Княжна реки

«Тот свет, что был отправлен в мир теней нельзя возвращать, ибо, вернувшись он распространяет тьму». 

Пролог.



Морщинистые и изрядно поражённые подагрой старческие руки уже не так быстро, но по-прежнему ловко смешивали ингредиенты.
Теплое молоко она перелила в глубокую ёмкость, добавила к нему серую муку, дрожжи, тщательно перемешала, накрыла кухонным шником, который соткала внучка и дала постоять в теплом месте возле печи.
Евфемия, кряхтя присела на краешек стула, подпёрла, иссечённый морщинами и подвязанный красной косынкой, подбородок. Страдающей от боли рукой приподняла пустое блюдце, над которым плясали языки пламени. Состарившаяся знахарка печально взглянула во двор.
Годы жестоко забирали её силы и здоровье, но в потускневших глазах милостиво Рода осталось острое зрение.
Изба знахарки стояла поодаль на возвышенности, чтобы никогда не забывала, что живёт на отшибе. Люди всегда страшатся тех, кто творит нечто такое, что не в силах логически объяснить. От иных отгораживаются или отселяются, но человеческая натура любопытна.
К Евфемие селяне никогда не питали добрых соседских чувств, но исправно приходили к ней в самые сложные времена за снадобьями, советами и предсказаниями, коими она щедро снабжала просящих.
Старушка сморгнула думы, достала поднявшееся тесто, разбила пято;к яиц, добавила прошлогоднего, засахарившегося мёда.
Поморщившись, она с усилием вымешивала тесто, переложила в
медник и сызнова отправила в теплое место.
Евфемия взяла со стола пустое блюдце, в которой продолжал резвиться огонёк.
Языки пламени страстно вырывались наружу, отбрасывая блики на лицо старушки.
В гипнотической пляске огня ведунья увидела своё отражение: одутловатое лицо, до того бледная кожа, будто обескровлена, выцветшие до бела глаза, поредевший седой волос.
Старушка тоскливо вздохнула: «Когда успела так состариться?»
На смену отражению пришли жуткие, кровавые образы аки выдернутые из самых потаённых страхов.
— Ничего не изменить, — горько промолвила женщина, — ничего!
Сколько бы она ни смотрела, сцены оставались прежними.



— Всем ветрам,
Рода сынам
Шепчу я, молю,
Ладу зову.
Тьму разгони, меня вместо Луши возьми.
Выкати злат Огонь-Коловрат.


Она перевернула пустое блюдце в малую ступку и прикрыла ладонью.
Пламя страстно лизнуло огрубевшую старческую ладонь.

***
— Ой! Бабушка! Как вкусно у вас пахнет пирожками. — прощебетала Луша.
Девица, едва шурша подолом сарафана вошла в горницу и оторвала, склонившуюся над румяными пирожками, старушку от тяжких дум.
Евфемия протянула руки в сторону молодой внучки. Кривые, узловатые, почерневшие пальцы едва дрожали, но Луша никогда не чуралась их вида. Она по-детски вбежала в бабушкины объятья и растворилась в тепле, воспитавшей её женщины.
Луша нежно обхватила старушку и звонко поцеловала в щёку.
— Бабушка, вы разрешите пойти мне на праздник? — робко спросила молодая девушка.
Евфемия плотнее прижала к себе внучку, едва всхлипнула и нехотя отстранила девушку от себя, оставив едва заметную каплю от слёз на сарафане Луши.
Чаще всего людям не ведомо, когда состоится их последняя беседа или встреча, но ведунья знала, а посему она вложила во взгляд всю любовь, что таилась в сердце.
— Конечно, внучка ступай на праздник.
— Бабушка, с вами всё хорошо? — девушка сняла с головы косынку присела на колени перед Евфемией и промокнула старушке слёзы под глазами, — почему вы плачете?
— Не обращай внимания, моя хорошая. Это лишь старческая прихоть. Мы с возрастом становимся всё более слезливыми, когда видим любимых, — она с горькой улыбкой выдохнула, — ты у меня такая красивая. — Евфемия провела пальцем по щеке юной девы.
***
Через окно, выходящее на поселение, она глядела за тем, как внучка спускалась по тропинке в сторону реки. Дева прижимала к груди приготовленный для гаданий венок.
Перед Евфемией стояла маленькая ступка, над которой курился дымок.
— Ничего не изменить.
Старушка занесла дрожащую кисть над ступкой, в другой руке сжимала ритуальный серп.
— Тьму разгони, меня вместо Луши возьми.
Выкати злат Огонь-Коловрат! — произнесла она и провела серпом по запястью.
Огонь в ступке полыхнул, будто в него вылили масло.
Ручеёк крови наполнял сосуд опустошая Евфемию, оставляя от оной едва заметный силуэт.
Огонь вбирал жизненные силы завершая ритуал Евфемии.
Старушка бросила нежный прощальный взгляд на тропинку, по которой прошла внучка, кинула проклинающий взор на село и растворилась.


Глава 1.
Ночь летнего солнцестояния.

Венок, в который была вплетена, еловая веточка упал, когда деву с силой швырнули на землю.
Мозолистые руки кузнеца капканом захлопнулись на шее молодой девицы.
Она не успела охнуть, как воздух стал для неё запретным плодом. Лицо раскраснелось, на лбу проступила испарина, капилляры голубых глаз полопались, белки быстро заполнились кровью.
Девушка, отмахиваясь провела по уродливо-широкому лицу молодого кузнеца ногтями. От левого глаза к носу протянулась кривая, кровавая царапина.
Мужик что-то не членораздельное прорычал и со злостью сжал руки ещё сильнее.
Патлы кучерявых, сальных волос опустились ему на глаза, губы, прикрытые рыжеватыми усами и растрёпанной бородой, искривились от натуги и злости.
Жертвой его стала молодая сельчанка, с каштановыми кудрявыми волосами, большими цвета утреннего неба глазами, ярко-алыми страстными губами, нежными чертами лица, тонкой лебединой шеей и бархатной кожей. Она походила больше на молодую княжну, чем на крестьянку. Привлекательная юная красота стала ей предсмертным проклятием ревнивой княгини Ефросиньи.
Зависть, с которой на неё смотрели все без исключения, пугала и настораживала бабушку. Не зря она предостерегала её.
«Ой, не зря!» — мелькнула мысль.
Вожделение с каким её провожали сладострастные взгляды мужчин не могло быть оставлено без должного внимания. Но Луша по-девически предпочитала не думать об этом, она привыкла и к косым взглядам, к похотливым улыбкам, к сватовству, к зависти, и к притворному безразличию, но она не могла помыслить, что дойдёт до душегубства.
Не ожидала она, что отказ от руки кузнеца приведёт к тому, что руки его принесут погибель.
Архип хрипел как зверь, продолжая душить девушку. Вожделенные прикосновения разжигали в нём животные чувства.
От кузнеца разило потом, чесноком и кислой брагой.
Разум кузнеца окончательно помутился, когда он швырнул Лушу на землю.
От падения ноги молодой девушки разъехались в стороны, подол сарафана задрался, обнажив до тёмных волосков упругие бёдра.
Архип издал рёв, резко нагнулся и одним движением разорвал верхнюю часть, выпачканного в земле белого сарафана.
Луша со свистом глотала вдохнуть. Ничтожная попытка свести ноги не увенчалась успехом, кузнец, орудуя коленями не дал ей такой возможности.
Она тщетно пытались прикрыть, выпавшую грудь, Архип громадной кистью грубо отвёл обе её руки в сторону, ухмыльнулся, облизнув мясистые губы. Он мерзко провёл пальцами ей по внутренней поверхности бедра и причмокнул. От прикосновения мурашки разбежались в разные стороны по телу девы.
Кузнец заскользил сальным взглядом по нагому телу девушки, чтобы вновь узреть россыпь веснушек и тёмных волосков на нежных местах.
Луша сдавленно кашлянула, приподнялась, высвободила руку и с размаху влепила Архипу ладонью по голове.
Удар пришёлся кузнецу в ухо. От тяжёлой оплеухи у здоровяка перед глазами вспыхнули солнечные зайчики, он с рыком переместился, коленями разведя в стороны ноги девы ещё шире и с большей страстью вдавил руки в горло жертве.
Луша, мыча толкала пятками землю, оставляя рваные борозды на сухой почве. Из последних сил она вцепилась грязными ногтями душегубу в глаза.
Архип взвыл от боли. Хватка на мгновение ослабла, но мига хватило чтобы девушка слабым голосом успела сказать:
— Во век мне не быть твоей!
— Ни при каких условиях не давай ей говорить с собой! — наставляла кузнеца княгиня Ефросинья.
— Кому, ваша светлость? — спросил оторопевший Архип.
Он стоял перед ней как грешник перед справедливым взором апостола Петра.
В покоях княгини от задёрнутых гардин царствовал приглушённый свет. Узорчатые гобелены напоминали каждому оставшемуся тут, о главенствовании в селении.
Безжалостный взгляд ледяных синих глаз Ефросиньи, мог гнуть спины витязей, но недалёкий богатырь Архип по-прежнему стоял пред нею, гордо выкатив объёмную грудь вперёд.
Княгиня и не дожидаясь разумения от собеседника продолжила:
— Сия девка, крутит умами всего села. Мне решительно не нравятся как на неё смотрит князь Михаил Павлович, будто её в напёрсницы приметил. Не нравится, как заглядывается двор. Определенно не нравится, как смотрит она, дескать в душу заглядывает. Ты ведь разумеешь о ком я?
— Да, ваша светлость, теперь разумею о ком вы.
— Уверен? — надменно бросила княгиня. Её светлые брови сдвинулись ещё ближе, а отвращение от вида кузнеца не могло не отразиться на лице.
— Вы толкуете об Лушке, светлоглазой прислужнице. Ейная бабка знахарка, все сельчане к ней ходят за советом, травами и помощью, а к внучке ейной, о ком вы толкуете, я ходил свататься, да не по еёйному сердцу уродился. Получил отказ, — Архип хрустнул огромными кулачищами, — а она поди и согласись выйти за ублюдка, ой простите ваша светлость, — Архип залился краской, — незаконного сына нашего дьякона. Не такой уж он святоша оказался. Да? —  Архип подавил дрожь нервного смешка, потряс длинными грязными волосами, как подзаборный пёс, вычёсывающий блох.
Он никогда не владел умением к длинным речам, а тут сдюжил на целую эмоциональную тираду.
— Постыдный грех дьякона не тема для обсуждения, но раз уж ты удумал поднять вопрос, то слушай: его прегрешение – это не что иное, как колдовство, —  проговорила княгиня. — Ты знал, что Луша твоя безбожница и потомственная ведьма?
Архип уставился на Ефросинью как дятел на сухой ствол. Он мог подумать на бабку, но Луша…
— Старуха её лечит поселян, помогает привораживать одних, а иных отводить. Вот она, то помогла одной девке приворожить нашего дьяка, а тот чарам бесовским поддался.
Легковерный кузнец разинул рот и молвил:
— Княгиня, мне невдомёк, Луша тоже колдует?
Ефросинья вспыхнула, как стог сена.
— Ой, дурак! — она всплеснула руками, — я же тебе о том и толкую! Ведьма она!
— Кто?
Княгиня достала вышитый веер и начала активно обмахивать себя, дабы унять едкое раздражение.
— Лушка, как ты говорил и бабка её.
— Нет, княгиня, не может быть! — Архип не мог в такое поверить и насупился, он готов был спорить, — это клевета, кто такое сказал?
— Ну, так я тебе молвлю! Обе они чёрные ведьмы!
Как громом поражённый кузнец переваривал потрясение.
Ефросинья ехидно сощурила глаза, поморщила тонкий нос и самодовольно улыбнулась.
— Ты ведь чувствуешь, что тебя влечёт к прислужнице?
— Да, ваше сиятельство. Мне больно от ейного отказа, — такой откровенности Архип сам от себя не ожидал.
Ефросинья испытывала внутреннее ликование от того, как верно она выбрала свой ход в сторону присовокупления кузнеца к этому делу.
— А, что ты подумаешь, если я скажу, что тебя приворожили?
Плечи Архипа поникли, спина прогнулась вперёд.
— Как?! — его возглас источал испуг и замешательство.
«Вот так-то!» — подумала княгиня.
— Что же делать?
Княгиня помолчала, с хлопком, закрыла веер. Жалостливо посмотрела на доверчивого кузнеца и прошептала:
— Есть только один способ снять заклятие.
Архип молчал.
— Только помни! Мне не нужна смута и пересуды.
Кузнец активно замотал головой.
— Заклятье можно снять, умертвив ту, кто сделала приворот. Понимаешь?
Он вновь утвердительно мотнул головой.
— Надобно ведьму нашу убить! — Княгиня сделала паузу, — понимаешь?
Архип шёпотом молвил:
— Ваше сиятельство, так это же смертельный грех!
— А ты разумеешь, что дьяк наш любой грех отмолить может? За грех не переживай, с дьяком Евстафеем договорюсь. А он деяния твои отмолит.
Убедившись, что в очах Архипа промелькнуло осознание, княгиня продолжила:
— И повторяю, не дай ей с собой разговаривать, иначе она проникнет в твои мысли и украдёт твою душу.
— Я никогда не стану твоей! —слабо прошептала Луша.
— Княгиня сказала, если убить приворожившую меня ведьму, тогда я смогу избавиться от приворота! — выпалил Архип и ударил бедняжку в скулу чугунным кулаком.
От сокрушительного удара Луша обмякла. Голова закружилась, перед сознанием рассыпались искры, как от точильного круга в ремесленной Архипа.
Кузнец продел под неё руки, без каких бы то ни было усилий поднял и поднёс к черным водам реки.
Он также осторожно опустил её на край берега, аккуратно взялся за шею девушки, большими пальцами надавил на гортань и опустил её голову в воду.
Луша вяло дёргала руками и ногами, прежде чем застыть.
Ритмичные движения, колыхали окончательно освободившуюся из разорванного сарафана грудь.
Обнаженное, намокшее тело, отбивавшейся девушки разожгло в мужчине жгучую, подогретую обидой страстную похоть.
Кузнец рывком вытащил голову, бездыханного тела из тёмных вод и отшвырнул Лушу на мох, выстилавший берег.
Последние лучи самого длинного дня в году, падали на тело девушки.
Луша без движения лежала на боку.
Испачканная в грязи, избитая, посрамлённая, заморённая, но как прежде прекрасная.
Намокшие волосы рассыпались каштановым веером, светлые очи были устремлены к небу.
Кузнец таращился на то, как капли сбегали по маленьким торчащим соскам и падали на мягкий мох.
Обезумев от вожделения, Архип зарычал и набросился на умерщвлённую им деву.
Одним движением он сорвал остатки тряпок сарафана в сторону и с остервенением забрал её невинность.
Мёртвая Луша продолжала смотреть на сумеречное звёздное небо. Светлые глаза заволок сумрак, а затем мрак бытия.
Не в силах бороться со звериным порывом, кузнец осквернял, остывающую деву снова и снова.
***
— А как исправно плетут венок? — спросила самая юная из группы, следующих к реке девиц.
Маленькая, белокурая Авдотья увязалась за старшей сестрой Аксиньей, чей возраст уже подходил к замужеству. Малышке Авдотье было до коликов любопытно посмотреть, как старшие девочки будут гадать на венках, по сему Аксинье пришлось уступить и взять сестру с собой.
В самую короткую ночь в году, по древней традиции молодые поселяне занимались ворожбой на суженного, а старшее поколение осуждающе, но со скрытой тоской, наблюдали за их приготовлением.
Девицы, возраст коих достиг венчания, страстно хотели знать лик предначертанного им суженого.
— Венок плетут из двенадцати трав и украшают полевыми цветами, — отозвалась Дарья, самая старшая из круга. Она уже знала, что родители сосватали её за Архипа потомственного кузнеца.
Девушка выказывала родителям счастливую покорность от предстоящего радостного события, но лишь себе Дарья могла признаться, что богатырского сложения Архип ей никогда не нравился. Он был не красив на лицо: маленькие, глубоко посаженные глазки ехидно смотрели по сторонам, бесформенный опухший нос, бугристая кожа, сальные кудри и вечно недовольное выражение на лице.
Его мокрая от пота рубаха источала смрад дохлой крысы, а по сему можно было заключить, что банный день кузнец регулярно пропускал.
Но главная причина была в том, что он давно таскался за Лушей, прислужницей в княжеском доме.
Кудрявая, светлоглазая, кожа её молочно-белого цвета. Вид у прислужницы чистый и непорочный, до того притягательный, что девка сковывала мужское внимание, лишь от одного упоминания.
«Всё село только о том и пересуживает, как о Лушином отказе дурню Архипу», — подумала Дарья и устыдилась своих мыслей, — «негоже допускать такие мысли, о будущем супруге».
После отказа отец кузнеца козлом прискакал к батюшке Дарьи, тот то и согласился.
Сей момент не мог не задевать самолюбие девушки.
А Дарья затаила обиду, она до помолвки, то не питала тёплых чувств к прислужнице, а после, так вовсе возненавидела.
Многие поселянки стали косо посматривать на Дарью и злословили за её счёт.
Маленькая Авдотья вывела Дарью из задумчивости, потянула её за рукав и вновь спросила:
— А когда мы будем гадать?
— Все гадания начинаются на закатное солнце, стоя по колени в воде. Самый длинный уходящий день даёт подсказки, а в иных случаях ответы. — отозвалась Дарья.
— Считается, что в купальскую ночь нельзя спать, так как оживает и становится особенно сильная всякая нечисть – ведьмы, оборотни, змеи и прочие чудища, — зловещим голосом произнесла Аксинья и резко пощекотала младшую сестру.
Авдотья взвизгнула и насупилась.
— По правилам старинных обрядов на девушках не должно быть ничего, кроме длинного сарафана и венка на голове, — продолжала Аксинья, — все украшения надобно снять, в том числе и нательный крестик, — она пристально посмотрела на сестру и многозначительно расширила глаза. — Церковь и родители, не приветствуют подобных забав. Наверное, чем старше человек становится, тем в его речах присутствует всё больше богоугодных мыслей, но не деяний! Последнюю реплику она адресовала подругам, которые озорно захихикали.
— Волосы должны быть распущены, все узлы развязаны, заколки вынуты из волос, — подхватила рассказ Дарья и провела рукой по распущенным светло-русым длинным волосам.
— А мы делаем иначе! — сказала Ненила.
Девица с огнено-рыжими волосами, указала на косу, толщиною в руку Архипа.
Из косы, в разные стороны торчали травинки, а венок состоял лишь из полевых цветов.
— Мы вплетаем траву, а цветы Ивана–да–Марьи складываем в венки, — пояснила зеленоглазая Ненила.
Ненила шла из соседнего села, ибо, то была ближайшая река.
Авдотья какое-то время сохраняла молчание и раздумывала над услышанными правилами.
— А что нужно делать с венком? — наконец спросила она.
— Мы на закате их осторожно опустим на воду и слегка оттолкнём по течению, а помолвленные, взявшись за один венок будут прыгать через костёр — ответила Аксиния.
Как и младшая сестра Аксиния была белокурой, синеглазой, светлой девицей. Она старалась во всём походить на матушку и поскорее обзавестись семьёй и детишками. Аксинья не обладала выразительными чертами лица, выдающимися формами, не выражала интересных мыслей и не мечтала о большем, чем повторение судьбы своей матери, что решительно не выделяло её среди остальных селянок.
Каждый год она гадала на суженного, но исправно получала ответ, что придётся без свадьбы ждать ещё год.
— А затем? — не унималась младшая сестра.
В отличии от старшей, Авдотья интересовалась не только маломальскими увлечениями сестры, но регулярно просматривала за занятиями княжеской дочери Варвары. К десяти годам Авдотья понимала, что жизнь матери скучна и однообразна, она же мечтала о приключениях.
В тайне от всех она с княжной Варварой были тайными подругами.
Княгиня Ефросинья запрещала дочери общаться с крестьянскими девками.
— Ничему хорошему они тебя не научат! — наказывала дочери княгиня. — Простолюдины не достойны твоего общества, нечего тебе с ними якшаться! 
Варвара не смела перечить, но и выполнять запреты матери не спешила. Она по-дружески любила Авдотью за её задорный нрав и полные энтузиазма речи. Особенно, забавна она становилась, когда разглагольствовала о принцах, королях, графах и делах государственных.
Накануне празднества самого длинного дня Варвара напутствовала Авдотью запоминать всё, что та узнает во время гадания у реки и изложить ей в письме, если им не доведётся свидеться на следующий день.
Княжна Варвара уже пару лет учила простолюдинку читать и писать. На удивление Варвары Авдотья выражала большое рвение и в скором времени преуспела в грамоте.
По первости короткие послания простолюдинки были по-крестьянски косноязычными и короткими, но Варвара регулярно читала вслух для подруги и тайком передавала труды Самуэля Ричардсона, что хранились в библиотеке матушки.
Обе девочки были безумна от «Истории сэра Грандисона», обе мечтали о любви красивого, добродетельного, желательно заморского, одним словом, идеального мужа.
Дупло старого дуба было их исправным почтовым местом, куда обе носили записки.
Со временем письма Авдотьи становились всё более складными и увлекательными. Варвара дивилась тем красочным, хотя всё ещё крестьянским, оборотам, которые подбирала подруга, в этом был её неповторимый шарм, а посему настаивала о том, чтобы Авдотья продолжала излагать новости письменно. Потому-то девочка так настырно интересовалась всеми правилами гаданий.
— А дальше?
— Дальше надобно следить за движением венка на воде, — взялась держать ответ Ненила.
Девица с восторгом теребила кончик огненно-рыжей косы.
— Если венок пошел ко дну сразу же – увы, любимый разлюбил, — поглаживая распущенные локоны произнесла Дарья.
— Если венок пристал к берегу – в этом году свадьбе не бывать, придется ждать ещё не меньше года, — тревожно сказала Аксинья.
— Если венок поплыл к другому берегу – жених будет из дальних стран, — торжественно произнесла Ненила.
Голубые глаза Авдотьи округлились от надежды на подобный исход. Через год они с Варварой тоже смогут запускать венки. Право, лишь в том случае, если Варвара сможет тайком выбраться из под строго бдения княгини.
— Если венок мотает из стороны в сторону – судьба будет несчастливая, парни будут морочить голову и расторгать союз, — продолжила сестра. Правды ради каждый второй венок болтается в разные стороны.
— А если венок плывет по течению – жди свадьбы с суженым! — с надеждой на подобный исход закончила Ненила.
Девицы перебрасывались заученными фразами.
— А что делать той, кто хочет замуж, но пока никого нет? — спросила Авдотья.
— Таким девицам нужно подождать пару лет, а может даже меньше, — Аксинья лукаво ухмыльнулась, — я слышала, как батюшка обсуждал тебе в жениха Федьку.
— Ты лжёшь! — возмутилась Авдотья.
— Вот тебе святая пятница! — крикнула в ответ Аксинья и провела тремя перстами перед лицом.
— Фу! Нет. Я не хочу за Федьку.
— А за кого же ты хочешь? — издевательски спросила старшая сестра.
— За Грандисо … — Авдотья запнулась, но быстро продолжила, — я не знаю. Потому то спрашиваю. Ну, Акся скажи, ты правда слышала про сватовство Федьки!
Не в далеке показался конус выложенных веток для костра.
Дарья решила сжалиться над младшей из сестёр и вернула её внимание к предыдущему вопросу:
— Если девушка очень хочет выйти замуж, но пока на примете никого нет, она должна обвязать венок красной летной и опустить его в реку.
Аксинья показала свой венок с ленточкой:
— Считается, что водяной заберёт себе украшение и поможет приворожить суженого.
— Можно еще бросить венок через костер: если кто-то из парней али девиц сумеет словить венок на лету, то он или она считаются суженными — прокричал пробегающий мимо Тихон.
Молодой человек тащил на плечах здоровенные ветки для костра. Одна из веточек зацепила подол сарафана Ненилы.
— Поосторожнее! — наигранно протестующе крикнула ему Ненила и поправила подол.
— Извиняй, сударыня. Для ваших же веснянок  стараюсь! Было бы не дурно увидеть твоего Архипа, чтобы помог, — бросил Тихон через плечо.
— А! Старается он, баловник. Не утоми старалку! — гаркнула Ненила вдогонку.
— Веснянки – это заклинательные песни перед запуском венков, — подсказала сестре Аксиния.
— Это я знаю, — ответила Авдотья, отметив нежность, с которой Ненила провожала взглядом Тихона.
— Коли знаешь, то должна будешь спеть на Федьку, — задорно произнесла старшая сестра.
— Вот сама на него и пой! — огрызнулась младшая.
— Акся для него старовата будет. Федькин батюшка вряд ли благословит такое событие. — вмешалась Ненила.
— Это кто тут старовата, помоложе тебя буду! — игриво прикрикнула Аксинья.
Группа девиц хихикая подходили к основному атрибуту праздника.
Костёр из веток, кривых досок, коряг был складно выложен конусом, обозначающего духовность события.
***

Искры светлячками взмывали над костром провожающий самый длинный день в году.
Вокруг грандиозного, огненного сооружения селяне водили хоровод, пели песни и плясали.
Группа девиц и молодых мужей взявшись за руки поочередно с визгами и воплями убегали от ведущего, задача, которого изловить убегающих тем самым не дать им доказать, что их выбор пары получит благословение. Если пары убегали, их союз крепок, если нет, то меняли пары.
Староста поселения Никифор, нахмурив густые брови зорко следил за происходящим.
Умудрённый опытом Никифор у собравшихся считался мужчиной в летах, но при этом сила рук, аки характер не собирались его покидать ещё долгие годы.
Длинные русые волосы его были перехвачены очелью . На повязке было изображено сияющее солнце, под стать празднику.
Проникновенные тёмно-синие глаза изучали всех собравшихся.
Он стоял, сложив большие, натруженные руки под грудью. Староста как колос возвышался над людом, стараясь узреть всё что происходит.
— Дарья, ты не видела Архипа? — глубоким басом спросил, подошедшую к нему деву.
— Нет, батюшка, ещё не видела, — кротко ответила Дарья.
Никифор кивнул, порадовавшись обращением к нему как свёкру. Хотя, Дарья и Архип ещё не обвенчались, ей было необязательно так называть Никифора, но девушка была хорошо воспитана и всё делала правильно.
После своевольной выходки сына повенчаться с Лушей, Никифор взял этот вопрос под свой надзор.
Никифор быстро пришёл к согласию с Титом, отцом Дарьи.
— А, Лушу? Ты видела Лушу? — вновь пробасил Никифор.
Дарья потупила взор и помотала головой из стороны в сторону.
От проницательного мужчины богатырского сложения не ускользнуло неприязнь, отразившаяся на лице Дарьи при упоминании имени послушницы.
— Когда собирал дрова для костра видел, как Луша шла по тропинке в сторону реки, но не сюда, а чуть поодаль, — произнёс, подступивший к ним Тихон.
Молодой человек среднего роста слыл среди сельчан лицедеем. Вечная улыбка на чумазом лице конюха не могла сделать ему добрую репутацию, поэтому отцы дочерей не стремились выдавать за него своё чадо.
Никифор смерил Тихона взглядом и спросил:
— Куда, говоришь она шла?
— Я не говорил, сказал, что поодаль. А шла она вон в ту сторону, — Тихон указал на то место, где ивы склонились над тёмными водами быстрой реки.
Никифор пристально поглядел в обозначенную сторону и вернулся к изучению праздника.
Суженые пары, обменивались венками и взявшись за руки, подгоняемые хороводом и веснянками, с гоготом прыгали через костёр.
Увидев, что начались прыжки Тихон извинился перед Никифором, подошёл к огню и с размаху запустил свой венок точно в Ненилу, что стояла по другую сторону.
Девица с огненными волосами заворожённо разглядывала пляску искр, взмывающих в чистое ночное небо.
Из пламени с жужжанием вылетел венок ударился ей в грудь и приземлился в руки.
Ненила от неожиданности вскрикнула и посмотрела в ту сторону, где стоял её суженый.
— Попалась! Быть тебе навек моей! — крикнул Тихон и разразился хохотом.
— Дурак ты! Зачем так пугаешь?
Тихон подступил к раздражённой деве, ласково взял за руку и без лишних слов они примкнули к хороводу.
Та, часть девиц, что ещё не определись с избранником, приступили к спуску венков в тёмные воды реки.
Аксинья и следовавшая за ней Авдотья зашли в воду.
Сарафаны выше колен быстро промокли и тяжело повисли.
Аксинья с трепетом положила венок на воду и легонько толкнула.
Течение подхватило символ гаданий и увлекло вперёд.
Аксинья широко распахнула глаза и захлопали в ладоши.
— Что стряслось?! Что это значит? — спросила Авдотья. От обилия происходящих событий позабыла про все объяснения насчёт движения венка.
— Если венок плывет по течению – жди свадьбы с суженым! — Восторженно произнесла сестра.
— А как ты поймёшь, кто будет твоим избранником?
— Его образ можно узреть в костре. Пойдём посмотрим на огонь.
— Почему в огне? — недоумевала сестра.
— В сегодняшнюю ночь все обряды связаны с травами, вплетёнными в венок, водой в реке и огнём костра. Травы и реку мы спросили, теперь узнаем у огня.
С тяжёлым сердцем Дарья в полном одиночестве, с тоской поглядывала на празднующих. Она по-прежнему сжимала в рука венок, который хотела вручить Архипу, но он так не явился.
Дева увидела, как стремительно поплыл венок, который запустила Аксинья и то, как задорно они с сестрой проследовали к костру.
В сердцах Дарья швырнула свой символ в реку и прикрыла лицо руками.
Горячие слёзы обиды защищали глаза.
Не так она представляла начало своего замужества.
«Не так!»
— Дарья, здравствуй, — обратился к ней Пахом, — ты не знаешь где Луша?
Девица отстранила руки от лица. Она в который раз сморщилась от упоминания ненавистного имени.
Перед ней стоял сын дьяка Евстафея.
Юноша с внешностью аиста: длинным острым носом, белыми волосами, тонкими ногами-жердями и исключительной добротой сердца. Он старался всем посодействовать, любому просящему не отказывал в сострадании.
— Здравствуй, Пахом, — через слёзы ответила Дарья, — нет, не видала твою Лушу. Она ладонью утёрла слезу со щеки.
Пахом почесал лоб и вновь спросил:
— А, где же Архип? Мне думалось, вы с ним громче всех сегодня будете петь и быстрее всех плясать.
Дарья не выдержав, бросилась на грудь Пахома и разрыдалась.
— Пахом, ты чего там?! Айда, с нами прыгать! — окликнули его из кольца хоровода. Юноша не успел понять кто кричал, хоровод лихо промчался дальше.

***
Ночная темень завладела небосводом подчеркнув холодную красу владелицы звёздного небосвода. 
— Эвона, как приключилось то, ээхх! — Архип сидел на мху, застилавшем берег и тяжело дышал.
— Мне было невдомёк, а ведь, ты ведьмой оказалася. Я мыслил, что люблю тебя, да то твоя дьявольская ворожба была. Да? — он завязал засаленную косоворотку, вернул на место пояс и повернулся к телу застывшей Луши, — Да, да! Я знаю, что ты меня приворожила, но ничего я нашёл отворот от твоих чар. Воистину, самый действенный отворот, получше любого отвара твоей бабки.
На последнем слове голос его дрогнул.
«Бабка же ейная всё узнает. Стоит только взглянуть на меня всё поймёт, а коли тело девкино найдут, так и про остальное тоже догадаются», — испуг крепко вцепился в кузнеца.
Архип вскочил, судорожно соображая, как быть дальше.
— Ничего, ничего. Я тебя припрячу, — затараторил кузнец, — Не найдут! А грех мой, дьяк Евстафей отмолит.
Кузнец схватил Лушу за ноги, запачканные кровью невинности, и потянул нагое тело в реку.
В ночной тиши мерный гул течения бестактно прервался всплеском и вновь продолжил свою переливающуюся песнь.
Следом за опороченной девой в воду отправились остатки сарафана и обувь из мягкой кожи.
Архип слышал, как за небольшой рощицей селяне продолжали петь веснянки, воздавая дань старым традициям. Едва он сделал несколько шагов в направлении селян. Под ногой что-то хрустнуло.
Кузнец поднял предмет. В свете луны, венок, связанный Лушей искрился, будто был покрыт инеем.
Архип хмыкнул и швырнул плетённое кольцо в реку.
Венок шлёпнулся о поверхность воды и заспешил вдогонку за хозяйкой.
Словно неуклюжий медведь Архип вышел из рощи.
Стараясь не привлекать внимания, он подошёл к костру.
— Архипушка, где ты был? — робко спросила Дарья.
Он поглядел на неё полным безразличен взором.
Дарья отшатнулась, увидев глубокую царапину, прилегающую от левого глаза к носу. Дева прикрыла рот ладонями пряча трусливый возглас.
Кузнец взял её за руку и молча потянул в сторону хоровода.
    ***
Безжизненную Лушу уносило течение.
В устье тёмной реки её хладное тело выплыло на берег.
Венок ударился ей о босые ноги. От укола еловой иголочки Лукия дёрнулась, шумно вдохнула и закашлялась. Она перевернулась, выплёвывая воду, попавшую в лёгкие.
Венок выплыл рядом с рукой девицы.
Лукия широко открыла чёрные глаза, в которых более не осталось ни капли света.
Нагая дева, раскачиваясь как часовой маятник в графском кабинете приподнялась, прихватила венок и прихрамывая побрела в сторону дома.
По утренней росе, перед рассветом Лукия вошла в избу, где в прошлой жизни она счастливо жила с бабушкой.
На любимом бабушкином месте, возле окна стояла ступка и лежал ритуальный серп.
Она подняла ступку, в которой тут же занялся огонь, отразившийся адским пламенем в её чёрных глазах.

















