Здравствуй, грусть! Глава 2. 10

Глава 10
Смешно, как року нравится выбирать возмущенные или посредственные лица, чтобы проявить себя. Этим летом рок выбрал Эльзу. Очень красивое лицо или, скорее, притягательное. У нее также был экстраординарный, общительный и совершенный смех, какой бывает у глуповатых людей.
Эффект этого смеха, производимый на моего отца, я знала давно. Я заставляла ее смеяться как можно больше, когда мы должны были ее «застигнуть» вместе с Сирилом. Я говорила ей: «Когда вы услышите, что мы подходим, не говорите ничего, только смейтесь». И тогда, когда отец слышал этот довольный смех, я видела на его лице признаки ярости. Эта роль режиссера не позволяла мне проникнуться страстью. Я никогда не терпела неудачу, так как когда мы видели Сирила и Эльзу вместе, очевидно свидетельствовавших о воображаемой связи, но так совершенно воображаемой, тогда мы с отцом бледнели вместе, кровь отливала от моего лица так же, как от его, от этого желания обладать, хуже, чем от боли. Сирил… Сирил, наклонившийся к Эльзе… Этот образ опустошал мое сердце, и я вырабатывала этот образ с Сирилом и с Эльзой, не понимая его силы. Слова легки и мягки; когда я видела контур лица Сирила, его загорелый затылок, склоненный над открытым лицом Эльзы, я отдала бы все, что угодно, лишь бы этого не было. Я забывала, что сама хотела этого.
Не считая этих инцидентов и учитывая ежедневную жизнь, было доверие, нежность, даже счастье Анны. Очень близко к счастью, на самом деле, я такого даже никогда не видела, она отдавалась нам, эгоистам, не участвуя в наших неистовых желаниях и моих низких маневрах. Я рассчитывала на это: ее равнодушие, ее гордость инстинктивно удаляли ее от любой тактики, чтобы более близко привязывать к себе моего отца и, фактически, от всякого кокетства, присущего красивой, умной и нежной женщине. Мало-помалу я смягчилась на ее счет, а мягкость – это приятное и увлекающее чувство, как военная музыка. Меня нельзя было упрекнуть.
Одним прекрасным утром перевозбужденная горничная принесла мне весточку от Эльзы, выраженную в следующих словах:
«Все устроено, приходите!». Это подействовало на меня, как катастрофа: я ненавижу развязки. Наконец, я нашла Эльзу на пляже с триумфальным выражением  лица:
«Я только что видела аашего отца. Наконец, время пришло».
«Что он вам сказал?»
«Он сказал, что бесконечно сожалеет о том, что произошло, что он вел себя по-хамски. И это так… или нет?»
Я должна была согласиться.
«Затем он начал делать мне комплименты, как умеет только он… Вы знаете, этот слегка отстраненный тон, очень тихий голос, словно ему доставляет боль говорить… этот тон…».
Я прервала это наслаждение идиллией.
«Чтобы придти к чему?»
«Да ни к чему!... Ах да, он пригласил меня выпить чаю с ним в деревне, чтобы доказать, что я не держу на него зла и что у меня прогрессивные взгляды!»
Идеи моего отца по поводу прогрессивности молодых рыжеволосых женщин развеселили меня.
«Почему вы смеетесь? Мне идти на встречу?»
Я должна была ответить ей, что это меня не касалось. Но я отдавала себе отчет в том, что она возлагала на меня ответственность в успехе ее маневров. С поводом или без повода, я раздражилась.
Я почувствовала, что струсила:
«Я не знаю, Эльза, это зависит от вас. Не спрашивайте у меня без конца, что вам делать, можно подумать, что это я заставляю вас…»
«Но это вы и есть, - сказала она, - это благодаря вам, послушайте…»
Ее восхищенный тон внезапно испугал меня.
«Идите, если хотите, но ради Бога, не говорите мне больше об этом!"
