Жить

Весь двор был в ожидании Николая. Он ушёл стричься в парикмахерскую "Восторг" и вызвал этим недоумение у каждого, кто его знал. Некоторые спрашивали друг друга: "Чего это он?". В ответ была только непонимающая и глуповатая ужимка плечами.

Дело в том, что Николай не стригся последние пять лет и имел довольно густые длинные волосы. Его локоны были жирные, будто их обильно смазали салом. Мыть их было некогда и опасно, Коля много думал.

В основном, он думал про жизнь и своё место в ней. Ему хотелось найти крепкие нити внутреннего понимания, которые он собирался смотать в один колючий клубок осознания и ходить с ним по родному району без страха за завтра. А страх был, он был с ним с юношества и грыз мочку уха. Сидел на плече и впивался клыками, не позволяя Кольке не то чтобы наслаждаться жизнью, но и элементарно повернуть голову. Ему хотелось обыкновенного - понять, почему ему нравится солнце, котлеты, звук, животное леопард и другие странные предметы.

Летними вечерами, когда воздух становился матовым, а тело обволакивало по-матерински нежное тепло и дул едва уловимый ветер, ему хотелось плакать. И он плакал, стесняться было нечего. Слёзы шли от чувства безграничной любви к жизни, его было не спрятать даже в шкаф с волшебной Нарнией. Да и зачем его прятать? Он плакал не только от чувства счастья, но и оттого, что не понимал природу этой эмоции, её этимологию и значение. Он был измучен.

А страх продолжал кусать ухо. Однажды Николай решил, что будет делать страху неприятно в ответ, он перестал стричь волосы и мыть их. Это мало помогло, но зато люди видели, что он как бы не боится, он казался увереннее, хоть и попахивал.

И вот он пошёл стричься. Вернулся. Волос нет. Страха на плече не было тоже, он исчез. Остались только многочисленные шрамы на мочке уха.

"Я понимаю, кто я такой. Для меня есть этот день, в котором я чувствую искры жизни. Если хотите увидеть мой страх, то он лежит вон там, за эстакадой, я его убил. Его мне дали вы, теперь забирайте обратно. С этой минуты я начинаю жить", - так сказал Николай.

И ни в одном слове он не лгал. Особенно в последнем. В слове жить.