Персонажи:

Луша — прислужница. Была убита кузнецом Архипом.
Евфемия — знахарка, ведунья, бабушка Луши. Обменяла свою жизнь на жизнь внучки.
Архип — кузнец. Убил Луши под воздействием уговоров княгини Ефросиньи и из-за обиды на отказ замужества.
Аксинья — сельчанка, старшая сестра Авдотьи.
Авдотья — младшая сестра Аксиньи. Водит дружбу с княжной Варварой.
Княжна Варвара — дочь княгини Ефросиньи. Варвара обучила Авдотью читать и писать, после чего Авдотья стала выказывать писательские таланты.
Княгиня Ефросинья — мать княжны Варвары. Из ревности подговорила Архипа убить Лушу. 
Князь Михаил Павлович — муж княгини Ефросиньи, отец княжны Варвары.
Дарья — сельчанка. После отказа Луши выйти замуж за Архипа, староста Никифор договорился с отцом Дарьи о свадьбе с Архипом.
Староста Никифор — отец Архипа.  Староста следит за порядком в селе.
Ненила — сельчанка из соседнего села.
Тихон — конюх.
Федька — сельский мальчик.
Пахом — сын дьякона Евстафея, жених Луши.
Дьякон Евстафей — отец незаконнорождённого Пахома.
Тит — отец Дарьи.

О, если правда, что в ночи,
Когда покоятся живые
И с неба лунные лучи
Скользят на камни гробовые,
О, если правда, что тогда
Пустеют тихие могилы, —
Я тень зову, я жду Леилы:
Ко мне, мой друг, сюда, сюда!
Явись, возлюбленная тень,
Как ты была перед разлукой,
Бледна, хладна, как зимний день,
Искажена последней мукой.
Приди, как дальная звезда,
Как легкий звук иль дуновенье,
Иль как ужасное виденье,
Мне всё равно: сюда, сюда!..
Зову тебя не для того,
Чтоб укорять людей, чья злоба
Убила друга моего,
Иль чтоб изведать тайны гроба,
Не для того, что иногда
Сомненьем мучусь... но, тоскуя,
Хочу сказать, что всё люблю я,
Что всё я твой: сюда, сюда!
«Заклинание». Александр Сергеевич Пушкин

2.
Путники туманной луны.


Луч алого закатного солнца проник через маленькое окошко избы и заскользил по горнице.
Солнечный зайчик пробежал по скатерти, обогнул малую ступку, спрыгнул со стола на стул, соскочил на пол, пробежался до кровати, где в дневной неге лежала женщина. Луч света игриво скользнул по её векам, прыгнул дальше и спрятался в дальнем углу комнаты за статуэткой дочери.
Устинья обожала фигурку танцовщицы, которую она выменяла у Авдотьи — в уплату за предсказания.
Солнечный зайчик упёрся в стену и сиял на статуэтку из угла, как освещение над балетной сценой.
Маленькое изваяние фигурки в розовой танцевальной пачке навеки застыло в позе с воздетыми руками. Танцовщица приподнималась на носочках, будто пытаясь дотянуться до замершего на стене солнечного света.
Лукия затрепетала ресницами и пробудилась от продолжительного сна, осмотрелась и вновь прикрыла чёрные очи.
— Чем ты занимаешься, дочка? — запустив руку в каштановую копну волос, спросила она десятилетнюю девочку.
Женщина продолжала лежать, стараясь удержать улетучивающееся приятные ощущения от сна, который никак не мог быть приятным.
Вот уже десять лет она в грёзах видела обволакивающие её тело бурлящие тёмные воды реки.
Безвольная и нагая Лукия, увлекаемая сильным течением не по своей прихоти, подчинялась потоку и тонула.
Вода старалась скрыть срамоту, укутать, защитить бездыханную Лукию.
Наконец, тёмным водам удавалось вынести её на безлюдный берег в устье реки, откуда берут начало озёра.
Под переливы журчащих вод и бабушкины нашёптывания к девушке вернулся дар жизни.
Каждую ночь река выбрасывала деву на берег, она умирала и снова оживала. Вот уже десять лет она подогревала и пестовала в себе необузданное желание мести.
— Я гадаю, маменька, — ответила Устинья.
Лукия вновь распахнула глаза и пристально взглянула на девочку.
На голове Устиньи красовался венок из белых цветов и высокой речной травы. Связанные между собой стебли цветов и плотные травинки были вплетены в распущенные вьющиеся русые волосы.
Предмет ворожбы, как корона, красовался на голове у десятилетней дочери.
Белый сарафан на девочке струился от плеч и до пола. Устинья, подражая княжне Варваре, элегантно сложила ноги и пристально вглядывалась в огонь, потрескивающий в пустом блюдце.
— На что же ты гадаешь?
— На будущее, маменька, — ответила девочка, продолжая пристально вглядываться в скачущие языки пламени.
— На своё? — подивилась Лукия.
Она рывком приняла сидячее положение и томно потянулась.
— Нет маменька, меня Аксинья попросила разглядеть, что ждёт княжну Варвару.
— А что тут гадать?!  — недоумённо спросила Лукия. — Княжну Варвару ждёт суженый. Княгиня постаралась, выбрала для дочери партию побогаче и не посмотрела на седи;ны избранника.
Лукия ещё раз сладко зевнула и поднялась.
Лёгкий льняной бежевый сарафан, как китайский шёлк, нежно прильнул к утончённому телу и опустился, страстно отмечая каждую линию тела.
Лукия всю жизнь трудилась служанкой в княжеском доме. В её обязанность входило ухаживать за гостями на званых балах, которые щедро устраивала графья.
Общение с княгиней Ефросиньей никому не приносило удовольствия, но труд, которым обременяли Лукию, нельзя было назвать каторжным. Ей доставались не самые утомительные задачи.
Вот уже десять лет княгиня в страхе сторонилась черноглазую прислужницу, но отказаться от её помощи не смела.
Княгиня Ефросинья боялась взгляда чёрных глаз, как тифа. Она избегала Лукию, старалась не обращаться напрямую и всегда держала почтенное расстояние на балах.
Для остальных слуг Ефросинья была самим дьяволом. Побои, ругань, унижения и упрёки были частью её ежедневного общения со слугами.
В отличие от сельчанок, чья красота увядала, фигуры становились бесформенными, кожа на ногах трескалась, морщины скрывали некогда гладкие линии лица, а пряди светло-русых волос выгорали в седину, Лукия продолжала выглядеть по-прежнему молодо и очаровательно.
Ефросинью сей факт пугал ещё более.
Соседки смотрели на сохранившуюся красоту Лукии с исключительной завистью и за спиной злословно уверяли себя, что тому виной в;дьмины чары. Дескать, Лукия питается их красотой и забирает молодость.
— Эх! — взвизгнула она, вновь потянувшись.
Лукия встала с тонкой перины, прошлась босыми ногами по заполненной закатным солнцем горнице.
— Доча, ты становишься старше, и память крови предков тебе подсказывает, что нужно сделать, но этого мало. Тебе необходимо учиться контролировать поток, держать под бдением эмоции и знать ремесло, которым нас наградил наш род. — Мать многозначительно посмотрела на огонь, вырывающийся из чаши. — А ещё тебе нужно научиться закрывать колдовство, скидывать с себя грязь действа.
— Грязь действа?
— Что у тебя на дне блюдца?
Устинья притворила ладонью посуду. Огонь на прощание ласково лизнул ей руку и угас.
Девочка наклонилась над сосудом и произнесла:
— Зёрнышко какое-то.
Лукия заглянула через плечо дочери и, улыбнувшись, прошептала:
— Какая же ты светлая.
—  Маменька? — не расслышала Устинья.
— Это не зёрнышко, а крупица кристалла агата. Любое колдовство оставляет осадок. У одних осадок выглядит как уголь. — Лукия подошла к шкафу, отворила нижнюю дверцу и достала котелок, исписанный рунной вязью.
Устинья несметное количество ночей видела, как мать склонялась над котелком и медленно двигала указательным пальцем, будто помешивая.
Лукия перевернула котелок, чтобы дочь могла разглядеть чёрное дно и стенки.
— Осадок от твоей ворожбы чёрный, — с трепетом произнесла девочка.
— Как и силы, к которым обращаюсь, осадок чёрный, как тьма. Чёрный, как чувство мести. Твой же, напротив, светлый, как та крупица агата, что у тебя в блюдце.
— Что нужно делать с осадком? Как сбрасывать?
Лицо Лукии подёрнулось в очаровательной улыбкой, будто она давно ждала подобного вопроса от дочери.
— Доча, давай я тебе покажу, как делаю я, а ты попробуй почувствовать, как будешь действовать ты.
Женщина поставила котёл на столик возле окна, выходившего на селенье, достала флаконы, склянки, мешочки, банки, приправы, специи, связку хвоинок. Последним из шкафа она достала венок, искрящийся, будто покрытый инеем.
— Давай-ка мы с тобой заглянем в то, что нам принесёт первое летнее полнолуние.
Устинья продолжала держать блюдце с зёрнышком и согласно кивнула.
Мать улыбнулась, перевела взор тёмных глаз на котёл.
Взяла из банки сушёные шкурки орешника и бросила на дно. Очистки звонко затанцевали на стенках ритуального котла.
Руки Лукии стали двигаться, быстро внося всё новые ингредиенты, губы шевелились, произнося заклинания, а белки глаз заполнились чернотой.
В такие мгновения Устинья не страшилась мать, ведь от неё она чувствовала ласку и тепло, но сельчане от такого вида разбежались бы, как от роя диких пчёл.
Пухлые губы Лукии двигались в безмолвии, затем в едва различимом шёпоте, а после до Устиньи стали доноситься слова. Заклинание, как камнепад в ущелье, гулко ударялось о стенки и дно котла.
— Как сказала, так то и будет! Как сказала, так тому быть! Как сказала, так тому судьба!
Открывай солнца врата,
Поведай истины слова,
Кровь да могила,
Крест да кадило,
Серп оловянный,
Ключ деревянный,
Цепи с крюками,
Древо с глазами,
Встань из могилы,
Открой тёмные силы,
Велеса в злат обрати.
В огонь истины уклад вложи!

Громогласно закончила в;дунья и закинула красную ягоду падуба.
В котле что-то недовольно пробудилось.
Лукия взяла старый ритуальный серп, подняла левую руку вверх, правой приложила кончик серпа к раскрытой ладони, точно в то место, где была маленькая незаживающая отметина.
Она уколола ладонь остриём серпа, в миг на поверхности появилась рубиновая капля.
Устинья взглянула на свои чистые от стигм руки. Её дланей ещё не успела коснуться ворожба на крови, но время её ещё впереди.
Рубиновая капля проскользила по краю серпа и с задорным звоном трубчатых прутков упала в закопчённый резервуар к остальным ингредиентам.
Хлоп!
Над котлом взмыл столб чёрного дыма. Лукия всматривалась в изгибы и переливы извергающегося марева.
Ночное небо, подёрнутое пеленой, пропускало потоки света полной луны. Тропа петляла и терялась между деревьев.
Трое путников, завёрнутые в длинные плащи, тщетно выискивали дорогу до села. Ноги путались, следы за ними пропадали, едва они сходили с места.
Тот, что был выше остальных, указал в направлении зарослей.
Только они намеревались продраться через зелёную стену, как кусты расступились, приглашая путников на мягкую поляну из зелёного ковра мха.
— А вот и наши гости, — без эмоций, одними губами проговорила Лукия.
Трио вошло внутрь заграждающей стены из падуба остролистного. Проход за ними закрылся, едва последний пересёк порог. Поляна приняла глухую оборону, обнажив иглы в кустах.
Путники оглядели округлое пространство, смыкающееся сплошным заграждением.
Ветви кустов были усыпаны острыми листьями и алыми ягодами. В лунном сиянии ягоды блестели, как капли крови.
Путник пониже проследовал к ягодам и с любопытством сорвал одну.
Он покатал ягодку в пальцах и спрятал в потайной карман рукава. Они переговаривались, но значения ускользали от Лукии.
— Чужая речь, — заключила в;дьма.
Двое настороженно озирались по сторонам, будто чего-то ожидали.
В центре поляны мягкий мох создавал зелёный фон тотемному столбу.
Луна и тень столба указывали полночь.
У противоположного края мох нырял под живую стену. За стеной шумно журчала вода.
Самая высокая из фигур откинула капюшон плаща.
В;дьма пристально вгляделась в видение.
Под капюшоном скрывался мужчина без нитей седин в тёмных волосах, которые спускались на плечи, обрамляя ровный овал идеального лица.
Белая кожа его ярко подчёркивала пылающие, как маки, губы, а в морозных глазах сияли зрачки, красные, как ягоды изгороди.
— Безупречные, — выдохнула в;дунья.
Лукия махнула рукой развеивая марево дыма от котла.
Устинья с любопытством смотрела за манипуляциями матери.
— Маменька, они придут в полнолуние?
— Да, доча. И мне выпала честь их встречать. — И добавила: — Покуда без моего ведома делов у нас не натворили.
— Матушка, а что это за место такое необычное?
Лукия достала со дна котелка предмет, похожий на чернослив, быстро показала, зажала в кулаке и с нежностью взглянула на дочь.
— Место то, ближе, чем ты думаешь.
Устинья непонимающе хлопала длинными ресницами.
— Там, где пролилась невинная кровь и зародилась твоя жизнь.
***
— Что-то ты, маркиз, не весел? — обратился канцлер службы проверки к заскучавшему компаньону.
Маркиз подпёр острый подбородок ладонью, пытаясь в ночной мгле разглядеть хоть что-то, и выказывал самый несчастный вид.
Крытая бричка битый час катилась по разухабистой лесной дороге, вытряхивая из пассажиров не только обед из придорожной харчевни, но и бодрость духа.
Оба пассажира позеленели от тошноты, но продолжали терпеливо раскачиваться друг перед другом.
— А, чему тут веселиться, граф? Трясёмся по лесным просекам, подскакиваем на каждой кочке, и конца нашему пути не видать, — ответил утомлённый маркиз де Санкаc.
Мужчина тридцати лет от роду был урождён французом, но душой и телом присягнул на вечное подданство Российской Империи. Жак был высок, худощав, тёмные длинные волнистые волосы зачёсывал в хвост. Он частенько находился в лёгком подпитии. от чего лихое настроение было при нём. Но даже его настрой вынужденно покинул обитель брички.
 — Думай как хочешь, но я уверен, твой извозчик… — На очередной кочке Жак звонко клацнул зубами, раздражённо потёр подбородок. Он отвёл руку назад указывая через окно на поясницу сидящего на козлах кучера. — Твой извозчик специально выбирает более разухабистую дорогу, чем могла быть. Дескать, он не спит и господам тоже не позволит.
Граф Белодухов от этих слов начал озорно улыбаться. В ночной темени блеснули синие ледяные глаза, он ударил два раза по крыше их крытой люльки и громогласно обратился к кучеру:
— Гриша, это правда?!
Плутоватое выражение лица графа источало желание хоть как-то себя развлечь. Таким его могли видел только маркиз и извозчик Гриша, для всех остальных на лице канцлера всегда была строгая маска всевидящего инспектора. Хотя молодым он был лишь на вид — граф Белодухов, как и его компаньон маркиз де Санкаc разменял третий десяток. В отличие от компаньона он обладал короткой стрижкой с пробором на две стороны, средним ростом, более спокойным и рассудительным характером и самыми незаурядными аналитическими способностями.
— Что правда, ваше высокопревосходительство?  — отозвался извозчик.
— Маркиз утверждает, что ты специально выбираешь ухабистую дорогу, дабы насолить ему.
— Сиятельству виднее! Я же только тем и промышляю чтобы в медовую жизнь господам дёготь добавлять. Вот и сейчас желаю вас как следует взболтать. Так, хохмы ради! — хрипато ответил Гриша.
Извозчик же и сам выглядел не лучше, чем высокородный груз в бричке, без того лохматые, неопрятные волосы седым веером возвышались над ним, как перья иноземных птиц.
— Вот видишь, маркиз, Гриша это делает всегда, а не исключительно про твою или мою честь. — Белодухов хотел было задать новый язвительный вопрос извозчику, но колесо миниатюрной кареты налетело на выпирающий корень, и оба пассажира подлетели к потолку.
— Мерде! — выругался маркиз.
— Ах, ты же чёрт! Гриша, тормози! Довольно! — выкрикнул граф, — Нам с маркизом надобно перевести дух. Иначе придётся потом люльку менять. Я не шучу!
— Ту-у-у-убр-р-р, — пропел извозчик и натянул поводья.
Лошади резко затормозили и встали как вкопанные, отчего сидящего по ходу движения Белодухова швырнуло супротив на маркиза. Он успел выставить руки и упёрся в мягкую, стёганую большими медными пуговицами обивку из чёрной кожи.
— Гриша, — граф закашлялся, — полно уже! Порезвился и хватит, я же сказал, что придётся обивку менять.
Извозчик обернулся, заглянул в люльку через узкое оконце и произнёс:
— Высокопревосходительство, не изволь серчать, сам чёрт нас за нос водит, да темно хоть глаз коли, не рассчитал расстояние. Эвон, погляди, чуть о дерево не разбились. — Он указал в сторону выросшего посреди узкой лесной дороги векового дуба.
Света полной луны едва хватало, чтобы улавливать очертания дороги в ночи.
Белодухов распахнул дверь и кое-как выпрыгнул из брички.
Ноги молодого графа подкосились, и он начал заваливаться. Крепкая рука извозчика схватила его за ворот серого мундира, принадлежащего проверяющим из Московской губернии.
Граф Белодухов Андрей Петрович безвольно завис в воздухе, как пугало на поле, будто в детские годы, когда молодой Гриша ловил маленького непоседливого Андрюшу, выпрыгивающего на ходу из батюшкиной кареты.
Граф Пётр Васильевич Белодухов специально подбирал для младшего отпрыска молодого, сильного и быстрого слугу, который мог бы успеть остановить Андрея от необдуманных шалостей. Гриша был по-богатырски сложён, проворен и предан. Годы внесли коррективы лишь в области округлившегося живота, поседевших русых кудрей и посеребрённой рыжей неопрятной бороды.
— Высокопревосходительство, держитесь, — произнёс хрипатый Гриша. — Ещё, не ровен час, мундир придётся замывать. Негоже будет явиться на, так сказать, проверку в затирках.
Граф посмотрел на верного извозчика, в знак благодарности мотнул головой и похлопал его по руке.
Гриша осторожно опустил графа на землю, но убирать руку сразу не стал. Он ни на один день не оставлял Андрея, всегда находился подле него, готовый прийти на выручку и подставить сильное плечо, а с тех пор, как младший Белодухов был зачислен в особую канцелярию имперской службы, Гриша занял более значимую роль в их приключениях.
— Ба, — протянул граф, — Жак, погляди, чудеса какие. Дерево посреди накатанной колеи. 
Из недр брички показался измученный маркиз Жак де Санкаc. Он посмотрел на то, как извозчик помогает держать равновесие Андрею, и повременил с выходом. Жак огляделся по сторонам и заключил:
— Тем, кто не разумеет о том, каково это — ездить по российским дорогам, можно не объяснять. Не поймут. А тем, кто знаком с этой отрадой, и говорить не надо, без того в курсе.
Закончив длинную тираду в адрес их жуткой поездки, маркиз согнулся и шумно выплюнул обед из придорожной харчевни, которую они посетили аккурат перед въездом лес.
Андрей собрался с силами и произнёс:
— Гриша, благодарю. — Он похлопал помощника по руке, намекая, что тот может уже отпустить.
Кучер отстранил руки, разгладил замятый мундир графа и пошёл проверять второго подопечного.
Маркиз де Санкаc уже пару лет был компаньоном Андрея. Их слаженное трио показывало тайные следственные представления по всей империи. Задачей было проверять доносы и выявлять нарушения. В их опасных спектаклях каждый исполнял важную роль.
Извозчик Гриша собирал сведения с крепостных и, как правило, всегда действовал через трактиры и таверны.
Маркиз по натуре был страстный сердцеед. Он выуживал информацию у прекрасной половины, в том случае если её представители имелись.
Канцлер граф Белодухов Андрей Петрович был дирижёр и руководитель их трио. Основные решения, ответственность и отчёты были его бременем.
— Ваше сиятельство, подать водички?  — прохрипел Гриша на ухо распластавшемуся на полу брички Жаку.
— Мерси эт'уа, дорогой Гриша. — Маркиз с наигранной благодарностью положил руку на грудь. — Никак не могу взять в толк, что бы мы без тебя делали. Ведь это ты предложил ту харчевню с сомнительными яствами, и ты потом взболтал нас так, что я чуть на куски не рассыпаюсь. — Маркиз болезненным и обездоленным взором продолжая смотреть со дна брички на звёздное небо.
Гриша стоял возле него в ожидании.
Жак перевернулся на локти, одним движением убрал длинные кудрявые волосы назад и произнёс более доброжелательно:
— Тащи лучше вино. — Он взглянул на изучающего ближайшие окрестности графа и добавил: — По всей видимости, мы тут до рассвета, поэтому я бы хотел забыть нашу поездку и начать новый день с чистого листа и прямо сейчас. Поэтому, дорогой Гриша, подай лучше две бутылки.
— Хочу напомнить, что Гриша свободный человек и не исполняет приказания, но к вежливым просьбам относится как к своим, — раздался голос Белодухова, который подошёл к багажному отсеку колесницы, выудил оттуда бронзовый железнодорожный фонарь. Граф зажёг горелку. Пройдя через линзу, свет от огня обратился в ослепляющий луч.
Андрей высветил им Жака, улыбнулся от того, как маркиз начал прикрывать глаза, и повторил:
— Вежливо.
— Пардон, Григорий. Не соблаговолите ли наполнить хрустальный фужер моего терпения тем вином, что у нас припасено ровно по случаю увеселительных прогулок под звёздным небом. Право, я рассчитывал на компанию прекрасных дев, но в сложившихся обстоятельствах буду рад разделить напиток с вами, если вы не против, конечно же, — с торжественным сарказмом расшаркивался маркиз, продолжая лежать на полу люльки.
— С удовольствием, ваше сиятельство! — откликнулся улыбающийся извозчик.
— Не забудь про свою кружку, тебе небось не сладко управлять лошадьми по такой темени.
— Ваше сиятельство очень любезны, не откажусь от чарочки.
— Будем считать, что на том мы с тобой и порешили.
Пробка звонко высвободилась из горлышка бутылки. Вино со сладкими всплесками разлилось по двум бокалам.
Маркиз выбрался из люльки и восторженно подхватил бокал.
— Высокопревосходительство, вы присоединитесь к нам? — спросил Гриша Андрея. Но граф уже не слушал — он удалялся от компаньонов, увлеченно осматривал местность, в которую их занесла лесная дорога.
Жак и Гриша переглянулись, пожали плечами.
— Салют! — произнёс маркиз и со смаком отпил первый глоток.
Маркиз огляделся и от удивления чуть было не выронил долгожданный напиток.
— Гриша, да как ты нас смог поставить между деревьев и не разбить вдребезги?
Перед бричкой раскинул крону вековой дуб, ветви которого были щедро усыпаны зелёными желудями, а позади повозки возвышался могучий каштан.
— Честно говоря сам не знаю, ваше сиятельство, — откликнулся извозчик и тоже пригубил вина.
Оба дерева находились настолько близко друг к другу, что на скорости никак нельзя было вписаться между ними.
Извозчик и маркиз в унисон нервно сделали ещё по глотку.
Лес, в котором оказались путники, настораживал графа. Дорога полнилась выступающими корнями, камнями, упавшими ветвями. Они, как капканы, норовили ухватить и захлопнуться на лодыжках нерадивых путников.
Не успел граф отступить на расстояние слышимости от компаньонов, как за ним увязалась пара смоляных воронов.
Под пристальным взором чёрных очей Белодухов следовал от места стоянки, осматривая окрестности.
С одной стороны по границе колеи возвышались ели. Лапы острых ветвей смыкались в сплошной игольчатый ряд. По другую сторону непроглядной стеной тянулись кусты падуба. Острые листья прятались за красными ягодами. Любой, кто удумал пробраться через кусты, был бы подран самым жесточайшим образом.
Держа фонарь на вытянутой руке, князь посветил в одну сторону плотной зелёной стены с красными ягодами, потом в другую.
Ряд падуба тянулся куда добивал свет фонаря и видели глаза.
Андрей медленно двинулся вдоль изгороди, проводя свободной рукой по острым листьям. Он пытался нащупать углубление для прохода, но тщетно. Кусты были непроницаемы.
От веса фонаря рука задрожала. Граф поморщился и недовольно переложил его в другую.
С тех пор как они стали путешествовать с искусным стрелком Жаком, Андрей прекратил изводить себя тренировками стрельбы.
А держать груз на вытянутой руке Андрей не практиковал с юности.
В кадетские годы он подолгу мог удерживать груз, готовя мышцы к прицеливанию и дуэльным перестрелкам.
— Даю тебе право стрелять первым! — крикнул пятнадцатилетний Андрей своему противнику и скинул с плеч тяжёлый тулуп.
Позолоченные пуговицы на синем мундире мгновенно заиндевели на морозе.
— Право же, граф, тогда у тебя не будет шансов сделать выстрел! — пар на холодном воздухе вырывался облаками от говорившего противника.
Оппонентом же был сын барона Кусова Алексей. Юноша на пару лет был старше Андрея, но пылкий нрав Белодухова требовал сатисфакции за нанесённое оскорбление чести.
Белодухов вызвал Кусова за то, что последний посмел высмеять Андрея при всех за допущенную оговорку. Юный граф в свою очередь не остался в долгу и ответил обидчику.
Праздная насмешка была доведена до открытого конфликта, где каждый считал своим долгом вернуть себе честь.
В секунданты взяли друзей и направились в сторону Измайловского сада.
Открыли коробку из красного дерева с парой пистолетов от оружейника Лепажа, который славился лучшими изделиями. Хотя были запрещены ещё при Петре Алексеевиче драчунов это не остановило.
Запрет был настолько строг, что предусматривал смертельное наказание за организацию и участие в них.
Кусов снял большую варежку, оставшись в тонкой белой перчатке, принял пистолет от взволнованного секунданта и, дождавшись повторившего манипуляции Белодухова, удалился на двенадцать шагов.
— Стреляй, барон! — повторил Андрей.
Кусов медленно поднял оружие.
Рука Алексея нервно задрожала и опустилась. Не думал барон, что всё же дойдёт до пальбы.
— Граф, покуражились и полно! — крикнул Кусов, запоздало пытаясь исправить ситуацию, в которую угодил.
Убивать противника он не имел никакого желания, но и умирать не планировал.
— Стреляй! — не унимался разгорячённый Андрей.
Алексей медленно поднял изящно сложенный пистолет от месьё Лепажа, навёл на оружие противника зажмурился, прогоняя подступившие слёзы, и надавил на крючок.
В Измайловском саду раздался оглушительный хлопок, согнавший стаю голубей с насиженных мест.
Пороховой дым густо курился из ствола дуэльного пистолета.
Алексей в страхе нехотя открыл глаза, помахал рукой, разгоняя пороховой дым и прогоняя его серный запах. Пред взором предстала прелюбопытнейшая картина, отличная от того, что он опасался узреть.
Белодухов лежал на снегу придавленный слугой в тулупе извозчика. Из дырочки на рукаве тулупа курился дымок.
— Гриша, какого чёрта ты вытворяешь! — в бешенстве кричал Андрей, утопленный лицом в сугроб. — Кто разрешил тебе вмешиваться в господскую дуэль? Сейчас же отпусти меня! Что ты себе позволяешь, дурак ты чёртов?!
— Высокопревосходительство, ты, видимо, запамятовали, что дуэли у нас запрещены? — Гриша спокойным тоном вещал на ухо графу. — Что за проведение подобной мальчишеской забавы совершенно не смешное наказание, тоже позабыл? А если с тобой что-то случилось бы, то кара твоего батюшки постигла бы безутешного Гришу, но она была бы ничтожна в сравнении с горем, которое ты хотели обрушить на меня. — Извозчик по-прежнему прижимал графа лицом к снегу, пытаясь охладить пыл Андрея. — И ты совершенно позабыл, что дальнейшая учёба требует идеальной репутации, иначе все планы твоего батюшки пойдут прахом.
— Гриша, пусти меня, холодно же! — завопил Андрей. Снег начал обжигать лицо.
— Высокопревосходительство, пока ты не угомонишься, не отпущу.
Андрей глубоко вздохнул и выпустил очередное облако пара.
— Успокоился, — ровно проговорил граф.
Гриша поднялся и помог встать Андрею.
Белодухов нервным движением утёр с лица снег и стремительно направился в сторону Кусова.
Андрей встал перед ошарашенным такой развязкой противником и зло произнёс:
— Выстрел останется за мной.
После обернулся и прошествовал к Грише.
Углядел дырку на тулупе и побледневшее лицо его верного доброго извозчика.
— Гришка, что с тобой? — встревожившись, спросил Андрей.
Из рукава слуги тонкой струйкой бежала кровь.

