Здравствуй, грусть! Глава 1. 3

Глава 3
На следующее утро меня разбудил косой горячий луч солнца, заливший мою кровать и прервавший странные и слегка запутанные сны, в которых я барахталась. Еще находясь в полусне, я попыталась рукой отогнать с лица эту настойчивую жару, потом поняла, что это бесполезно. Было 10 часов утра. Я спустилась в пижаме на террасу и нашла там Анну, которая листала газеты. Я заметила, что она была почти незаметно накрашена. Она никогда не позволяла себе полностью расслабиться. Так как она не уделяла мне внимания, я спокойно устроилась на ступеньке с чашкой кофе в одной руке и апельсином – в другой, и приступила к утренним наслаждениям: я кусала апельсин, и сладкий сок брызгал в мой рот; сразу же за этим я делала глоток черного обжигающего кофе, и вновь – освежающий апельсин. Утреннее солнце грело мне голову  и разглаживало на коже следы, оставленные складками простыни. Через 5 минут я собиралась идти искупаться. Голос Анны заставил меня подпрыгнуть:
«Сесиль, вы не едите?»
«Я предпочитаю только пить по утрам, потому что…»
«Вам нужно набрать 3 килограмма, чтобы нормально выглядеть. У вас ввалившиеся щеки, и ребра проступают под кожей. Сходите за бутербродами».
Я умоляла ее не навязывать мне бутербродов, и она уже собралась разложить для меня по полочкам, почему они были необходимы, как появился мой отец в роскошном домашнем костюме в горошек.
«Какое очаровательное зрелище, - сказал он. - Две маленькие загорелые девочки разговаривают на солнце о бутербродах».
«Только одна маленькая девочка, увы! – сказала Анна, смеясь. – Мы с вами – одного возраста, бедняжка Раймонд».
Мой отец наклонился и взял ее за руку.
«Все такая же злючка», - нежно сказал он, и я увидела, что ее веки задрожали, словно от неожиданной ласки.
Я воспользовалась моментом, чтобы улизнуть. На лестнице я столкнулась с Эльзой. Очевидно, она только что встала, так как у нее были опухшие веки, а губы выделялись бледным пятном на малиновом от солнечных ожогов лице. Я не стала останавливать ее и говорить, что внизу сидит Анна с ухоженным и чистым лицом, что она загорит без ущерба, осторожно и в меру. Я не стала предупреждать ее. Но, вне всякого сомнения, мои слова были бы приняты в штыки: Эльзе было 29 лет, на 13 лет меньше, чем Анне, и она считала это своим старшим козырем.
Я взяла купальник и побежала к бухте. К моему удивлению, Сирил уже был там, сидя в лодке. Он пошел мне навстречу  с важным видом и взял меня за руки.
«Я хотел попросить у вас прощения за вчерашнее», - сказал он.
«Это была моя вина», - сказала я.
Я не чувствовала ни малейшего смущения, и его торжественный вид удивлял меня.
«Я слишком далеко зашел», - продолжал он, толкая лодку в море.
«Да ничего ведь не было», - сказала я успокаивающим тоном.
«Было!»
Я уже сидела в шлюпке. Он стоял по колено в воде, опираясь ладонями на планшир,  как на кафедру в суде. Я поняла, что он не сядет в лодку, пока не выскажется, и смотрела на него с необходимым вниманием. Я хорошо знала его лицо, я могла ориентироваться в его выражениях. Я полагала, что ему должно быть лет 25, и что он, вероятно, считал себя совратителем; эта мысль рассмешила меня.
«Не смейтесь, - сказал он. – Вас ничто не защищает от меня; ваш отец, эта женщина, этот пример… Я был бы последним подонком, если бы вел себя так, как они; вы можете мне верить..."
Он даже не был смешон. Я чувствовала, что он был славным и был готов любить меня, а я - я хотела любить его. Я обвила руки вокруг его шеи и прижалась щекой к его щеке. У него были широкие плечи, и его тело казалось жестким по сравнению с моим.
«Вы – славный, Сирил, - шептала я. – Вы будете для меня братом».
