непонятным и, вроде бы как, абсолютно непостижимым. Как непостижим великий Космос. Мы видим его, но не знаем, как он пахнет и пахнет ли вообще. Стас разгонял эти черточки руками, словно рой надоедливых мух. Эх, подумал художник, мне бы хвост коровий приделать, глядишь, стало бы проще. Звать на помощь жену не хотелось. Ей и без того забот хватает. Наверное хватает. Алина интересным человеком получается: глазеет на мамку целыми днями. Иной раз заглянет украдкой в мастерскую, словно бы знает, что папа занят. Но ведь ей так интересно чем именно же он занят! Подсмотреть охота, поучаствовать. Скрипнет дверью тихонько и замрет в ожидании. Конечно же Стас это всегда услышит, улыбнется уголками губ, не отвлекаясь от работы и поманит свободной рукой дитя свое. Алина этот жест всегда ждет и надеется на него, ведь больше и не на что в этой комнате надеяться. Кроме приглашения ей здесь ничего не нужно. Идиллия, подумал Стас и вновь замахал руками. Похоже, что без Аньки не справится было.
Стас взялся за кисти и принялся малевать красной краской черточки. Их было бесконечное множество и все они ни разу не пересеклись, хоть и были близки к этому. Белого места на холсте практически не осталось, потому работу решилось прекратить, так как негде было уже рисовать всю эту тарабарщину.
Отложив кисть в сторону, Стас, привычным для себя жестом, скрестил руки на груди и принялся вдумчиво разглядывать этот, как ему казалось, хаос. Стас, как всякий скрытный педант, терпеть не мог хаоса и неупорядоченности, в чем бы она не проявлялась. Только было он размахнулся, чтобы продырявить своим праведным кулаком холст, как на пороге мастерской показалась Аня. Она хотела что-то сказать мужу, но слова так и не успели покинуть ее уста. Стас так и застал ее с замахнувшейся рукой.
– Погоди, дорогой, в Джеки Чана играть, – тихо произнесла Анна, не отрывая взгляда от картины. – Подойди ко мне, родной и взгляни.
Опустив руку, Стас подошел к жене, встав рядом с ней, и теперь уже оба смотрели на изображение лица взрослой девушки, что явно выделялось в мозаике пунктирных линий. Оба сразу же поняли, чье это лицо.
– Ань, – произнес Стас, не отрываясь от картины, – а кто такой Чан?
В ответ Аня лишь пожала плечами.
***
Со временем мною был составлен небольшой список тех мест, в которые она могла бы отправиться. Это было, пожалуй, лишь грубым и приблизительным наброском, но хоть что-то… Десятилетиями сидеть без дела, гадая на нескончаемое передвижение звезд, в надежде узреть в этом беспорядке знакомую закономерность. Память моя была верна ее образу.
В тот вечер, да, это точно был вечер, я запомнил, совершенно случайно, расположение некоторых созвездий относительно друг друга. Но странная вещь случилась после ее последнего взгляда, который мне удалось уловить сквозь падающую осеннюю листву: упорядоченность исчезла, словно бы ее и не было вовсе. Общество, в котором я жил тогда – совершенно никак не реагировало на то, что пространство вокруг изменилось, звезды будто бы ожили и стали разгуливать по Вселенной, как им заблагорассудится. Все просто жили размеренной и спокойной жизнью. Кому было до этого дело? Затем мою голову посетила странная мысль: а может это только на мой рассудок опустилась столь странная действительность? Но кому это было нужно? Хотя, конечно же понятно, кому именно…
Уходить было необязательным вовсе делом, твердил я тогда ей. И пускай, что таков порядок наших родичей, но ведь это необязательно, повторюсь. Мне удалось понять абсолютно все то, что она рассказывала мне, я впитал в себя все те знания, которыми она располагала, но понять и принять этот дурацкий принцип жизненного цикла я не мог. Да и не хотелось мне этого вовсе.
Потом, в какой-то очередной свой период переживаний случившегося я стал ее ненавидеть. Ненависть была мальчишеской, ненастоящей, но была. Она создала меня, вдохнула в мое мертвое тогда тело душу, вырастила… Я был словно ее миссией. Некой задачей, решив которую, она может спокойно себе удалиться из моей жизни. Спокойно… Пожалуй, это звучит слишком уж эгоистично с моей стороны, так отзываться о ее стоической выдержки в тот период, да и сам момент. Откуда ж мне знать, что творилось у нее на душе на самом деле тогда? Кроме нее у меня никого никогда не было. У меня не было даже меня. Она всегда твердила, что когда ее не станет – тогда-то я и начну формироваться. А если мне это формирование и не понравится вовсе? А если… А если… А если исключить из Мироздания это треклятое «если». Черт! Если…
Десятилетия шли. Точнее будет сказать – они тянулись зимним вечером на терминаторе Луны. Я стал рассуждать. Трезво, холодно и ясно. По крайней мере мне так казалось. А впрочем, значит, так оно и было. Я решил поинтересоваться в Министерстве о том, куда уходят души наших предков. Запрос был странным, с точки зрения нынешнего социума, да и вообще… Этим никто и никогда не задавался. Мол, зачем это знать? Какова цель? Именно так мне и ответили тогда. Спросили – правильнее сказать. Задаешь вопрос, а вместо ответа получаешь еще несколько и один непонятнее предыдущего. И вот тогда я призадумался: а действительно – зачем мне эта информация? Ведь даже если я получу ответ – я за ней отправиться не сумею. Спрашивать для себя – тоже глупо. Сам все наглядно и узреешь. Когда настанет момент. А пока лучше жить в неведении. Тем более что, каждый сам решает, когда ему покинуть этот мир. Ну, не этот, так другой…
Вся та важность и значимость мучавших меня вопросов постепенно растворялась. Звезды заняли свои привычные места. Но тех созвездий, под которые ушла моя родительница – я так и не вспомнил. А может и не было их вовсе, созвездий тех. Почудилось все… А вдруг?.. Хм, что, вдруг? Ну да ладно. В любом случае, пытаться проводить поиски души по следам уходящих созвездий – метод вполне себе оригинальный. Есть над чем подумать, о чем порассуждать. Было бы с кем.
В этот уютный вечер, я был собой доволен. Голова моя была чиста, мысли протекали в ней размеренно. Тягучесть их, казалось бы, норовила сморить сном! Но нет. Это было так нужно. Та самая скорость мысли, которая необходима для философских рассуждений, знаешь, неспешных выводов. Тот самый момент, когда ты уже на грани осознания всей этой необъятной бесконечности над головой. Находясь буквально на пороге Вселенной, со всеми ее тайнами и непостижимым… Хотя, какие у Нее могут быть тайны. Она открыта, чиста и непорочна, как Анькина кухня – ее святая святых, куда доступ мне разрешен разве что только в скафандре.
И вот, ты на пороге великих открытий… И вот, снова парадокс: открытий. Стоящий в другой комнате столик – это разве открытие для глаз моих? Неизвестная доселе планета – это открытие? Не думаю. Все это уже было еще за долго до моего и вообще, появления. А ты просто пришел и увидел нечто такое, чего ранее никто не видел. Какое же это открытие? Вопрос спорный, да… Не так давно мне удалось наткнуться на одну занимательную статью. В ней говорилось о некоем астромиус (имя которого я, к сожалению, не запомнил), который обнаружил мини-вселенную. Нечто вроде галактику внутри галактики более (а может и наоборот). Вся примечательность была в том, что состав того мира являл собой мысленные процессы существ нам, людям, неизвестных. То есть, наша планета (уж для простоты разъяснения) состоит из плодородной почвы, межпланетарное пространство – эфир. А в обнаруженном мире все вышеописанное заменено своего рода энергетическим потоком. При том астромиус Зеленцев (вспомнил-таки!) уверяет, что потоки непременно мыслительного происхождения. Позднее, его уверения были подтверждены Советом астромиус. А для меня, как и для многих других подобных, остается непонятным тот факт, в котором астромиус уверены в том, что это именно мысленная энергия, с учетом того, что ни одной мысли они разобрать не могут, что и неудивительно – другая совершенно вселенная. Тогда и вода для меня тоже может быть камнем… та, другая вода из другого мира.
Конечно же, я задавался этим своим умонедозаключением Анне. Она пожала своими худенькими плечами и, не глядя мне в глаза ответила, что астромиус не нужно знать – нужно уметь чувствовать и разбираться в том, что ты чувствуешь. Я ее понял и в то же время – нет. Видимо, в этом моменте мы с ней попросту разные и каждый смотрит (чувствует) со своей колокольни. Мне не понять, как можно нарисовать картину, будучи незрячим. А вот Анне это понять. Ей понятно то, что непонятно мне. Мне же вообще, выходит, что ничего непонятно. Как всегда. Классика моей Ани.
 Вселенная существует по законам, выдуманные людьми, так что не факт, что эти законы верны по сути своей. Нужно же как-то объяснять кое-какие явления вселенского масштаба (или характера). Один такой постулат все же имел место быть в ситуации с недавним открытием. Стоит на что-то, доселе невиданное, обратить свой взор, как это что-то незамедлительно начнет реагировать. Наши глаза будто бы излучают живительную энергию. Мы словно луч фонаря, шарящий в потемках космических.
Случалось так, что фонари гасли. Просто переставали существовать. Но на смену приходили другие, более яркие, иногда свет был слаб, но все же был. Одно заменяло другое и этому круговороту не было конца. Свет был неоднородным, рваным. Да, зачастую случались провалы. В те страшные моменты аура вокруг планеты совсем становилась тусклой, почти неразличимой с других миров. Если бы тогда планетарные системы были освоены людьми – нас бы совсем не было видно с других миров. Но это замкнутый круг: если бы другие миры были бы освоены человеком в те далекие времена, то совершенно закономерным и являлось бы то, что аура Земли была бы ярче Солнца, вот как сейчас, например. Да, тут одно за другое. Видимо, момент тогда еще не настал. Постоянные провалы в свечении… М-да. Странно все это. Точнее, нет, вовсе не странно. Попросту непонятно как-то.
Был момент, да так давно, сравнимо давно, когда вымерли динозавры (да-да, мы еще их помним), что планета Земля погасла на короткий миг. Миг был столь мал, что этого и не заметили бы даже (если бы могли узреть конечно же). Тогда то и появился первый астромиус. Он возник, словно из древнего пророчества. Пророчества то и не существовало конечно же никакого, но все же сей факт имеет место быть. Планета вспыхнула в тот момент уподобляясь сверхновой. Представь только, на что способен один всего лишь астромиус! На стони парсеков устремлен его взор! Новые миры, системы! Целые Галактики! Словно пелена спала. Созвездий привычных уже было не различить на фоне мириад звездных скоплений, что стали видны невооруженным взглядом. Далекие и в тот же момент такие близкие галактики были видны даже днем. А некоторые из них днем были видны даже более отчетливо, нежели ночью. В общем, народ тогда просто смотрел. И молча наслаждался зрелищем. Шли года, тысячелетия, а видно становилось все дольше и дальше. Астромиусов становилось все больше. А людей меньше. В плане количества. По теперешним меркам, соотношение людей и астром ровняется, примерно, один в сотне тысяч. Точно не могу сказать. Это надо спросить у Ани. Но мне это вовсе ни к чему.
Человечество достигло определенной планки в своем числовом существовании. Числовом и жизненном цикле. Некоторые люди все же решаются уйти. Какие мысли их заставляют сделать это – неизвестно. Просто уходят и все. Врятли от скуки они делают это. Не покидают этот мир лишь астромиус. Анька сказала мне, что Вселенная бесконечна и она будет смотреть в нее до тех пор, пока не упрется в потолок, которого нет. Ее можно понять, поток ее жизненного вдохновения – это Вселенная. Громы небесные! Ха-ха! Это же ведь так просто! Нужно всего лишь обратить свой взор туда!
Иногда, я ей завидую. Как-то раз, у меня был жуткого типа творческий затор. Я буквально изломал все свои бессвязные мысли. Я нарисовал одну лишь линию. Как сейчас помню: она была оранжевая. И все. Далее я понятия не имел, как мне быть. Такое бывает, когда ты бездарщина.
Аня же буквально упивалась видами в своей голове. Но ее то картинки были реальны! Она действительно может находиться в нескольких мирах одновременно (сейчас уже, наверное, она бороздит целые Вселенные). Тогда мы еще не были столь близки, нежели сейчас. Хотя, на тот момент нам обоим казалось, что мы едины и мы лихо ошибались. Молодые были, глупые. Хотя возраст наш неизменен.