Канцлер службы проверки отстранил руку от кустарника, в очередной раз уколовшись о листья падуба.
Обернулся. Андрей мог поклясться, что увидел, как языческие лики проступили на стволах елей. Они переглядывались и перешёптывались, продолжая наблюдать за путником с фонарём.
Андрей сощурил глаза в недоверии к происходящему. Не желая более касаться кустов, усыпанных красными ягодами, положил руку на эфес шпаги.
Железнодорожный фонарь светил не далее чем на две вытянутые руки.
На границе света мелькнула белая шкура и замерла.
Андрей встал как вкопанный. На него таращилась пара жёлтых волчьих глаз.
Волчица запрокинута морду, коротко провыла и вошла в зелёную стену падуба.
Белодухов продолжал высматривать теряющийся в тумане волчий призрак, но тщетно.
Белая волчица, прикрытая туманом, растворилась в кустах.
Граф подошёл к тому месту куда проследовало видение, провёл рукой по глухой стене — и ничего. Никакого прохода. Он прислушался. До его слуха донеслось журчание реки. Неразборчивый разговор, карканье ворон, шелест листьев и переливы воды.
Андрей посветил фонарём под ноги. Из-под изгороди начал выползать густой туман, который успел застлать всё до голенища сапог.
Туман стремительно поднимался вверх, заволакивая и мистифицируя дальнейшее продвижение. Белодухов нахмурился, вновь осветил дорогу вперёд и медленно пошёл дальше. Стена падуба с одной стороны, лапы елей с противоположной, а посредине коридора молочное марево.
— Чертовщина, — прошептал граф и спокойно двинулся дальше.
С четверть часа он шёл прямо, как впереди заблестели блики костра.
Белодухов ещё раз проверил эфес притороченной к поясу шпаги, лёгким касанием удостоверился в наличии пистолета во внутреннем кармане.
Чем ближе он подходил к огню, тем отчётливее доносились голоса подвыпивших людей.
— Андрюша, говорю ему, не переживай так! На мне же всё как на собаке заживает, да барину же не объяснить, так и продолжал пуще любого знахаря выхаживать меня. А после пожаловал вольную. — Гриша шумно отхлебнул из чарки. — Он всё переживал, что я так и умру крепостным. Высокопревосходительство давно грозился мне дать свободу, а тут такая история приключилася. — Он сделал ещё глоток. — Батюшка его как узнал, что без ведома да разрешения душам свободу дают, так не на шутку осерчал на сына. Поди, для виду. А мне сказал, дескать, за мою верную службу, сам про это давно мыслил.
Костёр был разведён между колеями, но путники скрывались за выросшим посреди дороги стволом громадного каштана.
Андрей тихо подкрался к дереву и выглянул из-за него.
Пред его взором предстала запряжённая бричка и двое развалившихся путников, которые допивали вторую бутылку вина.
— Высокопревосходительство, ты где пропадаешь? — спросил захмелевший Гриша.
Щёки под поросшей седой бородой раскраснелись багряным румянцем. Извозчик пребывал в блаженном расположении духа.
— Да, канцлер. Мы уже перешли от основного блюда, — маркиз шпагой указал на пустую бутылку, — к десертному. — Он, салютуя, поднял фужер.
Андрей молча пристроился возле костра.
Стая каркающих воронов проследовала за ним и расселась на ближайших ветвях.
— Господа, — прошептал Белодухов, — похоже, мы уже прибыли. Не только тебя, Гриша, черти кругами водят.
Вороны умолкли и зорко наблюдали за путниками, развалившимися у огня.
— С этого момента начинаем исполнять свои роли. Разговоров о делах не вести, лишнего с народом не болтать. Ночью далее путь нам закрыт. Утром поглядим на местность, — шептал граф, а потом громогласно добавил: — Раз мы тут останемся до утра, доставай-ка ты, Гриша, остатки снеди, да ещё бутылку вина. Не хочу ложиться спать на пустой желудок, впрочем, ситуация располагает к тому, что на трезвую голову ложиться я тоже не имею малейшего желания.
— Канцлер, вот это уже другой разговор! — ещё пуще воодушевился маркиз.
— Высокопревосходительство изволит белое или красное?
— Розе;. Посему понадобятся обе бутылки.
***

Тень от столба протянулась по мягкому мху поляны. Она устремилась к сапогам из мягкой кожи и взмыла вверх, пролегая по белому, как сатин, лицу Эмилиена.
Румынский граф Эмилиен Альбеску не первый десяток лет путешествовал в компании верного лекаря Ореля, а в последние годы путешествий по империи к ним присоединился толмач, которого было решено забрать с собой в качестве компаньона, продукта и источника для приготовления снадобья. Эмилиен с Орелем давненько подумывали держать при себе сосуд для регулярного изготовления лекарства, позволяющего находиться при свете дня.
Графу Альбеску даже не пришлось прибегать к гипнотической практике. толмач Остафей быстро разобрался, кто пред ним, и сам предложил свои услуги с последующим обращением.
Контракт скрепили живой кровью Остафея, и на какое-то время их путешествие продолжилось в здравии, сытости и обоюдном удовлетворении от результата сделки.
Эмилиен внимательно пригляделся к тотему.
Проступающий лик на древе столба принадлежал деве.
Альбеску подошёл к изваянию и прикоснулся длинными пальцами к работе творца.
— Резчик знал свое дело, — заключил Эмилиен и цокнул языком.
Линии овала деревянного лица были изящные, выступающий утончённый нос, узкая и ровная линия губ. По двум сторонам спускались косы. Деревянные глаза были будто живыми, они пристально следили за гостями.
Сомнений никаких не было. Тотемный столб был смотрителем поляны, а быть может, и леса.
Альбеску решительно не нравилось, как их ловко заманили и захлопнули проход и оставили под бдением деревянного стража.
— Не только резчик, — откликнулся Орель.
— Прости? — спросил граф и направил взор красно–карих глаз в сторону лекаря.
— Садовод вывел южную культуру так глубоко севернее обычного ареала. Падуб остролистный, а это именно он, — длинными худыми пальцами Орель указывал на острые листья и красные ягоды, — тут вовсе расти не должен.
Эмилиен цокнул языком и вернулся к изучению тотема, погружаясь в ещё пущую задумчивость.
Он вновь цокнул и спросил:
— Что в этой культуре такого необычного?
Пока лекарь раздумывал над ответом, граф тщетно гипнотизировал деревянные глаза столба, но его оппонент оказался категорически стойким.
— Встретить падуб вообще является большо;й редкостью, а ещё бо;льшей — увидеть его в цветах или в ягодах. Знахари и ведуны используют их в качестве изготовления отваров, припарок, зелий, эликсиров и снадобий. —Последнее слово Орель особенно выделил.
Разговор путников проходил на румынском, при том, что благодаря трудам Остафея они давно овладели русским как родным, хотя некоторый акцент так и не удалось убрать.
— А ещё в древнем Риме падуб, как и омелу, использовали в зимних празднествах, на смену им с приходом христианства возникло Рождество, — продолжал рассказывать Орель.
Он сорвал алую ягодку, покатал пальцами и убрал в карман, находящийся в широких рукавах балахона.
Во времена их с Эмилиеном отбытия из графского поместья у Ореля была одна мечта — посмотреть мир. Лекарь многие годы был до того слаб глазами, что с трудом отличал силуэты. А потому после чудесного прозрения Эмилиен распорядился об их скором отбытии.
 —  Но вот что действительно важно, — увещевал лекарь, — падуб является верным подданным в;дьм. Он исполняет волю владычицы. Чем сильнее чародейка, тем охотнее слушается растение. Нас заперли, но не попытались убить, а значит, хозяйка скоро явит нам себя.
— А ты уверен, что хозяйка?
— А кто ещё. Посмотри на тотем. — Орель указал пальцем на деревянную смотрительницу.
— Пускай является. Тогда мы её и спросим о цели нашего заточения, а то её деревянная копия не собирается выдавать тайны. — Эмилиен с обидой от постигшей его неудачи оторвался от изучения смотрительницы.
— А что ещё ты знаешь про эти заросли? — спросил Остафей, переключая их беседу на русский.
Молодой человек был от роду лет восемнадцати, с откровенно раздражённым видом, такой же белой кожей и худобой, как у его компаньонов, но светло-русыми волосами. Он, как загнанный зверь, обходил периметр их заточения.
Граф и лекарь считали его поведение чрезмерно агрессивным, но давно привыкли к вспышкам гнева молодого человека.
Орель неоднократно предупреждал графа Альбеску, что в очередной приступ может случиться беда, но Эмилиен верил в благоразумность Остафея.
— В верованиях друидов падуб символизировал солнце, поэтому древние кельты украшали свои жилища молодыми побегами растения, чтобы в хмурые зимние месяцы им улыбалось светило. — Лекарь сделал паузу и обратился к своему ученику: — Эмилиен, на столбе есть знак солнца?
Альбеску так же осторожно как ранее, провёл пальцами по силуэту столба. На подоле платья граф нащупал солнечный символ.
— Да, Орель, есть.
Лекарь кивнул, будто понял что-то особенное.
— Мне чертовски не нравится торчать тут, как агнец на закладе. Надобно выбираться из этого силка!
После яростной тирады Остафей, царапая белоснежную кожу рук, принялся рвать кусты, будто они были виной всех его злоключений и нестерпимого голода.
Пока толмач нещадно выпускал гнев на зелёной стене и выкрикивал ругательства, заросли с шелестом расступились и выпустили белую тень на четырёх лапах. Тень прорычала, сбила буяна с ног и устремилась в сторону графа Альбеску.
Ворвавшийся образ становился более осязаемым. В холодных лучах луны белоснежная шерсть волчицы переливалась серебром и лоснилась, как шёлк.
Путники, как прикованные, не могли оторвать взора от происходящего.
Волчица зыркнула на Эмилиена чернющими глазами и грациозно забежала за столб, а с другой стороны вышла дева в белой шубе с капюшоном, который более напоминал волчью голову.
Эмилиен не мог поверить глазам, девушка будто расстегнула на груди волчью шкуру, обнажая шею и ключицы. Она элегантным движение откинула как капюшон — волчью голову, чтобы возникнуть перед гостями во всём своём блистательном величии. На смену шубе на хозяйке зачарованной поляны возник белый сарафан с красным поясом. Лёгкий летний наряд спускался до босых ног, она мягко ступала по мху, как по перине.
В ярком свете далёких звёзд, холодном сиянии луны пред Эмилиеном, Орелем и Остафеем предстала невероятной красоты дева с каштановыми, вьющимися волосами, дегтярно-чёрными глазами. Девушка сияла и искрилась, как морозный снег на солнце. Одним видом природной красоты могла ослеплять и сражать наповал любого, кто узрит её.
Она удостоила путников озорным взглядом, скрестила руки, скрывая острый, как бритва, серп. Лукия облокотилась на столб и произнесла:
— Вы, властители ночи, уже познакомились с моей деревянной девой?
Остафей так и не смог совладать со своим голодным гневом: оскалился, зашипел и помчался на деву с желанием испить её тёплой крови.
Лукия молниеносным движением отступила в сторону, грациозным движением руки извлекла заткнутый за пояс серп. В звёздной ночи блеснула вспышка от пронёсшегося рунического лезвия.
Голова Остафея отделилась от туловища и упала у ног Лукии, а тело нападавшего по инерции сделало ещё шаг и рухнуло, дрожа в конвульсиях.
Несколько капель мертвецкой крови попали Лукии на подбородок, стекли вниз, оставив красный след, а россыпь мелких брызг легла рубиновым ожерельем на тонкую шею девы.
 

Эмилиен отпрыгнул назад к Орелю. Они открыли пасти, заполненные острыми зубами, и зашипели, как разъярённые щитомордники.
Облик их преобразился до неузнаваемости. На неё смотрели два хищника. Бордово-красные глаза зорко следили за каждым её движением, когти на руках сжимались и разжимались, бездыханные худые тела напряглись и были готовы биться за жизнь, отнимая чужие и утоляя жажду.
Лукия не шелохнулась. Она продолжала испепелять гостей властным взглядом, а губы изогнулись в лёгком подобии усмешки.
Обезглавленное тело Остафея продолжало трепыхаться у ног той, кто только что вбежала через глухую стену в обличии призрака волка и, обернувшись девой, убила безупречного не моргнув глазом.
Лукия вскинула перед собой окровавленный серп и провела языком вдоль заточенного лезвия.
Ни страха, ни сомнения. Безоговорочное превосходство.
Граф Альбеску медленно оборачивался в идеальное человеческое подобие разглядывал девушку.
— Погляжу, ты не боишься нас? — с лёгким флёром присущего акцента обратился к ней Эмилиен.
Она с наслаждением поцокала языком, вкушая то, что осталось на ритуальном серпе, и произнесла:
— Я, как и вы, питаю особенную привязанность к смерти и вкусу крови. А ваша, — девушка загнутым орудием поочерёдно указала на путников, — имеет особый сладковатый вкус.
По мере того, как Лукия представлялась им, оба гостя прекращали скалиться, спрятали острые клыки, усмирили звериный пыл и приняли должное человеческое обличье.
Эмилиен подавил бурлящий голод, сознание прояснилось, и он осознал, кто пред ним. Граф Альбеску сделал половину шага назад оставив одну ногу впереди, снял с головы потёртую дорожную шляпу и изобразил истинно грациозный поклон.
— Я граф Эмилиен Альбеску, готов служить тебе, госпожа ночи, княгиня холодной луны. Много чудес мы с Орелем повидали за годы странствий, но уж никак не думал повстречаться с самой Марой. — Граф Альбеску бросил укоризненный взгляд красно-карих глаз на компаньона. — Орель, ты не расслышал или вновь ослеп? Разве ты не видишь, кто пред нами?! Сейчас же преклони колено.
Седой спутник Эмилиена пребывал в оцепенении от того, что открылось взору его некогда слепых очей.
— Орель! — рявкнул Эмилиен.
— Ваше тёмное сиятельство, — Орель совладал с собой и опустился челом к земле, — мои знания, мои силы, мои клыки в вашей власти.
Лукия продолжала с надменной полуулыбкой изучать два безупречных лишённых возраста лица полуночных путников, оказавшихся в заточении её обители.
В их лицах, коже, жестах не было ни единой испорченной возрастом чёрточки, ни единой морщинки, ни кругов под безукоризненными глазами, синяков, усталости от долгого пути, ничего, что портит и украшает лики живых. А эти точно два восковых изваяния, посвящённые идеальному образу человека.
Эмилиен высокий, статный, темноволосый. В его венах некогда текла живая благородная кровь графской семьи Альбеску.
Орель Ионеску, напротив, был невысок, не так статен, абсолютно седой, но также безукоризнено прекрасен, как граф Альбеску.
«Безупречные станут прекрасными гостями при дворе княгини», — подняв подбородок вверх, обдумывала Лукия.
Она серпом показала Орелю, что можно подняться и не склонять головы при виде её.
— Полно, полно. Тут меня знают под именем Лукия, прошу вас обращаться ко мне так.
Орелю почудилось, будто Лукия, чьё истинное обличие было Мара, увеличилась в росте и была с тотемный столб.
Во всём своём величии она возвышалась над гостями, повелевая их жизнями и судьбами.
— Как прикажет княгиня ночи, — вновь склонившись, произнёс Орель.
— Довольно! — промолвила Лукия, взмахнула рукой и обратилась обратно в прежний облик. — До княгини мне очень далеко.
— Прошу, прости моего старого доброго лекаря. Он не привык общаться с теми, чья ипостась — гибель. Обычно это мы даруем забвение, а тут получается, что мы встретили саму смерть. Для нас это великая честь, княгиня мрака.
Лукия искренне рассмеялась:
— Полно вам, ну какая же я смерть? Разве ты на мне видишь дырявую чёрную рясу, как у епископа? Право твоё, в руке у меня серп, он без прикрас похож на косу и устраняет даже вашего брата не хуже. — Она многозначительно посмотрела на отсечённую голову Остафея, чьи челюсти по-прежнему сжимались и разжимались. — Но я не жнец душ и, в отличие от смерти или вас, не мертва. Вы же, странники ночи, бездыханны, хладнокровны и больше годитесь на роль, что пытаетесь приписать мне. Ну, довольно о пустом.
Граф Альбеску кивнул, Орель вновь склонил чело.
— Я предвидела ваше появление в наших краях. — Она сделала паузу будто ненароком отвлеклась.
Девушка провела пальцем по подбородку, стёрла остатки крови Остафея и подставила руку под лунный свет. Бордовая капля в лучах ночи переливалась как рубин. Лукия внимательно посмотрела на палец, провела им себе по губам и медленно слизнула последнюю каплю.
— Пуще того, я есть причина вашего появления. Мне нужна поддержка тёмных сил, что способны услышать мой зов в светлой ночи. Я притягиваю разные формы сущностей в наши края, а посему заходить в чашу не рекомендую даже вам. Купаться в реке тоже не стоит. — Она запрокинута голову, рассматривая яркое звёздное небо. — Вот и вы пожаловали. — Обращение прозвучало то ли к звёздам, то ли к гостям, но Эмилиен и Орель благодарно поклонились.
— Скажу как есть, без утайки и лукавства. — Она попыталась считать их реакцию, но по идеальным лицам сделать такое невозможно. — Хочу воспользоваться вашей помощью и использовать вас в моём спектакле теней, — самым серьёзным тоном произнесла она.
— Всё, о чём попросишь, мы исполним, княгиня суда, — сказал Эмилиен. Они с Орелем вновь склонили головы одновременно.
— Бесподобно, друзья мои! Тогда слушайте: я желаю, чтобы вы были собой и приехали с визитом в усадьбу к графьям, где я прислуживаю.
— Как же?! Как прислуживаешь?! — в один голос изумились ночные гости.
Лукия скосила чёрные глаза в сторону и многозначительно и загадочно молвила:
— Так надо.
Орель и Эмилиен вновь кивнули.
— Пошлите письмо о вашем посольстве через станционного смотрителя. Он же снарядит вам почтовую бричку. К вечеру явитесь в усадьбу. Вас пригласят на ужин. Там мы встретимся вновь, но, друзья мои, вам не следует выказывать мне знаков внимания, тем паче демонстрировать знакомство со мной. Вы же помните, что для них я крестьянская девка?! — Она приняла самый покорный и безвольный лик. — Буду выглядеть как крестьянка, общаться соответвующе, а значит, общаться со мной нужно не лучше, чем с сенной девкой или того пуще — напёрсточницей.
— Моя княгиня — начал было Орель, но увидел, как брови властной девы недовольно сместились к переносице. — Лукия, — исправился он, — у нас есть один недуг. Не любим мы солнечного света. Страдания наши настолько нестерпимы, что невольно можем выдать себя.
— Орель, я же сказала, что у меня было время подготовиться.
Из мешка, неизвестным образом появившегося подле тотемного столба, она извлекла сосуд с раствором.
Орель и Эмилиен удивлённо воззрились.
«Как давно там стоял мешок?» — подумал граф Альбеску.
— Принимайте его по половине стакана, и дневной свет вам будет не страшен. — Она протянула сосуд Орелю.
Лекарь откупорил пробковую затычку, махнул ладонью от горлышка к себе, потянул носом. Изумление было первой эмоцией, которую допустили себе безупречные.
Орель Ионеску делал глоток снадобья, который по вкусу ему напомнил тот самый вкус спелого манго, преобладавший в его зелье.
— Как? Как ты этого добилась?! — лекарь не сдержал изумления и в голосе.
— Лукия, прости великодушно моего доброго старого учителя и друга. Орель многие годы изготавливал снадобье, позволяющее нам оставаться на свету и не ощущать тягот. Мой добрый друг же был уверен, что лишь он способен изготовить лекарство, — проговорил Эмилиен.
Он по-дружески положил руку на плечо компаньона. Девушка улыбнулась.
— Орель, ты муж науки, а я дева природы. Ягоды вокруг тебя можно использовать совершенно в разных отварах. Твоё снадобье было на основе крови и праха?
— Да. Именно так.
— Вот, а моё на основе ягод падуба, мха и моих добрых заклинающих слов. — Чёрные глаза угрожающе блеснули в свете луны.
Альбеску начал было задавать новый вопрос:
— Лукия, а чем…
— Тише. Нас подслушивают с той стороны.
Она зыркнула на пристроившихся на столбе воронов. Они тут же сорвались с насеста и полетели осматривать окрестности.
Лукия с мгновение раздумывала, после подошла к зелёной ограде. Она взмахнула серпом и зашептала:
Отворяй луны врата,
Напусти марево на луга.
Кровь да могила,
Скрепы ярила,
Крест и кадило,
Кровью тропу окропила.
Серп оловянный,
Ключ деревянный.
Цепи с крюками,
Древо с глазами.
Поднимись из могилы,
Освободи тёмные силы,
Нагони тумана,
Прогони смутьяна.
Из-под столба высвободился туман и змеиным клубком поспешил под изгородь, заполняя и пространство поляны. Путники по колено стояли в сливочных волнах морока.
Лукия ещё какое-то время прислушивалась, а после удовлетворённо повернулась к Эмилиену и жестом предложила продолжить.
— А чем мы будем питаться, пока будем гостить у князя?
— Ну, Эмилиен, не расстраивай меня, прошу. — Во всём своём великолепии Лукия расплылась в сладостной улыбке. — У вас в распоряжении полная усадьба. Начните с тех, чья кровь слаще и благороднее.

***
— Авдуша, что же мне делать? — в сердцах всплеснула руками Варвара и бросилась на постель подруги. В который уже раз она горько разрыдалась.
Авдотья с раздражением оторвала перо от бумаги. Она ненавидела, когда к ней в покои врывались и прерывали писательский порыв.
Но злиться на подругу она не могла. Авдотья осторожно поместила перо в чернильную баночку и вновь взглянула на безутешную Варвару.
— С тех пор как папенька объявил о своём решении выдать меня замуж за этого барона Богучарского, я потеряла всякий покой. Понимаешь?! Меня будто собираются бросить в темницу, где я проведу вечность! — прокричала княжна в подушки.
Авдотья подняла руку в немом протесте. Она уже не первый год жила в княжеском доме и хорошо знала правила поведения. Например: «Нельзя ложиться или садится на кровать днём!»
Она подошла к безутешной княжне, поудобнее подобрала длинный расписанный красными узорами сарафан и присела на колени рядом.
— Варвара… — нежно молвила крестьянка.
Княжна взяла подругу за руку, продолжая всхлипывать.
— Ой, Авдуша, помоги мне.
Авдотья хмурила лоб, пытаясь заставить сознание сформулировать, что-то ободряющее, но не находила нужных слов. Посему решила, по своему обыкновению, высказать то, что у неё на уме.
— По чём ты переживаешь?
Варвара оборвала причитания, а поток слёз, как летний дождь, внезапно иссяк. Она подняла удивлённый взор на подругу.
— Ну выйдешь ты замуж за этого старого козла, — начала крестьянка, — родишь ему пару старых детишек.
От негодования Варвара приподнялась и приняла сидячее положение.
Авдотья не планировала останавливать поток успокоительных речей:
— Год, два, и славный барон Богучарский может почить, а ты графиня, на вдовские финансы знай, что давать званые банкеты да выбирать себе фаворитов. Зря, что ли, тебе императрица самодержица Всероссийская пример подавала? Али все старания её напрасны оказались?
— Сдаётся мне, — пролепетала Варвара, — в горести своей я, стало быть, рассудком повредилась. Авдуша, подай-ка мне водицы, да постудёнее. Дурно мне, слышу разное всякое.
— Твоё право, Павел был-то неказист, не под стать имперскому размаху. Здоровьем он тоже не блистал, а величие Екатерины его придавило тенью, да сгубило.
— Да. Всё верно, у меня горячка на почве душевных ран. Иначе как ещё назвать всё, что слышу от тебя. До;лжно, лекарь сможет мне помочь, микстурой сладкой опоить, а в грёзах я забуду, что со свободой вечность врознь пробуду.
— Варвара, ты всё превратно расцениваешь ситуацию. Вдовой быть не так уж плохо. Поди, мадам Клико не сильно по мужу горевала, раз сумела на вдовские организовать дело и твой любимый напиток освоить. Если у Богучарского дела пойдут не в гору, а под неё, то ты сможешь открыть свою марку — «Вдова Варвара». С волей императора виноградники вдовы Варвары можно будет разместить в Новом Свете. И мы уж наконец-то сможем забыть о шубах, тулупах да санях. Поедем к морю, будем любоваться закатами, волнами и морским воздухом. Мне посчастливится написать что-то не любовное.
— Ой, ну и дурочка ты, Авдотья! — княжна разразилась хохотом, — Право слово, хоть бы чего умное сказала, а то лишь шутки да проказы в твоих речах пестрят подчас!
Вдоволь насмеявшись, Варвара продолжила:
— А потом, старый козёл может ещё лет сто прожить, и не видать мне вдовского счастья в образе Клико или Варвары, — хохоча, продолжила княжна, — Авдуша, как ты это придумываешь? Я имею в виду все твои забавы, истории, да рассказы.
— Вот сажусь и думаю о чём-нибудь эдаком, а потом приходят образы персонажей, и они сами рассказывают истории, что требуют быть отданы бумаге. А после входит ваша матушка и требует новую главу о страстной любви молодого лорда, сэра, пэра, бэра, герра и прекрасной девы, чья несомненная красота граничит с немыслимой глупостью событий, являющихся преградой на пути истинной любви. Ох, княжна, если бы ты только знала, как мне надоело описывать пустые любовные ужимки. От описания страстных поцелуев у самой губы болят. А матушке твоей всё мало, ей больше страсти подавай. А я хочу написать о сложном пути становления характера, болотной кикиморе или приключениях лешего или описать ещё какую нечисть. Но это сильно порушит график работы над бесконечными похождениями лорда Ферона и его возлюбленной леди Джессики.
Авдотья закончила поток пламенной речи и взглянула на разлёгшуюся в подушках Варвару.
— Авдуша, а что же тебя так сильно смущает в любовных историях? Мы же так любили Грандисона! — воскликнула молодая княжна.
— Любила, но потом я повзрослела, и теперь мне Грандисон лишь навевает сон. А смущает меня только одно, — раздражённо произнесла Авдотья. — Ежели княгиня Ефросинья зайдёт и узрит смятую постель, то она может докумекать, что крестьянская сенная девка прохлаждалась днём, возлёживая на мягких перинах, подражая одной княжне, в то время как обязана закончить новую главу к званому ужину твоего батюшки. — Она комично трясла указательным пальцем, тыча им в Варвару. — Меня накажут! Накажут, помяни моё слово, а уж ежели застукают тебя, ваша светлость, то впадут в неистовство и уж, как говорят высокородные, селяви.
— Прошу тебя, Авдуша, не называй себя крестьянской сенной девкой.
— Пардон, мон шери! — спародировала Авдотья. — Но я лишь повторяю за вашей матушкой. Ни зёрнышка от себя не прибавляю.
— Я неоднократно просила её не обращаться к тебе так, — пробурчала княжна и скрестила руки на груди.
— И как княгиня восприняла просьбу? — Язвительная улыбка закралась в уголки небесно-голубых глаз крестьянки.
— Точно так же, как ко всем остальным просьбам. Право, кроме того раза, когда позволила учителю словесности обучить тебя литературной грамоте.
Авдотья потупила взор. Она никогда не забывала тот день, когда Варвара принесла её рукопись на суд княгини.
— Ты, сделала что?! — стоя в покоях дочери, Ефросинья взорвалась, как пороховая бочка.
Она держала исписанные убористым почерком жёлтые листы бумаги.
— Обучила Авдотью грамоте. — испуганно повторила Варвара.
Девочка не ждала радушия, но такой накал был редкостью даже для её матушки. Белое лицо княгини побагровело от негодования, глаза сузились, а губы гневливо поджались, показывая хищный оскал.
— Я же доходчиво изъяснилась, что не желаю, чтобы ты общалась с челядью. Где это видано, чтобы дочь княгини водила дружбу с крестьянской девкой?
— Маменька, пожалуйста, прочитайте, молю вас.
— Что скажут люди? Ты подумала о репутации отца? Ты хочешь, чтобы все от него отвернулись, а ткацкая фабрика пошла по миру?
— Нет, матушка.
— Девке твоей выдадут десять плетей за замаранную бумагу, а не учителя словесности. Что делать с тобой, решу после. Ты уяснила?
— Да, матушка.
Княгиня с грохотом захлопнула дверь и удалилась из покоев дочери.
Ефросинья ворвалась в свою почивальню, как зимняя стужа в сени.
В окно проникали солнечные лучи, подсвечивали пылинки, мерно витавшие в помещении. От столь стремительного движения частицы завихрились и поспешили за вошедшей.
Безжалостный взгляд ледяных синих глаз коснулся зеркала трюмо.
Ещё достаточно молода: веки без морщин, пшеничные волосы без видимой седины.
Княгиня заметила выбившийся из высокой причёски золотой локон, всплеснула руками и крикнула:
— Акунька! Сейчас же зайди ко мне!
В дальнем углу позади гобелена с жар-птицей отворилась неприметная маленькая дверца. На полусогнутых ногах, быстрым шагом торопилась пышных форм и неприглядной наружности служанка Акулина.
— Ваша светлость, вы звали меня?! — со страхом произнесла Акунька.
— Возьми гребень и сейчас же исправь свою ошибку! — бросила княгиня, указывая на пошло торчащий локон. Она расправила платье, вышитое золотыми узорами, и присела на стул против трюмо.
— Ох, батюшки! Да как жеж это так приключилося!? — продолжила причитать Акулина, — Сию минуту, ваша светлость, всё будет готово.
Служанка взяла со столика щётку, гребень и начала проводить манипуляции вытягивая и заправляя непослушный локон обратно.
Ефросинья фыркнула, подняла руку, которая по-прежнему сжимала жёлтые листы с рукописью.
— Ну уж я-то задам трёпку этой крестьянской девке! Запудрила мозги Варваре. Чёрт пойми что нацарапала, и теперь дочь имеет наглость просить меня выделить учителя грамоте! Фу, какая низость! — малодушничала княгиня.
Она вновь взглянула на листы и невольно пробежалась по первым строчкам.
« — Леди Джессика, я прошу вас вашей руки! — произнёс высокий шатен, лорд Ферон.
Он встал на колено, звякнув латами доспехов. Его длинные волосы были переброшены на одну сторону и маняще спускались до наплечников.
При взгляде на то, какое серьёзное выражение лица принял Ферон, Джессика невольно усмехнулась, попыталась прикрыть улыбку рукой, но жест не остался незамеченным.
— Вы смеётесь надо мной? Неужели я для вас лишь ярмарочный шут?! — Острые черты лица своей серьёзностью придавали ему ещё большую комичность.
Лорд Ферон в её присутствии всегда прибывал в приподнятом настроении и старался насмешить Джессику, а тут такая сдержанность, да ещё предложение руки в наряде рыцаря.
— Лорд Ферон, вы так элегантно нарядились ради меня или планируете сражаться с драконом?»
— Что эта нахалка Джессика себе позволяет? — в негодовании пробубнила Ефросинья.
— Ваша светлость, вы о чём-то меня спрашиваете? — неразборчиво откликнулась Акулина. Она зажала шпильки во рту поэтому чётко произнести не представлялось возможным.
Княгиня не услышала, продолжая вчитываться.
Акулина пожала плечами и вернулась к исправлению туалета строгой владычицы.
« — Вы продолжаете насмехаться надо мной, хотя видите, что я сгораю от любви. — Он печально опустил голову, позволяя волосам прикрыть его лицо. — А посему я сегодня же покину дворец и отправлюсь на  поиски доблестной смерти, ведь жизнь без вас не будет иметь смысла.
Он резко вскочил, развернулся, придержал у бедра эфес меча и длинными шагами начал пересекать комнату в сторону выхода.
— Постойте, лорд Ферон! — испуганно взмолилась Джессика, — Прошу вас, не покидайте меня вот так. Не оставляйте в смятении и страхе за вашу жизнь, позвольте мне объясниться.
Ферон успел положить руку на ручку двери, но остановился.
— Я вас слушаю, — от волнения с дрожью в голосе произнёс он.
От несвойственных ему вибраций сердце Джессики сжалось, она торопливо подступила к нему. Корсет предательски впился в бока, она набрала полную грудь воздуха и начала говорить:
— Я вас люблю, лорд Ферон, люблю с первого взгляда, с первого мига, с первой вашей улыбки. Мне больно от того, что вы подумали, будто я сочла вас за шута. Никогда так не думала, вы милый, добрый, ласковый герой моих мечтаний и грёз. Ваше предложение сделало меня самой счастливой, а реакция моя бесчеловечна, сможете ли вы меня простить?
Ферон вновь развернулся, обхватил Джессику и притянул к себе.
— Я никогда не посмел бы держать зло на вас, — произнёс он и нежно прильнул к её губам.
Их поцелуй продолжался миг, день, век. Страстный, нежный, желанный — поцелуй навсегда соединил трепет их сердец.
— Я тысечекратно говорю вам да! Я согласна! — произнесла Джессика, когда вновь обрела дар речи».
По мере прочтения строгий взор княгини поменялся на удивление, а после на глубокую заинтересованность.
— Это всё? — удивлённо спросила она.
— Да, ваша светлость, — откликнулась Акулина.
— Что? — не поняла Ефросинья и взглянула на служанку через зеркало.
— Я закончила, ваша светлость.
— Да я не к тебе обращалась, — отмахнулась владычица, демонстрируя, что служанка может убираться с глаз.
Княгиня практически взлетела со стула и поспешила в почивальню Варвары.
В очередной раз дверь с грохотом отворилась.
Княжна подняла заплаканные глаза на мать:
— Маменька?
— Будет твоей девке учитель. Пускай исправит ошибки, добавит описание внешности и продолжает писать о леди Джессике. Каждую новую главу я буду ждать к прочтению, но пускай не телится.
Варвара с Авдотьей продолжали сидеть друг напротив друга, вспоминая тот день каждый по-своему. Варвара расценивала как день своего триумфа, а Авдотья как шанс создать что-то своё, добиться чего-то отличного от той крестьянской жизни, какая ей была уготована.
Авдотья знала, что шанс, даже из рук Ефросиньи, нельзя упускать,
— Ох, Варвара, если бы ты знала, как мне надоели Ферон и Джессика. За эти годы я описала все возможные их злоключения и приключения, переписала их любовь во всех допустимых подробностях. Вот тебе святая пятница, я больше не знаю о чём могу рассказать, а ваша маменька продолжает требовать продолжения.
— Так ты можешь написать новое, зачитаешь пред всеми, глядишь, им понравится. Авось и маменька будет довольна.
— Терзают меня иные мысли на этот счёт, — горько произнесла Авдотья, — Кстати, я слышала будет много гостей, но кто конкретно, подслушать не удалось. Кто будет ещё на ужине, помимо графа Богучарского?
 — Мы получили сразу два извещения. В одном говорится, что наше имение посетят проверяющие суконной фабрики граф Белодухов и маркиз Жак де Санкаc.
— По всей видимости, серьёзные особы. А второе извещение?
— А во втором некий румынский граф Альбеску выказывает просьбу погостить у нас. Дескать, путешествует по империи и им с компаньоном требуется отдых с дороги. Естественно, батюшка дал сердечное приглашение.
— Эвон как! Любопытно, — протянула Авдотья.
Варвара встала с кровати и оправила наряд.
— На прошлогодних гаданиях твой венок же предсказал тебе заграничного суженого.
— Так почти как год прошёл, а таких не появилось. Небось венок сплутовал.
— Ты права, не прошёл ещё год, а на подъезде двое заграничных господ. — усмехнулась рифме Авдотья, но после приняла серьёзное выражение и продолжила:
— Устинья утверждает: венок, что она для тебя сплела, не обманывает.
Они помолчали, пребывая в задумчивости.
Вновь заговорила Авдотья:
— Давеча попросила Устинью судьбу твою глянуть ещё раз. Есть у неё хитрый способ предсказаний.
— Ну! А что она? — с надеждой спросила Варвара.
— Говорит, венок не обманул. Будет тебе жених заморский.
— А с бароном Богучарским что же станется?
— Почём я знаю-то? Поди к Устинье, а лучше к её матушке и спроси о женихе своём.
Обе потупили взор. С малых лет обеим было стыдно за то, как с Лукией обошлись сельчане и князья.
Авдотья хотела было сказать ещё что-то, но дверь без стука отворилась, и на пороге возникла княгиня Ефросинья.
Она голодным до скорой расправы взглядом осмотрела почивальню Авдотьи, задержалась на смятой постели, перевела взгляд на поникшую дочь и проговорила:
— Варвара, тебе разве нечем заняться?! У твоего отца важные гости, к тому же пожаловала моя сестра с твоей кузиной. Поди пообщайся с ними.
Варвара бросила извиняющийся взгляд на Авдотью и покинула комнату.
— Чем вы тут занимались? — грозно спросила графиня.
Авдотья не успела ответить, как та продолжила:
— За ужином я приглашу тебя прочитать отрывок из нового произведения. Ему лучше не разочаровать меня, иначе тебе воздастся и за смятую постель тоже.
Ефросинья покинула комнату вслед за дочерью, оставив после себя приторный запах туалетной воды с гвоздикой.
***