Он схватил меня в объятия с коротким гневным восклицанием и вытащил меня из лодки. Он держал меня, плотно прижав к себе, приподняв так, что моя голова лежала у него на плече. В этот момент я любила его. В утреннем свете он был такой же золотистый, такой же милый, такой же нежный, как я, и он защищал меня. Когда его рот искал мой, я начала дрожать от удовольствия, потому что ни в нем, ни в наших поцелуях не было ничего стыдного и ничего мучительного для совести, в них был лишь глубокий поиск, прерываемый шепотом. Я выскользнула и поплыла к дрейфующей лодке. Я опустила лицо в воду, чтобы остудить, освежить его, чтобы смыть с него поцелуи... Вода была зеленая. Я чувствовала себя наполненной счастьем и полной беззаботностью.
В половине двенадцатого Сирил уплыл, и на козьей тропинке появился мой отец со своими женщинами. Он шел между ними, поддерживая поочередно каждую за руку с изяществом и непринужденностью, свойственными только ему. На Анне был накинут пеньюар; она спокойно сбросила его под нашими испытывающими взглядами и растянулась на песке: тонкая талия, великолепные ноги и лишь несколько почти незаметных признаков увядания. Это, без сомнения, свидетельствовало о годах заботы и внимания; я машинально бросила отцу одобряющий взгляд, подняв бровь. К моему великому удивлению, он не ответил мне и закрыл глаза. Бедняжка Эльза была в плачевном состоянии, она намазывалась маслом. Я не сомневалась, что не пройдет и недели, как мой отец… Анна повернула голову в мою сторону:
«Сесиль, почему вы встаете здесь так рано? В Париже вы оставались в постели до полудня».
«У меня были дела, - сказала я. – Это связало мне руки».
Она не улыбнулась: она улыбалась только тогда, когда хотела этого, и никогда – из вежливости, как все остальные.
«А как ваш экзамен?»
«Провалила! – сказала я с энтузиазмом. – Полностью провалила!»
«Значит, вы должны сдать его в октябре, никаких других вариантов нет».
«Почему? – вмешался мой отец. – У меня, например, никогда не было диплома. А какую шикарную жизнь я веду!»
«Не забывайте, что у вас было определенное состояние, с которого вы могли начать», - отозвалась Анна.
«Моя дочь всегда найдет себе мужчин, которые ее обеспечат», - гордо сказал мой отец.
Эльза начала смеяться, но остановилась, почувствовав на себе наши взгляды.
«Ей нужно работать в течение этих каникул», - сказала Анна, закрывая глаза в знак того, что беседа окончена.
Я с отчаянием посмотрела на отца. Он ответил мне слабой смущенной улыбкой. Я уже видела себя над страницами Бергсона, черные строчки мелькали у меня перед глазами, а вдалеке слышался смех Сирила… Эта мысль испугала меня. Я подползла к Анне и тихо позвала ее. Она открыла глаза. Я наклонила к ней обеспокоенное, умоляющее лицо, втянув щеки, чтобы придать себе вид переутомившейся интеллектуалки.
«Анна, - сказала я, - вы не заставите меня делать это, работать при этой жаре… во время  этих каникул, которые могли бы принести мне столько всего хорошего…»
Она внимательно смотрела на меня несколько секунд, затем загадочно улыбнулась и отвернулась.
«Я должна была бы заставить вас делать «это»… даже при такой жаре, как вы говорите. Вам бы понадобилось всего два дня, насколько я знаю вас, и вы бы сдали экзамен».
«Есть вещи, к которым не следует привыкать", - сказала я без улыбки.
Он бросила на меня удивленный и вызывающий взгляд, и я вновь легла на песок, полная беспокойства. Эльза разглагольствовала о прибрежных празднествах. Но мой отец не слушал ее: лежа в верхней точке треугольника, образованного нашими телами, он бросал на опрокинутый профиль Анны и на ее плечи пристальные смелые взгляды, которые были мне знакомы. Его ладонь сжималась и разжималась на песке неутомимым, машинальным, едва заметным жестом. Я побежала к морю и бросилась в воду, тоскуя по каникулам, которые могли бы быть у нас, которых у нас не будет. Мы все были элементами одной драмы: соблазнитель, львица полусвета и женщина с головой. В глубине воды я заметила ракушку, розово-голубоватый камешек; я нырнула за ним и нежно держала в руке до самого обеда. Я думала, что это был талисман на счастье, что я не расстанусь с ним все лето. Я не знаю, почему я не потеряла его, как это обычно бывает со мной. Он и сегодня лежит в моей ладони, розовый и теплый, и когда я смотрю на него, мне хочется плакать.