В тот дивный вечер я избил свой холст. Пострадало в мастерской абсолютно все, кроме той треклятой оранжевой линии. Тогда то моего разума и коснулся, нежно так, заботливо, мысленный поток Ани. Тогда мы стали едины. Мои мысли приняли ее, будто бы свои собственные. Будто бы какая-то часть моего разума все эти года бродила неизвестно где и вернулась. Все встало на свои места. С того момента мы стали учиться жить одним потоком. Это случился удивительный симбиоз. Конечно же я не мог, в отличии от нее видеть буквально ее образы, но зато я прекрасно ощущал то, что видела и ощущала она. Мы оба полюбили друг друга сильнее. Говоря по правде (мы с ней частенько посмеиваемся над этим), если сравнивать нас тогда – то это был так, легкий флирт. Хотя обоим казалось, что мы достигли апогея. Хм, сейчас же оба думают тоже самое… С появлением Алины единый вектор наших чувств друг к другу потоком устремился на ее сознание. Алина явила собой материальный плод нашей любви друг к другу. Так что, чтобы там ранее не говорили, но материализация мыслей – это вполне себе реальная штука. Материализовать можно все, что угодно. Особенно, когда знаешь в какую область Вселенной направлять свой поток. Да что там область… В какую вообще Вселенную думать! – вот это вопрос года по версии журнала «Вопросы года». Да. Анька говорит, что я думаю, как кактус – во все стороны. Я возмутился и ответил, что он же колючий. А она хлопнула меня по заднице, подмигнула и куда-то ушла.   
– Над чем задумался, супруг? – Анька остановилась в проходе моей мастерской с сухой веткой в руках причудливой формы. Иной раз, она выходила на задний двор нашего дома в поисках чего-нибудь. Сегодня ей попалась эта ветка. Сучок был похож на кисть со скрюченными, будто бы в агонии, пальцами. Пальцев было шесть. Такое бывает.
Перестав разглядывать ее находку, я отвернулся и в очередной раз глубоко вздохнул. Анька не выдержала и переступила порог святая святых. Ее любопытный подбородок устроился на моем плече. Стало уютнее. Теперь оба разглядывали холст, на котором была изображена та самая желтая линия.
– Линия жизни, знаешь, – задумчиво ответил я и провел по изображению пальцем, не касаясь того.
– И линия смерти, – рука ее коснулась моей и она, словно художник с моей кистью в руке, принялась продолжать картину. – Хочешь продолжить ее? – рука ее порхала над белой гладью холста, вырисовывая в моей голове абстракции. Это действовало гипнотически.
– Я думал о том, что омфалоневрон не так уж и прост в своем предназначении, как кажется на первый взгляд, – я слегка замялся в своем намерении продолжать и перехватил ее руку. Теперь ее кистью водил я. – То есть, как мне казалось. Понимаешь, ведь по сути своей это некая нить связывающая жизнь и смерть воедино.
– Может ли существовать день и ночь в одно мгновенье? – Аня понимала меня и видела всю нашу с ней беседу на бесконечно огромном экране своих мыслей. От самой сути ее зарождения и окончательного итога со всеми вытекающими. Я же всегда мыслил последовательно.
– В этом то и дело. Находясь еще лишь в зародыше – мы мертвы, мы просто есть и все. Но тем не менее мы связаны этой самой нитью с истинным олицетворением жизни, понимаешь?
– Ты жив и ты мертв, – Аня высвободила свою ладонь и встала между мной и картиной, внимательно ту рассматривая. – Сколько может быть заключено в одной всего лишь линии, да, дорогой? Не всякий сообразит…
– А и не всякий вовсе имеется в виду.
– Хм, а вот в этом моменте уже интереснее выходит. Получается, что не наблюдатель выбирает картину, а она его.
– А бывает, что оба одновременно выбирают друг друга, – я обнял ее и прижал к себе.
– И кто из нас картинка?
– Рисуешь ты из рук вон плохо. Зато нарисована превосходно. Что это за штуковина у тебя, кстати? Опять бродила на заднем дворе?
– На переднем чистота, не докопаешься. А вот на заднем, где никто, кроме тебя не бывает – куда интереснее. Что-нибудь да попадется.
– Я один там побаиваюсь появляться, если честно, – признался я и, на удивление, нисколько не смутился этому. Надоело, наверное.
– Это почему-у-у ж? – протянула Аня, смешно выпячив губу. – Боишься унесет в незыблемые дали? А-а-а, так вот зачем там прибивал ты тогда днем колышек с привязанной к нему веревочкой! Думал я не замечу, хитрец!
Да нет, наверное не надоело все-таки…
– Да ничего не думал такого. Заметишь, не заметишь… Какая разница? Там ведь, как океан: берегов не видно – это ладно, переживу. Но дна там тоже не видать! Там все иначе воспринимается. Вот смотрю я на тамошние звезды и аж дух захватывает. Кажется, что еще чуть-чуть и оторвутся мои ноги от земли и унесет к ним прямехонько. Такая вот, брат, информация.
– Ну, дело привычки, знаешь ли. Мне по первой тоже не очень уж комфортно было Вселенную серфить. Нету ощущения привязанности. И вот, как ты говоришь, несет тебя просторам Космоса и ухватиться не знаешь за что. Точнее знаешь, но никак ручками не дотянуться.
– Ты не рассказывала.
– Я стеснялась, – ответила Анька смущенно и ее щеки едва-заметно покраснели. – А ты поработать хотел? Я пойду тогда пристрою куда-нибудь эту находку.
Ее губы едва коснулись моих и спустя мгновение я вновь оказался один в мастерской. На самом деле я не планировал браться за кисть, но после разговора рука сама потянулась. Я начал подрисовывать справа внизу тот самый колышек с веревкой. Желтая линия тянулась под самым верхним краем, будто бы пытаясь покинуть видимые границы холста.
А может это и есть та самая веревка, которую я должен привязать к колышку? Может я просто не дорисовал?.. Жизнь, смерть – все это неважно. Все равно любое понятие в этом мире хоть к чему-то да имеет привязанность, отношение.
За кулисами, как всегда, царил сумрак. Позади дома раскинулась пустошь с редкими низкорослыми деревцами, что черными силуэтами выделялись на фоне оранжевой, практически красной, полосе горизонта. Это был другой мир: тихий, безмятежный и с абсолютным отсутствием временного течения. Полупрозрачные полоски облаков тянулись караваном сквозь весь небосвод. Рисунок их, словно отпечаток небесного пальца, всякий раз был уникален. Течение их было подобно безмолвному настроению. Если долго всматриваться в этот вечный караван и не устанет шея, то можно заметить, как облака передвигаются. На этот случай я притащил сюда раскладное кресло. Ножки кресла были вкопаны в почву, на всякий случай. Устроившись поудобнее, я принялся разглядывать небо. Были видны звезды и некоторые Галактики. Их свет угасал у горизонта, где Солнце еще светило. Солнце, которого я никогда не видел, лишь только свет от него. Видел я источник тех лучей, что проникали сквозь распахнутое окно, но это была лишь белая размытая клякса, будто бы ослепленный ярким отблеском, мне не удавалось сфокусировать свое внимание и увидеть солнечный диск. Я просто знал, что он есть.
Незаметно для себя, я уснул. Веревка, за которую я держался на всякий случай, выпала из моей руки и мое раскладное кресло вместе со мной покинуло пределы земного притяжения. Нас несло за горизонт. Достигнул алой полоски горизонта мы остановились. Грустно вздохнув, глядя на свою пустую ладонь без преданной когда-то веревки, я попытался таки заглянуть за этот воображаемый горизонт событий: свет есть, а источника нет. Я вновь вздохнул. Сей факт вызвал в моем воображении черную дыру: масса есть, а тела нет. Сны есть, а сознания нет… Все это странно, точнее непонятно. Все непонятное мне – кажется странным. Видимо поэтому мои картины считаются странными. Ну уж нет! Сравнивать себя с объектами вселенского масштаба – это уж слишком.
Меня кто-то звал. Голос доносился до моего подсознания снизу. Мне стало любопытно и я позволил себе свеситься вниз и попытаться разглядеть хоть что-нибудь. Напрасно щурясь, мне так и не удалось ничего разглядеть. Здесь, за пределами земного притяжения, ты чист. Все думы и все естество остается там, внизу. А здесь только ты и все. И то: ты – не ты вовсе. Вроде и ты… Как заново рожденный. Разве что, ходить и мыслить адекватно уже в состоянии. Видимо, по этой причине люди покоряли вершины величайших гор. Поэтому то голос, что звал меня, показался мне каким-то далеким, но все же знакомым.
Анька позвала громче. Если бы не ее исключительная возможность астромиуса, то я бы ее даже и не услышал вовсе. Волшебным образом в моей руке вновь оказалась та самая веревка и стало теплее.
– Там нет Солнца, родная, – голос мой был едва слышен, но она все поняла прекрасно.
Анна сидела на краю кресла, одной рукой поправляя плед, которым укрыла меня, в другой руке она держала кружку (в ней было что-то горячее).
В ответ она лишь улыбнулась мне и протянула кружку с какао. Мне казалось, что я не пил этот напиток с самого детства. Я спросил ее, почему же мы не готовили его раньше. Она промолчала, вновь улыбнувшись. Словно призрак. Призраки не смеют говорить.
– Испугался? – наконец ответила Анька, озорно прищурившись.
– Да ну тебя! – насупившись ответил я, отпивая из кружки этот волшебный напиток.
– Ты вернулся, потому тебе и будет казаться все в новинку теперь. А какао мы пили с тобой буквально позавчера.
Я нахмурился, уставившись в кружку. А ведь и в самом деле, вчера. Я сам же его и готовил.
– Почему так происходит, Ань? – задал я вопрос кружке. Анна была для меня всем, так что можно было и кружку спросить.
– Иногда полезным бывает покинуть пределы, как ты вот сейчас. Оставить абсолютно все и виу!
– Виу… И все же там нет Солнца, – я вновь отхлебнул из кружки и, кряхча, как старый дед, уселся на край кресла, притулившись к Аньке. Я дал ей напиться из кружки.
***
Сквозь щель занавешенных тяжелых штор неистово пробивался луч несуществующего солнца. Луч то и дело прерывался сквозняком, что лениво колыхал те самые шторы. В комнате было прохладно. Благодаря свету с улицы возможным было разглядеть редкие пылинки, что мерно дрейфовали по пространству комнаты. Иной раз они ударялись друг о друга и, испугавшись, разлетались по разные стороны. Стас наблюдал за этим танцем пылей не убирая руки с маленькой теплой ножки, что торчала из под одеяла.
Анна вошла в комнату уже одетая. Она поправляла серьги и шепотом поторапливала мужа. Тот сидел на краю кровати в одном носке и халате надетом наизнанку. Спохватившись, отдернул руку и принялся рисовать на себе выходную одежду. Быстро управившись он подошел к Ане. Та аккуратным движением удалила подтекшую краску и поцеловав мужа в щеку велела следовать за ним.
– Знаешь, мне не очень то приятно лишний раз посещать то самое здание, – принялся ворчать Стас, пытаясь тем временем отыскать ключом замок зажигания. Тот вечно оказывался то с одной, то с другой стороны от рулевой колонки.
Анна была невозмутима. Ее лицо буквально светилось в лучах невидимого солнца. Это была ее стихия и муж знал это, пользуясь случаем, дабы лишний раз продемонстрировать свой ворчливый характер. Выглядело безобидно и местами даже забавно. Например, когда он в очередной раз ронял ключи и ударялся затылком о руль в попытках тот отыскать.
– Все в этом здании слишком уж параллельно и перпендикулярно, – продолжал Стас. Ему все же удалось запустить двигатель и теперь он неотрывно наблюдал за стрелкой температуры двигателя в ожидании пока тот прогреется. – Они там ходят даже по каким-то воображаемым линиям! И линии эти оп и оп! – Стас ударил ребром ладони по рулю пытаясь изобразить параллель.
– И тем не менее нам еще не раз предстоит наведаться туда. Это другой мир, дорогой.
– Да, – вздохнув, произнес Стас, давая машине ход, – другой мир.
 По мере приближения к зданию Министерства становилось заметно темнее, а когда уже можно было разглядеть светящиеся сферы, что курсировали по периметру, словно атомы вокруг ядра, то и вовсе уже пришлось включить фары. Здание Министерства поглощало неимоверное количество энергии. Оно поглощало даже естественную внешнюю энергию. Потому здесь всегда царила ночь.