Бричка ворвалась в псевдоготические парадные ворота.
К башням ворот примыкали одноэтажные караульни, сложенные из тёмного кирпича. В одной из башен заскучавший караульный проводил гостей взглядом, безэмоционально зевнул и продолжил бесцельное наблюдение.
Извозчик пустил запряжённую двойку в объезд кухонного флигеля. Во владении семейства Нестеровых сооружение выполняло хозяйственное назначение: служило складскоими кладовым помещением.
Гриша гнал в объезд всей усадьбы, как попросил Андрей Петрович.
— Гони, Гриша! Да так, чтобы каждая собака знала о нашем появлении! — напутствовал граф перед въездом в основные ворота.
На заднем дворе красовалась усадебная церковь.
— Ба! Да наш князь любитель готики, — подивился маркиз, — Надо будет порекомендовать нацепить на конструкции побольше гарпий, а то маловато.
С каждого угла здания за бричкой следили почерневшие скульптуры хищных тварей.
— Есть у меня подозрение, что их у него в достатке. И все они живые. —Белодухов откликнулся на кожаное сиденье. Он самым внимательным образом разглядывал черный кирпич, которым была выложена немалых размеров церковь.
— С такими тратами на богоугодные конструкции, — поражался Жак. — Того гляди, князья пытаются выкупить хорошими пожертвованиями святой статус.
— Или это фабрика по замаливанию семейных грехов, — пожал плечами Андрей. — Заглянем.
Будничный циничный разговор был обусловлен тем, что на практике Андрей и Жак успели убедиться: есть некая закономерность в красоте божьего дома и противоположных праведным деяниям владетелей.
Пассажиры успели разглядеть тропинку, отсыпанную белой гранитной крошкой. Липовая аллея уводила дорожку в парковый павильон. В конце тропинки располагался голландский домик. Меж деревьев мелькнул большой пруд.
— Ну конечно, какая усадьба без водоёма?! — хмыкнул Жак и откинулся на спинку кресла.
— Гриша, закругляться! — крикнул Андрей извозчику. — Довольно резвиться, пора предстать перед хозяевами.
Бричка сбавила темп, лошади аллюром везли канцлера проверяющей службы и его компаньона маркиза вдоль двухэтажного здания с колоннами, скульптурами и гарпиями.
Бричка остановилась ярусом ниже входа в жилую часть имения Нестеровых.
— Ну, Гриша, довёз-таки нас! — громко выкрикивал маркиз распахнув дверцу. — Ну, брат, уважил! Я о сем путешествии буду слагать легенды и рассказывать внукам. И не только своим, уж будь спокоен, твоим тоже поведаю.
— Ваше сиятельство. — Гриша развернулся на козлах, потирая натруженную поясницу. — Право ваше поведать всем о нашем путешествии, а коли до императора нашего самодержавного донесёте весть, что надобно дороги проложить по всей России-матушке, так я вам в этом деле подпевать буду да на гуслях играть.
— Гриша, да коли ты на гуслях бренчать начнёшь, нас верным делом на каторгу отправят да заставят лично дороги прокладывать. Я тебе говорю, оставь это дело. Музыка — это не твоё!
— Сиятельство, так вы же не слышали, как я ловко частушки пою.
— К сожалению! — маркиз повесил театральную паузу, пристально смотря на извозчика, когда как периферическим зрением изучал тех, кто изволит их подслушивать. — Слышал я всё, да расслышать теперь не могу!
Гриша набрал полную грудь воздуха для ответа и со свистом выпустил в другую сторону. К бричке подошёл князь Михаил Павлович Нестеров в сопровождении княгини.
Князь Нестеров был высокий мужчина уже старше среднего возраста, весьма приятной наружности. На нём красовался идеального кроя красный кафтан без единой замятости. Наряд подчёркивал рост и положение князя. Большие залысины открывали лоб, но сия особенность с лихвой компенсировалась остриженными по последней моде пшеничного цвета бородой и тёмными усами с седыми прожилками.
Дружелюбная улыбка намекала на радушие и гостеприимство, которые, помимо всего прочего, были в грешном характере князя.
Позади него томно вышагивала княгиня Ефросинья Егоровна. Молодость покуда не покинула её внешность, но морщинки уже начали бойко собираться в уголках глаз, на шее и руках, которые она грациозно держала сложенными на рукоятке зонтика. Сей аксессуар она захватила на случай, если солнце будет нещадно жечь её молочного цвета кожу. Если не брать во внимание появившиеся круги под глазами, то чистая и ровная кожа на лице излучала здоровье, тонкие черты лица подчёркивали большие ястребиные глаза. Её роскошные волосы цвета спелой пшеницы были туго убраны в высокую причёску, которая служила акцентом к жемчужному ожерелью, рассыпавшемуся по тонкой шее хозяйки.
Весь облик княгини утверждал, что князь Нестеров может сколько угодно руководить суконной фабрикой, но в имении последнее и единственное слово было только за ней. А строгий взгляд однозначно увещевал, что споры с хозяйкой обойдутся очень дорого.
Из недр брички навстречу князю показался граф Белодухов.
С непроницаемым выражением Андрей Петрович спустился на потрескавшуюся от летнего зноя почву, протянул руку, поприветствовал хозяина усадьбы и учтиво поклонился княгине.
— Моё почтение! — произнёс князь Нестеров, — Ну, канцлер, вы и устроили цирковое представление. Разве только кучер не стоял на спинах лошадей! — Он повернулся к княгине и закончил: — Сразу видно, проверка из Московской губернии пожаловала. Не могут иначе. — Фразы звучали едко, но сопровождались таким радушным выражением лица, что на Нестерова невозможно было осерчать или подумать, что он может издеваться.
Андрей Петрович представил компаньона маркиза Жака де Санкаcа и извозчика Гришу.
— Нас послал московский губернатор…
Михаил Павлович Нестеров отмахнулся от такого начала.
— Все дела мы оставим на завтра, сегодня же будем отдыхать и общаться. Благо, что, как по провидению, в имение пожаловало много гостей. Покуда идут приготовления к ужину, Иван Кузьмич, — князь указал на сгорбленного слугу, — сопроводит вас и маркиза к вашим покоям. А, что касается кучера…
— Простите, что перебиваю, Михаил Павлович, — произнёс Белодухов, — Но с Гришей, извозчиком, мы уговорились, что он останется в комнатах при трактире. Пускай лучше отдохнёт от сложной дороги в окружении своих людей.
Князь Нестеров почесал густую бороду. Радушно улыбнулся и заключил:
— Ваше право, граф. Но уверяю вас и Григория-кучера, что стойла наши не хуже барских почивален. Ни одна кобыла ещё не жаловалась.
— Ваша светлость, благодарю вас, но мне будет удобнее в менее удобных покоях трактира.
Ухмыляясь в модные усы, Михаил Павлович растёр сухие руки друг о друга и хлопнул ладонями.
— Стало быть, все пристроены, а посему мне придётся откланяться. Моего внимания требуют дела на фабрике. Иван Кузьмич вас проводит, а после пригласит к ужину. Там мы с вами встретимся вновь.
Наскоро простившись, князь взошёл в подъехавшую открытую повозку. Тихон шлёпнул поводьями, и князь скрылся за поворотом.
К гостям приблизилась княгиня. Она сделала реверанс и жестом пригласила гостей входить. Граф и маркиз поклонились ей самым учтивым образом.
К тому моменту Гриша, тихо ругаясь, закончил разгружать багаж господ и был готов отъезжать. Белодухов выразительно посмотрел на извозчика, ескать, гляди в оба, слушай, запоминай, анализируй. Гриша моргнул в знак того, что всё понял, поклонился, кряхтя от усталости залез на козлы, крикнул:
— Но! Пошли!
Из-под копыт двойки вырвались всполохи песка. Пустая бричка с извозчиком, теряясь в столбе пыли, промчалась через псевдоготические парадные ворота и покинула двор усадьбы Нестеровых. Скучающий караульный проводил её взглядом, в котором энтузиазма было ровно столько же, сколько и на въезде брички на территорию.
— Высокопревосходительство, прошу следовать за мной и Ефросиньей Егорововной, — подал голос Иван Кузьмич, напоминая о своём присутствии.
Слуга был уже мужчиной в летах, среднего роста, худощавого сложения и с уставшим взглядом. Он слегка горбился, ожидая, покуда граф простится с извозчиком.
— Высокопревосходительство, пойдёмте! — умоляюще попросил он.
— Извольте, — ответил Андрей и последовал за слугой.
Княгиня стояла на ступень выше и внимательно следила за гостями.
Жак поднял очаровывающий взгляд на Ефросинью Егоровну, пошёл к ней с желанием затеять игривый разговор, но, не проделав и половину пути, передумал. Взгляд маркиза разбился о ледяную стену отстранённости. Жак де Санкаc про себя улыбнулся, принимая вызов.
Княгиня и слуга повели гостей по светлым и широким коридорам усадьбы. Большие окна выпускали много света, позволяя организовать уголки оранжерей.
— Как сказал Михаил Павлович, сегодня у нас будет воистину банкет, — произнесла возглавляющая шествие Ефросинья. — Дело в том, что буквально вчера к нам прибыла моя младшая сестра Евангелина Егоровна со своим мужем герцогом Коневым Кирьяном Константиновичем, их дочка Ксения, ровесница моей дочери Варвары. Нам сюда, — княгиня указала на очередной лестничный пролёт, уводящий на второй этаж. — Ксения так же, как Варвара, в девках засиделась, но вскорости мы это исправим. —
После последней реплики Ефросинья смерила Жака заинтересованным взглядом.
Маркиз и граф слушали княгиню очень внимательно, пытаясь запомнить такой большой поток информации, состоящий из имён.
— К слову, мы сватаем Варвару за барона Богучарского Григория Ильича, вы с ним не знакомы? — забравшись наверх и вновь обернувшись к гостям, Ефросинья отпустила подол пышного платья.
Андрей отрицательно мотнул головой, а Жак продолжил излучать очарование и галантно предложил локоть княгине.
— Ефросинья Егоровна, а чем же вам так приглянулся барон?
На этот раз она посмотрела на него более тепло и приняла предложение.
— Сей союз упрочит положение нашей семьи и фабрики, а также откроет новые связи.
— Ефросинья Егоровна, я изучал отчёты. В них сказано, что положение фабрики крепкое, — вторгся Белодухов, войдя в привычное амплуа канцлера службы проверки. — Потому-то мы и прибыли, должны удостовериться…
— Позвольте прервать вас там, где вы закончили, — произнесла княгиня, — Фабрика относится к делам моего мужа, это вам до;лжно обсуждать с ним, и, как мне помнится, он оставил дела на завтра. Я же занимаюсь вопросами благополучия семьи, усадьбой, гостями, слугами и сельчанами. Сватовство Варвары также моя обязанность. — Княгиня ненавидела, когда нахально влезали в разговор.
Андрей метнул взгляд на Жака — мол, продолжай. Маркиз мгновенно разрядил обстановку:
— Всё же вы считаете, что сей барон Богучанский так хорош собой, что придётся по сердцу княжне Варваре?
— Свыкнется, слюбится! — ответила княгиня. — Любовь заимствована из романов и крепостных фантазий, а мы живём в реальном мире.
— Воистину! «Привычка свыше нам дана, замена счастию она», — процитировал Жак.
Ефросинья удивлённо приподняла бровь:
— Пардон?!
— Вы не читали новый роман в стихах? Весь Петроград только его и обсуждает.
— Столичные веяния до нас не так быстро доходят. Тем паче, что у нас имеются свои дарования. Варварина сенная девка отличается талантом.
Жак, вглядываясь в ледяные глаза княгини, удивлённо поднял бровь и спросил:
— Каким же?
— Сия девка имеет способности к писательству.
— Право, вы, верно, шутите?! — изумился маркиз.
— Уверяю вас. Презабавнейшая картина наблюдать крестьянские потуги к интеллектуальным занятиям, но у этой получается. За ужином она это продемонстрирует. Намедни уверяла меня, что начала новый роман. Я вначале не одобрила, ведь предыдущий был неплох, зачем искушать судьбу и демонстрировать скудоумие, но она поклялась, что то, что она нам продемонстрирует, — новейшее веяние в литературе. Я, конечно же, посмеялась, почём ей знать о веяниях, но согласилась, дабы позабавить гостей.
— Это поистине феноменально. Граф, ты видел такое?
Белодухов отрицательно потряс головой, не утруждая себя ответом. Тем более что тема унижения крепостных была ему не близка. Он испытывал отвращение к грубым словам княгини и не хотел, чтобы она услышала в его голосе даже толику раздражения.
— Вот и я от таком не слыхал.
— Высокопревосходительство, ваши покои! — с торжественностью произнёс слуга, указывая на ближайшие двери.
— Я распоряжусь о ваших вещах, их доставят вам в мгновение. Покуда отдохните с дороги, можете прогуляться. К ужину вас пригласят, — произнесла княгиня и исполнила лёгкий реверанс.
Поклонившись ей в ответ, граф и маркиз разошлись по отведённым им комнатам.
***
— Скажите, княжна, а кто этот лысый и тучный сударь? — насмешливо спросил Жак.
Варвара приложила ладонь, прикрывая непристойную усмешку.
— Маркиз, в который уже раз вы меня заставляете насмехаться над родственниками. Помилуйте! — княжна кротко всхлипнула и постаралась совладать с собой. — Сей богатырского вида сударь — это герцог Конев Кирьян Константинович. Он муж моей тётки Евангелины Егоровны и отец моей кузины Ксении Кирьяновны, собственно кузина расположилась по левую руку от дяди Кирьяна.
— Как вы, Варвара Михайловна, точно описали его выдающиеся богатырские внешние данные.
Княжна вновь захихикала, прикрываясь ладонью в кружевной перчатке. На ней было вечернее платье нежно-василькового оттенка, на голове красовалась точная копия высокой причёски княгини Ефросиньи, устроенная Акулиной по приказу матери. Шею Варвары украшали бусы, выполненные из сапфира в тон платья.
Жак мог предположить, что украшение было извлечено из шкатулки княгини.
— Мой батюшка из уважения к летам и дородности герцога Конева определил для него самый широкий стул, который достают слуги по случаю прибытия дяди, — прошептала Варвара.
Теперь впору было уже улыбаться Жаку, ведь после того как герцогу был предложен особенный стул он восседал на нём с таким надутым от важности видом, что готов был лопнуть от осознания собственной значимости.
— О-ля-ля! — вырвалось у маркиза при звуке скрипа трона герцога.
Слева от него сидела дева с не менее скромным видом и не меньшей анатомической плотностью.
— Судя по тому, что ваша кузина заняла обычный стул, можно предположить, что герцог Кирьян пользуется большим уважением.
— Покуда Ксения способна на нём помещаться, особого отношения ждать не придётся. Пардон моа, маркиз, — это слова моей матушки.
Жак уже в открытую начал хохотать, чем обратил внимание благородного и важного семейства Коневых.
Герцогиня Евангелина Егоровна метнула в их сторону испепеляющий взгляд, который был адресован больше Варваре.
Ефросинья уже успела похвастаться сестре, что сосватала дочь за барона Богучарского Григория Ильича, а раз так, то негоже княжне так вольно общаться с таким очаровательным франтом как маркиз де Санкас.
Властностью нрава и ревностью характера Евангелина немногим уступала своей старшей сестре. Во внешности Евангелины угадывались схожие с Ефросиньей черты: те же большие ястребиные глаза, волосы цвета спелой пшеницы, похожая причёска, служившая акцентом к ожерелью из складок на шее, но полнота Евангелины делала сходство с сестрой не такой очевидной.
Под грозным взглядом тётки Варвара будто сжалась. От Жака не ускользнуло это замешательство собеседницы, ему вдруг захотелось её закрыть, защитить. «Странно как», — подумал маркиз.
Когда им с графом показали их покои и наскоро разместили, Жак решил, что для общего дела будет полезнее не приходить в себя дремотой после бесподобного путешествия по отечественным дорогам под предводительством лучшего извозчика, которого знал старый и новый свет, — Гриши, а осмотреть усадьбу и окрестности.
Он осторожно притворил дубовую дверь и вышел в коридор. Скрип половицы заставил де Санкаса поморщиться. Он проверил соседние. Они сохраняли молчание. Жак осмотрелся и заключил: «Надо помнить о такой особенности. Если захочу незаметно выбраться из покоев, придётся выпрыгивать из комнаты».
— Ваше сиятельство изволит чего-нибудь?
От неожиданности маркиз вскрикнул и машинальным движением руки хотел было выхватить скрытый от посторонних глаз пистолет, но рука скользнула по воздуху.
«Оставить его было разумным решением, — пронеслось в голове у маркиза. — Иначе сейчас бы слуга понял, что якобы проверяющие расхаживают по дому, увешанные с ног до головы оружием».
— Иван Кузьмич, помилуйте меня, батенька, вы же меня до чертей напугали, можно сказать, застали врасплох в одних панталонах. Эк же вы мастак тихо подкрадываться!
Сия партия трусоватости не вызвала у маркиза сложностей, ведь действительно слуге удалось подкрасться незаметно, Жак лишь подменил эмоции раздражения на испуг.
— Ваше сиятельство, не серчайте на верного слугу. Княгиня Ефросинья распорядилась справляться о вашем пребывании и настояла удовлетворять требования.
— Иван Кузьмич, голубчик, я лишь хочу немного прогуляться да ножки размять.
— Тогда вашему сиятельству должен приглянуться сад с прудом. Ежели вам повезёт, там вы обнаружите пару лебедей необычного окраса. — Слуга низко поклонился и, не дожидаясь ответа, скрылся в усадебных коридорах.
«Приставила слежку? А что, вполне может быть. Согласно письму, которое показывал Андрей, Ефросинья очень хитрая и опасная особа. Со временем разберёмся, а покуда лучше последую совету Ивана Кузьмича и выйду в сад, авось там кого встречу из обитателей усадьбы, а слуга непременно будет следить».
Жак осмотрелся, заложил руки за спину и, излучая интерес к декору убранств, вальяжно пошёл в сторону выхода.
Белая гранитная крошка томно шуршала под лакированными сапогами маркиза. Липовая аллея убаюкивающе тянулась к озеру. От главной аллеи тянулась тропинка, уводящая к домику, расписанному на голландский манер.
После готической усадьбы не замечать инородность домика было просто невозможно. Введённая ещё Петром мода Старого Света расползалась от столичных городов и дотянулась и до Оренбургской губернии. Дом явно носил функцию гостевого и предназначался на тот случай, ежели в усадьбу Нестеровых наведается представитель монархического рода, а покуда это не произошло, голландский домик пустовал. В окнах мелькнули силуэты слуг, которые по указу графини наводили должный порядок.
С минуту Жак постоял, изучая постройку и шурша гранитной крошкой, и двинулся дальше. Дорожка привела маркиза к большому пруду, вокруг которого кольцом были выставлены скамейки. «Идеальное место для проведения кулуарных бесед, а может быть, даже заговоров», — мелькнула мысль.
Позади одной скамейки раскинул ветви гигантский клён, на ветвях которого распространилась и обосновалась омела. Зеленовато-жёлтые цветки прикрывали маленькие красные ягоды.
В тени клёна с омелой, на скамейке Жак приметил молодую особу.
Дева в кружевном летнем платье, закинув ногу на ногу, увлечённо читала книгу и не заметила, как к ней приблизился высокий человек с зачёсанными назад чёрными волосами, перехваченными лентой.
— Здравствуйте, княжна Варвара, — самым елейным манером произнёс маркиз.
Варвара подняла на вторженца небесно-голубые глаза.
— Добрый день, месьё де Санкас, — ответила княжна.
— Как? — изумился маркиз. — Разве мы знакомы? Не могу поверить. Я бы не позволил себе забыть такую встречу!
— О вашем прибытии все уже знают, а крох описания вашей внешности мне хватило, чтобы понять, что вы не граф Белодухов.
— Мне впору подивиться вашим незаурядным дедуктивным способностям.
— Простите, каким способностям?
— Пардон муа, я имел в виду ваш метод рассуждения, в ходе которого вы пришли к верному положению дел.
Варваре было лестно получить похвалу, что мгновенно отразилось розовым оттенком на щеках.
— То, что я вас узнала, это метод, как вы сказали? Дедукции?
Жак согласно склонил голову:
— Уи, мадемуазель.
Княжна ухмыльнулась и задала новый вопрос:
— А как вы поняли, что я Варвара?
— Я воспользовался наблюдательностью. — Маркиз вновь ласково улыбнулся и присел рядом с Варварой на скамейку. — Я увидел в вас некую внешнюю схожесть с вашей матушкой, но, позвольте вам признаться, — он огляделся по сторонам: не подслушивает ли их кто. — Эта схожесть мимолётна. Стоило вам посмотреть на меня… — де Санкас замялся, — Более я не вижу в вас отражение княгини. — Он глубоко вздохнул и признался: — Мне кажется, вы похитили покой моей души. Мадемуазель Варвара, вы прекрасны.
Щёки княжны запылали пуще прежнего, будто она в один миг очутилась на морозе. Княжна не могла понять, что именно её тронуло: то, как он замялся, или то, что дрогнул голос на последней реплике, или то сколь скоро признался.
Жак же, привыкший держать истинные чувства при себе, толком и сам не мог понять, почему он так сказал, ведь работа была иной, но нежная внешность Варвары, то, с какой непосредственностью она глядела на него, запали в душу.
Они в молчании смотрели друг на друга так жадно, столь трепетно и по какой-то неведомой причине не могли наглядеться.
Так встречаются половинки одного сердца, которые стремились друг к другу, воистину как колокольчики встречают рассвет.
Тишину общения двух сердец нарушал лишь тёплый летний ветерок.
Миг, год, жизнь, век тишины разорвали взмахи крыльев.
С громким всплеском друг за другом на воду опустилась пара лебедей. Пара чёрных лебедей.
Жак моргнул, прогоняя морок испытанного момента, и взглянул на пруд.
— Всё же Иван Кузьмич оказался прав. Чёрные лебеди — немыслимая картина! — едва слышно произнёс он.
— Для нас стала вполне обыденной. Я была ещё девочкой, когда они стали прилетать к нам.
— Маленькой девочкой, — тихо повторил маркиз. — То есть они были тут не всегда? Не припоминаете, когда вы их увидели впервые?
— Все, кто тут живёт, помнят, что лебеди столь необычайного окраса появились на следующее утро после... — Варвара задумалась, стараясь припомнить обстоятельства. Неожиданно она пришла к осознанию и произнесла: — Сразу поутру после дня солнцестояния, в тот день у нас средь сельчан была тяжба о том, что Лу…
— Княжна, вот ты где?! — произнесла дева, одетая со вкусом главенствующей над этими местами моды, но черты лица и манера произносить слова показывали её крестьянское происхождение.
— Авдуша, в чём дело? — вознегодовала Варвара. Она обратила внимание на то в каком смятении находится её подруга, и добавила более ласковым тоном: — Ты почему такая взволнованная?
— Ваша светлость, княгиня Ефросинья послала за тобой, сказала срочно воротить и подготовить твой туалет к ужину.
— Ба! Да неужели я засиделась тут дольше положенного?!
— Засиделась, засиделась. Твоя светлость должна поторопиться, а то и моя светличность будет затемнена следами тумаков! — Авдотья размахивала руками, как руководитель парадных войск.
— Неужели вы и есть та самая девушка, что пишет романы? — наклонившись вперёд, подал голос маркиз.
Обе девы обернулись на него.
Варвара была настолько взволнованна, что забыла представить Жаку свою компаньонку.
— Пардон муа, маркиз де Санкас, позвольте представить вам Авдотью.
Жак склонил голову в приветствии и произнёс:
— Княгиня расхваливала нам ваши незаурядные писательские таланты и сказала, что нам посчастливится сегодня стать свидетелем вашей декламации вашей новой работы.
На щеках Авдотьи выступили пятна румянца, не менее яркие, чем у Варвары.
— Ваше сиятельство, буду рада представить новую работу, но теряюсь в сомнениях, придётся ли она вам по сердцу.
— Если княгиня Ефросинья о вас и ваших талантах такого высокого мнения, то как я могу иметь противоположное мнение?!
— Запросто, ваше сиятельство. На то оно своё мнение.
Маркиз улыбнулся на столь дерзкую манеру общения сенной девки, склонил голову.
— Мы же встретимся с вами за ужином? — с надеждой спросил Жак, обращаясь к Варваре.
— Всенепременнейше, маркиз де Санкас.
Варвара сделала реверанс и сопровождаемая Авдотьей, шурша туфельками о гранитную крошку, удалилась в сторону усадьбы.
Жак остался один на скамейке. Он какое-то время наблюдал за лебедями, потом несколько раз обошёл пруд, покидал камушки в воду и направился в сторону усадебных покоев готовиться к ужину.
Не успел Иван Кузьмич постучать в дверь, как маркиз де Санкас уже выскочил из почивальни при полном параде.
На тёмно-синем камзоле не было ни единой складки, каждая пуговица сияла золотым блеском, а в лаковых сапогах можно было разглядеть отражение.
Граф Белодухов не отставал от Жака в прилежности внешнего вида: гладко выбрит, идеально ровный пробор в причёске, волосы уложены на две стороны, волосок к волоску. Идеального кроя мундир с истинно белыми брюками.
Граф в знак приветствия молча сделал кивок маркизу.
— Удалось ли отдохнуть? — спросил Жак, покуда слуга вёл их по коридорам в направлении банкетного зала.
***
— А кто вон тот напудренный и в то же время бледный сударь? — справился де Санкас у Варвары, у которой после строгого взгляда тётки на щеках выступил румянец.
Она постаралась отступить в сторону и спрятаться за маркиза.
— Это наш гость из Румынии. Граф Альбеску. Накануне почтовые доставили от него письмо, в котором просился остановиться, передохнуть да погостить. Граф путешествует по стране в компании лекаря.
— Лекаря? На вид он здоров, — подивился Жак и пожал плечами.
— Наш гость не шибко разговорчив, хотя по-русски говорит чисто. Скажите, месьё де Санкас, а граф Белодухов тоже не щедр на слова или ему что-то не понравилось?
Андрей стоял в дальнем углу и любовался видом из окна, выходившего на тропинку, уходящую в глубь парковой части усадьбы.
— Что вы, княжна Варвара?! Граф Белодухов просто утомился от поездки. Знали бы вы, как тяжело нам досталась дорога к вам. — Жак выгнул бровь, пристально смотря на собеседницу. — Но эти тяжбы стоили каждой секунды, которую я могу провести подле вас.
Не успела Варвара хоть что-то ответить, в комнату вошла княгиня Ефросинья в сопровождении князя Нестерова и высокого, седого мужчины в летах.
— Маркиз де Санкас, мы все с удовольствием послушаем историю вашего путешествия. Прошу за стол! — произнесла Ефросинья с улыбкой, которая больше походила на оскал.
Она недовольно взглянула на сестру и её тучное семейство. Герцог Конев был не в состоянии стоять подолгу на ногах, поэтому, даже когда он являлся на похороны, слуги несли за ним стул.
Евангелина Егоровна перехватила взгляд старшей сестры и нахмурилась в ответ.
Гости расселись за стол.
Князь Нестеров занял место во главе стола, Ефросинья Егоровна подле него, рядом с княгиней присела Варвара, которая, к радости Жака, оказалась напротив него. Далее восседала семья герцогов.
Седой мужчина присел по правую руку от маркиза и обратился к нему:
— Барон Богучанский.
Уголок губ Жак слегка дрогнул от столь напыщенного пассажа.
— Маркиз Жак де Санкас, — совладав с собой ответил он.
— Вы француз?! — насторожился барон.
— Не переживайте за это. У меня нет наполеоновских планов, манер и замашек, а от первых аккордов Марсельезы не пускаю слезу и не бросаюсь в пляс. Более того, Москву не приходится сжигать каждый раз, как там появляюсь я!  — На этот раз де Санкас не сдержал усмешки и одарил барона самой очаровательной из улыбок. — Я же чувствую себя русским до последней клеточки души, посему всецело служу отчизне.
— Ежели под служением вы подразумеваете проверки предприятий, то…
Богучарскому не дали закончить фразу.
В общий зал вошли слуги с подносами, уставленными яствами. Аромат от блюд заставил герцога Конева заёрзать на стуле. Кирьян Константинович настолько взбудоражился предстоящей трапезой, что начал растирать ладони и трясти вторым и третьим подбородками. Из недр его желудка донеслось раскатистое урчание голода.
Графиня Ефросинья поморщила тонкий нос и постаралась поскорее отвести взгляд от отвратительного свояка.
— Уверена, что история вашей французской семьи прелюбопытнейшая, — безэмоционально произнесла Ефросинья в адрес Жака.
Несколько бутылок с шампанским разом громыхнули в потолок.
— Когда мы короче познакомимся, вы сможете понять, насколько условно меня можно назвать французом. Являюсь им лишь по происхождению. Мой отец Жан-Батист уехал из Франции во время революции в девяносто четвёртом году. Он присягнул на вечное подданство Российской Империи. Екатерина, самодержавица всероссийская, пожаловала ему в награду древнее российское дворянство. Ему было присвоено имя Иван после принятия православия, а много лет после меня окрестили Евгением, но благодаря славе отца и нашей фамилии меня все называют Жаком. Но родился я тут. Тут и останусь. Поэтому считаю себя русским до последней клеточки души.
— То есть вас нужно величать Евгением Ивановичем? — спросила Варвара.
Её невинное, доброе выражение лица не могло не трогать своей непосредственностью. Сердце маркиза сжималось от прикосновения её взгляда.
— Прошу вас, зовите меня Жак. Евгений Иванович уж больно помпезно звучит, тем более что сокращённое имя от Евгения созвучно с Жаком.
Ефросинья сухо изучала гостей и внимательно слушала рассказ маркиза как над ухом раздался голос, от которого каждый раз по спине бежали ледяные иголки мурашек.
— Княгиня, вы предпочитаете игристое или тихое?
Глаза Ефросиньи готовы были выпрыгнуть из орбит, она нервно дрогнула плечами.
Белодухов и де Санкас не упустили этого движения. Они пристально вгляделись на ту, кто напугал княгиню.
Над хозяйкой дома склонилась дева с копной буйных кудрей каштановых волос, которые были убраны в хвост и стянуты белой лентой с вышитыми крестьянскими оберегом одолень-травы.
Белодухов отметил символ и припомнил, что значение его — исцеление от болезней.
На тонкой шее служанки виднелось украшение. Двурогая деревянная луна была устремлена рогами вниз и нанизана на нить, что была завязана сзади на бантик.
Девушка не дождалась ответа княгини и наполнила её бокал белым вином.
Княгиня с трудом повернулась к служанке и великодушным, пронизанным страхом кивком выразила благодарность.
«О-ля-ля», — про себя подивился Жак.
Служанка отстранила декантер от бокала княгини и двинулась дальше.
Белодухов пристально следил за движением девушки с внешностью, пышущей поразительной красотой. Яркие черты лица, большие чёрные глаза, тонкий нос благородно вздёрнут, красивые пухлые губы. Она двигалась с поразительной грациозностью. Плавные движения рук, поступь ног притягивали и не давали возможности отвести взгляд в сторону.
Как только служанка вошла в трапезную залу, все смотрели только на неё. Кирьян Константинович замер, не донеся до себя булочку с горкой икры, его челюсти на секунду прекратили усердную работу, а после продолжили вновь.
«Удивительно, как такая ревнивая княгиня может держать при себе такую обворожительную служанку?» — подумал Андрей.
Стоило девушке отойти в сторону, Ефросинья вернула самообладание и приняла прежний властный облик, периодически поглядывая в сторону служанки.
— Граф Альбеску, расскажите о вашем странствии. Как вы попали в наши края? — обратился князь Нестеров к гостю с бледным цветом лица.
— Михаил Павлович, прежде всего спешу выразить благодарность за возможность погостить в вашем доме. Нам с лекарем требовался отдых от долгого пути по проклятым дорогам.
— Граф Альбеску, я прекрасно вас понимаю, — вмешался маркиз. — Хвала всевышнему, довелось на себе испытать всю прелесть отечественных дорог. Прошу пардона, что вероломно прервал вас, но умолчать о таком был не в силах.
Эмилиен Альбеску уколол взглядом маркиза. От прикосновения взгляда Жаку стало не по себе, он пригляделся к говорившему сударю и пришёл к заключению, что не может понять, какого возраста румынский граф. Лицо зарубежного гостя было покрыто пудрой, но она придавала цвет коже, но никак не скрывала морщины или неровности, которые отсутствовали на лице графа Альбеску.
Тем временем Эмилиен продолжал:
— Дело в том, что я работаю над книгой, посвящённуой схожим традициям, но у разных народностей.
— Как любопытно, — чавкая, проговорил герцог Конев, параллельно помещая рукой в рот кислую капусту. — И какие же, мна, схожие, мна традиции вы описываете?
Чавканье и шумное пережевывание между каждым словом делало его речь разрозненной и омерзительной для восприятия.
— Самые разнообразные. От традиционных блюд до празднования осеннего равноденствия, — ответил Альбеску. — Но что поразительно — так то, что в Румынии и в России водку предпочитают закусывать соленьями, тогда как, например, во Франции вообще не употребляют столь крепкие напитки. — Окончание реплики, несомненно, было адресовано Жаку.
Маркиз указал разносившему напитки слуге на свою рюмку, которая в мгновение ока была наполнена до краёв.
— За императора Всероссийского, царя Польского и великого князя Финляндского! За нашего августейшего Александра Николаевича! Салют! — произнёс Евгений Иванович, по совместительству Жак де Санкас, и опрокинул рюмку.
Сей жест вызвал какую-то разрядку в напряжении за столом. Князь Нестеров хохотнул отчаянному жесту, подскочил, поднял свой фужер, повторил тост. Его примеру последовали остальные участники. В салюте они со звоном столкнули бокалы.
Далее застолье проходило в атмосфере более дружеской учтивости.
За ужином Жак продолжил привлекать всеобщее внимание, он блистал всем своим внешним видом, обаянием, разговорами, бесконечными шутками и умопомрачительным рассказами.
После того как он во всех подробностях поведал собравшимся обо всех злоключениях, которые они преодолевали на пути к усадьбе, Жак подошёл к самому щепетильному эпизоду:
— Извозчик Андрея Петровича, о котором он высказывается исключительно положительно, смог сделать над собой усилие и не угробить нас о ствол векового дуба. Мы кое-как сумели выбрались из проклятой колесницы, перевели дух и хотели было двигаться дальше, как нас окутал самый густой туман, которой мне довелось видеть. До этого момента наша поездка была далека от идеала, а после нашествия стихии мы решили поберечься и остались возле брички до утра.
— Неужели вы спали на голой земле? — с тонкой нотой испуга поинтересовалась Варвара.
Девушка растворилась в рассказе маркиза. Она старалась запоминать каждое слово, чтобы пересказать Авдотье и упросить ту написать рассказ, посвящённый приключениям Жака де Санкаса.
— Покуда Гриша разводил костёр исключительно для нашей храбрости, Андрей Петрович решил неожиданно прогуляться, а когда обернулся заявил, что тракт сделал петлю и он якобы пришёл на то же самое место, с которого удалился. И добавил, что его преследовала стая воронья, деревья следили за ним и даже белый волк перебежал ему дорогу.
Участники банкета уставились на графа Белодухова. Маркиз молитвенно сложил руки и быстро постарался исправить ситуацию:
— Знаю, знаю, о чём вы подумали, но уверю вас, Андрей Петрович на тот момент ещё не успел пригубить ни одной капли.
— Это правда? — поинтересовалась герцогиня Евангелина.
Под стать своей сестре, она не доверяла никому.
— Заверяю вас, Евангелина Егоровна, у меня нет никакого резона выдумывать, — сказал Жак.
— Если судить обо всей истории, — Белодухов нехотя вступил в разговор, — то маркиз мог ненароком напутать детали, но в общем и целом это правда. Мы действительно решили провести ночь под звёздами и полной луной. Дорога явно нам не благоволила, поэтому мы решили переждать. Покуда мы наслаждались ночью, вспомнился презабавнейший разговор в одном трактире.
— Какой же? — подаваясь вперёд, заинтересовался князь Нестеров.
Андрей подцепил кусок красной рыбы с блюда и не торопясь положил к себе в тарелку.
— Позвольте поделитьться слухами, что мы невольно подслушали, — в расслабленной манере начал Андрей.
— Извольте. Мы будем счастливы позабавиться слухами от крепостных, — ответил Михаил Павлович.
— Говорили, напоминаю, что это лишь разговор, который мы подслушали. Говорили, что, дескать, в ваших краях вовсю орудует в;дьма.
На этот раз в комнате повисла тишина, как в склепе.
Белодухов внимательным образом изучал участников застолья. Секундное замешательство поразило каждого. Отчётливее всех читалась реакция на миловидном лице княгини Ефросиньи. Её большие глаза расширились, кожа побелела, а подбородок на секунду дрогнул, она тревожно поворачивала голову то направо, то налево, лишь усилием воли вернула самообладание.
Варвара заёрзала на стуле, метнув на маркиза умоляющий взгляд.
Быстрее всех с вопросом справился Михаил Павлович. От абсурдности он разразился хохотом и заключил:
— Видимо, Андрей Петрович, вы подслушивали разговоры весьма выпивших, малограмотных господ.
— Мы с маркизом тоже пришли к такому выводу, — поделился граф Белодухов.
Князь Нестеров просиял и произнёс:
— А единственная волшебница на всём белом свете — это моя Ефросинья Егоровна. Одно то, что, — он едва осёкся, — моя княгиня выглядит как в день нашей встречи, вызывает подозрение, что пьёт какой-то в;дьмовской отвар. — Князь постучал большими пальцами по столу, поднял бокал и провозгласил:
— За мою княгиню Ефросинью! Ты даёшь моей жизни смысл, — произнёс чуть тише.
Гости вновь дружно салютовали.
За разговорами о пустом ужин стремительно двигался к логическому апофеозу. Ефросинья подала сигнал слугам: дескать, могут подавать десерт и кофей.
— Иван Кузьмич, — княгиня щёлкнула пальцами и подозвала им верного слугу. — Пригласи Авдотью. Пускай развлечёт гостей новой рукописью.
— Как прикажет ваша светлость.
Иван Кузьмич покорно поклонился и вышел в дверь, расписанную вензелями барокко.
По другую сторону он чуть было не столкнулся с Лукией.
— Матерь божья! — испугался Иван Кузьмич. — Ты что тут подслушиваешь?!
— Кузьмич, знать у тебя, батюшка, фантазия разрезвилась? С подносом иду, не видишь? А ты меня чуть не сшиб.
— Прости, Лукия. Вон вечер-то какой. Сколько вельмож разом нагрянули. Да один поди краше другого. Не уследить за всеми.
— Следишь за ними? — переспросила дева.
— Полно тебе к оговорке цепляться, — усмехнулся Иван Кузьмич. — Уследить за всем. — исправился он и поспешил на поиски Авдотьи.
Лукия ему в след хищно блеснула глазами и вошла с подносом в трапезную.
— Авдотья! Авдотья! — надрывался Иван Кузьмич, силясь найти Варварину сенную девку. — Авдотья! Куда же ты, чертовка, запропастились?!
— Да, Иван Кузьмич, бегу. Бегу. Тута я! Что случилось-то, Кузьмич?
Авдотья сбежала со ступенек лестницы, ведущей к хозяйским почивальням. Её щёки покрыл багровый румянец, растрепавшуюся косу дева перебросила через плечо, а к груди прижимала листы с текстом.
— Ты чего прохлаждаешься, а ну, шуруй в трапезную. Княгиня требует тебя для чтения. Да поторопись, коли не хочешь, чтобы светлость на тебя серчала.
— Святая пятница! Бегу, Иван Кузьмич, уже бегу.
Авдотья одной рукой продолжила прижимать рукопись к груди, а второй подобрала полу сарафана и припустила в трапезный зал.
***
— Уважаемые гости, прошу вашего внимания, — обратилась княгиня к собравшемуся разнопёрому бомонду. — Позвольте представить вам сенную девку княжны Варвары — Авдотью. Я уже успела вам поведать, что есть у Авдотьи некие писательские способности. Она обещала порадовать нас работой, совершенно отличной от того, что мы привыкли читать и слушать. Ну-ка, Авдотья, продекламируй свой очередной мадригал .
Дева с взволнованным видом стояла напротив гостей.
Пока крестьянка расправляла замявшиеся листы с текстом, Евангелина Егоровна достала голубую табакерку, надавила на бронзовую кнопочку, откинула крышку, почерпнула нюхательного табаку и шумно втянула.
Подрагивающим голосом Авдотья начала:
— Сапфировый…
Трапезный зал содрогнулся от громкого чиха Евангелины.
Гости удивлённо обернулись к ней.
— Пардон, — промолвила Евангелина, прикрывая рот ладонью.
Её муж разделил эклер вилкой и одним махом отправил оба куска в рот. Шумно прожёвывая, он заговорил:
— Лично у меня, мня, нюхательные табаки не возбуждают интереса. Я предпочитаю трубку.
Кирьян Константинович, не заканчивая жевать и чавкать, достал из внутреннего кармана кисет, вытянул из него трубку и, мурлыкая себе под нос, принялся плотно уминать табак.
— Начинай уже, Авдотья! — повысила голос Ефросинья.
Гости одновременно вернули внимание к служанке.
Не успела дева начать, как со стороны Коневых раздался звук от зажжённой спички, а после чмоканья губ герцога, который усердно принялся раскуривать трубку.
 — Авдотья, мы ждём! — рявкнула княгиня.
Нервная обстановка вогнала Авдотью в ступор. От волнения её лоб покрыла испарина, а по спине заскользила капля пота.
Едва сдерживая усилившуюся дрожь в голосе, служанка начала:
— Сапфировый вкус засухи.
Неожиданное пробуждение после приступа мучительного кашля заставило Анну прислушаться.
Ничего. Завывание сухого ветра, который нёс лишь частицы пыли и смертельного зноя.
Который месяц природа наказывала засухой род людской. Птицы покинули гнёзда и разлетелись во все стороны, соседи оставили дома. Они давно начали исход из поселения и погнали остаток поголовья скота подальше от про;клятой земли. Надежда на то, что по другую сторону каньона они доберутся до озёр с водой, была сильнее, чем страх упасть в ущелье или попасть под камнепад.
— Движение вперёд есть надежда, — сказал ей на прощание Том — последний из отбывающих фермеров. — Анна, пойдём с нами. Бог оставил это место, здесь теперь властвует погибель.
— Спасибо, дядя Том, но бабушка не переживёт переход, а я не могу оставить её. Даже в мыслях я не смогу с ней так поступить.
Том с грустью взглянул на тринадцатилетнюю Анну, притянул на прощание её руку к иссохшимся губам.
— Бабушка Рут всегда была добра ко мне. — Он немного задумался. —Вернее, ко всем.
Том вручил ей почти пустой бурдюк с водой, которую рассчитывал растянуть на половину дня переправы.
— Анна, храни вас Господь.
Мужчина развернулся и побрёл прочь. Грязная одежда мешковато висела на его измождённом долговязом теле, редкие сальные волосы потеряли какой-либо оттенок и болезненно облепили череп. Удаляясь прочь, он вяло погонял остатки некогда большого поголовья высокогорных коров. Раньше их могучий скот отличала особенно пышная кучерявая шуба, теперь же они больше походили на облезлых коз.
Девочка вошла в дом и обернулась к окну, вновь оглядела пустынный выжженный пейзаж.
Опустевшая деревня представляла собой заброшенную картину забвения: трава сгорела и превратилась в песок, камни сгорели и превратились в пыль. Из песка торчали остатки оглоблей, вся остальная часть повозки также обратилась в пыль и песок. Колодец засох, а река давно остановила течение воды.
Вдоль берега красовались цветы ярко-сапфирового цвета. Аконит — единственное оставшееся растение, которое смогло жить в засухе. Единственное наполненное влагой живое растение — и то было ядовитым.
Девочка с трудом разделила поросшие коркой губы, представляя…
— Нет, нет! Нельзя! — прохрипела она и закашлялась, поспешно отвернулась от окна.
Она подошла к бабушке, смочила ей губы из бурдюка Тома, хотела отпить, но тот был окончательно пуст.
Девочка опустилась возле ног старушки и прикрыла глаза.
***
Анна не могла воссоздать в памяти, как давно ушёл Том, она не могла вспомнить, когда последний раз бабушка проронила хоть слово, и она не могла припомнить, когда в последний раз они пили воду.
Анна подошла к бабушке Рут, которая продолжала мирно сидеть в кресле-качалке. Верхняя пуговица сорочки была расстёгнута. Внучка хотела позволить знойному ветру хотя бы так обдувать старушку.
— Бабушка, ты меня слышишь? — прохрипела девочка и с грохотом завалилась рядом.
***
Анна открыла глаза.
Поволока забытия расступилась, открывая всё ту же удручающую картину.
Солнце возвышалось над их разваливающимся домиком.
Она кое-как приподнялась и села подле ног ссохшейся в летах старушки.
Девочка вздрогнула, но всё-таки взглянула на усыхавшую женщину в кресле-качалке.
Грудь бабушки Рут под сорочкой едва двигалась.
— Ты дышишь, — облегчённо прохрипела девочка.
Анна с невероятным трудом поднялась, облокотилась о подоконник, оттолкнулась и заковыляла в сторону выхода из дома. Обжигающий песок и пыль нещадно жгли её босые ноги. Горячий ветер трепал сухие локоны и неистово задул со спины.
Она медленно обернулась и взглянула на горизонт. Девочку пробил горячий озноб.
Не смея дышать разгорячённым воздухом, Анна узрела надвигающуюся мучительную погибель. На горизонте во весь рост встала песчаная буря. Поток двигался в сторону их домика.
— Это конец, — бесцветно проговорила девочка.
Она вновь взглянула на яркие цветы аконита и приняла решение. Смерть от удушья песком и пылью куда хуже, чем от отравления.
Анна подошла к опустевшим берегам и набрала охапку сапфировых цветов. Вернувшись домой, начала отделять цветы от сочных стеблей. Стебельковый сок побежал прохладными ручейками по рукам девы. Невероятным усилием воли она подавила желание слизать каждую каплю.
Сапфировые цветы были ловко сплетены в два венка. Стебли Анна отжала досуха и разделила на волокна, превратив в травинки.
Дева зашла в комнату, взглянула на покосившийся шкаф, достала белую юбку, белую сорочку и жилет песочного цвета. Пригладила сухие русые волосы и хотела было выйти, как на глаза ей попалась сшитая бабушкой кукла. Рыжеволосая игрушка в белом платье расставляла руки в стороны, приглашая Анну в последний раз заключить её в свои объятия и не отпускать.
Сколько ночей, охраняя сон, кукла лежала подле девочки, сколько игр они успели сыграть и сколько счастья разделить. Анна подумала, что было бы совершенно нечестно оставить добрую маленькую игрушку и уйти без неё, а посему дева взяла куклу за руку и последовала к бабушке.
— Бабушка, ты меня слышишь? — спросила девочка.
Рут продолжала склонять голову к плечу и медленно дышать.
— Прости меня, бабуля, но нам некуда скрыться.
Анна надела на бабушку венки из сияющих сапфировым цветом цветов, вслед за венком вплела несколько травинок, взяла чашку со стола, посмотрела внутрь.
Пятую часть ёмкости занимал выдавленный ядовитый сок аконитов. Смертоносная жидкость цвета весеннего неба игриво плескалась внутри.
«Интересно, какой у неё вкус», — пронеслось у девочки в голове.
От жажды у Анны скрутило живот.
Раскрасневшиеся, измученные глаза девочки не могли плакать, но стон отчаяния сорвался с губ.
— Прости меня, бабуля, я люблю тебя! — произнесла внучка и прикоснулась губами к впалым щекам бабушки Рут. — Прости.
Анна поднесла кружку к губам старушки и наклонила. Водянистый сок ядовитого растения дотронулся до губ Рут, она сделала маленький глоток, потом ещё, ещё. Помутневшие глаза бабушки распахнулись, молниеносным движением она выхватила чашку у Анны, оттолкнула девочку и в два глотка осушила ёмкость.
— Нет, нет, нет, бабуля! Что ты?! Нельзя!
Девочка вырвала у бабушки пустой сосуд. Анна хотела бы разразиться истерическим плачем, но слёзы не текли. Вместо этого она уткнулась в колени бабушки.
— Как ты могла не оставить мне ничего?! — прошептала девочка. — Я же не успею собрать на себя и буду вынуждена задохнуться пылью.
Небо над их разрушенным домом потемнело. Солнце скрылось в клубах марева песчаной мглы. В комнате стало темно.
Рут положила ладонь на голову Анны и медленно поглаживала сухие волосы, покуда старческая рука не замерла навсегда.
Свет окончательно покинул их обитель.
Анна зажмурилась, готовясь затаить дыхание, но вместо ударов песчинок на раскалённую крышу упали первые капли дождя и злобно зашипели.
Девушка распахнула глаза.
— Нет, не может быть. Наверное, я умерла или от страха лишилась рассудка.
За первыми каплями последовали остальные.
С неба извергались потоки воды. Над домом воинственным набатом гремел гром. Молнии разлетались, кривыми всполохами освещая тёмную комнату.
Анна взглянула на бабушку. В неровных вспышках молний старушка казалась особенно умиротворённой. Она будто склонилась в блаженной послеобеденной дрёме.
Девушка оторвалась от созерцания последней ушедшей родственной души.
Анна на подгибающихся ногах прошла к шкафу с посудой, достала запылённую глиняную чашку и выставила руку из развалившегося окна.
Рукав её белой блузки мгновенно промок и прильнул к коже. Вода побежала по иссушенной руке и скатывалась с локтя на босые ноги.
Девушка закатила глаза от удовольствия прикосновения живительной влаги. Резким движением опрокинула чашку с дождевой водой, а после переложила куклу и повторила то же самое, но уже другой рукой.
Покуда мы не ощущаем великую нужду, не придаём значения простым вещам. Лишь утратив самое важное, мы осознаём их жизненную ценность.
Ливень продолжался не более получаса. Грозовая туча, влекомая порывом ветра, гнала исцеляющую влагу навстречу песчаной буре, загоняя последнюю туда, откуда она явилась в мир.
Анна, сжимая куклу, вышла во двор. Она шла босыми ногами по мокрому песку, ощущая невообразимое удовольствие от прикосновения к остывающей, мокрой почве.
Дойдя до аконитов, которые продолжали излучать сапфировое свечение, девочка наступила в воду. Потоки реки вернулись на прежнее место.
Порыв влажного ветра взметнул волосы девочки, она вгляделась вдаль и произнесла:
— Я думала, что спасаю тебя, а убила. Я думала, испив весь яд, ты обрекла меня на муки смерти, а ты спасла. Бабушка, ты подарила мне заботу, тепло, уют и даровала жизнь, приняв иную участь из моих рук. Скажи, как я смогу жить дальше, зная, как поступила с тобой? А нужно было лишь немного подождать.
Из-за туч показалось солнце и осветило Анну. От яркого света она неосознанно разжала руку и уронила куклу. После дождя солнце перестало казаться таким убийственно знойным. Оно вновь приобрело былое значение.
Девушка посмотрела вдаль и поняла, что больше никогда не сможет вернуться в свой дом, где прожила лучшие годы с бабушкой и самые страшные мгновения без неё.
— Том был прав. Движение вперёд есть надежда, — произнесла Анна и, шлёпая босыми ногами по реке, пошла по течению жизни.
***
Собравшиеся широко раскрытыми глазами изучали удивительную писательницу. Едва ли они слышали или читали что-то похожее.
Маркиз чувствовал, что он должен сказать хоть что-то. Он усердно подбирал слова, но что-то более или менее членораздельное не мог вымолвить.
Белодухов изучал гостей, как затаившийся филин следит за мышиной тропой.
Конев вновь шумно чиркнул спичкой, стараясь возбудить тление затухшего табака.
Князь Нестеров скривил гримасу и чесал затылок.
Герцогини Евангелина и Ксения морщились, будто проглотили из чашек по половине лимона.
Варвара же смотрела на подругу глазами, полными восторженных слёз.
Граф Альбеску цокнул языком, по его лицу тяжело было что-то узреть. Он ровным счётом не выказывал никаких эмоций, старался создавать лишь видимость заинтересованного гостя, но мысленно находился где-то в другом месте и поглядывал на дверь, через которую слуги носили подносы с едой и напитками.
Маркиз отметил, что в этот момент княжна была особенно очаровательна. Эта её неподдельная искренность до того сжимала его сердце в тиски, что он позабыл уже цель их визита.
Барон Богучарский пригладил остатки седых волос, указательным пальцем поправил седые усы, откашлялся и приготовился что-то произнести, но Ефросинья его опередила:
— Господа, вы должны простить эту безмозглую выходку. По всей видимости, сенная девка княжны Варвары совершенно отбилась от рук! — Графиня буравила Авдотью испепеляющим взглядом. — Я лично выясню, кого именно она старалась оскорбить своим поведением, и наказание последует незамедлительно.
По лицу Варвары пробежала бледная тень страха.
Жак де Санкаса не мог устоять перед испуганным видом княжны.
— Княгиня, а вы знаете, мне история даже очень понравилась.
— Вы, верно, шутите, маркиз? — изумилась Ефросинья.
— Нет, что вы. Я абсолютно серьезно. Никогда ранее я не слышал подобных рассказов. Вот только я не понял одного. А бабушка осталась бы жива, если бы Анна подождала немного?
Авдотья молча кивнула.
— Как любопытно, — задумчиво проговорил Жак и продолжил в привычном ритме: — Мы с графом большие ценители интересных историй. По роду профессии путешествовать нам приходится часто, а потому становимся свидетелями разных интересных событий, знакомимся с разными людьми. — Жак увидел надежду во взгляде Варвары. Она умоляла спасти её подругу. И де Санкас продолжал. — Вот в прошлом месяце мы проверяли предприятие одного Петербургского издателя. Не могу вспомнить, как его звали, не важно, так он нам сетовал, что давно в поиске совершенно необычной рукописи. Сдаётся мне, работа Авдотьи может как нельзя лучше подойти ему. Андрей Петрович, ты не припоминаешь, как звали того книгоиздателя?
Белодухов не был готов, к тому, что маркиз зачем-то вплетёт его в какую-то выдуманную историю и привлечёт к беседе, потому на ответ он затратил лишнюю секунду времени.
— Вольф.
— Точно! — Жак щёлкнул пальцами. — Маврикий Осипович Вольф. Он мне страстно рассказывал, что в быту молодости устроился в книжную лавку знатоком французской литературы. После мы проговорили не один час. Представляете, как он обрадуется, когда найдёт совершенно экстраординарную крестьянскую деву?! — Жак вскинул руки. — Уверяю, в столице это вызовет невероятный фурор.
— Вы действительно так считаете? — спросила княгиня.
— Абсолютно уверен! Ефросинья Егоровна, если вы согласитесь, я готов отправить рукопись, но для заключения согласия понадобится паспорт от госпожи или господина.
— Да, кто же захочет слушать крестьянскую девку? — изумилась герцогиня Евангелина.
— В том то и дело, — заговорил Белодухов. — В столице принимает популярность демонстрация талантов крепостных. Появились целые дома, которые проводят музыкальные вечера, а все музыканты — крестьяне. Народ собирается и любуется диковинным зрелищем.
— Граф, вы так рассуждаете, будто осуждает подобное, — вмешался Богучарский.
— Право, я слышала, что вы дали вольную вашему слуге. Это правда? — всплеснула руками герцогиня Ксения.
Она весь вечер ждала возможности задать этот вопрос.
Граф Белодухов как-то невесело улыбнулся.
— Я дал вольную единственному слуге, который у меня был. Сделал это много лет назад, с тех пор Гриша работает у меня извозчиком, получает жалование и живёт на свои средства.
— Не тот ли это Гриша, о котором рассказывал маркиз де Санкас?  — поинтересовался князь Нестеров.
— Именно он! — подтвердил Жак, — Чудо, что за человек. Век ему буду припоминать наше путешествие.
Тема за столом пошла дальше, княгиня взглянула на Авдотью уже менее строгим взглядом. Она обдумывала предложение же Санкаса об отправке рукописи в дом книгоиздателя. Начала фантазировать о путешествии в Петербург, балах в благородных домах, всем блеске светской жизни.
Ефросинья опомнилась, мотнула головой Авдотье, предлагая той удалиться с глаз и поскорее, пока она вновь не пришла в негодование.
Варвара с облегчением вздохнула, когда увидела, как мать отпустила её подругу. Маркиз действительно спас Авдотью и её. Ведь именно Варвара надоумила крестьянку писать то, о чём хочет сама Авдотья.
Бледность пропала со щёк, спокойствие вернулось на прежнее положение. Варвара посмотрела на маркиза и одними губами произнесла:
«Спасибо!» Жак ответил лёгким поклоном.
Тем временем разговор за столом продолжился.
— Не понимаю, зачем им нужна вольная? — силилась разобраться Ефросинья. — Что они будут делать со всеми свободами?
— Княгиня, феодализм себя изжил, — отвечал ей Андрей. — Он более не имеет той экономической выгоды, что раньше. Тем более у нас нет права держать людей на наделе и в неволе.
— А вы считаете, всех надобно отпустить на вольные хлеба? — спросил князь Нестеров.
— Я считаю это необходимостью. Ведь подневольный труд не эффективен.
— Вы считаете, что за пособие они станут лучше трудиться? — продолжал интересоваться Михаил Павлович.
— Уверен.
— И вы готовы отказаться от вековых традиций?
— А я расцениваю это как варварство. Вот Гришка, свободный человек. Получает жалование и на эти вырученные средства содержит семью и платит налоги.
— И вы считаете, что они могут жить как мы? Как нормальные люди? — вмешалась Ефросинья.
Белодухов подумал над ответом и заключил:
— Мы все нормальные, равные.
— Как же мы можем быть равны с крестьянами, как вы можете такое утверждать?! — княгиня начала злиться.
— В каждом есть нечто особенное, но каждый уникален по-своему, и эта своеобразная уникальность делает нас равными! — закончил обсуждение граф Белодухов.
За столом вновь воцарилось молчание. Потом князь Нестеров хлопнул в ладоши и произнёс:
— Покуда крепостное право ещё с нами и пока я волен распоряжаться, прежде чем мы займёмся насущными вопросами, утром мои ловчие подготовят для нас отменную охоту, а после перейдём к тяжбам.

