Здравствуй, грусть! Глава 2. 5

Глава 5
Этот инцидент, о котором я только что говорила, не мог пройти без последствий. Как некоторые создания, очень сдержанные в своих реакциях, очень уверенные в себе, Анна не выносила компромиссов. Этот ее жест, это мягкое ослабление жестких ладоней на моем лице было компромиссом для нее. Она догадалась о чем-то, она могла бы сделать так, чтобы догадалась и я, в последний момент она поддалась жалости или равнодушию. Так как у нее было много трудностей из-за возни со мной, с моим одеванием, то она приняла и мое расслабление. Ничто не принуждало ее играть роль моей наставницы, учительницы, кроме ее чувства долга; выходя замуж за моего отца, она в то же время занималась бы мной. Я предпочла бы, чтобы это постоянное неодобрение, если я могу так сказать, зависело бы от раздражения или от какого-то чувства более, чем от цвета кожи: привычка быстро захватила бы разум; люди привыкают к недостаткам других, когда не верят в свой долг исправлять их. Через полгода у нее останется только усталость по отношению ко мне, ласковая усталость; именно это мне и требовалось. Но она не  испытывала ее; так как она чувствовала себя ответственной за меня в каком-то смысле, она бы начала ее испытывать, так как я была податлива. Податлива и упряма.
Она еще сердилась и дала мне это понять. Через несколько дней, за обедом и всегда поднимая этот невыносимый вопрос о каникулах, началась дискуссия. Я была немного более развязна, чем этого требовали приличия, мой отец возмутился этим и, в конце концов, Анна заперла меня в моей комнате на ключ, не повышая голоса. Я не знала о том, что она сделала. Я хотела пить и отправилась к двери, и попыталась ее открыть; она не поддавалась, и я поняла, что она была заперта. Меня еще никогда не запирали: мной овладела паника, настоящая паника. Я побежала к окну, но не было никакой возможности выйти этим путем. Я вернулась, обезумевшая, толкнула дверь и ушибла плечо. Я попыталась взломать дверь со сжатыми зубами, я не хотела кричать и звать, чтобы мне открыли. Я засунула в замочную скважину пинцет для ногтей. В конце концов я осталась стоять посредине комнаты, опустив руки. Неподвижная, внимательная к некоторому покою, к миру, который поднимался во мне по мере того, как мои мысли становились более точными. Это было моей первое столкновение с жестокостью: Я чувствовала, как она завязывалась во мне, стягивала постепенно мои мысли. Я растянулась на кровати, я истово выстраивала план. Моя свирепость была так мало соотнесена с ее предлогом, что я вставала 2-3 раза, чтобы выйти из комнаты и стучала в дверь с удивлением.
В 6 часов дверь открыл отец. Я машинально встала, когда он зашел в комнату. Он молча посмотрел на меня, и я ему улыбнулась, так же машинально.
"Хочешь поговорить?» - спросил он.
«О чем? – ответила я. – Ты боишься этого, как и я. Эти объяснения ни к чему не ведут…»
«Это правда, - он выглядел так, как будто сбросил груз с души.  – Ты должна быть вежливой с Анной, терпеливой».
Это слово удивило меня: я, терпелива с Анной… Он видел проблему наоборот. В глубине души он считал Анну женщиной, которую он навязывал своей дочери. Именно так, не наоборот. Все надежды были позволены.
«Я была невыносима, - сказала я. – Я немедленно извинюсь перед Анной».
«Ты…м-м-м.. ты счастлива?»
«Ну да, - сказала я непринужденно, - к тому же, если мы не поладим с Анной, я выйду замуж немного раньше, вот и все».
Я знала, что это решение неминуемо огорчит отца.
«Не надо к этому стремиться. Ты не Белоснежка… Ты выдержишь, если покинешь меня так рано? Мы прожили вместе только 2 года».
Эта мысль была для меня так же невыносима, как для него. Я смутно предвидела момент, когда я заплачу у него на груди, заговорю о потерянном счастье и избыточных чувствах. Я не могла допустить, чтобы он стал сообщником.
«Я много преувеличиваю, - сказала я. – В целом, мы хорошо ладим с Анной. Со взаимными уступками…»
«Да, сказал он, - конечно».
Он должен был думать, как я, что уступки не были взаимными, но исходили от меня одной.
«Понимаешь, - сказала я, - я хорошо отдаю себе отчет в том, что Анна всегда права. Ее жизнь удалась значительно лучше, чем наша, в ней больше смысла…»
Он сделал едва заметное протестующее движение, но я продолжила:
«Еще 2-3 месяца, и я полностью усвою идеи Анны, между нами больше не будет глупых споров. Нужно лишь немного терпения.»
Он смотрел на меня, очевидно сбитый с толку.
И напуганный: он терял сообщника для своих будущих проделок, он словно терял прошлое.
«Не нужно ничего преувеличивать, - сказал он слабым голосом. – Я признаю, что со мной ты вела образ жизни, которая не соответствовала ни твоему возрасту, ни… м-м-м, моему, но это не была глупая или несчастная жизнь. Мы не были, в конце концов, слишком...м-м-м... грустными, нет, выбитыми из колеи в эти 2 года. Не нужно все это отвергать, потому что Анна немного по-другому смотрит на вещи".
"Не нужно отвергать, но нужно оставить навсегда», - сказала я убежденно.
«Очевидно, это так», - сказал бедняга, и мы спустились.
Я безо всякого смущения извинилась перед Анной. Она сказала, что извинения не нужны и что причиной нашего спора была жара. Я чувствовала себя равнодушной и веселой.
Я нашла Сирила в сосновом лесу, как было условлено; я сказала ему, что нужно было делать. Он слушал меня со смешанным чувством страха и восхищения. Затем он обнял меня, но было уже поздно, мне была пора возвращаться. Трудность необходимости расстаться с ним удивила меня. Если он искал узы, необходимые для того, чтобы меня удержать, - он их нашел. Мое тело его узнавало, узнавало и само себя, расцветало у него не груди. Я страстно обнимала его, я хотела причинить ему боль, оставить на нем отпечаток, чтобы он не забыл меня ни на мгновение вечера, чтобы он мечтал обо мне ночью. Потому что ночь будет бесконечной без него, без него рядом со мной, без его умелости, без его внезапного неистовства и долгих ласк.