Здание было по прежнему огромным. Оно покоилось на необъятной по величине своей плите фундамента, часть которой являла собой и парковку для приезжих. Но парковка была как всегда пуста и припаркованный по среди этого простора автомобиль казался лишь крупицей брошенной на замороженную глядь Великого Озера.
– Знаешь, если здесь припарковаться более, чем на час, то будешь вечно спать на заднем сидении вон, – Стас был неудержим. Он любил день.
– Я бы не прочь составить тебе компанию в этом, – озорно ответила Аня и приободряюще толкнула того локтем в плечо. – Пошли, ворчун ты мой.
На улице было прохладно и Стас пожалел, что не надел теплый свитер. Тот, что был на нем оказался холодным.
Внутри оказалось достаточно тепло и это несколько приободрило Стаса и ему даже передумалось ворчать по поводу внешнего вида местных служащих.
Ну все, подумал Стас, мое дело сделано, теперь пускай жена тут всем рулит, а я просто постою рядом.
– Дорогой, – позвала Анна, глядя строгим взглядом, – твой выход.
Чертыхнувшись, Стас нехотя подошел в Анне и стоящему рядом с ней тощему мужчине. Одет он был, как и все вокруг: черное строгое платье, подол которого касался идеально гладкого матового пола. Кожа у незнакомца была бледной, чуть ли не серого цвета (все это наверняка из-за недостатка солнечного света). Стасу всегда казалось, что служащие Министерства ходят босиком. Под этими платьями не разглядишь во что они там обуты, а ходят бесшумно совсем, не шаркают даже. А может у них и вовсе ног нет.
Стас хихикнул от этой мысли и на какой-то миг даже испытал жалость к тем, кто здесь работает. Анне же удалось сдержать ухмылку, так как она подглядела мысли мужа, хоть и обещала себе не делать этого в определенных местах и ситуациях. Сейчас же совпали и ситуация и уже тем более место.
Не смотря, тем не менее, на уставший внешний вид служащего да и вообще, глаза его струились знанием и энергией. Не было в них ничего плохого и хорошего тоже ничего не было. Было лишь то, что нужно. В этих глазах найдешь ответ на любой вопрос.
– Нам необходимы некоторые данные, касаемые вашей души, – произнес служащий голосом не выражающим абсолютно никаких эмоций.
Нахмурившись, Стас подошел к терминалу и, выпучив глаза, уставился в объектив. Стоило глазу приблизиться, объектив выдвинулся навстречу глазу и в недрах его раздались характерные щелчки. Все это заняло не более нескольких секунд.
– Готово, – раздался за спиной все тот же голос.
Кроме голоса за спиной уже никого не было.
– Иж ты! Каков живчик!
– Он сказал, что очень скоро вернется, – ответила Анна, гладя мужа по плечу.
– Как он сказал то, коли я кроме этих его улюлю ничего не слышал?
– От части они такие же, как и я, дорогой. Потому ты и не слышал.
– Это от какой такой части интересно? И чего он там тебе еще сказал??
– Что надерет тебе задницу, ахах! – Анька громко хохотнула и тут же осекла себя, не желая привлекать к себе излишнее внимание местных. Внимания мужа ей вполне себе хватало.
Стас собрался было закатить наигранную истерику, подыграв жене и ее провокации, но что-то заставило его перемениться в настроении.
 – Что-то здесь не так. Что-то не так, касаемо нашего дела…
– Пошли, нас зовут вон к той стойке информации, – Анна почувствовала перемену мужа и принялась поддерживать его уверенность в текущем состоянии.
Служащих было уже трое и все как на одно лицо. Видимо, одинаковое выражение их глаз придавало им такую поразительную схожесть друг с другом.
Сейчас скажут какую-нибудь ерунду, подумал Стас.
– Тс! – осекла того Аня и оба молча подошли к стойке.
– Вот список предполагаемых душ, которые должны были идеально подойти для вашей мертворожденной, – начал служащий, что стоял посередине и выглядел старше своих коллег. – Большинство их находятся в облаке Оорта и посему идеально подходят для существ земного происхождения, так как наша Солнечная Система являет собой пересечение основных путей комет всех типов. Доставка души с ближайшей кометой была предопределена и закономерна. Облако Оорта служит единственным источником душ для нашей планеты местного происхождения. Так же имеются источники неместного происхождения. Эти души покоятся и ждут своего мгновения в другим Вселенных… Вселенных, что находятся за пределами наших с вами мыслей. Это абсолютно другая сторона понимания нашей с вами Вселенной. Разве что достопочтенная астромиус может узреть и постичь истины тех недосягаемых миров. Редкий случай, когда подобная душа отваживается вернуться из того мира в наш с вами. И еще более редчайшим событием является успешная попытка ее переселения. Это редкий и по истине своей уникальный случай, что в очередной раз доказывает нам всем вселенскую голограммность. Ожидание того стоит.
Служащий прервал себя, давая возможность переварить услышанную информацию. Двое его помощников, что стояли по бокам, принялись раскладывать перед родителями карты Вселенных: с одной стороны лежала карта внешнего мира; с другой – карты предполагаемых Вселенных, их еще часто называют Хранилищами душ.
– Мертворожденная не могла очнуться без энергии души, – начала Аня, дрожащим голосом, дрожание которого уловил лишь только один человек. – Потому то мы и здесь. Мы пришли зарегистрировать нашу малышку. Она уже плакала.
Служащий, тот, что стоял посередине, едва-заметно улыбнулся, затем коснулся своих помощников и те поспешно удалились.
– По совершенно стандартной процедуре рождения, как вам двоим это хорошо известно, призыв жизни происходит со стороны родителей, после успешного призыва мертворожденная оживает. Попросту говоря: живое тело – ваше то есть, должно призвать жизнь в тело мертвое…
– Ну… так, а мы то чего? – перебил служащего Стас, переводя взгляд то на него, то на Анну, словно бы спрашивая у обоих.
Служащий улыбнулся вновь. На этот раз это было уже более заметно, нежели в прошлый.
– Да, в вашем случае все, скажем так, слегка запутано. Но, все это лишь по первой кажется делом непонятным. Стоит вам разобраться во всей сути вещей вам все тут же станет ясно… Вам же удалось призвать душу на прямую, понимаете? Ваше дитя почувствовало приближение своей жизни и заранее пробудилось к этому, так как в случае с Оорта других вселенных – тело должно быть пробуждено и, скажем так, подготовлено к принятию. Ваше процедура рождения пришлась на некий кризис подлета и зарождения комет. По всей вероятности вы не учли этот момент, что, впрочем, не удивительно. Ведь о подобном врятли сообщается, так как сей момент не в состоянии предугадать даже в этих стенах. Мы называем этот момент «Кризисом Оорта». Этот так называемый кризис действительно являет собой момент. Скоротечность его на столько мала, что ставит под сомнение своей существование. Но, тем не менее, влияние, которое этот кризис оказывает на потоки комет – материально, хоть и не существенно…
– Ага, не существенно… Выходит, что очень даже существенно, – уставшим голосом произнес Стас. Он всегда уставал от подобного потока информации. Вообще, он уставал от абсолютно любого потока информации от незнакомых ему людей.
– В родильном отделении произошло короткое замыкание, – поддержала Анна более твердым голосом. – Это что же выходит? Подобных случаем теперь множество?
Служащий вновь улыбнулся, слегка наклонив голову на бок.
– Только вы.
– Не может быть! – изумились оба родителя в голос.
– Как я понимаю, на парковке ваш автомобиль стоит в одиночестве. Только представьте, если бы случай, подобный вашему, распространился бы на все родильные дома нашего с вами Сектора… Сейчас бы здесь царил истинный хаос. Очереди пришлось бы выстраивать прибегнув к помощи астромиус.
– Как нам узнать где сейчас находится наша душа? – спросила Аня. Она уже внимательно изучала карты, что были разложены перед ней.
– Мы непрерывно отслеживаем абсолютно все перемещения душ в обе стороны, – служащий склонился на голограммой карт, что то активировал на запястье своей руки и на карте возникли редкие светящиеся голубым точки. – Это, как вы поняли, те самые энергетические субстанции. Все они, в большинстве своей, передвигаются в одном направлении. В обратно направлении – это редкость. И эта редкость зарегистрирована. Это сферы астромиус.
– Их не так уж и много, – подметила Анна, водя пальцем за приглянувшейся ей сферой.
– Совершенно точно, – с одобрением произнес служащий. – Не так много астромиус могут позволить себе столько далекие путешествия. Это действительно редкость. Смею заметить, ваш отец обладает исключительным талантом.
– Это не талант, – буднично ответила Аня, – это опыт.
– И тем не менее, возвращаясь к нашему с вами вопросу, стоит незарегистрированной сфере возникнуть на горизонте наших событий, как мы тут же будем в курсе этого и незамедлительно оповестим вас.
– Ждать что ли теперь? – спросил Стас, но служащий к тому моменту растворился в воздухе вместе с голограммой карт. – Думаю, что и нам самое время продемонстрировать искусство исчезать, дорогая моя. – Ответил Стас, уже обращаясь к Ане. Та в ответ лишь коротко кивнула головой, наполненная решимости следовать за мужем хоть на самый край парковки.
Половину пути до автомобиля супруги проследовали каждый в компании своих собственных мыслей. Анна даже не смела заглянуть украдкой в голову к мужу. Хоть у нее и были подозрения, что тот лишь создает видимость хмуря брови и время от времени цокая.
 – Какая-то бестолковая все же вышла поездка, ты не находишь, а? – первым решился заговорить Стас. Просто ему всегда было, что сказать, а Анне всегда было что подумать.
Аня ответила не сразу. Она думала. Она размышляла над тем, стоит ли им вообще раздумывать над сложившейся ситуацией. Если ты думаешь над чем-либо, значит ты пытаешься решить какую-то проблему. А является ли данный случай проблемой? Да и что вообще такое это «проблема»? Просто, ведь и в самом деле странно это все как-то…
– Да странно все это как-то, понимаешь? – ответила Анька, открывая дверь авто, готовая усесться внутрь, но передумала и закрыла дверь обратно. – Они нас ждали – это факт. Подготовились все объяснить. Даже карты подготовили. Даже моему отцу такую карту показывали лишь однажды. Он уже и наверняка позабыл, что такие существуют.
– Это какие такие? – удивился Стас, открывая дверь авто и так же захлопывая ее обратно.
– Ну такие, – отмахнулась Анька, усаживаясь на капот. Машина слегка качнулась на рессорах. – Других вселенных. Или другой. Не знаю. Есть миры, знаешь, иные. Они как бы есть, как бы их и нет вовсе. То есть, они существуют в неком энергетическом измерении и сами собой являют энергетическую составляющую той же самой Вселенной.
– Сплошная энергия.
– В точку, дорогой. Ладно, поехали домой. Что-то я замерзла уже тут разжевывать тебе все, – Аня наигранно зевнула, наблюдая за реакцией мужа.
– Ну ты и задница, – с улыбкой ответил Стас, помогая жене спрыгнуть с капота машины.
– Ну у тебя и задница, ты хотел сказать?
– Хотел… Но я еще скажу.
– Скажешь. Заводи мотор!
– Ха! Порой, я тебя понимаю не буквально.
– Рифма напрашивается.
– О да!
– Это моя фраза, если что.
– Ахах! Прекращай.
– Боишься потерять сознание?
– Ты сейчас смахиваешь на запотевшую бутылку пива, что стоит в холодильнике в знойный день.
– Ну давай, похвастай мне какой ты был всегда открывашкой.
– Помогите… – Стас театрально запрокинул голову и безжизненной амебой обвис на открытой водительской двери.
– Потерял-таки, негодник.
– Твоя лесть не знает границ!
Он обнял ее, крепко прижав. Хотелось в ней раствориться и вообще никогда не отпускать. Только она умела останавливать привычное течение событий. Лишь ей одной была дана власть над этим… Дана… Она сама ее заполучила по праву. Нет правил, нет привязанностей и обязательств. Есть лишь истинное желание твоего нутра. Нутро этих двоих было едино. Одно на двоих. Они словно чистое полотно и сами себя рисовали на нем. Всегда хотелось совершить свой шедевр в невесомости… Не только буквальной. Этот мир создан лишь только для двоих. Каждый художник это прекрасно понимает и потому он живет. Сегодня твой лучший друг – падающий с дерева осенний листок; завтра это может быть случайный прохожий; послезавтра это едва уловимый аромат духов от случайного гостя…Вся твоя жизнь – это мир на двоих.