***
— В каждом есть уникальность, но каждый уникален по-своему, и эта своеобразная уникальность делает нас одинаковыми и равными! — до Лукии донёсся голос из-за двери.
На щеке оставался след от невысохшей слезы. Рассказ Авдотьи тронул её, всколыхнув чувства, которые она испытывала к бабушке. Ведь бабушка Евфемия точно так же, как Рут, отдала свою жизнь взамен её жизни. Она аналогично обменяла себя на любимую внучку и упокоилась с миром.
Любимые жертвуют собой ради любимых без каких-либо сомнений. Мгновенный порыв. Пух! И действо совершено.
Лукия утёрла след от слезы рукавом, вошла в к гостям, разлила напитки и вновь удалилась со сцены событий затухающего вечера.

***
— Маменька, как прошёл ужин? — спросила Устинья вошедшую в горницу Лукию.
— Да как?! Как и положено. Барины обсуждали проблемы крестьян, тужась понять человеческую природу.
— А гости?
— Воистину гости были любопытные.
Лукия опустилась на пол, сложив ноги на манер боярыни в санях. Она прислонилась щекой к плечу дочери, которая продолжала изучать природу огня в пустой пиале.
Устинья повела головой, прикоснувшись лбом к маминым губам.
— Чем они тебя заинтересовали, маменька?
Лукия устало потянулась, обняла свою драгоценную девочку.
— Ну, один из них такой обольстительный. Маркиз с французским именем, не помню, как его там. По-нашему говорит без запинки, утверждает, что всю жизнь прожил в России, и сам себя считает не кем иным, как русским. Он весь вечер интересничал, веселил гостей, а сам не сводил глаз с нашей княжны Варвары.
— Я же им так и сказала! — вскричала Устинья, и, забыв о чаше с огнём, всплеснула руками, чем чуть не затушила огонь.
— Кому? — изумилась Лукия
— Ну Авдотье с Варварой. Я же вам говорила, что они просили погадать, вернее просила Авдотья, но я-то знаю, чей вопрос она мне передала. Ещё куклу вон ту подарили, — девочка указала в дальний угол на балерину в розовом платье.
— Ах, да. Я запамятовала, — произнесла Лукия и плотнее прижала к себе дочь.
— А другой барин какой из себя? — из глубин маминых объятий голос Устиньи казался сдавленным.
— А другой, — Лукия немного замялась. — Он какой-то другой.
— Другой?
— Не как остальные. Он не смотрит на слуг как на животных, учтив и говорит, что все люди равны и что непозволительно держать одним других в неволе. Вообще большую часть вечера он сохранял молчание, следил за всеми, подмечал, как кто реагирует.
— Как он справился с твоим появлением?
— Если маркиз впал в замешательство глаза заметались, будто он не мог определиться, на кого ему смотреть, на Варвару или на меня, — то граф Белодухов изучал меня, не выказывая никаких иных эмоций, как любопытство. Его заинтересовала реакция княгини.
— А какая реакция была?
— Покуда наполняла её фужер, эта дура шарахнулась от меня, как от огня.
Устинья хмыкнула.
— А было что-то ещё интересное? — спросила девочка, затушив огонь и укладываясь на ноги матери.
— Авдотья зачитала какое-то очень необычайное произведение. Все поразились и завели нешуточный спор.
— Расскажите.
— Спор?
— Да нет же. О чём рассказ.
Лукия пересказала историю и улеглась на полу рядом с дочкой.
— Значит, вам Белодухов сказался занятным? — спросила Устинья из дремоты.
— С чего ты взяла, доча?
— Вы запомнили его имя.
Лукия не ответила, лишь поразившись тому, что заметила девочка. Она нахмурились и уставилась в потолок.
— Назавтра князь охотиться изволил. Надеюсь, далече отхожего поля не подадутся. Рано ещё им туда, да и тем, кто там, ещё надо поболее проголодаться.


Персонажи:

Лукия — в;дунья. Из жажды мести призывает тёмные силы.
Устинья — дочь Лукии. 
Граф Белодухов Андрей Петрович — канцлер службы проверки.
Маркиз Жак де Санкаc — компаньон Белодухова.
Гриша — извозчик.
Эмилиен Альбеску — безупречный благородного происхождения. О начале странствий можно узнать из произведения «Снадобье Света».
Орель Ионеску — лекарь Эмилиена. О начале странствий можно узнать из произведения «Снадобье Света».
Князь Михаил Павлович Нестеров — владелец суконной фабрики и усадьбы.
Княгиня Ефросинья Егоровна Нестерова — мать княжны Варвары, жена князя Нестерова.
Княжна Варвара Михайловна Нестерова  — дочь Михаила Павловича и Ефросиньи Егоровны.
Авдотья — сенная девка княжны Варвары.
Барон Богучарский Григорий Ильич — сосватан княжне Варваре.
Герцогиня Евангелина Егоровна Конева — младшая сестра княгини Ефросиньи.
Герцог Конев Кирьян Константинович — муж Евангелины, отец Ксении.
Герцогиня Ксения Константиновна Конева — кузина Варвары.
Барон Алексей Кусов — противник Белодухова на дуэли.
Остафей — толмач Эмилиена и Ореля.
Иван Кузьмич — слуга в усадьбе.
Акулина — сенная девка Ефросиньи.