«Но… но надо же освободить его от этой женщины… Сесиль!»
Я убежала. Пусть мой отец делает, что хочет, пусть Анна выкручивается. К тому же, у меня было свидание с Сирилом. Мне казалось, что только любовь освободит меня от этого страха, который я испытывала.
Сирил обнял меня, не говоря ни слова, увлек меня. Рядом с ним все становилось легким, с оттенком неистовства и удовольствия. Некоторое время спустя, когда я растянулась рядом с его золоченым торсом, в поту, опустошенная, как потерпевшая кораблекрушение, я сказала ему, что я ненавидела себя. Я сказала это, улыбаясь, так как  я думала об этом, впрочем, без боли, с покорностью. Он не принял моих слов всерьез.
«Это неважно. Я люблю тебя достаточно, чтобы ты придерживалась моего мнения. Я люблю тебя, я так сильно тебя люблю».
Ритм этой фразы преследовал меня за обедом: «Я люблю тебя, я так сильно тебя люблю». Поэтому, несмотря на мои усилия, я плохо помню этот обед. На Анне было сиреневое платье, сиреневое, как круги у нее под глазами, как сами ее глаза. Мой отец смеялся, очевидно расслабленный: ситуация складывалась в его пользу. За десертом он объявил, что у него есть дела в деревне ближе к вечеру. Я улыбнулась про себя. Я была усталой, фаталисткой. У меня было только одно желание: искупаться.
В 4 часа я спустилась на пляж. Я нашла отца на террасе, он собирался уходить; я ничего ему не сказала. Я даже не пожелала ему быть осторожным.
Вода была нежной и горячей. Анна не выходила, она занималась своей коллекцией, рисовала в своей комнате, пока отец развлекался с Эльзой. Через 2 часа, когда солнце уже не согревало, я вновь поднялась на террасу, села в кресло и открыла журнал.
В этот момент из леса появилась Анна. Она бежала, плохо, неловко, прижав локти к телу. У меня появилось внезапное ощущение, что бежит старая женщина, что она сейчас упадет. Я оставалась на месте, ошеломленная: она исчезла за домом у гаража. Тогда я внезапно все поняла и побежала сама, чтобы перехватить ее.
Она уже сидела в машине, включила зажигание. Я подбежала и начала биться в дверцу.
«Анна, - сказала я, - Анна, не уезжайте, это ошибка, это моя вина, я вам все объясню…»
Она не слушала меня, не смотрела на меня, наклонилась, чтобы ослабить тормоз:
«Анна, вы нам нужны!»
Тогда она распрямилась. Она плакала. Тогда я внезапно поняла, что я напала на живого чувствующего человека, а не на существо. Она была когда-то маленькой девочкой, немного скрытной, затем подростком, затем – женщиной. Ей было 40 лет, она была одинока, она любила мужчину и надеялась быть счастливой с ним 10, возможно, 20 лет. А я… Это лицо, это лицо, это была моя вина. Я окаменела,  я дрожала всем телом, я стучалась в дверь.
«Вам никто не нужен, - сказала она сквозь слезы, - ни вам, ни ему».
Мотор зашумел. Я была в отчаянии, она не должна была уезжать вот так:
«Простите меня, я вас умоляю..."
«Простить вам что?»
Слезы текли и текли по ее лицу. Казалось, она не отдавала себе в этом отчета, ее лицо было неподвижно:
«Моя бедная девочка!...»
Она прикоснулась к моей щеке и уехала. Я видела, как машина исчезла за углом дома. Я была растерянной, сбитой с толку… Все произошло так быстро. И это ее лицо, это лицо…
Я услышала шаги позади меня: это был мой отец. Он успел стереть помаду Эльзы и счистить сосновые иглы с костюма. Я обернулась и бросила ему:
«Негодяй, негодяй!»
Я начала рыдать.
«Но что происходит? Неужели Анна…? Сесиль, скажи мне, Сесиль…»