Аня не смела вздохнуть в объятиях своего мужа. Он делал это десятки раз в течении их бодрствования. Эти моменты длились вечность и были бесценны. Стоило им коснуться друг друга, прижавшись телами, как создавалось впечатление, что между ними зарождается новая Вселенная. И скорее все это было чистейшей правдой.
Он всегда дышал ровно и уверенно. Она, как истинный хранитель всего того, что они создавали каждый день – не смела и пошевелиться. Она всегда замирала.
– Ань, – тихо произнес тот, то был повыше.
– Что, дорогой?
– А я гений? – вопрос был риторическим и не подразумевал за собой никаких разъяснений со стороны Анны. Оба это понимали и потому Анька выжидающе глядела на мужа.
Лицо его было нахмуренным, серьезным и сосредоточенным, будто бы ломало его над чем-то очень важным… Хотя, что сейчас может быть важнее Алины…
– Просто мне кажется, Ань, что я бездарность.
Анька не сразу ответила. Она, будто бы упокоившись, уютнее устроилась на груди мужа и, довольно прикрыв свои большие глаза ответила:
– Значит, так оно и есть, дорогой.
– Это хорошо.
Я был спокоен.
– У, – Анька поежилась, будто бы замерзла.
– Чего?
Она частенько издавала различные звуки, значение которой были изначально известны лишь ей одной, а потом уже и мне.
– Значит уважука, – пояснила она.
Под вечер, когда включались уличные фонари, становилось уже морозно как-то даже. На заднем сиденье я давненько уже возил с собой вязанную шапку. Она была мне велика. Аня любила надевать ее на свои голые коленки и раскачивать ими на манер маятника. Когда шапка окончательно растянулась – ей это наскучило. Думаю приобрести ей другую такую же.
Усевшись на свое законное место, Станислав принялся барабанить по рулю, сверля своим вдумчивым взглядом нависшую темноту впереди. Работа двигателя действовала гипнотически и трогаться с места пока что не хотелось. Из-за чего Анька принялась раскачиваться вперед-назад пытаясь видимо таким образом сдвинуть трехтонный автомобиль с места.
– Ну же! Давай! – стиснув зубы Аня пыталась дать всем ходу.
– Роман, – произнес тот, что сидел за рулем.
Аня прекратила свои потуги, посмотрела на мужа, затем на панель перед собой, опять на мужа и произнесла в ответ тоже самое:
– Роман!
Смутившись, спустя секунду (толи из-за того, что ничего из этой голосовой команды ничего не вышло, толи из-за того, что опять повторила за мужем очередную глупость), она недоверчиво уставилась на соседа и толкнула его в плечо.
– Сам ты Роман. Что за Роман вообще?.. А! Поняла. С маленькой буквы ты имел в виду, – удовлетворенная разгадкой, Анька откинулась на сиденье и величаво замахала ладошкой. – Трогай, голубчик.
Стас был непоколебим. Как роман с маленькой буквы.
– Вроде бы так его звали… Помнишь, того странного мальчугана, что подошел ко мне на первой выставке? Меня еще скрючило тогда вроде и он, по-моему, воды подал.
– Та-а-ак, было дело, припоминаю… Записка!
– Пускай будет записка, – согласился муж и все-таки включил первую передачу. На ходу можно было и порассуждать. – В общем, не позвонят нам не из какого Министерства никогда, потому что не дождаться им того, что уже свершилось.
– Алина живее всех живых – это факт.
– Да, только прошло все не по их правилам, точнее не по их, а просто не совсем обычно. Почему только они Алинку регистрировать не хотят, я не знаю…
Аня призадумалась. Она увидела всю картину в целом и теперь хотела объяснить увиденное мужу.
– Это как картину тебе рисовать красками, которых у тебя нет!
Стас хохотнул и потрогал Анькино ухо.
– Была уже такая. Белый холст, помнишь? А вообще да. Видимо и мы так же: заявились к ним сегодня с готовой картиной, а краску они нам не выдавали. Вот и разбираются теперь, что, да и как.
– Либо они не могут зарегистрировать то, что уже было зарегистрировано, – тихо произнесла Аня, столь громкое предположение.
– Хм, заблудшая душонка, думаешь?
– Думаешь… Не люблю думать.
– О да. Это заразно. 
Аня громко выдохнула, как бы с негодованием и полезла на заднее сиденье. Там было гораздо удобнее.
– Знаешь, – раздался голос позади, – в нашем мире нет места бытовухи.
– Согласен с тобой, как всегда, – поддержал художник и дал автомобилю полного ходу. Всем хотелось домой.



Глава 2.1
Бинарщина.
После ухода той странной молодой пары, в одном из отделов Министерства воцарилось некое подобие суматохи. Роман сидел на своем рабочем месте и его напряженное лицо освещал голубовато-зеленый свет с экрана компьютера. Свет иной раз моргал, сменяя оттенок. В помещении царил привычный глазу хронолога полумрак. Отследить хронологию восьмидесятилетней давности – так себе задачка. Хотя, когда дома тебе заняться особо не чем, кроме как подбивание кое-каких концов с рабочей смены – почему бы и не провести в этом самом кресле остаток своих дней. Рома являлся хронологом Министерства в девяносто четвертом поколении. Сказали, что следующее его поколение даст сбой и предстоит проводить переквалификацию. В этом нет ничего такого, просто русло реки его родичей несколько сменит направление, только и всего. Хотелось сойти на берег уже сейчас и отправиться в бескрайнюю пустыню своих неведанных возможностей. Похоже, что об этой перемене подозревал наставник Ромы, он же и лучший друг его семьи.
– Ты в своем деле лучший, в пределах этих могучих стен, да и не только, – наставник возник из полумрака помещения возле сгорбленной спины Ромы. – Не сутулься, кстати.
Рома вздрогнул. Медленно выпрямился.
– Ах, это вы, – ответил хронолог, не отрывая взгляда он монитора. – Понимаете, это событие попадает под разряд невозможно-возникшего. Но тем не менее…
– Тем не менее оно имеет место быть, – наставник положил ладонь на плечо своего подопечного и по-отцовски потрепал его. – Не отчаивайся. Мы с твоим отцом решали задачи и посложнее этой вот.
– Да ну! – Рома наигранно удивился, так оба прекрасно понимали, что данный случай из ряда вон, что называется.
– Что ж, – наставник сдался, – тут и ответить то нечего… Послушай, а давай так поступим. Разберешься с этим делом, и я оформлю тебе переквалификат! А? Здорово я придумал?
Глаза Ромы радостно округлились. Они бы засияли у него, если бы он умел.
– Вот это другой разговор, наставник! Давно бы так!
– Это было неизбежно. Ты единственный в здании имеешь при себе расческу, – наставник посмеялся, проводя ладонью по безволосой голове. – Видимо, твое поколение сместилось ровно на один. Оно же видно!
– Видно… Случай, из ряда вон, – оба нахмурились и принялись сверлить взглядом экран монитора. – Впрочем, знаете, есть зацепка. Я ее куда-то девал… Секундочку… Ах да! Вот же она! – Рома протянул ту самую монограммную пластинку, которую вручил на выставке художнику.
Наставник принял ее из рук Ромы, внимательно изучив.
– Сделал копию…Что же побудило тебя отдать оригинал пластины кому-то? – лицо наставника сделалось строгим.
– Наличие растительности на голове, – хохотнул Рома, но тут же осекся: ни один мускул на лице собеседника не дрогнул… Спустя миг, один все же дрогнул, обнажив едва-заметную улыбку на строгом лице.
Наставник все еще продолжал внимательно всматриваться в пластиковый носитель монограммы, будто бы имел возможность считывать информацию тактильным способом. Пластина была покрыта фузоритовой крошкой, от чего переливалась мириадами огоньков, отражая едва-уловимые потоки искусственного света.
 – Надо бы изучить, – наконец-таки сказал наставник, нарушая тишину. Он отвернулся от Ромы и подошел к одному из терминалов. Сгорбившись над пластмассовым ящик, он скормил тому пластинку. Внутри что-то захрустело и запустились механизмы неземного происхождения, еще миг и перед лицами двух наблюдателей стала формироваться голограмма изображения. Рома невольно вспомнил, как поломал один из таких ящиков и его невольно передернуло. Пришлось вызывать техников с параллельных систем. То были жуткие существа, состоящие целиком из неизвестной природной энергии. Их энергетические сферы всякий раз рябили алым светом при упоминании того имени, кто вывел из строя их терминал. Это был единственный случай их внепланового посещения нашей системы, так как их оборудование никогда не ломалось. Некогда считалось, что это невозможно. Рома он считался всегда неким разрушителем легенд. Размотать на молекулы любой стереотип, что существовал мириады мыслей и потому являлся нерушимым по сути своей: да легко! Роме это удавалось делать неосознанно. Он просто делал что-то и у него это получалось… либо нет, и выходило все гораздо хуже. Рома был единственным адептом Министерства, имеющим во внутреннем кармане своей форменной тужурки расческу. Наставник не зря акцентировал на этом свое внимание, всякий раз, как только представится удобный случай. Он дружил с отцом Ромы, до тех пор, пока тот не решился уйти. Наставник никогда не мог понимать, почему это решение приходит людям в голову, и они его незамедлительно выполняют. «Час настал», – говорил тогда Жуковский. И никто, кроме него самого и понятия не имел, что это такое этот его «час», да и вообще, как он может настать. Так же никто не мог понять, почему Ромина голова никак не начинает покрываться глянцем, хотя час уже настал (Наставник частенько говорил так и издевательски посмеивался, исключительно по-дружески, разумеется). Ромина голова, точнее его волосы, остались последним исключением из правил, из которых сплошь состоял его отец и, по всей видимости, эта его черта характера и величайшие способности и передались по генному наследию. От такого уж точно никуда не деться.
– Могло ли это быть сигналом? – с надеждой спросил Рома, буравя взглядом ссутулившуюся спину Наставника.
Тот не отвечал, занятый тем, что настраивал четкость изображения голограммы, в эпицентре которой сейчас находился. Затем, когда картинка окончательно восстановилась и соединилась воедино, от выпрямился и сделал три шага назад, встав подле своего подопечного.
– Если это сигнал, – холодным тоном начал Наставник, – то я с превеликим удовольствием хотел бы заиметь возможность послать ему ответный. – Кулаки Наставника сжались, аж послышался хруст его тонких пальцев.
Рома с понимающей жалостью взглянул на своего воспитателя.
– Он сделал это последним. Ради нас. Ведь так было нужно, – оправдывая поступок своего истинного родителя, ответил Рома уверенно и вернулся к изучению голограммы.
– Не последним, – вдумчиво произнес Наставник, водя своим неестественно длинным указательным пальцем по мерцающим линиям. – Одним из последних.
– Ого себе! – искренне удивился молодой сотрудник. – Вот это как же?
Наставник ушел в изучение голограммы с головой и потому вопросы ученика до его сознания долетали не сразу.
– Астромиус занимаются не только поиском новых систем и форм жизни. Это скорее второстепенная цель и то, которая возникла совершенно случайно, знаешь, будто бы попутчик. Вроде бы делаешь одно, а заодно получилось другое и неплохо себе так, – Наставник замолчал и не глядя протянул руку, хватая за рукав напарника. – Вот, гляди! В этой пунктирной последовательности явный сбой. Сбой – не значит ошибку, понимаешь? В данном случае, да и вообще, понятие сбой подразумевает собой нечто из ряда вон; шаг в сторону… Называй как хочешь.
– И все-таки чем же именно занимаются астромиус? – вкрадчиво поинтересовался Роман, понимая, что развязка уже близко.
– Своих ищут.
– Словно гром среди пространственной вестибюли, – немного помолчав, ответил Рома. Ответ звучал просто, как простая дверь с навесным поломанным замком (заходи кто хочешь), а открыв которую, попадаешь в коралловые рифы тихоокеанских знаний.