Постоялый двор старины Прохора


Диавол не дерзнёт проникнуть в тот дом, где есть Евангелие.
Святитель Иоанн Златоуст

Двухэтажная изба, пристройка к конюшне и отхожее место верно исполняли функцию постоялого двора для усталых бояр, простолюдинов и проезжающих почтовых, коим невмоготу искать станционного смотрителя средь дремучих лесов.
Постоялый двор не имел названия, но местные именовали его как постоялый двор старины Прохора.
Прохор был высоким мужчиной, ещё не потерявшим вид хозяина, которому не стоит перечить, но сам он уже начал ощущать усталость от прожитых лет и выпитых медовух. Зеленоватые глаза потускнели, россыпь рябиновых пятен обосновалась на широких руках, а густая шевелюра оскудела и была коротко острижена. Лишь густая борода была на своём месте и лоснилась, как в былые годы.
Владелец гостевой избы устроил четыре комнаты на втором этаже для желающих остановиться и передохнуть с дороги, а весь первый этаж был отряжён под трактир, где его жена и трое сыновей трудились в угоду посетителям.
Молва о дворе старины Прохора гремела на всю округу. Пересуживали о вкусной еде и креплёных пряных медовых настоях, кои изготавливались по особым рецептам, не покидавшим семью владетелей гостевой избы.
Каждый вечер простой люд собирался в трактире и бурно обсуждал жизнь как она есть.
Под занавес красного дня Гриша томно пробудился и обнаружил себя на жёсткой деревянной кровати.
— Ба… — протянул он. — До чего крепка медовуха у Прохора.
Извозчик громко откашлялся, но приподниматься не спешил и продолжал лежать, уставившись в потолок. Из приоткрытой ставни его обдувал тёплый вечерний ветер, который гнал с полей сладкие ароматы различных трав.
Гриша перебрал в голове обрывистые воспоминания о своём заселении.
После того как они добро простились с Андрюшей, извозчик Григорий Фомич Овражкин добрался до постоялого двора, разнуздал лошадей, откатил крытую бричку в сторону, а после самолично тщательно обтёр животных, надел каждой лошади на морду по торбе с овсом и подождал, пока те насытятся.
Федька — младший из сыновей Прохора — закусил соломинку и со скучающим видом наблюдал за тем, как косматый извозчик ухаживает за подопечными.
Юноша предложил свои услуги по уходу за лошадьми, объяснил гостю, что он смотритель стойла, но Гриша вежливо отклонил просьбу и по привычке к порядку всё исполнил сам, после вошёл в таверну.
— Доброго дня тебе, путник! — пробасил Прохор, стоявший у дубового шкафа с бутылями различного размера и, судя по виду, содержимого.
— И тебе не хворать, — ответил Гриша. — Мне бы комнатку с койкой. Нет ли свободной?
— Отчего же нет?! Есть и свободные, и занятые, — увещевал Прохор. — Тебе которую?
— Свободная сгодится, — прохрипел Гриша.
Трактирщик сделал задумчивый вид и достал из нижней части шкафа тёмный штоф и пару рюмок. Наполнил обе и протянул Грише.
— Сразу две? — изумился извозчик.
— Одной мало, а трёх с дороги тебе будет многовато.
— А себе?
— Э, нет, брат. Ежели я принимать начну в середине дня, то здесь такое непотребство без моего надзора начнётся. — Он на мгновение умолк и закончил: — Осуши-ка покуда эти и отправляйся перевести дух, а когда проснёшься, там и ужин уже поспеет.
Гриша хмыкнул и махом опрокинул первую рюмку медовухи.
Огненная жидкость играючи проскользнула в него и мигом одурманила сознание. Веки налились вековой усталостью, руки и ноги будто пустили корни и приросли к деревянным половым доскам.
— А что на ужин подашь? — Хрипатый голос Гриши звучал уставшим, будто не принадлежал ему.
— Мой старший сын с охоты принёс нескольких упитанных зайцев, а в погребе осталось ещё полно картошки, посему заячьим рагу будут довольствоваться все, кто могут платить.
На последнем слове Прохор вопросительно приподнял седую бровь.
Гриша опьянённо улыбнулся и выложил на стол билет в пятьдесят рублей.
— Экой ты щедрый барин.
— Я и не барин, чтобы скупердяйством промышлять.
Прохор гулко хохотнул и молвил:
— Такое я люблю. Спускайся на закате, ужин будет готов, а покуда допивай и ступай наверх и по русскому обыкновению передохни маленько. Там справа будет открытая комната. Не бог весть какие хоромы, но кровать и таз ты там найдёшь. — Хозяин постоялого двора указал в сторону ступеней, круто уходящих вверх. — Но будь осторожен на подъёме и спуске. Лесенка у меня коварная.
Гриша лихо опрокинул вторую рюмку и, раскачиваясь, как бриг, попавший в шторм, отправился в покои.
***
Извозчик вновь откашлялся, спустил ноги с кровати и выглянул в окно.
Вид из его комнаты открывал довольно приличных размеров поселение, кое относилось к владениям Нестеровых.
Богатый древний род княжеской семьи издавна занимался суконным промыслом и пошивом различной одежды.
Крепостные изготавливали все необходимые материалы от шерстяных ниток до пуговиц на потайных карманах мундиров, посему всё поселение трудилось во славу суконного предприятия.
До слуха Гриши донеслись блеяние овец и меканье коз. В гомон скота постоянно врывалось карканье воронов, рассевшихся по ветвям деревьев и кустов.
Григорий Фомич к пятидесяти годам успел заработать различные формы усталости в теле, а потому, прежде чем встать, решил сделать зарядку, а после, для пущей уверенности в подвижности, расходиться.
Пока он размахивал руками, как утка крыльями, и вращал шеей, как филин, вечерний багрянец покрыл солнце и оно закатилось за горизонт.
— Да, — протянул он. — Ну и крепка же, чертовка.
Наконец Гриша встал с кровати. Колени предательски щёлкнули. Извозчик поморщился и бросил прощальный взор на засыпающий день.
— Ну, пора отведать расхваленное Прохором рагу.
Этаж трактира уже заполнился инженерами, работниками фабрики, сдавшими смену, и крестьянами, которые закончили трудиться в поле.
Почти все столы уже были заняты честным людом.
Помещение покрывал гул разговоров и захмелевший смех.
В уголке, за маленьким столом разместился долговязый и худой мужик с носом длинным, как птичий клюв. Чёрный наряд послушника спускался от поникших плеч до пола. Точно гриф, Пахом держал в руке добычу, склонил голову над медовухой и изучал остатки на дне стакана.
Хрипатый голос донёсся будто издалека:
— Батюшка, тут свободно?
Пахом поднял страдальческие птичьи глаза на говорившего.
— Я не батюшка, и место не занято, — безрадостно ответил послушник.
Пахом жестом предложил присоединиться.
Гриша тяжело опустился на хлипкий стул.
— Благодарю, — произнёс он и выставил на стол две добрые кружки медовухи.
Одну из них он продвинул к собеседнику.
Пахом удивлённо взглянул на незнакомца, но кружку принял и сделал лихой глоток, потом другой, пока не прикончил целиком.
Гриша без лишних слов протянул ему свою, с которой худощавый поступил аналогично.
Он поставил кружку на стол, утёр рот рукавом и заговорил.
— Кто ты, добрый самаритянин? — спросил изрядно хмельной собеседник извозчика.
Гриша почесал косматую бороду, откинулся на спинку стула.
— Извозчик одного барина я. Мой-то по делам проверки сюдой пожаловать решил, ну я, стало быть, с ним приехал, да тут разместился.
— А как же так? Обычно ваш брат, да в это время, в стойле с лошадьми остаётся.
— Мой барин широких взглядов да шибко доброго нрава. Дал мне волю в комнатах ночевать.
— Воистину чудеса творятся. А сам-то откуда?
— Я-то?
Пахом, как дятел, резко мотнул головой.
Гриша с задумчивым видом почесал косматую бороду.
— Я сам-то, стало быть, из Орловского уезда, да с барином моим скучать некогда. Квартируется в Московской губернии, в самом граде, я подле него завсегда. В конюшнях спать не приходится, имеются у меня комнаты. На дворец графа Шереметьева, как ты понимаешь, не похоже, но жить можно с комфортом.
— А ты, поди, там бывал, во дворце Шереметьева, коли так заливаешь?
— Внутри не доводилось, но, сидя на облучке брички, и не такое через окна увидать можно.
— Ну вот и обещанное рагу, — пробасил Прохор, выставляя на стол две деревянные миски, а вслед за ними ещё пару кружек медовухи.
Теперь Пахом ошарашенно воззрился на хозяина трактира.
— Тебе, тебе, — убеждающе проговорил Прохор. — Не от моих щедрот тебе, а гость угощает.
Пахом растерялся, пробубнил слова благодарности в адрес собеседника и владельца таверны.
Грише показалось, что Пахом как-то с опаской взял деревянную ложку и, окончательно засмущавшись, уткнулся взглядом в блюдо.
Он уже позабыл, когда к нему относились по-христиански и общались с ним по-людски, а не как с юродивым. С тех пор когда он был частью поселения, минуло уж много времени. Уже очень давно он был изгоем.
— Ну-с, приятного вам аппетита, — пробасил Прохор и удалился.
Какое-то время оба гостя трапезничали в молчаливой задумчивости.
— А не далече до Москвы-то? — неожиданно спросил Пахом.
— А як же ж не далече, поди полторы тысячи вёрст отмотали за здрасте.
Послушник вновь покачал головой и, поскрёбывая ложкой по бортам тарелки, вернулся к рагу.
Дверь в таверну гулко отворилась, впуская троих здоровенных мужиков. Они нагло прошествовали к Прохору. Тот ловко выставил перед ними три кружки и три чарки, каждую из них наполнил до краёв.
Самый высокий мужик с густыми кучерявыми волосами, неровной кожей и густой рыжей бородой произнёс:
— Здравы будем! — и залпом опрокинул чарку и запил из кружки.
— Послушай, а кто это? — спросил собеседника Гриша.
— Это? — откликнулся Пахом, указывая ложкой с рагу на здоровяка. — Это Архип. Кузнец местный, а по совместительству староста.
Архип подошёл к столу, за которым заседали фабричные инженеры, грубо схватил одного и за ворот потянул вверх, да с такой силой, что оторвал беднягу от пола. Инженер, истерично болтая ногами, повис в воздухе. Двое его друзей не успели приподняться, как их постигла та же судьба.
Архип отпустил раскрасневшегося худощавого мужчину, пнул ногой в сторону выхода. Остальные здоровяки последовали примеру кузнеца.
— Чтобы я вас тут больше не видел! — прохрипел Архип и уселся на освободившееся место.
— Что-то ваш староста не шибко-то приверженец порядка, — промолвил Гриша.
— У него свои особенные порядки, — очень тихо ответил Пахом, боясь даже взглянуть в сторону троицы.
Извозчик вновь почесал косматую бороду.
— А давай так, — предложил он. — Ты мне поведаешь, как такое могло произойти, что у вас в старостах разбойник, а я тебе буду пополнять кружку, пока длится история.
— Зачем тебе?
— Я люблю занятные рассказы, а судя по твоему взгляду, адресованному старосте, тебе есть что рассказать, а коли горло будет пересыхать, ты всегда сможешь его смочить.
Пахом с недоверием прищурился.
— Так уж и весь рассказ будешь наливать?
— Весь, и даже больше, если история будет стоящая.
— А коли до утра буду говорить?
— Твоё право, значит, до утра будешь держать полную кружку.
Пахом поднял ёмкость, засунул внутрь длинный, как клюв, нос и припал губами к напитку.
— Покуда я начинаю, ты можешь заказать ещё.
— Извольте. Многообещающее начало. — Гриша поднял руку и показал Прохору три пальца.
***
Заря занималась на востоке, осветляла утоптанную поляну и оставшихся празднующих.
Староста Никифор устало провожал взглядом последних гуляк. Они нехотя уходили, растворяясь в лучах нового дня, как последние угасающие искры костра самой короткой ночи. Впереди их ждал новый день, посвящённый работе, которую никто не отменял.
— Бесовщина закончилась? — зевая, спросил Прохор, который спозаранку отправился в лес проверить пасеку, а заодно поприветствовать друга.
— Полно тебе, Прош, ты, поди, забыл, как не так давно с Марусей через костёр сигал?!
Поднеся кулак ко рту, Прохор ещё раз громко зевнул, почесал подбородок, обильно зараставший густой тёмной бородой.
— Помню, помню я. У нас с тех пор трое сыновей появилось. Младшему, Федьке, притом уже десять лет, а семейных забот невпроворот, да с постоялым двором дел хватает. И вот скажи мне, друг мой, что это, как не костровая бесовщина, нас так повенчало?! — гулко усмехнулся Прохор.
— Проша, не богохульствуй. Вас повенчали пред взглядом Всевышнего, а венец твой держал я. — Никифор сместил густые брови к переносице.
Настоятельный тон старосты ещё больше озарил лицо хозяина трактира.
— Это я тоже помню. — Он состроил кислую рожицу. — И как ты всегда умудряешься разговор вывернуть так, чтобы напомнить мне о силе Всевышнего? Я всё никак не разумею, что ты делаешь в кузнице, когда должен читать псалмы?
Поляна полностью опустела, оставив хозяина постоялого двора и кузнеца одних.
— Друг мой, составишь компанию? Я пасеку проверю, и пойдём обратно.
— Я планировал отпотчеваться, — проговорил староста, а в подтверждение голода живот издал жалостливое урчание. — Всю ночь за порядком следил. Сейчас бы краюшку хлеба да крынку парного молока.
— Никифор, тут недалече, обратно быстро воротимся, а как обернёмся, я тебя накормлю у себя в трактире. Маруся сегодня такую кашу запарила. — Он закрыл глаза и воздел палец вверх. — Уверен, что нигде в первопрестольной такой каши на завтраках не сыскать.
Староста кивнул и жестом предложил выдвинуться в сторону ульев.
— Я почему-то всегда представлял, что в стольных градах бояре кашей не потчеваются, — проговорил Никифор, переступая через тонкий ручеёк, впадающий в тёмную, бурлящую реку.
— А чем, ты думал, императоры, их свита и горожане питаются? Исключительно свежеподстреленной дичью и диковинными яствами? Они что, не люди?
— Конечно люди, но каша — это так по-нашему, по простому, что ли.
— Коли жизнь сложная идет, рано или поздно всем хочется чего-нибудь простого и понятного. Такого, как каша моей Маруси.
— Всё, уговорил, пойдём быстрее проверим твоих глупых пчёл, и бегом есть.
— Э-э-э, нет. Пчёлы совсем не глупые, иначе как объяснить наличие королевы и работников у ней в подчинении? У них там устроено всё поумнее нашего.
— Неужели?! — с недоверием и без интереса спросил Никифор.
— А я тебе говорю, пчёлы — трудяги, и, между прочим, благодаря им получается медовуха, которую даже ты ценишь.
Путники прошли под ветками плакучей ивы и оказались на поляне, выстланной мхом.
— Вот за этой поляной я разместил новые ульи. Здесь совсем иные от лугов травы и цветы, а значит, вкус мёда, а после медовухи будет отличаться. Есть один рецепт креплёной.
— Ты своими креплёными рецептами мне так всё село споить сможешь. Помяни моё слово: увижу, что мужики под заборами во хмелю спят, закрою трактир. — Никифор добро погрозил громадным кузнецким кулаком, но не для устрашения, а для демонстрации.
Прохор хлопнул друга по руке в ответ.
— Уговор, но ты же первый будешь просить повторить чарочку! — гулко продолжал усмехаться хозяин трактира, но тут же как вкопанный остановился у воды.
Темноводная река с плеском продолжала гнать потоки, омывая берега, и трепала остатки рваного сарафана.
Староста сделал ещё несколько шагов и окликнул друга:
— Прош, ты чего там? Сома, поди, увидал?
Прохор нервно сглотнул и пробасил в ответ:
— Никифор, поди погляди на это. Здесь небось непотребство приключилося.
Староста опустил очи и удивлённо посмотрел на разрывающие покров мха борозды. Вырванные куски почвы открывали мокрую землю, а у кромки берега лежали лохмотья одежды.
Никифор медленно ступал по бороздам, которые тянулись к воде.
— Ты глянь! Уш-ш, что это? — Прохор подхватил обломанную сухую ветку ивы, опустил в реку и выудил разорванный сарафан, обильно украшенный бордовыми разводами.
Хозяин постоялого двора осторожно положил находку на берег и разгладил её.
Пятна, будто бутоны роз, украшали нижнюю часть одеяния, верхняя же была зверски изорвана, лямки пошло болтались, отделившись от передней части одеяния.
— Как думаешь, это нашенских али течением нанесло? — спросил Прохор.
Староста хмуро изучал страшный улов, который лежал рядом со взрытым мхом.
— Когда ты здесь проходил в последний раз? — мрачно спросил Никифор.
— Дак вчера поутру.
— И тут было не так? — уточнил кузнец.
— Нет. Я бы обратил внимание. Думаешь, кабан?
Никифор ещё пуще нахмурился.
— Не ведаю, Прош.
Староста огляделся и добавил:
— Видишь следы от копыт?
Прохор глянул по сторонам и замотал редеющей русой шевелюрой.
— То-то. А вот от ноги след есть. — Кузнец указал на несмытый отпечаток, оставшийся на песке. — Прош, отступи-ка в сторонку.
Тот сделал шаг в сторону, оставив на песке отчётливый отпечаток лаптя.
— Вот видишь, нога у того, кто наследил, больше твоей.
— И что? Ты на меня, что ли, думаешь? — в басе Прохора зазвучала обида.
— Полно тебе! — Никифор отмахнулся от друга. — Я о том, что обладатель следа выше тебя и тяжелее. Видишь, как глубоко вдавлен.
Изготовитель лучшей медовухи в округе был мужик не субтильный, но и он уступал в росте и ширине плеч своему другу кузнецу.
Прохор сменил обиду на разумение и принялся ещё раз рассматривать, потом переместил взгляд на воду и воскликнул:
— Глядь!
Он вновь схватил палку и опустил её в воду, а когда вытащил, на конце красовался башмачок из мягкой кожи. Хозяин постоялого двора осторожно положил обувь рядом с сарафаном.
Никифор стал мрачнее некуда.
Немой вопрос застыл на заросшем щетиной лице Прохора.
— Скверно, скверно, — повторял староста. — У нас тут следы борьбы, разорванный сарафан, залитый кровью, один бабий башмачок и отпечаток ноги высоченного здоровяка. Если бы не знал, то подумал бы на себя.
Прохор провёл рукой по лицу и заключил:
— Эти следы явно свежие, видишь, земля в местах, где мох сорвали, влажная.
— Вижу.
— Вчера все были на празднике? Ты всех видел? — тревожась, спросил хозяин постоялого двора.
Никифор не ответил на вопрос и заключил:
— Знаешь, Прош, я с тобой не пойду дальше, на завтрак не жди. Надо кое-кого проверить. Ступай посмотри пчёл, погляди, нет ли следов дальше. После встретимся.
Без лишних слов Никифор развернулся и побрёл в сторону села.
***
Староста бесцельно обходил село, погрузившись в тяжёлые думы. Он старался припомнить всех, кто был накануне возле костра, а также силился понять, кого не было.
«Сложные решения лучше выхаживать», — говаривал его отец.
Никифор неоднократно убеждался в правдивости суждения, ведь на посту старосты ему приходилось принимать участие не в одном споре сельчан.
— Никифор, обожди! — раздался брюзжащий голос диакона Евстафея.
Староста обернулся на оклик.
Диакон одной рукой придерживал полу чёрного стихаря , а другой прижал орарь  и большой золотой крест к груди.
Цепочка на шее позвякивала при беге.
— Никифор, обожди, — запыхавшись, повторил диакон.
Он насилу нагнал кузнеца возле его избы.
— Отец Евстафей. — Староста без эмоций склонил голову.
Никифор никогда не питал добрых чувств к диакону, так как тот был всецело служителем княгини Ефросиньи. Не Бога, а княгини.
После смерти предшественника Евстафея, священника отца Павла, княгиня распорядилась, чтобы никакой замены не присылали, уверив всех в том, что диакон справится с обязанностями и будет праведно нести Божье слово.
Отец Евстафей действительно неплохо справлялся со всеми обязанностями, которые возложила на него княгиня, — не церковными, не божьими, а Ефросиньи.
Тщеславие и высокомерие княгини порой переходило все мыслимые и немыслимые нормы, а диакон ей в этом пособничал.
Никифор внимательно осмотрел чёрный стихарь диакона. Одеяние это знаменует чистоту души, которую должны иметь лица священного сана. Но не в этом случае. Душа, как и наряд Евстафея, была в грязных брызгах.
— Как прошёл праздник? — спросил диакон.
Никифор нахмурился.
«Неужели он так спешил, чтобы задать этот вопрос?» — удивлённо гадал староста.
— Эдак, сносно прошло.
— Чего это ты не с первыми лучами оборачиваешься? Поди, гуляки давно уж разошлись.
Кузнецу определённо не нравились вопросы диакона. Он молча сверху вниз взирал на маленького, худого, абсолютно лысого человека.
Евстафей почувствовал напряжение и решил переменить тему
— Послушай, Никифор. Колёса моей одноколки совсем разболтались, глянь как-нибудь, — пробрюзжал диакон.
— Пригони её ко мне, отец, погляжу, что с ней. — Никифор скрестил могучие руки на груди, давая понять, что хотел бы закончить разговор.
— Вот и спасибо, храни тебя Господь. — Диакон взмахнул правой рукой, нанося по воздуху крест на кузнеца.
Евстафей поторопился удалиться, но вдруг остановился, обернулся и спросил:
— Никифор, а ты видел моего бастарда на празднике?
Староста утвердительно качнул головой.
— Ну будь здоров! — произнёс Евстафей, подобрал полу и заспешил в обратном направлении.
Староста взглянул на свою избу, сделал пару шагов ко входу и встал как грозой поражённый.
«Я же видел Пахома. — Кузнеца пробила дрожь. — А Пахом Лушу искал».
Никифор подошёл к своей избе, взялся за ручку и понял: «Луша! Не было её на празднике».
Староста отступил от входа и спешно отправился на окраину.
***
Изба знахарки Евфемии ничем не выделялась среди остальных одноэтажных домиков в селе. Единственное отличие — это расположение на окраине. Люди всегда чураются необъяснимого, непонятного, нелогичного, того, что нельзя разъяснить Святым Писанием али словом божьего человека. Боятся разувериться, а поэтому тех, кто заставляет усомниться, выселяют подальше.
Никифор поднимался по узкой тропинкой к избе знахарки.
Перед входом в дом он увидел два маленьких, едва различимых следа мокрых ног. Он достал из-за пояса единственный найденный ботиночек. Визуально размер соответствовал.
Староста печально выдохнул. Он боялся признать, что подле его бдения был свершён великий грех, а он даже не заметил того, что самой обсуждаемой сельчанки вообще не было на празднике.
Никифор понимал, что ослепительная красота Луши могла затмить чей-то разум и совратить душу до грехопадения, но он всё равно боялся постучать в избу, открыть дверь и узреть правду, встреча с которой может быть больнее удара ножом в сердце.
Староста занёс могучий кулак и постучал, но стук получился робким, невнятным.
Никифор поморщился от осознания того, насколько эта нерешительность ему не свойственна, и повторил стук, уже более отчётливо.
Внутри стояла гробовая тишина.
— Евфемия! — позвал он. — Луша!
Ответом была ему тишина, лишь ветер шелестел травой и доносил из рощи летние песни птиц.
Староста постучал ещё раз и потянул дверь на себя.
— Евфемия! — вновь позвал он знахарку.
Кузнец прошёл через сени и осторожно толкнул дверь в горницу. Ему в нос ударил сладковатый запах пирогов.
— Луша, ты дома?
Никифор, согнувшись, прошёл через маленькую дверку в горницу и увидел в углу обезумевшую деву в чёрном траурном сарафане.
В одной руке она сжимала серп, а в другой держала отрезанную ко;су.
— Стой где стоишь! — провизжала девушка, выставляя перед собой серп.
По румяным щекам катились огромные слёзы, на шее тёмной синевой расползся широкий синяк от рук душителя.
Никифор раскрыл рот, поднял широкие ладони и жестом предложил опустить оружие.
— Я сказала, стой! — она вновь возвысила голос и махнула перед собой острым оружием.
Стальной звон хлёстко коснулся слуха старосты.
— Луша, что случилось, где Евфемия? — Голос Никифора окончательно потерял былое величие и власть.
Девушка молча сжигала кузнеца взглядом чёрных глаз.
Его ноги приросли к полу, будто невидимые вериги опутали его, устремились вверх и затянулись петлёй на шее. Староста задрожал всем телом, стараясь пошевелиться.
— Луша, — прохрипел он, — где твоя бабушка? — Последнее слово было едва различимо и представляло собой смесь шипения и хрипа. Он с трудом делал скудные глотки воздуха.
— Бабушка? Где моя бабушка?! — её глас устрашающе загремел под сводами дома.
Лукия поменялась в лице до неузнаваемости. Ужасающая, но столь же прекрасная. Даже в такой ситуации староста находил в ней магнетическую привлекательность.
Дева повернула серп остриём вверх, и путы затянулись туже.
Ещё немного, и Никифор окончательно прекратил бы дышать.
— Бабушка ушла. Она обменяла себя на меня и ушла навсегда! — Дева вновь сорвалась на визг и уронила серп и отрезанную косу.
Вместе с оружием Никифор рухнул на пол и громко закашлялся. Он прижал руку к горлу, силясь понять, что на нём нет верёвки.
— Она ушла навсегда. Навсегда! Её больше нет, — причитала дева, прижимая ладони к лицу.
Лукия опустилась и притянула колени к груди.
— Не вернётся, слышишь!
Староста сделал робкую попытку подойти к девушке. Шаг за шагом он приблизился, чтобы положить руку ей на плечо.
— Уходи, Никифор. — Дева стряхнула его ладонь и пуще прежнего зарыдала. — Оставь меня! Уйди прочь! Не прикасайся ко мне!
Слёзы застилали чёрные глаза, она шарила рукой, стараясь нащупать серп, но не успела — староста нежно взял её за руку, притянул к себе и по-отечески обнял.
Боле он не задавал ей вопросов, а она прекратила отбиваться. Почувствовав его тепло, она прильнула к нему и горько всхлипывала.
«Диакон всё знал! — подумал староста. — Он всё знает».
— Она прочла заклятье обмена. Она отдала себя в обмен. Он убил меня. Задушил и снасильнячал. Теперь кому я нужна такая?
От потока чудовищной информации Никифор не мог шелохнуться, так и продолжал прижимать к себе Лушу.
— Ну, полно, девочка моя. Он больше никогда не сможет тебе навредить, слово даю. Скажи, кто это сделал с тобой.
Дева отстранилась, посмотрела в упор на кузнеца и промолвила:
 — То был сын твой, Архип.
Староста зажмурился, что-то очень больно кольнуло сердце, и свет померк.
***
Отворяй златые ворота,
Отдавай коловрата солнца рога.
Уходи, стылого морока мгла,
Отпусти, хладная рука, сердце раба,
Подними злые слога.
Оставь нагое, принеси благость Ярило с собою.
Его от боли прикрою, грехи отмою.
Кровь и кадило, цепь и могила,
Крест оловянный, дом деревянный,
Освободись от боли, исцелись от хвори.

Дневной свет заливал горницу новой в;дуньи.
Никифор с усилием поднял веки и осмотрелся. Перед ним на коленях стояла ослепительной красы дева с тёмными короткими волосами. Неровные срезы волос играли яркими отблесками в лучах летнего солнца.
Лукия держала в руках блюдце, над которым плясали короткие язычки пламени, она продолжала шептать странную не православную молитву. Глаза девы были зажмурены, но кузнец готов был поклясться, что она созерцала всё и даже чуточку больше.
— Ну и напугал же ты меня, Никифор, — произнесла Лукия томным, мягким голосом и посмотрела на него.
Староста узрел чернющие, без белков глаза девы, закашлялся и попытался приподняться на локтях.
Ему на грудь опустилось блюдце с огнём.
— Лежи, Никифор, не поднимайся.
— Что… Что случилось? — прохрипел кузнец.
— Худо тебе, староста, стало, но оно и понятно. Такие вести свалят любого отца. Ведь это смертельно узнать, что твоё чадо стало насильником да убийцей. Да?
Кузнеца пронизывал взгляд двух чёрных всевидящих глаз. Ему было до того жутко, что, будь у него силы, отважный Никофор опрометью бросился бы наутёк, но силы вмиг истаяли, а страшный взгляд никуда не уходил. Он в отчаянии зажмурился, но чернота продолжала его изучать.
Староста было хотел поднять левую руку, но попытка не увенчалась успехом, а посему он положил поверх предплечья девы правую.
Лукия по-прежнему стояла на коленях, прижимая блюдце ему к груди.
— Лушенька, в груди жжёт.
— Знаю, Никифор. Сейчас станет легче, вот, испей.
Чёрный дымок, поднимавшийся ранее над блюдцем, сменил направление и начал бег обратно. Дымок втягивался в языки пламени, а они вгрызлись в дно посуды и ворвались в грудь кузнеца.
— Горячо, — простонал мужик.
— Терпи, ты уже не дитё малое, чтобы хныкать, и у тебя не зубки режутся, а хворь посерьёзнее.
Она поднесла к его губам деревянную плошку с настоем.
Первый глоток отвратительного пойла чуть было не вызвал новый приступ, но, проскользнув вниз, раствор мгновенно подействовал успокаивающе.
— Ничего, ничего. Сейчас станет легче, потерпи, староста, — строго проговорила в;дунья.
— Спасибо, Лушенька.
Дева прекратила манипуляции, поднялась с колен, вновь ошпарила взглядом чёрных глаз распластавшегося мужчину и зло произнесла:
— Не зови меня так больше. Луша умерла, и вернуть её не удастся. Твой сын задушил что-то во мне, а доброта больше не будет моим пороком. Отныне зови меня полным именем и никак иначе.
Никифор медленно поднимал и опускал веки, пытаясь уразуметь, как такое утро могло привнести столь радикальные изменения в его жизнь и здоровье.
— Лукия, доченька, спасибо тебе.
Прекрасное лицо девы прояснилось.
— Полежи, батюшка Никифор, — скорбно ухмыльнулась дева. — Скоро ты сможешь встать и пойти. Не стоит тебе приходить без сильной нужды. Не отворю. А сынка твоего… — Она задумалась. — Сам на себя накликал.
— Дочка, не бери грех на душу, — с неожиданной силой произнёс кузнец. — Дай мы его судить будем по человеческим обычаям.
— А коли у тебя не выйдет на сына руку поднять?
— Как же это — руку поднять? Божий суд совершится, когда придёт его время, человеческий на правах старосты ему вынесу я.
— Я вовсе не о том. Что, если он воспротивится твоему наказанию? Что тогда?
«Действительно, а что тогда?!» — промелькнула мысль у старосты.
— Пойду с донесением в господский дом, попрошу учесть деяния. Сделать запись.
Лукия пожала плечами — мол, делай, что считаешь нужным.
— Обожди немного, не торопись, дай себе время прийти в себя, — произнесла Лукия, подходя к выходу из горницы.
Староста было предался глубоким думам, когда за его спиной раздались сотни хлопков крыльев, залетевших в окноптиц.
Над горницей пронеслась чёрная стая воронья и вылетела в приоткрытое окно.
Один воронёнок присел на край окна, воззрился на ошарашенного старосту, дождался, покуда все покинут избу, громко каркнул и взмыл вслед за остальными.
— Луш… Лукия, что за чертовщина, откуда вороны?
Тишина.
Никифор огляделся. В горнице никого не было.
— Лукия, ты тут?
Тишина.
***

