Здравствуй, грусть! Глава 1. 5

Глава 5
А потом внезапно наступил конец всему. Однажды утром мой отец решил, что мы поедем вечером в Канны, веселиться и танцевать. Я помню, как обрадовалась Эльза. В привычной обстановке казино она надеялась вновь обрести повадки роковой женщины, которые немного померкли из-за солнечных ожогов и уединения, в котором мы жили. Вопреки моим ожиданиям, Анна тоже не возражала, она даже казалась довольной. Поэтому, как только закончился ужин, я со спокойной душой поднялась к себе, чтобы надеть вечернее платье: единственное, которое у меня было. Его выбирал мой отец; оно было выполнено из экзотической ткани – немного чересчур экзотической, на мой взгляд, - но мой отец, наполовину - из-за своего вкуса, наполовину – по привычке, любил наряжать меня в роковую красотку. Я нашла его внизу, облаченного в новый сверкающий смокинг, и обняла его за шею.
«Ты – самый красивый мужчина, которого я знаю».
«За исключением Сирила, - сказал он с притворной вежливостью. – А ты – самая красивая девушка, которую я знаю».
«После Эльзы и Анны", - с такой же притворной вежливостью отозвалась я.
«Поскольку их еще нет, и они позволяют себе заставлять нас ждать, потанцуй-ка со своим старым отцом-ревматиком».
Мной овладела эйфория, которая всегда настигала меня перед нашими выходами. На самом деле, в моем отце не было ничего от старика. Танцуя, я ощущала его знакомый запах одеколона, жары, табака. Он танцевал в такт, с полузакрытыми глазами, с едва заметной блаженной улыбкой в углах губ, такой же невольной, как и моя.
«Хорошо было бы, если бы ты научила меня танцевать бибоп», - сказал он, забывая о своем ревматизме.
Он прервал танец, чтобы с машинальным лестным бормотанием встретить появление Эльзы. Она медленно спускалась по лестнице в зеленом платье, с искушенной улыбкой светской львицы на губах - улыбкой для казино. Она извлекла все возможное из своих пересушенных волос и из обгоревшей кожи, но это было более похвально, чем ослепительно. К счастью, она, кажется, этого не осознавала:
«Идемте?»
«Анна еще не спустилась», - сказала я.
«Пойди к ней и посмотри, готова ли она, - сказал мой отец. – К тому времени, как мы приедем в Канны, будет уже полночь».
Я поднялась по ступенькам, кутаясь в свое платье, и постучалась к Анне. Она крикнула мне войти. Я остановилась на пороге. На ней было серое платье, почти белое, на котором свет выявлял оттенки морской воды, как бывает на заре. Казалось, что в этот вечер в ней соединилась вся красота зрелости.
«Великолепно! – воскликнула я. – О! Анна, какое платье!"
Она улыбнулась зеркалу, как улыбаются тому, кого вот-вот собираются покинуть.
«Этот серый – писк сезона», - сказала она.
«Это вы – писк сезона», - сказала я.
Она взяла меня за щеку и посмотрела на меня. У нее были темно-голубые глаза. Я видела, как они сверкали и улыбались мне.
«Вы – славная девочка, хотя бываете немного утомительной временами».
Она прошла мимо меня, ни словом не обмолвившись о моем платье, что одновременно порадовало и оскорбило меня. Она первой спустилась по лестнице, и я видела, как мой отец вышел ей на встречу. Он остановился у подножия лестницы, поставив ногу на первую ступеньку, подняв лицо к Анне. Эльза тоже наблюдала за тем, как она спускалась. Я помню эту сцену отчетливо, как фотографию: на переднем плане передо мной - золотистый затылок и ослепительные плечи Анны, немного ниже - восхищенное лицо отца и его вытянутая рука, вдалеке - силуэт Эльзы.
«Анна, - сказал мой отец, - вы сногсшибательны».
Она улыбнулась ему и взяла пальто.
«Встречаемся на месте, - сказала она. – Сесиль, вы со мной?»
Она разрешила мне вести. Дорога ночью была так хороша, что я ехала совсем тихо. Анна молчала. Казалось, она даже не замечала остервенелых труб, ревущих из радио. Когда кабриолет отца поравнялся с нами на одном из поворотов, она и глазом не моргнула. Я чувствовала себя уже вне происходящего, словно передо мной разворачивался спектакль, в котором не было роли для меня.
В казино, благодаря маневрам моего отца, мы быстро потеряли друг друга. Я оказалась у бара с Эльзой и одним из ее знакомых, полупьяным южноамериканцем. Он имел отношение к театру, и несмотря на его состояние, мне было интересно с ним, благодаря тому пылу, который он вкладывал в свои рассказы. Я провела с ним почти час и наслаждалась времяпрепровождением, в  отличие от Эльзы, которая скучала. Она знала пару великих людей, о которых он рассказывал, но техника ее не интересовала. Внезапно о спросила меня о моем отце, словно я могла в тот момент что-нибудь знать о нем, и исчезла. Южноамериканец казался опечаленным этим фактом в течение нескольких минут, но новая порция виски подбодрила его. Я не думала ни о чем, я была охвачена эйфорией и из вежливости присоединялась к его возлияниям. Ситуация стала еще более забавной, когда ему захотелось танцевать. Мне пришлось держать его в охапке и проворно отдергивать свои ступни от его ступней, что требовало значительного напряжения. Мы так смеялись, что когда Эльза внезапно тронула меня за плечо, и я увидела ее выражение лица Кассандры, я едва не послала ее к черту.