– Человеку незачем уходить, понимаешь? В этом нет абсолютно никакой необходимости. Астромиус уходили же всегда. Всякий раз, стоит только сформироваться величайшему сознанию – как он тут же незамедлительно решается уйти! Что за вздор?! Право уйти дано абсолютно каждому. Но почему они?? При чем становится совершенно непонятным сей поступок. Ведь столько можно было бы принести пользы, касаемо изучения новых систем… Вот тогда-то и было решено создать Министерство. Стало очевидным, что астромиус, в процессе своих поисков, достигал или же находил некий уровень, задворки которого решался навести, притом цена переход оказалась непомерно высока и ты сам знаешь какова именно. И тем не менее! Что они там видят каждый раз такого, что заставляет их так поступать?? Астромиус ищут своих… Это так. И громом среди пространственной вестибюли послужил этот вот голограммный сигнал. Тот художник, что изобразил точно такой же портрет, разве что ему удалось его интерпретировать в портрет, назовем это так, своей недавно родившейся дочери. Он словно перекодировал сигнал, перенеся его красками на холст. Тебе сигнал явился в этот же момент, но в своем естественном и привычном виде. Мать того художника была астромиус и дальность ее видения ничуть не уступала способностям видения твоего отца. Я думаю, что ей удалось найти способ передачи информации в материальный мир с той стороны. И мало того – она смогла вернуться.
– Если это все так и есть, то не трудно догадаться о ее намерениях, – Рома сразу понял мысль Наставника, сделав правильный вывод из им сказанного. – Возможно, именно она проложит нам путь в другой мир. Мир, куда ушел мой отец.
Оба стояли молча, переваривая все то, что дошло до их умов.
Первым молчание прервал Наставник.
– Звучит зловеще как-то, не находишь? – Наставник нервно хохотнул.
– Чем больше додумываешь все это, тем зловещее и делается. Словно они пришли за нами, чтобы забрать всех нас к себе. А с другой стороны, – голос Ромы сам по себе приободрился, – когда нам предложили вечность: только вспомни, как все мы на это отреагировали, а?
– Помню, что было странно, более ничего, к сожалению, – Наставник нахмурился и стал разминать свой глянцевый подбородок, от чего генетическая память воссоздала в голове его ощущение трехдневной щетины. – Любая перемена, воспринимаемая нами, неминуемо воспринимается как стресс. Так что нет абсолютно ничего удивительного, что мы сейчас прибываем с тобой в некой растерянности. М-да…
– Все те астромиус, заглянув за Горизонт, решили откланяться, видимо, посчитав, что тамошняя жизнь гораздо комфортнее, нежели наша, – внутри Роминой головы мыслительный процесс разбушевался не на шутку, даже сердце стало биться чаще, от осознания всего этого. – Или же!..
Наставник вздрогнул, строго взглянув на молодого мыслителя.
– Или же, – продолжил Роман, – их видоизмененное сознание переструктуировано на субмолекулярном уровне и они явились сюда с одной лишь целью…
– Так, Роман, ты давай остановись и не развивай сею бездарщину в столь светлой голове. А то я уже вижу, как твои руки наматывают тряпку на палку… Вилы с мотыгами под лестницей стоят, коли ты уж решил попозориться.
Рома смутился и засунул руки в карманы брюк (они и в самом деле что-то изображали, видимо).
– Простите, Наставник. Воображение разыгралось.
– Разыграй его у себя дома, скажем, напиши об этом книгу, – предложил Наставник, водя пальцем по голографическим огонькам.
– Так я уже… Кстати, – Рома подошел ближе и тоже принялся изучать тот же фрагмент, что и Наставник. – Та семья уже должна была явиться в Министерство на регистрацию. Они уже сделали это?
– Хорошо, что ты спросил, – вновь в ушах раздался звук трехдневной щетины. – Они приходили буквально недавно. Возможно, мы еще и не ложились даже спать. Их дочь так и не смогли обнаружить.
– Это как же?? – искренне удивился молодой человек, так было действительно странным, что Министерство не смогло произвести регистрацию того существа, которая сама же у запустила в Систему.
– Там все дело оказалось в энергетической сфере. Точнее в ее наличии и отсутствии одновременно. Всякий человеческий ребенок оживает благодаря той энергии, которую в него призывают его же родичи. Эта сфера неминуемо возникает на экранах Министерства. Ты же знаешь: исследованные границы необъятны, пускай и астромиус смотрят еще дальше. Тем не менее, мимо нашего взора не проскользнуть. Всякая энергия должна быть зарегистрирована и определена. По сути своей, наши сотрудники узнают раньше родителей о том, что их дитя вот-вот вдохнет в себя жизнь. В свое время я даже подсказал своим очень хорошим знакомым, что случиться и когда именно это произойдет. Меня за это, правда, грозились уволить… В этом же случае регистрации не случилось. Родители пришли к нам с тем, чего здесь быть не должно. Сфера этого ребенка каким-то образом проскочила мимо наших радаров, ее не смогли увидеть даже дежурившие тогда астромиус… Вообще странно все это. Вот гляди, – Наставник указал коротенькой указкой на необычное сосредоточие пунктирных линий. – В этом месте нет даже намека на упорядоченность. Состав сферы каждый по-своему уникален, как отпечаток пальца, и в тоже время легко читаем. Здесь же будто бы возник сбой.
– Аномалия, – рискнул себе Рома, поправить учителя.
Ничего не произошло.
– Аномалия, именно, – Наставник взглядом похвалил Рому. – Да, хорошо. То аномалия. Осталось теперь только разгадать, что же именно эта аномалия значит. Нужно уметь прочитать ее.
Аномалия выглядела неестественно среди всей этой строгой упорядоченности великого множества линий различно длинны и расположенности относительно друг друга. Словно великое множество узелков, что возникли на идеально прямой линии. Педантичная составляющая не позволяла оставить это в покое. Необходимо было разобраться в этом, как минимум. А еще лучше: привести в должный порядок.
Рома отошел к тому самому терминалу и принялся ворочать тот, пытаясь протиснуться между ним и стеной. Терминал был непомерно тяжел. Он весил целую тонну, хоть и покоился на антигравитационной подушке. Но это лишь помогало не оставлять следов на полу. Как его вообще сдвигают с места – вообще непонятно.
– Наставник, – выдавил из себя Рома, призывая на помощь. На лице его уже выступила испарина. Его тело не привыкло к таким нагрузкам – в этом не было никакой необходимости.
Возникший рядом Наставник уперся плечом в громаду и по команде старшего: «Ать!», – громадина все же сдвинулась с места, обнажив достаточное расстояние, чтобы худое тело Ромы смогло протиснуться в образовавшуюся щель.
– Чего ты там ковыряешься? – с нескрываемым любопытством поинтересовался старший, пытаясь заглянуть через плечо парня.
Рома ничего не ответил, а лишь пыхтел, тщетно пытаясь дотянуться до торчащего впереди силового кабеля. Но Рому интересовал не сем кабель, а миниатюрный, размером с ключ от ящика, первичный информационный носитель. Обхватив тот кончиками пальцем, Роме все же удалось извлечь тот из гнезда.
– Вот! – победоносно воскликнул Роман, хвастаясь добычей. – Это лишь теория, Наставник. Я просто предположил. – Начал оправдываться молодой человек, видя смущенное выражение лица своего учителя.
– Из-за твоих нелепых предположений я теперь весь в пыли, – недовольно буркнул Наставник, отряхивая рукав.
– Так-то я тоже пыли наглотался куда больше вашего, учитель, – Рома уже прилаживал носитель к голограммному проектору, намереваясь воспроизвести информационную картинку.
– Ты то ладно, – отмахнулся старший сотрудник и принялся помогать с настройками своему подопечному. – Готово. Запускай.
Перед любопытными и умными лицами двух мужчин возникла точно таже самая картинка, что они наблюдали ранее: все те же самые пунктирные линии. Но оба охнули практически одновременно.
Наставник был доволен пытливым умом своего подопечного. Единственным отличием двух картинок было лишь то, что узел был расположен в разных местах.
– Это две картинки души в различные моменты продолжительности течения жизни, – начал Наставник. – Теоретики доказали, что Вселенная двухмерна. Твое же безрассудное предположение доказывает, что душа – это всего на всего носитель!..
Рома вовремя подоспел с придвинутым стулом, в который и приземлился Наставник.
– По всей видимости, это какой-то совершенно новый вид энергии, – Рома отключил оба проектора (глаза уже от них болели), – посему и распознать появление души не удалось. Она слилась с общим информационным потоком и так достигла нашей СС.
– Но это лишь теория опять же таки. Дай водички, – одним залпом запрокинув стакан, Наставник задышал ровнее. – Так лучше. Да что там потоки! Все это лишь нюансы. Только представь каковы способности! Пересекать пространство сливая две точки бесконечно-близко друг к другу… Двухмерное скручивание… Червячный переход – все это так, пюф! А вот возникать из неоткуда: вот это тебе да-а!
– Кто кого, выходит, перенес? – Рома уставился на своего учителя, словно теперь его была очередь порождать на свет теории. 
Профессор ответил не сразу. Он как-то загадочно улыбнулся, взял из стакана с письменными принадлежностями одну из Роминых ручек и принялся расхаживать на небольшом пятачке – рабочем месте сотрудника. Он размахивал этой самой ручкой время от времени словно дирижёр, замирал на мгновенье другое и вновь продолжал вымерять это тесное помещение.
Наконец он остановился и все с той же, но еще более загадочной улыбкой уставился на своего воспитанника.
Роман не привык ждать. С теми, кто ждет – ничего не происходит. Посему он занялся рассмотрением еще одной теории, что возникла в его светлой голове во время этих шествований. Неизвестным было, когда Наставник прекратит свое мыкание из угла в угол: как-то раз он так всю ночь проходил и те, кто его ждал – так и не дождались. Гиблое дело.
Роман делал вид, что не ощущает на себе того пристального, наполненного неисчислимым количеством знаний, взгляда.
– Выкладывайте, Наставник, – не глядя, ответил Рома, лишь потом повернулся.
– Правильнее спросить: для чего? – торжествующе заявил мыслитель и его ручка (точнее Ромина), словно ракета взмыла вверх, пронзая мыслительную блокаду, впуская новые потоки в атмосферу человеческой мысли. – Есть предположение, – Наставник сделал выжидающую паузу.
– Ну ка, ну ка, – Рома поудобнее устроился в кресле и, не отрывая взгляда он Наставника, придвинул тому точно такое же кресло.
– Кто-то, будем надеяться, что это твой родич, нашел-таки способ вернуться обратно… Спросишь меня: зачем же именно так поступать? Отвечаю: потому что мы по природе своей начисто лишены эгоизма. Вся эта спесь и ей подобная – вымыта из нашего естества, словно писок, оголив лишь самородки. Астромиус вернулся, чтобы продвинуть нас еще на одну ступень на лестнице эволюции. Почему человечество было смертно? Потому что душа находилась не в своем теле! Сейчас же, благодаря астромиус, каждая человеческая душа находится на своем месте. Ранее говорили, что каждый человек для чего-то рожден. И это утверждение являлось отчасти правдой. А истинно же оно звучит несколько иначе: каждое тело рождено для одной лишь души. Благодаря замысловатым махинациям родичей новорожденного – в того вселяется душа и живет она в этом теле, покуда сама не решит его покинуть. Ни один человек сознательно не сделает этого! Ни один! – еще раз повторяю. Кроме астромиус. Так вот. Первый астромиус, что вернулся из-за Горизонта! Анти Гагарин! Только представь! Это же по истине революционно! Вовсе не значит, то астромиус уходят с мыслями, что никогда не вернуться обратно. Это ложно! Они жертвуют собой. А обратного пути им не сыскать, так как они попросту не в состоянии найти дорогу обратно. Астромиус видят очень и очень далеко. Расстояние это неизмеримо. Они смотрят на других частотах. Если представить нашу Вселенную на двухмерной оси, то мы и все вокруг бесконечное: живем на оси х; сменить частоту по оси y и путешествуя по всему ее бесконечному диапазону… Сказать То, что наша Вселенная бесконечна – значит и вовсе промолчать. Оно и правильно. Каждая такая частота излучает так называемые энергетические струны. Вселенную материю пронизывают эти незримые энергетические нити, они проходят сквозь любые параллели! Для них нет преград. И астромиус, с некоторых пор, стали прекрасно видеть и различать эти струны. Особенно опытный астромиус в состоянии исполнить целую симфонию межгалактического масштаба!
– Звучит круто, – похвалил Рома и изобразил соло.
– Не перебивай. Но это еще цветочки…
– А где же ягодки…
– Оси х и у, по сути, свей являют единое целое одного элемента. Астромиус смогли заглянуть дальше… Ось z! Вот оно – истинное отклонение от маршрута! – Наставник триумфально встал и поставил одну ногу на отъехавший недалеко стул. Глаза его светились и смотрели сквозь множество пространств, словно он являл собою истинное воплощение астромиус. Рома всегда завидовал Наставнику белой завистью в подобные этому моменты. Подобные откровения, что являлись в процессе бесед – были явлением далеко не частым и было отчетливо видно, что Наставник буквально оживает в эти моменты. Стоило того, чтобы находиться рядом.