Диакон Евстафей, по совместительству писарь при дворе князей Нестеровых, как охотничий пёс, преданно исполнял роль соглядатая княгини Ефросиньи.
Барыня испытывала удовольствие от прочтения исповедей сельчан. Диакон же предпочёл не соблюдать никаких тайн и усердно заполнял один фолиант за другим.
С первыми рассветными лучами к нему прибыл Архип с исповедью о совершённом грехе. Евстафей внимательно выслушал ужасающую историю о похождениях молодого кузнеца, окропил его святой водой, осенил крестом и благословил на дела во славу божью, заверил Архипа, что грех его будет замолен и прощён.
Молодой кузнец поклонился и удалился.
Накануне княгиня предупредила Евстафея о том, что к нему может прийти младший кузнец и что он, диакон, как посредник между человеком и Богом, обязан отмолить прегрешения, о которых ему будет поведано, но Евстафей не помышлял, что Архип способен на такие бесчеловечные злодеяния.
Диакону стало воистину страшно умалчивать о таком. Будучи под протекцией и в полном фаворе у Ефросиньи, он боялся лишь одного человека — старосту Никифора.
Старший кузнец был человеком с железной волей и крепкой хваткой. Если история с Лушей и Архипом станет достоянием общественности, его — Евстафея — предадут такому же суду, как Архипа, и староста сам приведёт приговор в исполнение. Но есть и куда более суровый вариант: его передадут на суд Оренбургской епархии, где выяснятся не только его соучастия в преступлениях, но и махинации с приходом, который он разделял с княгиней. Он даже знать не хотел о той каре, что поджидала, если о его
мирских деяниях донесут высшим чинам. В таком ключе правосудие Никифора будет милосердием.
Эти думы настолько встревожили диакона, что он решил пройтись, а когда увидал Никифора, помчался к нему с расспросами, за которые после клял себя почём зря.
Евстафей вернулся в келью, раскрыл фолиант, сделал короткую запись об исповеди Архипа, где опустил всё, что ему поведал молодой кузнец, закрыл книгу, запечатал сургучом.
Диакон откинулся на жалобно скрипнувшем стуле и, погрузившись в думы, долго всматривался в окно, покуда вновь не увидел тяжело идущего к нему старосту. Никифор ковылял, будто за последний час умудрился постареть лет на тридцать, голова была опущена, плечи поникли, а волосы будто выцвели в седину.
— Матерь божья! — сорвалось с губ диакона. — Не к добру этот визит.
Евстафей вскочил со стула и спешно скрылся через маленькую дверцу, выбежал с обратной стороны церкви и удалился в сторону княжеской усадьбы.
Церковная дверь легко отворилась, приглашая всех страждущих внутрь.
Запах ладана, смешанный с прохладой помещения божьего дома, всегда успокаивал старшего кузнеца. С детства он чувствовал в церквях некое единение, спокойствие и одухотворённость.
Никифор перекрестился, поклонился и вошёл внутрь.
— Отец Евстафей, — громко позвал он.
Эхо вознесло его глас под купольный свод церкви, но ответа не последовало.
— И тут никого, — уже тихо и болезненно произнёс старший кузнец.
Никифор поморщился и растёр объёмную грудь. Шаркая ногой, он доплёлся до кельи диакона, отворил дверь в пустующее помещение и, опустившись чуть ли не на колени, проник внутрь через низкий дверной проём.
Небольшая комната с письменным столом, стулом и стеллажами с книгами, которые исправно вёл Евстафей, аналогично пустовала.
За окном кельи приземлился чернокрылый ворон и тихонько постучал клювом по стеклу.
Никифор заинтересованно посмотрел на мрачную птицу и склонил в приветствии голову.
Старший кузнец обернулся к столу, взял запечатанную книгу, покрутил, силясь понять, где у нее начало, достал из кармана маленький кусок бересты с криво написанными буквами, осторожно вложил внутрь и аккуратно вернул книгу на место.
Ворон поморгал чёрными глазами, постучал клювом о подоконник, гаркнул и улетел прочь.
***
Звон жестяными отзвуками тревожного набата разлетался из кузницы по всей округе.
Старый, надёжный дедовский молот поднимался и вновь опускался на закругление наковальни. От каждого удара очередной сноп искр рассыпался по полу крошечными песчинками огня, забивался в тёмные углы, где они молниеносно угасали.
Кожаный фартук был надет поверх голого могучего торса Архипа.
От струящегося пота волосы превратились в мокрый, спутанный клубок шерстяных ниток и то и дело застилали обзор кузнеца.
Удар. Звон заглушал весь мир.
Удар. Искры разлетались по полу.
Удар. Удар. Удар.
Никифор болезненно шаркал по вытоптанной подступной дорожке.
Он медленно и устало приближался к кузнице, которая была для него роднее дома.
Традиции, знания, навыки передавались из поколения в поколение. Что там говорить, даже знак на очели передавался от отца к сыну, потому на нём был изображён языческий символ солнца.
«Отдавай коловрата солнца рога» — вспомнились Никифору слова лечебной молитвы Лукии.
Он, запрокинув голову, посмотрел на небесный блин и преломлённые через пыль солнечные лучи.
Уголки губ сами собой подёрнулись вверх.
Старший из кузнецов поправил повязку на прямых русых волосах, в которых уже давно поселилась седина и начинала захватывать с каждым днём всё больше волосков.
«Однажды в отражении на меня будет смотреть седой, бородатый старец Никифор», — частенько шутил кузнец, обращаясь к ныне покойной жене.
«Ой, Никифор, скажешь тоже, — отвечала Марфа. — День, когда старец поселится в твоём отражении, ещё не скоро».
Действительно не скоро. Её уже нет как тринадцать лет. В зимнюю стужу чахотка забрала Марфу к Богу.
«Было не скоро, а теперь уже недалече», — думал он.
Но о чём Никифор точно не мог помыслить, так это о том, что за один день он проживёт жизнь, а к концу состарится и умрёт.
В очередной раз по округе разлетелся звон от молота и наковальни.
Староста подступил ко входу и заглянул внутрь.
Удар.
От вида сына, стоящего подле рабочего места, тёмно-синие глаза Никифора увлажнились. Будто наяву он увидел тот день, когда впервые принял свёрток с крошечным Архипчиком, приветствовал первый шаг малыша по горнице, услышал первый смех, первое слово, увидел первую слезу. Старшего кузнеца охватила невообразимая гордость, когда сын принёс свою первую выкованную подкову. Кривая, косая, но сделана честно и искренне.
Он помнил лицо мальчика на похоронах мамы. В тот день Никифор впервые согнул спину под нестерпимым весом душевной боли, а Архип навсегда закрылся от мира. С тех пор он стал молчалив, угрюм, он будто носил в себе злобу.
Удар.
Никифор был очень рад, когда Архип сообщил, что собирается просить у Луши руки и сердца, а после отказа девицы скоро договорился с Титом о помолвке с Дарьей. Старший кузнец думал, что так сумеет разогнать мрак из сердца сына, но нет.
«Как он мог стать душегубом? Я всегда старался воспитать порядочного человека, да не всё можно вложить и не от всего можно уберечь». От воспоминаний выступила одинокая слеза.
Никифор пробежался взором по целому ряду молотов, стоящих вдоль стены по размеру.
От вида того, как аккуратно они расставлены, он по привычке растёр натруженные и мозолистые руки, будто кисти предвкушали предстоящую знакомую им работу.
Удар.
С малых лет Никифор со своим отцом Игнатом изготавливал всё для быта и работы села. После он уже учил ремеслу маленького Архипа. Они изготавливали всё от рыболовных крючков до кованых сундуков с вензелями для нужд господского дома.
Каждый день селяне приносили их затупившиеся топоры, косы, ножницы для стрижки овец, серпы, дабы кузнецы произвели заточку. Шли коневоды с заказами на изготовление новых элементов амуниции. Виноделы требовали выковать обручи на винные бочки и кадки. Приезжали бояре из других имений с очередными эскизами подарочных сабель, шпаг, ножей и прочей всячины.
Жизнь Никифора и Архипа крутилась как колесо точильного камня.
Удар.
Архип изгибал подкову, обстукивая металл на хвосте наковальни.
Он поднял голову и посмотрел на отца.
Одного взгляда на сына Никифору было достаточно, чтобы все самые страшные обвинения Лукии обернулись правдой.
Через всё лицо сына пролегла глубокая царапина от ногтей отбивавшейся жертвы.
— Что же ты натворил, сын?! — не столько вопрос, сколько стон отчаяния сорвался с дрожащих уст Никифора.
В глубине сердца он оставил надежду, что всё это лишь страшный сон, девочка перепутала, авось приснилось, а он неверно истолковал её слова, — но взгляд сына отражал реальность.
Боль пронзила, словно арбалетная стрела, — беспощадно, стремительно и смертельно.
В одну секунду старший кузнец потерял сына и обрёл груз от преступления Архипа, от которого вновь в груди вспыхнул пожирающий огонь и сдавил сердце, а вместе с ним горло.
Лязг от очередного тяжёлого удара разлетелся по кузнице.
— Не тревожься, отец, диакон мне отпустил грех.
— С ним я разберусь после того, как вверю тебя в руки правосудия! —  с хрипом промолвил Никифор.
Он попытался сделать шаг, но левая нога предательски задрожала и подогнулась. Староста припал на колено, будто готовился получить рыцарский титул.
Тяжело дыша, он попытался подняться, но тщетность попытки вызвала новый приступ пожара в груди.
Архип бездушно взглянул на страдающего отца, ухмыльнулся и нанёс очередной удар по подкове.
С-сдэнк!
— Если хочешь жить, то никуда и никому ты меня не вверишь. Тем более что ты знаешь, за такое преступление наказание — смерть, а посмотри на себя. Тебе нужна хорошая знахарка, пойди вон к Лушкиной бабке, пускай отпоит тебя. А коли не сдюжит, то диакон отпоёт.
От такой дерзости ярость придала сил старшему кузнецу, он выпрямился и вновь стал одного роста с сыном.
— Нет больше Евфемии.
— Тоже померла?! — без интереса произнёс Архип. — Ну тогда твоё дело дрянь. У нас кончились в;дьмы в селе.
С-сдэнк!
— Ошибаешься, сын. Ты не убил Лукию. Она жива, что нельзя сказать о твоей душе. Ты продал её и себя. Ты поддался пороку и будешь отвечать если не перед человеческим судом, так перед Всевышним.
— Отец, ты, видно, медовухой Прохора обожрался. Какая Лукия? Кто жива? Я сам скинул тело этой чёртовой в;дьмы в реку и видел, как она потопла.
Левая рука висела как плеть, она была больше не подвластна Никифору, но в правой ещё теплились силы, а в душе ветер негодования раздул угли гнева и разжёг настоящий пожар.
Перед наглым взором Архипа предстал фейерверк из искр. Они, как потешные огни, заполонили пространство вокруг молодого человека.
Архип, прижимая свободную от молота руку к носу, отшатнулся от отца. Ладонь его мгновенно наполнилась тёплыми ручейками.
Металлический запах крови смешался с вонью пота и дымом кузнечной печи.
Кузница превратилась в едва различимую палитру преимущественно бордового цвета, состоящую из боли, обиды и ярости.
Никифор положил в свой последний удар все силы, что оставило ему умирающее тело.
Архип шумно сплюнул и в одном прыжке двумя руками опустил кузнецкий молот отцу на макушку.
От силы удара голова старосты лопнула, как ягода крыжовника под колесом гружёной телеги.
Обезглавленное неуклюжее тело вздрогнуло и упало возле ног Архипа.
Единственный оставшийся кузнец мыском ноги перевернул останки отца и нанёс ещё несколько ударов по ошмёткам, оставшимся от головы Никифора.
Молот с чавканьем опускался и упирался в половые доски.
Удар. Удар. Удар.
Прошло какое-то время, прежде чем кузнец прекратил лупить молотом по кровавому месиву.
Кузнецкий фартук Архипа был густо забрызган их с отцом кровью. Капли объединялись и струйками стекали на пол, образуя багряную лужу.
Архип смахнул с лица намокшую от пота и крови кудрявую прядь волос, подхватил со стола свежезаточенный мясницкий крюк. Без эмоций и слов он вогнал орудие в подмышку бывшего старосты и рывком подтянул тело к наковальне.
Кузнец обошёл чудовищно тяжёлый кузнечный инструмент, упёрся плечом и плавно спихнул наковальню на место, где раньше была голова его отца.
***
Прохор без аппетита ложкой перемешивал кашу с мёдом. Хмурые думы завладели его разумом.
После их расставания с Никифором он как в забытьи проверил ульи, убедился, что пчёлы трудятся исправно, и поспешил в постоялый двор.
«Неужели в нашем селе кто-то мог совершить такое чудовищное преступление? Как такое возможно?» — думал он, покуда занимался делами по обеспечению трактира.
Об утренней находке он не осмелился никому поведать, хотя его друг не просил хранить молчание, но владелец постоялого двора и сам понимал, что нельзя распространяться, покуда староста лично не разберётся.
А Никифор всё не приходил. Вестей никаких не было, и вроде бы в селе жизнь текла своим чередом без намёка на какие-то злодеяния, а посему он без аппетита сел за ужин, к которому так и не притронулся.
— Муж, тебе не нравится каша? — из кухни спросила Маруся.
За годы, проведённые вместе, она научилась по затылку супруга определять его настроение.
— Она превосходная! Впрочем, как всегда, — бесцветно проговорил он в ответ и зачерпнул ложкой.
За окном раздался людской топот и гомон.
Прохор выглянул в оконце. Народ со всех сторон куда-то бежал.
Дверь в таверну громыхнула, и на пороге возник Федька, младший из сыновей.
— Отец, с дядей Никифором стряслась беда!
— Что? Как? — в растерянности спросил Прохор.
— Говорят, его наковальней придавило. Всё село в кузнице у него.
Маруся прижала руки ко рту, подавляя крик неожиданного отчаяния.
— Останетесь тут! — пробасил Прохор.
По тому, как он побежал к выходу, ей было ясно, сколь огорошен был муж.
Большая часть села столпилась в залитой кровью кузнице.
Прохор оглядел собравшихся внутри. Каждый стоял со скорбным выражением лица. Они ещё не успели оправиться от потрясения и надеть траурные маски.
Диакон Евстафей стоял подле распластавшегося тела. Он сложил руки усопшего и усердно читал молитву за упокой.
Лежащее в луже крови тело мало напоминало того, кто некогда был могучим старостой, добрым соседом, кузнецом и другом. Оно будто уменьшилось в размерах и ссохлось.
Все столпившиеся были потрясены, лишь Архип выделялся среди остальных. Его безучастное выражение лица с глубокой царапиной скорее выражало озабоченность, нежели иные чувства. Его кожаный фартук был чист, как перед началом дня, волосы будто вымыты, что было не свойственно сыну Никифора.
Архип сидел в дальнем углу, опершись о молот, и наблюдал за людьми в кузнице.
***
— И что, все, вот так запросто зная, что Архип надругался над Лукией, а после бате голову раздробил, общаются с ним? Да ещё старостой выбрали? — с непониманием спросил Гриша.
Его собеседник находился в крайней стадии подпития и едва соображал, что мелет языком.
— Доказать то никак нельзя. Тем паче что в день похорон Никифора княгиня Ефросинья распорядилась назначить кузнеца старостой, а супротив ейной воли мы ничего не имеем.
— Так уж и ничего?
— Прохор было взбудоражился, да его высекли как следует, пригрозили, коли не умолкнет, на каторгу отправят вместе со всей семьёй. — Пахом допил остатки. — Понимаешь, у княгини разговор с нашим братом короткий.
Гриша в замешательстве обдумывал. Его жизнь проходила в иных условиях, Белодуховы отличались мягким отношением к крепостным, никогда физически не принуждали и не наказывали за выражение мыслей. За преступления — да, карали, но по закону, а не по прихоти. Прискорбно, что таких Белодуховых по империи единицы, в отличие от Нестеровых. Безграничная власть над человеком опьяняет, дурманит, иллюзорно кажется, что ты можешь сотворить всё, но это не так. На то есть общечеловеческие и божьи законы.
— То есть все знают и молчат? Никто не пытался разобраться с Архипом?
— Да ты сам погляди, какие с ним здоровенные быки околачиваются. Он хоть и недалёкий мужик, но чувствует, что без силы богатырской не удержал бы честной люд. Вот и ходят они стадом, докучают да доносят на всех.
— Пахом, а ты чего это, я погляжу, соловьём за дела наши распелся? — спросил подошедший к ним конюх Тихон. Мужчина чуть более тридцати лет, с ясным лицом, светлыми волосами и карими глазами, он громко придвинул стул к столу, присел и внимательно уставился на Пахома.
Гриша осмотрел нового участника разговора. Сапоги до колен, серые штаны и чёрная жилетка с пятнами пота под мышками.
Руки конюха показывали его причастность к процессу. Огромные мозоли от поводьев и лопаты украшали ладони Тихона. Выражение лица с толикой отвращения к собеседнику, но доброта в глазах не могла скрыться за ширмой.
— Про всех тут рассказываешь, а о себе умалчиваешь. Не ты ли писарем у диакона числишься, не ты ли пособничаешь княгине с доносами, не ты ли оставил Лукию в момент нужды, когда обещал ей быть опорой? — Он с жаром вколачивал каждый вопрос, как гвоздь в доску.
Тихон повернулся к Грише и адресовал следующие реплики уже извозчику:
— Потому-то всё село и не разговаривает с нашим послушником. Не хотим, чтобы дела наши внутренние попадали в книги учётов.
Гриша протянул руку и представился. Тихон ответил на рукопожатие и проговорил:
— Да, я знаю. Вскорости по вашему появлению забрал князя обратно на суконную фабрику. Он мне по дороге обозначил, что, дескать, прибыли с проверкой предприятия, и добавил, что граф отвёл тебе комнаты в постоялом дворе старины Прохора. У Прохора, может быть, без излишеств, зато кровати мягкие, еда вкусная и атмосфера радушная. — Тихон стрельнул глазами в сторону компании Архипа и узрел, что староста приближался к их столу.
— Я погляжу, что нашему гостю докучают? Особенно этот пёс, — произнёс кузнец, указывая на Пахома, который вжался в спинку стула.
— Отчего же. Мы мирно беседуем о разном, — ответил Гриша.
— Друг, я вижу, ты здоровый мужик, пойдём-ка к нам за стол. Там ты будешь смотреться под стать, нежели чем тут.
Гриша не затруднил себя тем, чтобы даже приподняться. Ему не понравился кузнец с самого начала, а после рассказа любви к нему не прибавилось.
— Мы с тобой не друзья, — коротко проговорил извозчик. — Сомневаюсь, что станем ими. Тем более что через пару-тройку дней повезу графа дальше, а потому предпочту остаться на своём месте с людьми не столь надменными.
Архип поменялся в лице. Не привыкший к тому, чтобы его обществом и дружбой расшвыривались, он сжал громадные кулачища, наклонился и прорычал Грише на ухо.
— Твоя удача, что граф, хозяин твой, — гость в княжеском доме, иначе за твои слова я бы уже вырвал тебе язык.
Гриша смело смерил собеседника взглядом и проговорил:
— Бог даст, свидимся с тобой при других обстоятельствах, но помни, что у меня, в отличие от тебя, нет хозяина. Я волен проживать свою жизнь как человек, а не как цепной пёс.
— Буду молиться, чтобы Бог дал нам с тобой такой шанс.
Кузнец грозно посмотрел в испуганные глаза Пахома и напряжённого Тихона, после шумно втянул носом и плюнул под стол, за которым разместился Гриша с собеседниками.
— Зря ты ему так ответил, — промямлил Пахом, который от страха перекрестился и в значительной мере протрезвел.
— В отличие от тебя, гость наш оказался смелым малым. Но тут я готов согласиться с послушником, зря ты ему так ответил, — произнёс конюх.
Гриша хотел было возразить, но не успел ничего произнести, как дверь в трактир резко отворилась и на пороге возник отчаявшийся мужик преклонных лет.
Гомон в трактире оборвался, взоры всех обратились к нему.
Пожилой мужчина с загорелой кожей, блестящей от пота лысой макушкой и серыми остатками волос на висках, соответствующей седой бородой и ссохшимся лицом ворвался внутрь.
Круги под глазами говорили о бессонных ночах и довлеющих над ним тревогах.
— Братцы добрые, спасайте! — прокричал он. — Как найти знахарку Лукию?
Народ ошарашенно молчал.
— Не знахарку, а грязную в;дьму! — проблеял один из компании Архипа.
Вся группа разразилась гоготом, точно стая гусей.
Кузнец просмеялся и влепил крикуну подзатыльник.
— Не пугай мне народ, — с интонацией наставника произнёс он и загоготал вновь.
Вошедший не обратил внимание на выкрик, он ринулся в сторону человека в рясе, упал на колени и молитвенно сложил руки.
— Ради всех святых помогите, внучка умирает.
— Ты знаешь, где её найти? — с характерной хрипатостью обратился Гриша к Тихону.
— А як же ж, все знают, где её сыскать.
Извозчик вскочил и потянул Тихона к распластавшемуся вторженцу.
— Да ты чего, это же на другом краю селения!
— Помоги запрячь лошадей. Вмиг домчу.
Гриша подскочил к умоляющему мужику и произнёс:
— Отец, вставай, пойдём к стойлам, доставим тебя к знахарке.
Гриша, Тихон и старец быстро покинули трактир.
Пахом испуганно метнул взгляд на Архипа и компанию, которые совсем недобро буравили послушника взорами.
— Обождите! Я с вами! — крикнул сын диакона и бросился вслед за процессией, которую уводил Гриша.
Покуда извозчик, пьяно шатающийся послушник и старик подтягивали бричку, конюх Тихон спросил:
— Отец, чего хоть стряслось-то? Расскажи.
Ярослав Мстиславович, или по-простецки дед Ярослав, обратил на конюха взволнованные очи и поведал:
— Внучка моя Агнюша, три годка от роду, пятого дня как в колодец свалилась да с трудом докричалась до нас. Господь, верно, в тот день следил за девочкой моей, а как вытащили её, так захворала не на шутку. Вечером с горячки впала в беспамятство, болтать разное начала, с бабушкой, женой моей покойной, общаться. Трухнули тут мы с дочкой не на шутку, побёгли к травнице нашей. Знахарка ничем пособить не смогла, а батюшка наш молитвами за здравие только и помогает. Соседка шепнула дочке, что, дескать, есть одна знахарка, Лукией звать, которая в беде нашей не оставит. А ещё добавила, что ваша знахарка сама смерти не знает и от других отворот даст. Дочка моя Нюрочка передала мне это, а я и знай, что подхватил Агнюшу, уложил на сено в телегу, ударил коня вожжами и помчал через лес.
— Оп-ля! — прохрипел Гриша, прилаживая бричку к амуниции лошадей.
Тихон проверил ремни, открыл ворота и встал возле кобыл, слушая самым внимательным образом.
— Садимся! — скомандовал извозчик и добавил: — Тихон, запрыгивай ко мне, а ты, отец, садись внутри вместе с послушником.
Тихон в один прыжок очутился возле извозчика на облучке, старец и послушник забрались внутрь малой кареты. Не успел Пахом притворить дверь, как экипаж сорвался с места.
Гриша разогнал лошадей и, руководствуясь указаниями Тихона, вёл их к избе знахарки Лукии.
Тихон наклонился к смотровому окну и произнёс:
— Отец, а дальше, дальше-то что было?
Дед Ярослав дёрнулся от вопроса, поглядел на конюха и продолжил рассказ:
— А дальше-то в лесу начали страсти твориться.
— Какие же? — перебил его Гриша.
— А самые чудны;е. То птицы кричали, не зная умолку, то волки выли, заглушая птиц. Ревел медведь, точно, обезумев, прогонял али оборачивал нас обратно. Дорога петляла, кружила и менялась. Качались вековые дубы, как от урагана, а ветра-то и не было.
Во мраке ночи и от страха я окончательно заплутал и думал, что выбраться нам будет не суждено. Да вот внучка снова заговорила, но уже не с покойной женой моей.
— А с кем? — испуганно спросил Пахом.
Он так встревожился от рассказа, что, не прекращая, крестился, отгоняя от себя нечистую.
— Чёрт его знает, разобрать было сложно. Она его то ли Шимаре, то ли Шубаре.
— Шурале, может? — уточнил извозчик и, не заботясь о комфорте тех, кто в повозке, звонко шлёпнул поводьями, пуская лошадей в карьер.
— Да, точно, сынок. Агнюша так сказала:
     — Какое у тебя имя необычное.
     — Ты с кем, доченька? — спросила Нюра, склонившись над Агнюшей.
     — А вот же, маменька. Дедушка подле нас идёт, странный такой, руки как ивовые ветви, мхом голова поросла, он же за узду коняшку нашего держит, не видишь?
     Нюра в слезках только и знай, что головой помотала да мне прокричала:
     — Отец, пришпорь коня!
     — Маменька, не бойся, он сказал, что его все зовут Шурале, обещал дорогу коню нашему указать, а ещё говорит, чтобы вы, дедушка, вожжи отпустили, сам нас к Лукие приведёт.
Откуда она имя это узнала, ума не приложу. Я было подумал, внучку совсем горячка разбила, да лошади как понесли, да помчали. Меня будто бревном в грудь ударило да назад в телегу отшвырнуло. Волки завыли пуще прежнего, вороны каркали не прекращая, ветер оглушительно свистел в ушах. Я подумал, что вот она, погибель, за всеми нами явилась, да тут старое колесо телеги возьми да разбейся о камень. Телега наклонилась, но вновь, только чудом, удержалась. А внучка пробормотала:
     — Спасибо тебе, добрый Шурале.
А после ко мне обратилась: «Беги, — говорит, — дедуля любименький, до села недалече осталося, там тебе дорожку к знахарке покажут». Ну я и побёг. Спотыкался, падал, задыхался, снова спотыкался, последние портки эвано на коленях изодрал, да всё одно, чувствую, что опоздаю. Внученька моя, Агнюша, Господь всемогущий да святой Лука лишь в силах помочь.
Причитания деда Ярослава стали неразборчивыми, из глаз отчаявшегося старика полились горькие слёзы, он согнулся пополам и завыл, будто ему уже объявили, что внучка умерла.
Послушник опустился перед безутешным дедом на колени, сложил ладони, склонил голову и начал молиться:
— Святитель Лука, Великий угодниче Христов. Услыши нас грешных и помоги рабыне божьей Агнии исцелиться от тяжёлого недуга, даруй ей здравие, услышь нашу молитву.
Дед прекратил стенания, сложил руки и вторил Пахому:
— Яко благодать божья да пребудет с нами!
Дорожка побежала вверх к избе. В маленьком оконце мелькал свет от горящей свечи.
Гриша резко натянул поводья и крикнул лошадям:
— Стой!
Лошади остановились и недовольно зафыркали.
Тихон и Гриша спрыгнули со своих мест, а из брички выскочили Пахом и дед Ярослав. Вся четвёрка побежала ко входу, стараясь поскорее воззвать о помощи.
Тихон вбежал первым, распахнул дверь и прикрыл глаза от ослепительного света, остальные последовали за конюхом.

***
Полнилась ночь в;дьмовскими загадками.
Румяная, как блин, луна заняла место светила. Безжизненный свет опутал избу, накрыл дорожку, уходящую скрытой в тени тропинкой к селу.
Сна поволока удерживала Лукию, отдавая её тело давно утёкшим ледяным водам чёрной реки. Холодными веригами было сковано бездыханное тело уплывающей девы. Отдавшись воле течения, она стремительно удалялась от поляны, где лишилась права дышать. Воды крутили, переворачивали, накрывали с головой, вновь поднимали Лукию вверх и снова топили.
— Ничего не изменить! — раздался голос бабушки. — Ничего.
— Бабушка? — мысленно возвала Лукия к голосу.
В гуле воды вопрос потонул без ответа.
— Тьму разгони! — загремел голос над поверхностью воды. — Меня вместо Луши возьми.
— Нет, бабушка, нет! — мысленно выкрикивала Лукия. — Не надо так!
Тело ласково вынесло на берег, дева перевернулась и закашлялась.
Она обратила внимание, что её мокрая нагота прикрылась чёрным сарафаном.
Лукия подняла руки и провела по волосам. Пальцы кольнуло. На голове, как императорская корона, возвышался серебряный венок из еловых веточек.
Она огляделась в поисках привычных ориентиров. Тотемный столб взирал на деву деревянным строгим взором, от тяжести которого она опустила голову — и обнаружила у себя на коленях умирающего графа Белодухова.
Лукия сложила руки на ране у него в груди. Между её длинных утончённых пальцев проступила багряная кровь.
Затяни его раны,
Здоровье даруй.
Жива, приди, потоки крови вспять обрати.
Заклятие, обращённое к богине жизни, весны и плодородия, не ложилось на раненого. Отскочило и слетело заклятие Таре — богине милосердия и высшей любви, будто Белодухова обволакивало нечто защищающее от воздействия иных сил, кроме физических.
Чёрные глаза Лукии защипало от скорбной обиды.
— Мне нужна твоя помощь! — не глядя обратилась она к стоящему за спиной.
— Не надо, — слабо молвил Андрей.
Он положил окровавленную ладонь поверх рук знахарки. — Не нужно, я так не желаю.
— Молчи! — строго сказала Лукия.
 Макошь-плетение, судьбы Матушка!
Пути и Рока хозяюшка!
Ты Мать-Рожаница, Сварога сестрица, в роднике водица.
Плети иной узор графу, перешей его жизни рубаху.
Так было, так есть и так будет!
Снова заклятие соскочило, как от маслом намазанного.
Андрей мокро закашлялся кровью.
— Не надо, — прохрипел он.
Белодухов поднял руку и ласково провёл окровавленными пальцами по щеке Лукии, оставляя на ней багряную частичку себя.
— Не проливай слёзы в мои последние мгновения, дай насладиться тобой, божественного чуда создание.
— Ну, прекрати же, глупец, возьми дар, который ты вправе иметь!
Река вышла из берегов, мгновенно затопила поляну, поглотила распростёртого на мху умирающего Андрея и накрыла волной Лукию.
Девушка задрожала всем телом и открыла чёрные очи.
Сны в;дьмы редко отличались один от другого, но каждый раз изменения несли что-то непонятное и зловещее. Сны давали подсказки, но приносили всё новые загадки.
Она вглядывалась в протянувшиеся по комнате тени. Ветви деревьев и листья создавали причудливые узоры.
Ночная тишина отчего-то вызывала волнение.
Не в силах более сдерживать тревогу, Лукия поднялась, вышла в горницу, взяла бабушкину ступку, провела над ней рукой, взывая к огню провидения.
Язык пламени бойко поднялся над деревянным сосудом. В;дунья поднесла ступку к глазам, заполнившимся чёрным маревом, и вгляделась в пламя.
Через огонь глазами тысячи воронов ей открылся лес, сломанная телега, женщина, прикрывающая лицо руками, а возле ног безжизненное тело ребёнка, волчьим нюхом она ощутила остывающую кровь в маленьком тельце.
Дверь в горницу резко отворилась. От неожиданности Лукия хлопнула рукой по ступке, что вызвало ослепляющую вспышку яркого белого света.
Огонь недовольно укусил ладонь в;дьмы и угас.
От вспышки Тихон прикрыл глаза, но напора сбавлять не стал. Щурясь, как крот, он прокричал с порога:
— Ради бога, Лукия, помоги.
Дева нахмурилась, поволока мрака сошла с глаз, она откинулась на стуле и смерила вошедших недовольным взглядом.
— Первое: ты так не ори — дочку разбудишь. И второе: ты, Тихон хорошо знаешь, что мой бог иной.
Конюх проморгался и проговорил более тихо, будто старался, чтобы послушник его не услышал и не донёс диакону.
— Ради Рода, Лукия спаси внучку этого человека.
В;дунья поднялась из-за стола, высыпала пригоршню алых ягод в ступку, наполнила её из графина, подошла к вошедшим и протянула им.
— Испейте с дороги, — с загадочным видом проговорила она.
— Лукия, прошу тебя ребёнку совсем худо! — взмолился дед Ярослав, упал перед ней на колени и молитвенно сложил руки.
Дева осторожно приподняла его под локоть и молвила самым бархатным голосом:
— На коленях должно стоять перед ликами святых или перед божьими посредниками в рясах. — Она грозно зыркнула на Пахома и протянула ступку Ярославу. — Я совсем не такая, пей и передай дальше, а после отправимся в путь.
Старик сделал добрый глоток. Вода из деревянного сосуда своим сладостным вкусом напомнила старику родниковую воду, что он пил в далёком детстве. Она успокоительно растеклась по его встревоженному разуму и на миг успокоила.
Ярослав передал ступку Тихону, который всем видом демонстрировал протест, но молящий взгляд деда не оставил ему возможности отказаться.
Конюх сделал маленький глоток и передал Грише.
Лукия с любопытством изучала косматого извозчика, но не проронила ни единого слова в его адрес.
Гриша быстро отпил и поразился тому, каким свежим стал его рассудок, он будто стал видеть зорче, слышать острее и воспринимать яснее. Он передал ступку с остатками трясущемуся от страха Пахому, что скрылся за ним.
Худой, измождённый послушник старался спрятаться за спинами остальных, он уставился в пол и содрогался от дрожи.
— Пахом, милый, тебе не стоит чураться меня. Я давно простила тебе твою трусость, а сейчас тебе надобно собрать свою немощную храбрость, отпить и очиститься от той скверны, которой ты регулярно отправляешь себя.
Послушник локтем утёр пот со лба, принял ступку и хотел было осушить, как его вновь окликнула в;дунья:
— Э, нет. Обожди. Гляжу там для тебя мало будет нескольких ягод падуба.
Она жестом приказала Грише, Тихону и деду Ярославу расступиться. Подступила к Пахому и бросила ему к ступку камушек похожий на чернослив.
— А теперь пей, и поживее.
Пахом шумно выдохнул, взмахнул ступкой и в один глоток осушил остатки.
— Вот и чудненько! А теперь ведите меня к бедняжке.
***
Бричка вихрем помчалась в обратную сторону. На этот раз вместе с Гришей на облучке сидел дед Ярослав.
Промчавшись мимо постоялого двора старины Прохора, делегация устремилась по тракту в лес.
— Сто-о-о-ой! — прокричал Гриша, когда они подъехали к телеге без колеса.
Лошади присели, на полном ходу вдавливая задние копыта в землю, и практически сразу остановились.
Из брички выпрыгнула Лукия и устремилась к телеге, от которой доносился нечеловеческий вой потерявшей ребёнка матери.
Дева сжимала тело дочери, как куклу. Руки и ноги безжизненно болтались от сотрясений женщины.
В;дунья запрыгнула внутрь телеги.
Растрёпанные светло-русые волосы дочери Ярослава были некогда заплетены в косу, но от тревог и путешествия стали похожи на развалившееся воронье гнездо, красные от слёз глаза не отражали истинный цвет.
Нюра, не отдавая себе отчёта в действиях, сжимала тело девочки и выла, как волчица над застреленными щенками.
Лукия осторожно, но властно забрала тело девочки, спрыгнула из телеги, положила Агнюшу на землю и прислонилась ухом к груди.
Нюра спустилась вслед за ней и упала на колени, запустила руки в растрёпанные волосы.
Глаза знахарки расширились, белки заполнились чернотой, сначала она прошептала, а потом перешла на крик:
— Не дышит. Не дышит. Не дышит!
Нюра с визгом вырвала клоки волос и принялась рвать землю и с криком запихивать куски себе в рот.
Комья земли, смешиваясь со слезами, превращались в потоки ниспадающей грязи.
Дед Ярослав в отчаянии упал на колени возле дочери, уткнулся лысой макушкой ей в плечо, тщетно пытаясь унять истерику Нюры, и сам горько зарыдал.
Ветер свистел им в унисон, вековые дубы качнулись, листья затрепетали и, скрываясь, уносились прочь.
Гриша встревоженно наблюдал, как весь лес пришёл в движение, как на стволах деревьев проступили лики языческих богов. Множественные дупла сложились в трубочки и засвистели, взывая вместе с Лукией к силам, доселе извозчику не ведомым.
Мать — сыра земля, на всё воля твоя.
Здоровье даруй нам.
Погибель врагам,
У них жизнь забери.
А нам чадо верни.
Хвала богам, Рода сынам,
Жи;ва, приди, в девочку душу всели,
Врата смерти отопри, её не стоит тебе забирать, смерть-матушку подгонять.
Долг жизнью вернётся, волчица крови напьётся,
Будет как раньше, краше весны, суровей зимы.
Мы не забудем, в поля прибудем.
Рода почтим, Ладу узрим, Живе споём, Макошь найдём.

