Здравствуй, грусть! Глава 2. 11

Глава 11
Мы встретились только за ужином, встревоженные этой внезапной встречей с глазу на глаз. Я абсолютно не хотела есть, он тоже. Мы оба знали, что было необходимо, чтобы Анна вернулась к нам. Что касается меня, я не могла долго выдерживать воспоминание о ее потрясенном лице, которое она показала мне перед отъездом, ни мысль о ее горе и моей ответственности. Я забыла свои терпеливые маневры и мои планы, так тщательно составленные. Я чувствовала себя абсолютно выбитой из колеи, без удил и без вожжей, и я видела те же чувства на лице отца.
«Ты думаешь, - спросил он, - она покинула нас надолго?»
«Очевидно, она уехала в Париж», - ответила я.
«Париж…» - пробормотал мой отец задумчиво.
«Возможно, мы больше ее не увидим…». Он посмотрел на меня растерянно и взял за руку через стол.
«Ты должна страшно на меня сердиться. Я не знаю, что на меня нашло… Мы возвращались через лес с Эльзой, она… Я ее обнял, и в этот момент, должно быть, подошла Анна, и…».
Я не оборвала его. Двое персонажей, Эльза и мой отец, сплетенные в тени сосен, мне казались словно из водевиля, неустойчивыми, я не видела их. Единственное живое, жестоко живое в этом дне - это было лицо Анны, это последнее лицо, со следами горя, лицо, которое предали. Я взяла сигарету из пачки отца и закурила. Еще одна вещь, которой не выносила Анна: чтобы курили во время еды. Я улыбнулась отцу:
«Я понимаю: это не твоя вина… Минутная слабость, как говорится. Но нужно, чтобы Анна нас простила, или, по крайней мере, простила тебя».
«Что делать?» - спросил он.
У него было несчастное лицо, мне было его жаль, мне и себя было жаль; почему Анна покинула нас вот так, заставила нас страдать из-за этой, в сущности, мелочи? Разве у нее не было чувства долга по отношению к нам?
«Мы напишем ей, - сказала я, - и попросим у нее прощения».
«Это гениальная идея», - воскликнул отец. Он нашел, наконец, средство, выйти из этого бездействия, полного угрызений совести, в котором мы находились уже 3 часа.
Не закончив ужин, мы отодвинули скатерть и приборы, мой отец сходил за большой лампой, за перьями, чернильницей и бумагой, и мы устроились друг напротив друга, почти улыбаясь, так как возвращение Анны, благодаря  этой мизансцене, нам казалось возможным. Летучая мышь описывала круги за окном. Мой отец наклонил голову, принялся писать.
Я не могу вспомнить без невыносимого чувства презрения и жестокости эти письма, полные добрых чувств, которые мы писали в тот вечер. Двое под лампой, как прилежные и неловкие ученики, работая в тишине над невозможным заданием: «вернуть Анну». Мы создали, однако, 2 шедевра жанра, полные извинений, нежности и раскаяния. Закончив, я была убеждена, что Анна не смогла бы устоять перед этими письмами, что примирение было неизбежным. Я уже видела сцену прощения, полную скромности и юмора… Это должно было бы случиться в Париже, в нашем салоне, Анна вошла бы и…
Зазвонил телефон. Было 10 часов. Мы обменялись удивленным взглядом, затем взглядом, полным надежды: это была Анна, она звонила, чтобы сказать, что прощает нас, что она возвращается. Мой отец подскочил к телефону, закричал «Алло» радостным голосом.
Затем он говорил только «да, да! где это? да», тихо. Я поднялась с места: во мне зашевелился страх. Я смотрела на отца и на его руку, которой он проводил по лицу машинальным жестом. Наконец, он повесил трубку и повернулся ко мне.
«С ней произошел несчастный случай, - сказал он. – По дороге в Эстерель. Им понадобилось время, чтобы найти ее адрес. Они позвонили в Париж, и там им дали наш телефон».
Он говорил машинально, тем же тоном, и я не осмелилась его прервать.
«Несчастный случай произошел в самом опасном месте. Там их много случается, кажется. Машина упала с высоты 50 метров. Было бы чудом, если бы она выжила».
Остаток этой ночи я вспоминаю как в кошмаре. Дорога, бегущая под фарами, неподвижное лицо отца, дверь клиники… Мой отец не хотел, чтобы я вновь ее видела. Я сидела в зале ожидания, на скамейке, я смотрела на литографию с изображением Венеции. Я не думала ни о чем. Медсестра сказала мне, что это был 6-й несчастный случай в том месте с начала лета. Отец не возвращался.
Тогда я подумала, что своей смертью – еще раз – Анна отличалась от нас. Если бы мы покончили жизнь самоубийством – допуская, что у нас хватило бы смелости, - это была бы пуля в голову и предсмертная записка, имеющая целью позаботиться о крови и сне ответственных лиц. Но Анна сделала нам этот роскошный подарок, оставив огромный шанс верить в несчастный случай: опасное место, неустойчивость машины. Подарок, который мы быстро приняли по своей слабости. И если я говорю о самоубийстве сегодня, это очень романтично с моей стороны. Разве можно покончить с собой из-за таких существ, как отец и я, существ, которым никто не нужен, ни живой, ни мертвый? Впрочем, с отцом мы всегда говорили только о несчастном случае.
На следующий день мы вернулись домой к 3 часам дня. Эльза и Сирил ожидали нас там, сидя на ступенях лестницы. Они рисовались перед нами, как двое нелепых и забытых персонажей: ни один, ни другая не знали Анну и не любили ее. Они были там, со своими маленькими сердечными историями, двойная приманка их красоты, их смущения. Сирил сделал шаг мне навстречу и положил ладонь на мою руку. Я посмотрела на него: я никогда его не любила. Я находила его хорошим и привлекательным; мне нравилось удовольствие, которое он мне дарил, но он не был мне нужен.
Я ушла, покинула этот дом, этого мальчика и это лето. Отец был со мной, он взял меня за руку и мы вернулись в дом.
В доме была куртка Анны, ее цветы, ее комната, ее духи. Отец закрыл ставни, взял бутылку в холодильнике и 2 стакана. Это было единственное доступное нам лекарство. Наши письма с извинениями еще валялись на столе. Я смахнула их рукой, они слетели на паркет. Отец, который возвращался с полным стаканом, поколебался и обошел их. Я нашла это символичным и дурным тоном. Я взяла свой  стакан в руки и осушила одним глотком. Комната была в полутьме, я видела тень отца на окне. Море плескалось на пляже.