Наставник являл собой единственное живое доказательство существования отца Ромы. Он ушел так давно и неутомимое течение жизни постепенно вымыло отчетливые образы о нем, оставив лишь расплывчатые, едва-различимые образы.
– Все они, – вдумчиво произнес в слух Рома, – те, кто уходит – всякий раз обещают вернуться, хоть и заведомо знают, что этот шанс настолько мал, что ставит под сомнение его существование.
– Каким бы незначительным он был, – глаза Наставника не угасали, – он все же имеется. – Наши исследователи – они словно те отчаянные и до безрассудства смелые космоплаватели эпохи громких реактивных двигателей.
– Все же не стоит списывать их со счетов, – возразил Рома, так как являлся ярым любителем жанра «космической оперы».
– Так я и не смею даже, – недоуменно ответил Наставник. – Я, скорее, сравниваю их. Исследователи той эпохи, в принципе, вполне себе представляли по какому вектору будет пролегать их путешествие. Причиной их невозвращение могло послужить лишь форс-мажорное обстоятельство, к которым они, конечно же, были более-менее подготовлены. Разумеется большинство экспедиций подразумевало под собой весьма малый процент вероятности того, что экипажу удастся вернуться. Но шанс был! Хоть и не велик. Шанс этот возрастал по мере того, как наши предшественники углублялись в недра Простора… В нашем же случае, даже не знаю, имеется ли смысл сравнивать нынешний метод исследования. Совершенно другой характер, понимаешь? Да-да, разумеется, суть всегда будет прежней – это освоение. Но тут другое… – Наставник сконфузился, будто бы это он был повинен в том, что нынешние методы освоения Вселенной несколько усложнились, мягко говоря.
– Конечно же я все прекрасно понимаю, – понимаючи ответил Рома, поспешив перейти на сторону собеседника. – Тут другое. Расстояния не то, чтобы не те, а вообще, всякое понятия о расстоянии уже давно потеряло смысл… Дело в том, что я веду к тому, что астромиус, принимаясь за исследование определенного участка Вселенной, прекрасно оценивает свои шансы на возвращение. Но случается и так, что исследователь натыкается на такое место, которое располагается за всеми мыслимыми и нет границами нашего понимания… И он решается на его исследование.
– Конечно же он решается! – согласился Наставник, поудобнее устроившись на стуле, готовый услышать умозаключение от своего ученика, что ему очень нравилось.
– Так вот, – продолжил Роман, убедившийся в том, что его готовы продолжить выслушать. – Одно дело решиться переплыть океан с пониманием в голове того, что шанс все-таки есть. А тут – самопожертвование какое-то выходит. Ну, мне так кажется.
– Не нукай.
– Простите. Вы меня понимаете, профессор? – с мольбой в глазах произнес Роман и подбородок его опустился на грудь.
– Я ни слова не разобрал, – совершенно серьезно ответил Наставник.
– Что?? – воскликнул Рома, недоуменно уставившись на собеседника.
Наставник рассмеялся и усадил Рому на место, положив тому руку на плечо.
– Прости, просто ты показался мне каким-то грустным, – поспешил успокоить молодого сотрудника Наставник. – Хотя, оттенок твоих доводов мне понятен абсолютно: когда речь заходит о родных и близких нам людей… И тем не менее! Как доказательство того, что самопожертвования все же оказались не напрасными и теперь, я надеюсь, у нас появится уникальная возможность вернуть всех наших потеряшек обратно! Астромиус свято верят, видимо, что однажды, кому-то одному, все же удастся сделать по истине невозможное – это вернуться из-за Горизонта!
Молодой человек вновь призадумался. Его рука хотела было дотронуться до подбородка, но в последний момент какая-то мысль заставила его отдернуть руку. Он медленно и глубоко вздохнул пропитанный синтетикой воздух помещения и так же смиренно выпустил его обратно. Над обеими собеседниками нависла Тишина, которая, к слову говоря, только недавно вернулась из одинокого автомобиля, что недавно совершенно отъехал с парковки Министерства.
Брови Наставника невольно принялись съезжаться навстречу друг к другу вызвав у того тем самым в мыслях смутницу. Поняв, что твориться что-то неладное, Наставник медленно обратил свой взор вверх, тем самым разгоняя свои брови в стороны. Заодно и помахал над головой руками, разгоняя полупрозрачную дымку нежеланного гостя.
Рома непонимаючи взглянул на того с немым вопросом. Наставник лишь пожал плечами, но через плечо все же обернулся. На всякий случай.
   – И все же я продолжу, – задумчиво ответил Рома и принялся расхаживать из стороны в сторону, покидая пределы своего небольшого кабинета. Рука его все-таки достигла цели. Стоило пальцам коснуться щетины, как рука непроизвольно отдернулась и обладатель ее удивленно уставился на свои фаланги. – Видимо, мы здесь уже достаточно давно, Наставник.
– Это да-а, – протянул старший, с довольным видом потирая небритую щеку. – Ты продолжай и не обращай своего внимания на всякие там мелочи. – Он вновь бросил настороженный взгляд через плечо.
– Чего вы там все высматриваете? – прозвучал вопрос сквозь плохо скрываемое раздражение.
– Не дорос ты еще до этого, – ответил Наставник, обернувшись лишь на последнем слове.
– Вот до этого?! – воскликнул Рома и, изображая своего друга, принялся разгонять воображаемых мух над головой, от чего оба рассмеялись.
Прекратив хихикать, Роман продолжил:
– Ощущение складывается такое, будто бы прорвано кольцо Горизонта. Точнее, ведь это же не кольцо никакое вовсе, но ощущение присутствует. Словно кто-то проделал брешь во всеобщем Мировоззрении…
– Нарушая тем самым очередной эволюционный слой. Хотя, может – накладывая новый абсолютно. Моделей эволюции человеческой эпохи великое множество, но суть у каждой из них остается прежней – прогресс. Притом прогресс положительный в самом своем, что ни на есть , первозданном виде. Мы живем в утопии.





















Глава 2.2
Сквозь Горизонт.


– Вижу плотное скопление душ! Это слева от желтого сектора, – пояснил приятный мужской голос в мыслях Лиммы. Она уже привыкла ощущать его и это было приятной привычкой.
Лимма улыбнулась про себя, как всегда, не ответив. Но она знала, что ее улыбка была ощутимой.
Мысленный образ астромиус устремился по назначенному ей вектору. Преодолевая эпохи световых лет, Лимме все же удалось разглядеть впереди себя нечто похожее на скопление. Справой стороны от плотной голубоватой дымки, сквозь неизвестную туманность, едва-просматривалось очертание желтого сектора. «Ну глазастый же он», – подумалось Лимме.
– На самом деле я слепой с рождения, – вновь прозвучал тот же голос, едва догоняя стремительный образ Лиммы.
– Прости я…
– Да ну брось, подру… Будучи материей, я любил… А они такие…
Лимма замедлила свой совершенно привычный для нее, но невозможный для других, стремительный полет.
– Что ты там любил, Коль?
  – Я говорю, любил притворяться зрячим, будучи в материи, – продолжил астромиус. Голос его был более разборчивым, значит он находился неподалеку. – Знаешь, зрение – это ведь так, для комфорта. А мне и на стуле без спинки неплохо сидится.
– Я сбилась. Ты меня заболтал.
– Ага. Вижу. Ты не сбилась. Тебя дезориентирует скопление галактик. Лети сквозь них.
– Им недолго осталось.
– Вижу, да. Сверхновая всех пожирает.
– Видишь?
– Вижу.
– А меня?
Николая ответил не сразу. Но Лимме удалось ощутить его улыбку.
– Чувствую. Да, тебя я чувствую. Ибо таким вот образом мне гораздо проще тебя направлять.
– Ты жуткий хвостун и выпендрежник все же, Колая!
– Ну, что же теперь… Таков уж я есть, – ни то извиняясь, ни то оправдываясь ответил Колай и устремился вслед.
Колай только сейчас максимально приблизился к исчезающему скоплению тех самых галактик, которые пересекла Лимма. Уловив шлейф ее мыслей, Колаю удалось увидеть то, что видела на тот момент она: разница была колоссальной. Казалось, еще один рывок и на этом месте будет лишь ярчайшая вспышка, от которой бисером рассыплется неисчислимое количество осколков планет, их спутников и звезд, что их когда-то согревали.
– Я практически на месте! – приятный женский голос вырвал из раздумий Колая и он поспешил на зов.
Зов Леммы был всегда отчетлив и различим на фоне великого множества шумов и помех, что наполняло пространство.
Колая и Лемма являлись пионерами парного исследования. Как и всегда это бывает – у них это вышло совершенно случайно.
Их образы затерялись одновременно, аналогично и произошло в материи: стоит образу астромиус разорвать нить с материальным телом, как то просто уходит (Анна решила об этом просто не говорить своему мужу. Да и вообще она твердо решила для себя, что ее не понесет в заоблачные дали). Так же одновременно им довелось оказаться в невероятной, по меркам астромиус, близости друг от друга. Колая сказал тогда, что ослеплен ее образом. Лимма поверила этому по-своему. Лишь только после длительных бесед она узнала истину от мимо проплывающих воспоминаний собеседника.
Если им удастся найти способ вернуться в материю, то они будут первыми астромиус, что исследуют пространство парно. Своего рода феномен. Астромиус всегда единолично занимались исследованиями. Иного пути нет – так всегда всем казалось и было приемлемым так считать. Так и считали. Впрочем, считают и до сих пор. Колай и Лемма в купе своей являют ту самую иглу, что проткнет кольцо Горизонта, разорвав его и тем самым обнажив очередной, бесконечно далекий рубеж новых понятий, да и вообще. У них была одна мечта на двоих: вернуться обратно. Их никогда не страшила мысль о том, что однажды (что, собственно, и случилось) им не удастся вернуться. Человек всегда исчезает с пользой, а не просто так, как это было ранее. Астромиус продолжает вносить огромный вклад в общий жизненный поток. Но то, на что наткнулись эти двое – требовало немедленного возвращения. Эволюционная стихия ждала их немедленного возвращения. Николая и Лемма являли собой два ключа повернутых одновременно. Им кое-что удалось.
Находясь на финишной прямой, что оставила после себя его спутница, Колая завидел впереди себя яркую, стремительно летящую ему навстречу, точку. Сначала он было принял ее за очередной болид, которые довольно-таки часто попадались им на пути в этом секторе. Значительно приблизившись друг к другу, исследователь понял, что это вовсе не очередной метеор. То была комета. Вот по истине своей редчайшее явление. Природное… Нет. Уже нет. Теперь нет! Громы небесные! Брат-человечество до сих пор считает кометы явлением космическим. Считает их частью Простора. Но это вовсе не так.
– Лимма! – в восторге выкрикнул астромиус и его мысленный зов чуть было не сорвался на смешной фальцет. Колая по привычке телесной прокашлялся и призвал вновь. – Лимма! Ты сбиваешь с курса целые стаи комет! Никому за тобой не угнаться!
– Всего-то одну задела, – с вызовом отозвалась Лимма, но все же решила немного подождать друга. – Она должна увернуться, ну, по моим расчетам, аккурат перед твоим носиком.
Колая яростно зарычал, но так рычит лев, ободренный одержанной победой над кем бы то ни было. Колая славился своим телесным носом. Это был далеко не «носик». То был самый настоящий Нос! И этот Нос, что в итоге и оправдалось, забрался за горизонт Горизонта. Ученный очень гордился этим и пользуясь случаем, всякий раз задирал его, оканчивая очередной свой доклад на всеразличных исследовательских комиссиях. На этот раз случай оказался тоже подходящим. Гордо выпрямившись, энергетическая субстанция Колая стремглав устремилась навстречу величайшему путешественнику Вселенной.
– А учла ли ты, величайшая астромиус, мою необузданную гордость, при своих, как всегда, безошибочных расчетов? – громом произнес Колая, отвечая на призыв своей покровительницы.