«Его нигде нет», - сказала она.
У нее было  напряженное лицо; пудра осыпалась, обнажив осунувшиеся черты. Она выглядела жалкой. Внезапно я почувствовала гнев: это была непостижимая невежливость со стороны моего отца.
"А! Я знаю, где они сейчас, - сказала я, улыбаясь так, словно речь шла о чем-то совершенно естественном, о чем ей нечего было волноваться. – Я сейчас вернусь».
Лишившись моей поддержки, южноамериканец упал на руки к Эльзе и, казалось, чувствовал себя комфортно. Я с грустью подумала, что Эльза была попышнее меня, но что я не стала бы желать ей этого. Казино было просторным: я обошла его 2 раза -  безрезультатно. Я прошла по террасам и, наконец, подумала о машине.
Мне потребовалась всего минута, чтобы найти их в парке. Они были там. Я приблизилась сзади и заметила их через стекло. Я видела их профили, такие серьезные, такие приближенные друг к другу, такие странно красивые в свете уличного фонаря. Они смотрели друг на друга и, должно быть, тихо разговаривали, так как их губы шевелились. Мне захотелось уйти, но мысль об Эльзе заставила меня открыть дверцу.
Ладонь моего отца лежала на руке Анны, они едва взглянули на меня.
«Приятно проводите время?» - вежливо спросила я.
«В чем дело? – раздраженно спросил отец. – Что ты здесь делаешь?»
«А вы? Эльза уже час ищет вас повсюду».
Анна медленно, словно нехотя, повернула ко мне голову.
«Мы возвращаемся. Скажите ей, что я почувствовала себя плохо, и что ваш отец отвез меня домой. Когда вы вдоволь повеселитесь, вернетесь на моей машине».
Я задрожала от возмущения, не находя слов.
«Когда вдоволь повеселимся! Вы понимаете, что вы говорите? Это отвратительно!»
«Что отвратительно?» - с удивлением спросил отец.
«Ты привозишь рыжую девушку к морю, к солнцу, которого она не переносит, и когда она полностью облезла, ты ее бросаешь. Как легко! Что я ей скажу, что?»
Анна устало повернулась к нему. Он улыбался ей, не слушая меня. Мое раздражение достигло предела:
«Я ей скажу… я скажу, что мой отец нашел себе другую даму, с которой будет спать, и что она пролетает, правильно?»
Восклицание моего отца и пощечина Анны последовали одновременно. Я поспешно отпрянула. Она сделала мне больно.
«Извинись», - сказал отец.
Я неподвижно стояла у дверцы, охваченная смятением. Благородные выражения всегда приходят мне на ум слишком поздно.
«Подойдите», - сказала Анна.
У нее не было угрожающего вида, и я приблизилась. Она коснулась рукой моей щеки и заговорила ласково, медленно, словно я была немного слабоумна.
«Не надо злословить, мне жаль, что так получилось с Эльзой. Но вы достаточно деликатны для того, что уладить это наилучшим образом. Завтра мы объяснимся. Я сильно вас ударила?»
«Ну что вы!» - вежливо ответила я. Эта внезапная нежность и моя чрезмерная жестокость, предшествующая ей, вызывали во мне желание заплакать. Я смотрела, как они отъезжали, и чувствовала себя полностью опустошенной. Моим единственным утешением была мысль о том, что я вела себя достаточно деликатно. Я медленно вернулась в казино, где нашла Эльзу и южноамериканца, прилипшего к ней.
«Анна заболела, - сказала я небрежным тоном. – Папе пришлось ее отвезти. Выпьем чего-нибудь?»
Она смотрела на меня, не отвечая. Я искала убедительный аргумент.
«Ее стошнило, - сказала я. – Такой ужас! У нее все платье было в пятнах».
Это казалось мне верхом правдоподобия, но Эльза начала плакать, тихо, жалобно. Я смотрела на нее в растерянности.
«Сесиль, - повторяла она, - о Сесиль, мы были так счастливы!»
Ее рыдания удвоились. Южноамериканец тоже принялся плакать, повторяя: «Мы были так счастливы, так счастливы!». В этот момент я ненавидела своего отца и Анну. Я бы сделала все, что угодно, чтобы бедняжка Эльза перестала плакать, чтобы ее тушь перестала течь, чтобы южноамериканец перестал рыдать.
«Еще не все сказано, Эльза. Вернемся вместе».
«Я скоро приеду за чемоданами, - рыдала она. – Прощайте, Сесиль, мы с вами хорошо ладили».
Мне раньше приходилось разговаривать с ней только о погоде и о моде, но теперь мне казалось, что я теряю старого друга. Я резко развернулась и побежала к машине.