Колая стремглав мчался навстречу сбившейся с пути комете. Его течение было рекордным по собственным меркам. Ровно на столько же стремительным был его поток по возвращению на Землю, когда он возвращался из окрестностей Магеллановых облаков, узнав, что Ромка вдохнул в себя жизнь. Точнее будет сказать, что он совершенно случайно увидел пролетевшую мимо себя энергетическую сферу и неведомый людям не познавшие радость рождения первенца инстинкт, подсказал ему, что это летит его Ромка. Тогда, молодой отец, что было мочи погнался за сферой. Потоки неимоверного радостного возбуждения несли его домой. Он был горд. За себя и за всех.
– Плохо ты меня знаешь, – с улыбкой произнесла Лемма, да на столько она это сделала тихо, чтобы до мужчины долетела лишь интонация.
– Ой! – спустя мысль воскликнул Колая, сбавляя ходу. Комета вильнула, что называется, перед самым его носом, лишь задев тот кончиком своего хвоста.
– Саечку тебе за испуг, напарник, – ответила Лимма, устремляясь прежним курсом.
Скопление было уже отчетливо различимо даже на фоне пестрого ковра галактик. Незримое количество комет кружило вокруг скопления, словно электроны вокруг ядра. Некоторые из них стремглав окунались в скопление тут же выныривая обратно и устремляясь прочь. Но в большинстве своем они попросту мерно дрейфовали по хаотичной орбите. Наблюдать за этим хороводом можно было бесконечно долго.
Путешественники, оказавшись на периферии картины, замерли в изумлении.
– Гипнотически воздействует, не находишь? – нарушив насыщенное молчание, произнесла Лимма.
– Подтверждаю, – шепотом ответил Колая, переводя взгляд на скопление. – И действительно завораживающе… Знаешь, иной раз, сталкиваясь с подобным, мне думается, что ушедшие астромиус, попросту замирают перед подобным, не в силах оторваться от созерцания сие прекрасного.
– В таком случае надо бы их всех разыскать и обвинить в лодырьстве!
Колая не сразу ответил на столь смелое заявление своей спутницы. Он представлял в своем воображении эту картину. Получалось довольно забавно.
– М-да уж. Представляю себе, – ответил Колая, пытаясь подначивать.
– Ой, да брось, – отмахнувшись, ответила Лимма. – Вот вернемся обратно и всем все расскажем.
– Мы обязаны успеть, – твердым голосом пообещал Николая всей вселенной.
В сторону любопытной пары устремилась яркая сфера. Хоть и ученые располагалась достаточно далеко от скопления комет, расстояние тем не менее сокращалось несоизмеримо быстро.
– Сможешь определить примерную скорость? – голос Лиммы был серьезен, но она не сдвинулась с места.
Колая колебался.
– Так сразу и не скажешь. Летит на нас будто бы сторожевой пес, сорвавшийся с цепи… Отойду ка в сторонку, пожалуй.
– Не дури, – уже забористо ответила Лимма и привлекла напарника к себе. – Нужно сейчас же кое-что выяснить.
Комета неумолимо сокращала расстояние между собой и парочкой ученых, что неизвестным, пока что еще, земной науке способом, оказались там… где, собственно, и прибывали. Все же ощущался в полете кометы некий вызов. Но какой он нес в себе характер – выяснить не представлялось возможным… на расстоянии. Нужно было это прочувствовать. Первый контакт.
– Первый контакт! – произнес Николая, стараясь перекричать нарастающий гул. Пространство вокруг ученых волновалось на мелких частотах от чего общение становилось все более затруднительным.
– Что ты имеешь в виду? – спокойным тоном поинтересовалась Лимма. Все ее внимание было устремлено вперед.
– Это первый контакт с данным существом! Это потрясающе! Это как три буквы «н» в орфографии! – Колая смеялся. Ему стало вдруг необычайно весело и хорошо. У него захватывало дух в предвкушении этой странной встречи. Тот самый момент, когда случится нечто необычайно прекрасное, либо же вся твоя сущность раствориться в эфире космического пространства. Все или ничего…
Комета вильнула прямо перед самым носом ученых. Это было похоже на выпендрежничество и никак иначе. Впрочем, аналогично поступили и оба исследователя, решившись не сходить с вектора движения небесного тела. Необычайно длинный хвост кометы изменил свою форму против всех известных человечеству законов физики, обогнув тем самым это небольшое препятствие в лице этих двоих. Сделав крутой вираж на длину нескольких парсеков, комета вернулась обратно – к скоплению.
Исследователей переполнял восторг. Если бы подобное произошло с ними будь они в физическом теле, то, скорее всего, они бы попросту задохнулись от переполняющих их эмоций. Тогда пришлось бы понадеяться лишь на реанимирующие возможности их скафандров.
– Нет, ты это видел?! – смеясь, произнесла Лимма.
– Мало того: я это прочувствовал, – Колая проявил себя более сдержанно в данной ситуации, так как по опыту знал, что не стоит поддаваться первоначальным эмоциональным порывам, в моменты открытия нечто нового и невероятного.
– Они разумны! – в голосе девушки звучал необычайный восторг.  – Они разумны! – повторила она и стремглав устремилась в самую гущу впереди раскинувшихся событий.
– Стой! – поздно спохватившись, крикнул вдогонку Колая и направился вслед за ней.
– Никаких опасений, мой друг! Совершенно никаких!
Появление этих двоих совершенно никак не повлияло на хоровод комет вокруг скопления.
– По всей видимости эти ребята совершенно никак не реагируют на изменение плотности окружающего их пространства, – отметила Лимма.
Колая довольно улыбнулся.
– Сразу видно: ученый до мозга костей, – похвалил тот.
– Ага. С учетом того, что ни мозга, ни костей, что у тебя, что у меня – не имеется.
– Как-то уж двусмысленно звучит.
– Звучит, как звучит. Как есть, так и звучит, – буднично произнесла Лимма. Все ее внимание было захвачено происходящим вокруг.
– Ну вот опять… звучит.
– Да ну брось! Вот прицепился. Бестелесным быть неплохо. Порой.
– Только наша пора что-то затянулась, – Колаю захотелось поворчать. – Впрочем, знаешь что?
Лимма вопросительно взглянула на напарника и тот продолжил:
– Нам с тобой, в данный момент, чертовски не хватает карт!
Лимма ответила не сразу.
– А вот тут ты чертовски прав, дорогой мой! Вопрос имеет место быть: скопление естественное либо же нет… Хотя знаешь, тут стоит порассуждать логически…
– Позволь мне, – Колая выступил вперед, внимательно изучая пространство вокруг, а затем принялся расхаживать туда-сюда перед аудиторией, пускай и из одного лишь слушателя. – Если скопление создано умами Министерства, то те же самые умы и должны быть в курсе того, что кометы стали иметь ко всему этому самое, что ни на есть прямое отношение, так? Далее. Возможно ли и то, что кометы так же созданы Министерством? Будучи во плоти, я не припоминаю того, чтобы души доставлялись этими ребятами. Разве что, возникла некая взаимосвязь между искусственным и естественным…
Рой небесных тел продолжал свое мерное осязание скопления галактик. Каждая комета делала полный круг за реально наблюдаемый интервал, хотя, окажись человек на какой-нибудь планете одной из галактик, что заключены в хоровод комет, то кто знает, скорее всего один оборот кометы приравнивался к целым эпохам. Астромиус, увлеченные рассуждениями о происхождении и миссии этого явления, не сразу обратили внимание на релятивизм происходящего. Лимма догадалась первой. Она внимательно слушала рассуждения своего старого друга (хоть и, по обыкновению своему, так уж сложилось, была абсолютно ни с чем не согласна, а где и выводы хоть и были на первый взгляд неоспоримы – она хотела всячески их опровергнуть), как ее взгляд пронзил полупрозрачное естество Колая и оказался прикован к одной из многих комет. Комета, как и прочие, двигалась по одной и той же орбите, раз за разом совершая очередной виток. Иной раз она слегка отклонялась от обыденности движения, просто вильнув в сторону, дабы не пересекаться с траекторией своих товарищей по эллипсу. Колая прервал свои рассуждения на самом, как ему всегда казалось, интересном месте и с сердитым выражением воображаемого лица, уставился на Лимму.
– 195, – прошептала ученый и ее энергетическая сфера, которой она являлась в данный момент, переместилась в сторону. – Ты мне весь вид загораживаешь.
– Ты меня даже не слушала, – с наигранным недовольством, произнес Колая и оказался подле женщины. – И причем тут 195?
– А ты не понял еще, что именно я сейчас считаю?
Николая принялся лихорадочно соображать, пытаясь соотнести услышанную цифру с происходящим вокруг. Но никак не мог отыскать ее.
– И все же я не понимаю, – астромиус сдался. Ему всегда не было дела до цифр. Он был теоретиком, а числа всегда подгоняли под его теории. Или же значения сами рождались исходя из его мыслей. Цифры всегда категоричны и строги. Они, как две параллельные прямые, за пределы которых не выбраться, как бы этого не хотелось. В мире теорий дела же обстоят иначе: это безграничное и свободное пространство, место, где можно творить, словно искусство. Там нет границ. А уж цифры потом сами разберутся, где правда, а где неточность.
– Ладно, – сдалась Лимма, – даю подсказку.
– Давай, – обрадовался Колая. – Хотя нет, постой… Громы небесные!
– Я рада, что ты наконец-таки догадался, дорогой, – похвалила Лимма своего друга и подалась вперед, с намерением изучить явление с более близкого расстояния.
– Постой, постой! Это микро, или же может быть это макро?
– Надо выяснить. С Горизонта наблюдать не очень-то и удобно, знаешь ли.
– Удобно, не удобно… Давным-давно люди невооруженным взглядом планеты открывали и их спутники еще к тому же… И все же: это не может быть привычная нам галактическая система, понимаешь? Да, пускай это все и выглядит, как привычно нам, но это может быть, а что скорее всего, нечто иное… Громы…
– Небесные… Давай уже не томи и выкладывай, что у тебя там возродилось?
Колая напал на свой мысленный след. И теперь его порыв был неудержим, как морская пучина.
– В вопросе всегда кроется ответ. Это микро! Готов побиться об заклад, что это самое настоящее микро!
– О боги планет… Неужели мы с тобой в молекуле кариеса на больно зубе неродившегося ребенка.
– Я тебе тут не шутки шучу. Присмотрись внимательнее: это зарождающаяся мысль. Иначе просто и быть не может!
– С тобой то уж иначе никогда не бывает… Хотя, знаешь, – Лимма все же понемногу принимала слова Колая за истину, – помниться мне некое утверждение, но это более из механики движения, но и в данном случае, думаю, сгодиться. Так вот, если физическому телу бесконечно ускориться на неважный промежуток в расстоянии, то этому телу удастся опередить ход событий, то есть, совершить скачок в обратном направлении. Хоть и подобные путешествия и считаются невозможными, но теория то все же есть.
– В том то все и дело. Невозможность этой теории не доказана и только неандертальский склад ума на этом и остановиться. Если не доказано одно, это вовсе не значит, что и другое априори будет считаться невозможным. Предела нет… На основании чего смею предположить, что мы с тобой на столько бесконечно долго удалялись, что в конечном итоге попали в микромир. Кстати, есть и этому вполне себе визуальный, пускай и грубый, но пример все же наглядный.
– Ну ка, ну ка.
– Гениально! Ха!
– Ну что там еще?
– Я кое-что придумал прям вот только что.
– Давай по порядку, – Лимма устроилась поудобнее. Быть частью эксперимента всегда приятно.
– Хорошо, по порядку. Представь, что мы с тобой на родной планете. Ты стоишь и смотришь мне вслед. Я постепенно удаляюсь от тебя. Сам для себя я остаюсь прежним в процессе удаления. Твоими же глазами если смотреть, то я бесконечно уменьшаюсь, пока и вовсе не исчезну. Но мое исчезновение вовсе не значит, что я и в самом деле испарился. Я буду удаляться от тебя бесконечно долго, пока вновь не возникну точечкой на твоей периферии, а затем и вовсе приобрету обычные размеры. Постепенно, разумеется.
– Так, то обусловлено округлостью нашей планеты.
  – Именно! А теперь представь все в масштабах Вселенной! Здесь есть несколько нюансов, но аналогия с планетой тоже имеет место быть, за исключением некоторых моментов, как я и выразился. Я думаю, я предполагаю, что в данный момент мы с тобой находимся в точке нуль – так ее назовем. Представь себе модель песочных часов. Возьми их в руки, а затем расположи горизонтально. Находясь на дне часов в своем обычном положении, вертикальном, ты, по мере перемещения по лежащим часам, будешь уменьшаться до размеров песчинки. То самое отверстие, через которое песок струиться и есть наша с тобой точка нуль. Преодолев эту самую точку и перемещаясь далее – ты начнешь постепенно увеличиваться. И будет это происходить с тобой до тех пор, пока ты не окажешься там, где и начала свой путь в привычном для тебя физическом размере. Но! Но это модель, с часами которая, она двухмерна. Стоит тебе только соединить донышко часов с макушкой – вот тебе и аналог примера с движением по округлой планете.
– А нюанс – это есть форма Вселенной, – завороженно произнесла Лимма.
– Именно! Мы преодолели половину пути.
– Мы в Центре Вселенной…
– И ты вновь права.
До комет было, что называется, рукой подать. Но они, тем не менее, казались совершенно недосягаемыми. Они были недосягаемы, как когда-то недостижимы были и звезды, на которые можно было лишь только смотреть и не более того. Астромиус же для комет были вполне себе досягаемы.
– Я пока что одного понять не могу, – произнес Колая, едва поспевая за своей спутницей. – Кто для кого на данный момент является объектом изучения?
Лимма рассмеялась.
– Дорогой! Это же точка нуль, и ты сам до этого дошел. В точке нуль нет места для большого и малого; правого и левого. В этом удивительном месте все однородно и естественно. Ты должен понять это.
Колая лишь нахмурился в ответ.
– На данный момент я смог уяснить лишь одно: мы бесконечно долго пытаемся приблизиться к скоплению, но разделяющее нас расстояние остается неизменным. Визуально, все выглядит именно так, по крайней мере.
– Ты мой старый ворчун! – Лимма улыбнулась и позволила спутнику поравняться с ней. – Возможно, мы с тобой что-то да делаем не так, как оно лучше всего было бы делать. Мы стремимся приблизиться к центру, а кто сказал, что нуль желает того?
– Может мы сейчас и вовсе спим, – произнес ученый, обреченно вздохнув.
– Ой, а было бы не плохо, знаешь ли. По пробуждению, я не отказалась бы от чашечки крепкого кофе, – Лимма мечтательно закружилась вокруг друга.
– Ты беззаботна.
– А ты заботна, – Лимма пролетела сквозь сферу Колая, в попытке разогнать его наигранную хмурость. Ей это от части удалось. – К чему все эти рассуждения? Я к тому, что мы оказались в таком месте, понимание которого человеческий разум, будь ты хоть трижды магистр астромиус, принять попросту не в состоянии. Здесь нужен совершенно другой подход.
Колая поежился, стоило упомянуть магистра астромиус.
– Да ну брось ты. Нашла кого вспомнить. У меня с этим чванливым старикашкой еще осталось пара неразрешенных споров.
– Заешь, мы сейчас напоминаем туземцев на берегу океана, к острову которых подплыл большущий корабль. А мы вместо того, чтобы разбегаться кто-куда или же наоборот – бежать к нему навстречу, – попросту продолжаем заниматься своими делами, совершенно того не замечая.
– С поправкой на то, что визуальный коллапс заменен аномалией, связанной с расстоянием, в нашем то случае.
– Вот именно, – Лимма остановилась. Николая последовал ее примеру. Ему тоже уже порядком надоел этот бесконечный полет в никуда. – Я смотрю вот на кометы. Им, как ты заметил, каким-то образом все же удается быть максимально приближенным к скоплению. И мало того, они долетают и до нас с тобой. Возвращаются затем обратно… Хм, в чем секрет…
– Это какие-то неправильные кометы, – подметил Колая совершенно серьезно.
– Думается мне, что это мы с тобой неправильные. Надо бы еще за ними понаблюдать, точно. И на основании наблюдений сделать соответствующий вывод. Я просто уверена, что разгадка успешного передвижения кроется именно в этих ребятах.
– Да элементарно! – ответил Колая так, словно бы знал ответ на вопрос всегда и просто ждал подходящего случая, чтобы пролить свет.
– Ну ка.
– Это не кометы движутся в пространстве, – астромиус сделал многозначительную паузу. – Пространство движется подле них!
Лимма не сразу отреагировала на это смелое заявление своего спутника. И скорее отнеслась к этому весьма скептически.
– Против всех законов физики и квантовой механики значит, – вдумчиво произнесла Лимма подлетела поближе к рою комет.
– Всмотрись повнимательнее, моя астромиус, – с добродушной улыбкой ответил Колая. – Видишь? В данный момент ты смотришь на происходящее перед тобой, словно большой такой человечек, держащий в руках стеклянный шар с заключенной в него целой Вселенной! А стоит тебе лишь только подумать о том, чтобы осуществить незначительное перемещение, как ты уже оказываешься внутри сего шара, и Вселенная теперь уже смотрит на тебя.
– Хм, а и в самом деле. Ты прав, черт тебя дери!
– Не надо меня драть, – Николая приблизился к Лимме. – Только есть еще один вопрос, который возник во мне в процессе рассуждений: восприятие.
– Восприятие чего именно? – спросила Лимма не сразу сообразив, что ее напарник имеет в виду. – А-а, поняла! Восприятие нас Вселенной. Ясно. В какой момент мы видим одно и тоже. Точнее сказать: всегда ли мы видим одно и тоже. Я поняла. Я сомневаюсь тогда, что данная материя воспринимает нас как два разных объекта, хоть так оно и есть. Доказательство в пример этого перед твоими глазами. Ты же не воспринимаешь каждую комету в отдельности от остального? Перед нами целый мир, состоящий из множества миров, и он един. Так же и мы: мы целый мир. А масштабы значения не имеют. – Лимма замолчала, словно бы переваривая сказанное.
– Тогда, остается лишь одно, – произнес Колая, нарушая самозабвенную тишину, – каким-то образом нам следует стать частью этого мира. Уверен, внутри него физические перемещения имеют привычный нам характер. Взгляни, опять же таки, на кометы.
– Логично.
Проникновение путников в точку нуль оказалось делом не совсем простым, как оно выглядело все с первого взгляда… Собственно, с любого взгляда весь этот путь казался не то, чтобы совсем уж ерундовым, а скорее обыденной затеей; делом техники! – что называется. Но по факту все оказалось несколько сложнее. Астромиус никак не удавалось в должной мере приблизиться к центру этого неизученного мира. Они, словно равноименные заряды отталкивались друг от друга, не желая совзаимодействовать, как бы им этого не хотелось. Хотя, если уж браться за подобные рассуждения, то, где гарант того, что это самое скопление вообще желает видеть пришельцев в своей обители? Всякий ученый – это, в первую очередь, самый настырный человек на планете и лишь только благодаря его настырности, а уж потом – пытливому уму, и случаются всякого рода открытия. Так что данный случай исключения не являл: как бы сильно исследователи не пытались совершить задуманное – им этого совершенно никак не удавалось. Да и вообще, складывалось впечатление того, что это попросту невозможно. Лишь только вполне себе очевидное осознание этой невозможности и двигало астромиус не бросать своих тщетных попыток достигнуть центра скопления. Они кружили вокруг него, словно пчелы возле улья забывшие, где же тот самый единственный вход в их родной дом.
От бесконечного и непрерывного движения в околокосмическом пространстве и с небывалой силы ускорениями, энергетические сферы путников, как бы это выразиться… словно бы запылились и стали походить на снежный ком, что оставляет позади себя небывалой длинны шлейф. У некоторых комет он достигал нескольких световых лет в длину. Каждая из комет с невиданной одержимостью пыталась отыскать проход. Хотя бы способ, который помог бы остальным оказаться в пространстве скопления.
В биллионный раз пролетая над самым центром скопления, Лимма вдруг вспомнила слова мужчины, что сказал ей о стеклянном шаре в руках, внутри которого заключена целая вселенная. Такой близкий и такой недосягаемый мир. Свет, от которого, словно свет от звезд доходит до наших глаз будучи уже мертвым. Но мы все равно продолжаем видеть его, до тех пор, пока не умрем. И то, после смерти, мы станем частью этого света и будем светить вечно тем, кто там внизу, смотрит на нас сквозь хрустальную сферу. 



















Глава 2.3
Роман, стоящий в тени здания Министерства, стоял не шевелясь, задрав голову к черному бесконечному небу и похоже было, что он что-то там высматривает. А точнее будет сказать, что лицо у него имело вид такой, будто бы он увидел однажды что-то и как бы в слепой надежде ожидает увидеть это вновь. На самом деле ему нужно было просто побыть одному. Он, как и любой самый нормальный человек – нуждался в одиночестве. Только вот Рома был единственный (в своем роде, пожалуй… да и вообще, в истории этого здания), как мы привыкли говорить, нормальный человек, что носил униформу сотрудника Министерства.
Дверь тихо скрипнула и на пороге показалась знакомая лысая голова Наставника. По правде говоря, дверь то и не скрипнула вовсе, просто Роме так захотелось, чтобы она тихо скрипнула, когда он услышал, как ее кто-то открыл. Хотя, скорее приоткрыл.
– Все никак не могу отделаться от ощущения того, что на меня кто-то смотрит сверху, понимаете? – произнес Рома не оборачиваясь. Он узнал Наставника.
Дверь открылась смелее и позади послышались сначала шаги, а после них вдумчивый и глубокий выдох сквозь ученую бороду.
– Уместнее будет сказать «на нас», – ответил Наставник и вновь задумчиво вздохнул.
Рома, погруженный в свои настроения, по началу не сразу понял, что имел в виду наставник и потому переспросил:
– В смысле? Извините, я понимаю окончательно, – молодой человек оторвался от созерцания безмолвной черни и перевел свое внимание на старого друга. Ему нужно было убедиться, что он здесь.
– Если ты будешь твердить всем кому не попадя, что на одного тебя там кто-то смотрит, – Наставник потыкал указательным пальцем вверх, – то смотреть на тебя будут со страннинкой, понимаешь? Уместнее было бы сказать «на нас». – Вновь повторил Наставник и, взявшись руками за спиной, задрал голову к вечно черному небу.
Немногим помолчав, как бы осмысливая сказанное Наставником, Рома произнес:
– Что это еще за слово такое «страннинкой»?
– Оттуда, – Наставник вновь многозначительно выставил указательный палец левой руки (ибо был левшой с появления) вверх, – на нас вечно кто-то да зырит.
– Громы небесные! Да что с вами сегодня такое?? – воскликнул молодой человек, удивленно улыбаясь. С поведением Наставником порою происходило что-то интересное. И это были уникальные явления.
– Я всего лишь на всего стараюсь как можно яснее выразить свою мысль, – совершенно буднично ответил Наставник, в холостую раскуривая трубку.
Завидев странную вещь во рту собеседника, Рома ничего не ответил, а лишь отмахнулся и вновь принялся разглядывать усыпанное огоньками небо.
– А чего ты удивляешься, – аккуратно нарушая тишину, произнес Наставник. – Это вполне себе предсказуемое ощущение. Просто ты, видимо, не привык еще к нему. Простор – это владение астромиус. И астромиус не только с нашей СС, а еще с бесконечного количества других, таких же, как наш с тобой, миров. Они изучают нас, а мы, в свою очередь, изучаем их. А ты, мой юный друг, по всей видимости, принадлежишь к числу созданий восприимчивых… к подобным факторам влияние из вне, так сказать.
– Восприимчив, – тихо повторил Рома и нахмурился.
Какую-то едва-уловимую перемену в поведении Наставника, подметил Роман, но никак не мог уловить эту самую перемену, дабы дать более точное определение, дабы исключить из своего воображения эти абстрактные описания, толку от которых не было совершенно никакого. Ощущение это слегка смущало и было похоже на момент недочиха: когда ты вот-вот уже скажешь «апчхи» на всю Вселенную, но нет, сорвалось.
– Держи, – неожиданно и настойчиво произнес Наставник, протягивая Роме деревянную трубку. – Пора мне. Прощай, друг. – Спина Наставника растворилась в темноте заднего двора Министерства, места, где всякий внешний свет поглощался и видны были лишь звезды в бесконечном небе и едва-заметная протоптанная тропинка, ведущая, видимо, к тем самым звездам.
Держа в рухах все еще теплую трубку Наставника, Рома смотрел вслед своему старому другу. Подождав еще немного, Рома вновь испустил задумчивый дух и устремил свой взор в небо.
– Что ж, прощай, мой старый друг. Теперь то я уж точно буду знать, кто на меня зырит сверху, – произнес Рома поднеся деревянную трубку к губам. И наконец-таки чихнул.