Мантра циклично повторялась, свист раскачивающихся деревьев звучал всё громче. Ветер и треск сухих веток поглотил живительную песнь в;дьмы.
Лукия обратила взор ко всем свидетелям и бескомпромиссно распорядилась:
— Ждите нас у Прохора. Бегом отсюда!
Остолбеневшие, напуганные и отчаявшиеся не могли сдвинуться с места.
—  Я сказала, быстро! — закричала она.
Тихон поднял деда Ярослава и повёл его к бричке, Гриша подхватил обмякшую Нюру, понёс вслед за ними, осторожно уложил внутрь люльки.
Пахом, словно столб, стоял и наблюдал, как налетали сотни воронов. Птицы с карканьем спиралью кружили над склонившейся над мёртвой девочкой Лукией.
Воронкообразное движение чёрных крыльев создавало завихрения.








Кар, кар, кар, кКар, кар, кар, кар, кар кар, кар, кар, кар, кар,ар, кар, кар
Кар, кар, кар, Кар, кар, кар, кар, кар, кар, кар, кар, кар, кар, ,кар, кар,
Кар, кар, карКар, кар, кар, кар, кар, кар, кар, кар, кар, кар, кар, кар,
Кар, кар, карКар, кар, кар, кар, кар, кар, кар, кар, кар, кар, кар, кар,
Кар, кар, карКар, кар, кар, кар, кар, кар, кар, кар, кар, кар, кар, кар,
Кар, кар, карКар, кар, кар, кар, кар,кар, кар, кар, кар, кар, кар, кар,
Кар, кар, карКар, кар, кар, кар, кар, кар, кар, кар, кар, кар, кар, кар,
Кар, кар, карКар, кар, кар, кар, кар, кар, кар, кар, кар, кар, кар, кар,
Кар, кар, кар Кар, кар, кар, кар, кар, кар, кар, кар, кар, кар, кар, кар,
Кар, кар, кар, кар, кар, кар, кар, кар, кар,
Кар, кар, кар, кар, кар, кар, кар,
Кар, кар, кар, кар, кар, кар, кар,
Кар, кар, кар, кар, кар,
Кар, кар, кар, кар, кар,
Кар, кар, кар,
Кар, кар, кар,
Кар, кар
Кар, кар
Кар
Кар

Птицы камнем бросились вниз, как стихия, накрыли людей и вновь взмыли ввысь, оставив сломанную телегу и до смерти перепуганного коня одиноко стоять прикованным к обездвиженному якорю.
Ветер страшно завывал.
— Пахом, не стой же ты столбом, дурень! — крикнул Тихон, схватил послушника за шкирку и практически забросил в люльку брички, подбежал к коню, в несколько ловких движений разнуздал его, привязал поводья к задней части повозки и уселся на облучок.
Конюх обратил внимание на ошарашенного Гришу.
— Боже праведный, что же это такое? — скорее себя спросил извозчик.
— Это? Это наша Лукия, — проговорил Тихон. — Она велела ждать их у Прохора, поехали уже.
Гриша забрался на своё место и едва слышно прошептал:
— Эх, Андрюша, куда же это мы с тобой приехали?!



Персонажи:

Лукия — в;дунья. Подчиняет силы природы.
Устинья — дочь Лукии. 
Григорий Фомич Овражкин — извозчик и соратник графа Белодухова.
Граф Белодухов Андрей Петрович — канцлер службы проверки.
Прохор — хозяин постоялого двора, близкий друг Никифора.
Маруся — жена Прохора.
Федька — младший сын Прохора.
Никифор — староста, старший кузнец. Расследует преступление, совершённое в ночь летнего солнцестояния.
Архип — кузнец, сын Никифора.
Тихон — конюх.
Пахом — послушник, сын диакона Евстафея.
Диакон Евстафей — писарь князей Нестеровых.
Дед Ярослав — просящий о помощи Лукию.
Нюра — дочь Ярослава.
Агнюша — умирающая внучка деда Ярослава, дочь Нюры.
Князь Михаил Павлович Нестеров — владелец суконной фабрики и усадьбы.
Княгиня Ефросинья Егоровна Нестерова — мать княжны Варвары, жена князя Нестерова.
Шурале — дух леса. Следит за родом людей, замечает опасность и помогает в минуту нужды.

Глава 4.
"Охота до волчьей крови"

Кладбищем зрелся лес; кладбищем зрелся луг.
Пугалище дриад, приют крикливых вранов,
Ветвями голыми махая, древний дуб.
Чернел в лесу пустом, как обнаженный труп.
И воды тусклые, под пеленой туманов,
Дремали мертвым сном в безмолвных берегах.
Вяземский П. А. «Первый снег»

Кан всегда считал, что за миг до рассвета наступает час волка. Час, когда природа затихает, наслаждаясь последними минутами сна, покоя, гармонии, тишины, а волчьи чувства обостряются. Слух мягких торчащих ушей становится острее, большие карие глаза видят зорче, вытянутый нос чует дальше, а вкус крови становится упоительнее. Вот только крови он сейчас не желал. Что-то тревожило вожака, что-то не давало уснуть, что-то отбило чувство голода.
Недалеко от Кана пронеслась бричка с людьми. Жизнь научила, что человеку доверять нельзя, но спасительнице… ей можно. 
Ещё до того, как чёрный щенячий пух сошёл с будущего вожака, его крошечная лапа угодила в капкан. Острые зубья капкана вгрызлись в малыша смертельной хваткой, Кан услышал, как треснула кость и пробила шерсть.
Мама-волчица поспешила увести братьев и сестёр, оставив маленького Кана ждать погибель, которая должна была явиться вместе с человеком.
Волчонок жалобно выл, умоляя маму вернуться за ним, но на его детский плач явилась она — спасительница.
От неё исходил родной запах, близкий, понимающий и дарующих жизнь.
Она наклонилась к жалобно скулящему Кану, освободила лапу, приложила руки к перебитой кости, забрала боль, оставив на память маленькое пятно белой шерсти в виде колечка. Спасительница нежно погладила малыша и удалилась.
После он часто видел прекрасную деву. Выслеживал спасительницу, по-щенячьи нападал из кустов, играл и лизал её чудотворные руки.
Он слышал её зов, когда вонючий верзила делал ей больно, но не успел, не догнал, не помог, не спас, не сберёг. Кан выл на луну, проклиная себя, и горькие слёзы утраты промочили чёрную шесть возле карих глаз волка.
А после она явилась к нему иная. Что-то изменилось в её лике, запах стал не просто родной — отныне она пахла сородичем. Кан любовался ей, её грациозными движениями, тем, как в волчий час спасительница оборачивалась белоснежной волчицей, чтобы по волчьим обычаям и чести добывать еду, разделять кровь со стаей и кормить малютку дочь.
Громыхание колёс заставило нос собраться гармошкой.
От пронёсшейся брички смердело людьми и пахло ей, его незабвенной спасительницей.
От людей он почуял липкий запах тревоги, смешанный с кислым паническим духом страха.
Чёрный волк побежал прочь, стараясь прекратить улавливать эту заразную мерзость.
«Я не нужен спасительнице. Это главное!»
Неожиданный порыв ветра сломал несколько веток над головой волка, содрал листья, обнажил стволы до узоров, оставленных короедом.
Вороны с неистовым карканьем неслись по небу со всех сторон, образуя завихрение.
«Спасительница, хозяйка ночи взывает к птицам», — подумал Кан.
Не новое событие, но и не частое, она могла призывать даже его, и Кан бы откликнулся не задумываясь.
Волк прижал мягкие уши, он не находил покоя, его тревожил поднявшийся порывистый, неистовый ветер, он гнал плохой запах. Так пахнет волчья смерть. 
Туча воронья пролетела над головой, ветер смолк, где-то пронеслась бричка в обратную сторону, и снова тишина опустилась на лес.
Казалось бы, обычное затишье перед тем, как красное солнце закроет собой лик луны, владычицы.
Он оббегал окрестности в поисках источника тревоги.
Кан надеялся, что всему виной утренний зной и близкое возгорание нового дня.
Волк выбежал из леса на поляну, остановился и потянул полный информации воздух.
Неподалеку в траве, подвернув под себя копыта, расположилась отара овец. Прикрыв глаза и уткнувшись в шерсть соседа, они мирно спали. Возле них сопел молодой пастух. Его немытая рубаха смердела человеком. Этот запах Кан уловил бы на другом конце леса. Люди никогда не приносят добро волкам. Все кроме одной хотят им погибели.
«Не то!» — размышлял вожак.
Собака лежала рядом с пастухом. Она почуяла Кана, поднялась, направила нос сторону чёрного волка. Пёс тихо поскулил и лёг обратно.
«Безвольный брат также не причина моего волнения!»
Кан задрал морду, вновь втянул носом.
«Вот!»
Глаза распахнулись, морда вновь собралась складками, обнажая большие острые клыки, гордость вожака.
В конюшне уже снаряжали не первую кобылу и сложили ружья да порох. Дурно пахнущие люди сидели возле своих лошадей в ожидании команды.
Много людей, очень много оружия.
Кан приоткрыл пасть и завыл сигналом тревоги.
Пёс пастуха подскочил и разразился испуганным лаем.

***
Гриша плавно подвёл бричку к входу в постоялый двор старины Прохора. Внутри мигал огонёк от масляной лампы.
Тихон открыл люльку и помог спуститься Нюре и деду Ярославу, пристально взглянул на Пахома. После того как послушник испил из ступки Лукии, он не проронил ни одного слова. Загадочно смотрел по сторонам, будто видел мир таким какой он есть в первый раз за долгое время.
Послушник чувствовал свежесть и ясность сознания. Пелена хмельного тумана оставила его без следа, освободив место для размышлений о своём будущем, а не деяниях прошлого. Пахом искренне принял решение вести праведный образ жизни, соблюдать посты, читать молитвы, главное, он почувствовал, что хочет стать частью служения Всевышнему.
Из стойла к ним выбежал заспанный Федька. Солома застряла в кучерявых волосах, глаза красные, точно его огрели пыльным мешком. Юноша предложил свои услуги по разнуздке и уходу за животными. На этот раз Гриша не стал отказывать парню, вложил тому в ладонь медяк и вошёл вслед за остальными в трактир.
Опустевшее помещение было освещено масляной лампой, возле которой стоял Прохор в ожидании вестей.
Хозяин постоялого двора видел, как лихо гость покинул стены его заведения, а потому он ждал возвращения Гриши, чтобы первым узнать о происшествии.
Прохор хотел было с ходу задать вопрос, но увидел понурые лица старика и девы, так что немой вопрос остался на прикрытых бородой устах.
Тихон подвёл Нюру и деда Ярослава к столу, осторожно усадил на стул. Ему показалось, что от пережитого дева лишилась рассудка, она едва слышно что-то бормотала и бесконечно чесала грязные ладони.
Дед Ярослав старался держаться поближе к дочери и хоть как-то утешить её, но даже себя он был не волен взять в руки. Он то и дело промакивал рукавом мокрые глаза.
Тихон подошёл к Прохору и шёпотом попросил заварить им чай.
— С мёдом? — поинтересовался хозяин таверны.
Конюх закатил глаза и мотнул головой.
Прохор сделал жест рукой, дескать, не изволь повторять дважды, сию минуту исполню.
Он удалился в кухонное помещение и быстро обернулся с бурлящим котлом.
Из нижнего ящика шкафа достал кулёк с травами, засыпал в чайник, а покуда чай заваривался, Прохор извлёк большую банку мёда рубинового окраса.
Травяные чаинки отдавали ароматный дух свежих трав и разносили благоухание по помещению.
Хозяин трактира наполнил шесть чашек чаем, открыл медовую банку, деревянной ложкой по форме напоминающий улей диких пчёл, зачерпнул и добавил всем.
Ночную тишину трактира нарушали хмельной храп из гостевых комнат, всхлипывания деда Ярослава да поскрипывания половых досок.
От неожиданного чтения молитвы Прохор чуть было не опрокинул банку с мёдом.
Пресвята;я Тро;ице, поми;луй нас;
Го;споди, очи;сти грехи; на;ша;
Влады;ко, прости; беззако;ния на;ша;
Святы;й, посети; и исцели; не;мощи на;ша,
и;мене Твоего; ра;ди.
Тихон и Прохор растерянно воззрились в сторону красного угла, в коем, уперевшись лбом в пол, на коленях стоял послушник и читал молитву.
 — Что это с ним? — спросил владетель трактира.
— Кажись, у послушника время молитвы пришло, — заключил Гриша.
— Так-то оно конечно так, но вот ранее Пахом наш не шибко уделял время чтению святых писаний, а тут на тебе — лбом в пол упёрся, — произнёс Тихон. — Поди, рассудком повредился.
— И то правда! Не чарку в долг, а слово праведное, — пробасил Прохор. — Да, что же у вас там приключилося?
Гриша открыл было рот, да молча закрыл. Ему было невдомёк, с чего начать рассказ, более того, он не был уверен, что способен доверять своим же глазам.
Тихон поджал губы, покосился на Гришу, выдохнул и проговорил:
— Лукия во всей красе предстала, забрала бездыханного ребёнка и удалилась.
— Всё? — недоумённо поинтересовался хозяин трактира.
— Всё-то оно всё, знахарка сказала ждать её… или их, я точно не помню, там такой ветер поднялся, что, не успев сорваться с губ, слова улетали прочь. Лукия сказала ждать тут, значит надобно так поступать.
— Тут?! — изумился Прохор. — А зачем тут? Почему у меня, а не у неё, например?
— Я-то почём знаю?! — отмахнулся конюх и издал прихлёбывающий звук, отпивая сладкий чай.
Хозяин таверны почесал бороду, провёл рукой по редеющим коротким волосам, откашлялся и заключил:
— Ну-с, стало быть, будем ждать её возвращения тута.
Со двора донёсся предрассветный глас петуха.
Тихон шумно осушил остаток напитка, утёр рот тыльной стороной ладони и молвил:
— К моему великому прискорбию, дождаться я с вами не смогу. Мне следует спешить в конюшню. Надобно снаряжать лошадей к утренней охоте. Видите ли, князь гостям охоту обещал. — Тихон многозначительно посмотрел на Гришу. — Нашим гостеприимством графья довольны будут, да кто же из них узнает, сколько мороки прежде надо пережить да сколько бедных животных чуть свет растревожить. Они-то отохотятся вдоволь да в обеденной дремоте забудутся, а мне ещё Нениле объяснять, где меня в ночи черти носили.
Гриша кисло улыбнулся.
— Ну хочешь, я с тобой пойду, расскажу, как силой тебя заставил дом знахарки показывать и жизнь девочки спасать?
— Э, нет. Спасибо тебе, брат, но так не нужно делать. Ненила у меня волнительная, ещё за дочку нашу переживать пуще нужного начнёт да мне плешь клевать, что беду мог накликать. Уж лучше сам расскажу.
Он окинул взглядом деда Ярослава с Нюрой, которые впали в оцепенение, Пахома, который продолжал яростно молиться о здоровье, косматого извозчика Гришу и бородатого Прохора, взмахнул рукой, проговорил слова прощания и удалился.
***
Утренние лучи восхода стремительной волной накатывали на усадьбу и её окрестности.
Скошенная низкая трава переливалась радужными отблесками в каплях росы. 
Благородный заспанный люд столпился возле конюшни в ожидании лошадей, коих обязаны были подать во всей доступной для славной охоты экипировке.
Белодухов по выражению лица Жака мог легко сделать вывод, что его французский компаньон предпочёл бы пребывать в сладкой неге сна гораздо охотнее, нежели ни свет ни заря сказать по лесу в погоне за добычей да увеселении достопочтенной публики.
Андрей выудил из внутреннего кармана камзола фляжку с каким-то диковинным символом и протянул её маркизу.
Де Санкас удивлённо изогнул бровь.
— Андрей Петрович, ты, верно, изволишь начать утро не с чашечки кофея?!
— Как раз именно с ним, родимым, но хочется добавить нотки некой пикантности.
Жак несколько просиял от услышанного. Белодухов не был беспечным кутилой, скорее обратное, холодный расчёт и стратегия его кредо. Андрей был приверженцем распорядка и правил, а одно из них гласило, что прикладываться к содержимому фляжки до полного восхода можно лишь в случае поддержания образа, спаивания собеседника, ну и для согрева в студёный миг.
Так как летнее утро выдалось тёплым, Жак мог заключить, что предложение принять на грудь носит исключительно рабочий характер, но это не имело никакого значения, уж больно хотелось прийти в хоть какой-то тонус.
Слуга подошёл с подносом, на котором стоял серебряный кофейник с длинным изогнутым, как хобот, носиком и маленькими чашечками.
— Ах, Иван Кузьмич, голубчик, ты как нельзя вовремя, — проворковал де Санкас, — и ведь как, дьявол, чувствуешь, когда твоя услуга нужнее всего.
Иван Кузьмич растерялся от такого лихого начала разговора, промямлил слова благодарности и застыл с подносом, пока маркиз производил манипуляции. Он занёс флягу над двумя фарфоровыми чашечками, добротно наполнил по своему вкусу, а после взял кофейник и соединил пару настолько любимых им ингредиентов.
— Коньяк и кофий — ведь это настоящая поэзия, не правда ли, Иван Кузьмич? — спросил маркиз, пригубил маленький глоток и принялся сочинять оду напитку:
Коньяк и кофий в ранний час
Теплом наполнить до;лжны нас.
А мы, кутил сыны, готовы петь ему псалмы, и воспевать изволим мы.
О, аромат! О, вкус! О, цвет!
Воистину изъянов нет, а коли ты не уважаешь пиковый туз, так намотай себе на ус, что чай тебе того не даст, чего под силу 
 Ришар Делилу и кофеину.

Одновременно с произнесённым последним словом Жак с самым хитрым видом шумно отпил из чашки.
Будь Андрей волен, он бы засмеялся во всеуслышание, но серьёзный образ не имел права покинуть графа.
Иван Кузьмич лишь моргал, пытаясь сформулировать хоть слово. Ему на помощь пришла возня возле тяжелоупряжного коня, которого подвели к Кирьяну Константиновичу.
Три слуги пытались усадить в седло дородного барина, который, кряхтя и охая, силился задрать ногу и дотянуться до стремени.
Двое из слуг уперлись герцогу в спину, а третий подлёг под одутловатую ступню Кирьяна в попытке сработать как домкрат, поднять негнущийся груз и попасть в узкое окно стремени.
Очередная попытка справиться с непослушными ногами барона и убегающим стремлением не увенчалась успехом.
После распоряжения князя Нестерова было решено водрузить грузного свояка с приступки.
Организовали специальный табурет, но и это не помогло запрыгнуть в седло.
Тогда подвели телегу, сверху поставили табурет.
Раскачиваясь, Кирьян, стоя на табурете, как Шалтай-Болтай, сложил руки, будто собирался нырнуть в воду. Все свидетели занятного зрелища затаили дыхание и с азартом ожидали развязки.
Шурша мягкими сапожками по траве, к Андрею и Жаку скромно подошла княжна Варвара
 — Маркиз де Санкас, я не знала, что в вас таится талант поэта. — проговорила княжна Варвара.
Жак был настолько увлечён акробатическим представлением от герцога, что неожиданное появление княжны застало его врасплох. Он звонко опустил чашку на блюдце и просиял при взгляде на Варвару. Всё стало мило сердцу Жака: и ранее пробуждение, и утренняя вялость, и сумрак, разгоняемый первыми лучами солнца, и гомон охотничьих собак, и запах лошадей, — всё стало ясно, всё сияло, и в этом свете блистала княжна. Маркиз посоловевшим взором глядел на неё, будто хотел навсегда запечатлеть столь милый образ. Густые русые волосы убраны под головной убор, ровный нос с едва вздёрнутым кончиком, голубые глаза блестели при виде замешательства Жака, темные брови едва приподнялись, а пухлые губы в уголках слегка изогнулись в лёгкой улыбке.
На молодой даме красовался охотничий костюм: тёмно-синяя юбка-амазонка для езды в дамском седле, верхний красный жакет с бронзовыми пуговицами, синий цилиндр с красной атласной лентой. Превосходный костюм, безусловно, был сшит на фабрике князя Нестерова. Варвара, как роскошная витрина, должна была демонстрировать все прикрасы фамильного предприятия.
— Бонжур, бель Варвара! — задыхаясь от восторга, произнёс Жак. Одной рукой он притянул руку княжны и приложился к ней горячими губами. Он едва прикоснулся к её руке, будто боясь неловким движением поранить. — Готов воспевать вашу красоту хоть прозой, хоть поэзией. Но в нашем мире нет нужных слов, которыми я могу описать всю гамму чувств, которую испытываю при вашем появлении.
Варвара густо залилась краской смущения, её щёки очаровательно запылали.
— Маркиз де Санкас, вы явно льстите мне.
— Княжна, уверяю в чистоте своих чувств, я честен с вами, как с епископом на исповеди, а помыслы мои возвышенны.
Варвара вновь хотела возразить и упрекнуть Жака, но народ, окружавший герцога Конева, вновь принялся роптать.
Кирьян Константинович наконец-то прицелился и, подогнув ноги и прокричав «Оп!», заскочил в седло.
Отчаянный прыжок на спину тяжеловозного коня походил на камнепад в горах.
Огромный валун без отскока приземлился точно в седло коня по кличке Сурт.
Могучие копыта крепкого животного слегка подогнулись под принятым весом, подковы погрузились в землю, Сурт выпучил глаза и жалобно, совсем не по-боевому, заржал.
Слуги разразились общим ликованием.
— Ну вот, половина дела позади. Антракт, — провозгласил маркиз. — Но, как я могу предположить, развязка будет дальше, ведь нам предстоит увидеть спуск, а значит, нас ждёт более зрелищное представление.
— Вы вновь взялись за насмешки над моим дядей? — с улыбкой и мнимой досадой пролепетала княжна. Она взяла Жака за руку, отчего в душе маркиза взорвалась пороховая бочка блаженного восторга.
— Ну что вы, княжна, у нашего маркиза такой характер, — вмешался Белодухов, — он просто не в силах устоять перед искушением и не отпустить колкость в сторону любого встречного.
Андрей уловил изменения в компаньоне. Де Санкас собрал все имеющиеся в его власти силы, чтобы не выпадать из образа, но этого было недостаточно.
— Неужели во всех наш милый Жак готов метать колкости? — игриво задала вопрос княжна.
— А вот тут, канцлер, ты не прав. Не в любого. Такому прекрасному цветку лилии, как Варвара Михайловна, я бы не посмел омрачить слух насмешками. — парировал словесный выпад маркиз.
— Я что, не достойна вашего внимания? — грустно пролепетала Варвара. — Неужели я хуже остальных?
Жак потерял дар речи. Княжна загнала его в угол, а из такой западни вырываться можно только с боем.
При виде смущения оппонента княжна задорно рассмеялась, плотнее сжав руку Жаку.
Щёки маркиза покраснели от смешанных эмоций. Он не давал так легко заманить себя в капкан, а тут попался, как ягнёнок.
— Охотником отродясь не был, но от твоего предложения, свояк, отказаться не мог, — громогласно известил князя Нестерова герцог.
Кирьян Константинович неловко держал поводья натянутыми, стараясь совладать с боевым конём.
— Батюшка обзавёлся тяжеловозом специально для визитов дядюшки и даже назвал коня Сурт, в честь повелителя великанов. — Во взглядах собеседников Варвара увидела непонимание и спешно добавила: — Это из скандинавской мифологии.
Граф и маркиз перевели взгляд на мощного вороного коня, на морде которого была отражена усталость, хотя их путешествие по лесам даже не началось.
Михаил Павлович восседал на превосходном светло–сером орловском рысаке. Гармонично сложенный конь переливался в ранних утренних лучах как начищенный до блеска мрамор, он идеально дополнял образ хозяина усадьбы, а в глазах смотрящих Михаил Павлович возвышался над всеми как император. Князь Нестеров с довольным видом наблюдал за приготовлениями охотников.
Конюх Тихон подвёл к Андрею и Жаку пару донских лошадей. Белодухов обратил внимание на красные, усталые глаза главного конюха в княжеской конюшне. Весь вид слуги говорил о том, что ночь он провёл без сна и отдыха, но на беспробудного пьяницу Тихон не был похож.
Маркиз и граф приняли поводья и не сговариваясь синхронно запрыгнули в седла.
Белодухов скорчил гримасу: «Нельзя так умело демонстрировать навыки выездки!»
Раздались задорные аплодисменты.
— Воистину я был прав в том, что проверка из Московской губернии не сможет без элементов представления. — Князь Нестеров с ухмылкой наблюдал за проверяющими. — Буду надеяться, что вы не растеряете свой задор и впредь будете радовать нас такой же слаженностью.
— Хоп! Хоп! — раздались крики Кирьяна Константиновича. Он силился подойти боком к посыльному слуге.
Грозный Сурт растерянно балансировал с несуразным грузом на спине и, раскачиваясь, пытался подступиться туда, куда его тянул неумелый наездник.
— Ваше светлость! — Слуга старался перекричать Кирьяна.
— Хоп! Что такое? — обратился Конев к посыльному.
 — Герцогиня Ксения просит у вас сердечного прощения, но принять участие в охоте она не может.
— Это ещё что за девичьи выходки? — возмутился Кирьян.
Его объёмные щёки покрыл озлобленный багрянец.
— Ваше светлость, не извольте серчать, — затараторил слуга, — герцогиня Ксения ссылается на недомогание. Попросила подать ей касторового масла и пригласить лекаря, коли к обедне не станет лучше. Княжеский лекарь уже произвёл осмотр. Мастер Орель так же с живостью отреагировал и пообещал ускорить поправку герцогини.
Кирьян недовольно покачал головой и обратился к Нестерову:
— Слышал, свояк? Нынче у девиц воспитание не такое, как раньше.
— Ничего удивительного, у молодых барышень такое случается. Не изволь волноваться: если румынский лекарь так хорош, как о нём отзывается граф Альбеску, то Ксения в надёжных руках. А вот же наши гости, давай у них спросим.
Во дворе конюшни появился граф Эмилиен Альбеску в сопровождении верного Ореля Ионеску.
Лекарь уступал в росте графу, длинные волосы у него были белоснежно-седые, но глаза, как у графа, имели красно-карий оттенок. Кожа Ореля была ровная, без единой морщины и залома.
Лекарь двигался, плавно ступая в ногу с графом, он неустанно о чём-то увещевал Эмилиена, а после из широкого рукава балахона выудил пузырёк с настоем рубинового окраса.
Андрей не отрываясь следил за румынами, что-то в их идеальном облике настораживало.
Продолжая изучать графа и лекаря, Белодухов обратился к Варваре:
— А что, ваша невероятная служанка писательница Авдотья с нами не поедет?
— Нет. Авдуша не испытывает любви к охоте и жестокому обращению с лесными животными. Её тяготит вид беззащитного зверя на мушке у стрелка. Я дала ей волю побродить сегодня по округе.
Варвара устыдилась последних слов.
Накануне за ужином граф Белодухов так пылко рассказывал о равенстве людей, что ей стало не по себе подобное проявление отношения владычицы к своей подруге. И действительно, почему она может распоряжаться жизнью другого человека?! Согласно теории Андрея Петровича, все люди уникальны и тем самым равны между собой.
Княжна поспешила исправить сказанное и добавила:
— Ходьба — это хороший способ привлечь писательское вдохновение. Так сама Авдотья утверждает каждый раз, когда отправляется на прогулку в лес. — Она бросила взгляд на маркиза де Санкаса, будто убеждаясь, что он рядом, слушает её, готов прийти на выручку, и добавила: — Но матушка уверена, что Авдуша лентяйка и старается всеми силами уйти от своих обязанностей.
Жак ловил каждое слово, от упоминаний о княгине Ефросиньи рука сжала поводья до скрипа. Ему не требовалось дополнительного объяснения о сущности княгини, достаточно того, что он видел и слышал накануне. При всей своей взбалмошности де Санкас обладал превосходным пониманием исходящей угрозы.
— Я рад, граф Альбеску и мастер Орель, что вы нашли в себе силы присоединиться к охоте в столь ранний час. Мловчий Лука Игоревич Аксёнов, беспоместный дворянин, потерявший всё своё состояние за азартными играми и бесшабашными дуэлями... — Михаил Павлович цокнул языком и вернул себя к теме: — Ну так вот, он не принимает никаких возражений супротив столь неудобного времени для выезда, — произнёс князь Нестеров, косясь в сторону.
Поодаль от дворян, у которых имелись поместья, гордо вскинув голову, восседал на палевом жеребце в яблоко крупный мужчина средних лет.
Густая шевелюра была зачёсана назад и прикрывалась английским котелком, глубоко посаженные глаза с лёгким прищуром внимательно следили за перемещением гостей, длинный острый нос, под которым распустились шикарные пышные усы с подкрученными кончиками. Красный пиджак опоясывал патронташ, к синим клетчатым брюкам был приторочен охотничий нож, брюки были аккуратно заправлены в высокие сапоги из мягкой кожи.
Лука Игоревич перебросил раскрытое курковое ружьё через переднюю луку седла и терпеливо ждал, когда все гости рассядутся по местам и будут готовы отправиться в путь.
Дюжина слуг разместились за спиной главного ловчего. Наряды их разительно отличались от одежд Аксёнова: вместо кожаных сапог с высоким голенищем лапти, вместо клетчатых брюк растянутые на коленках штаны, вместо сорочек и пиджаков с лацканами рубище из грубой ткани.
Лошади слуг не отличались ни породой, ни цветом, ни ростом — сплошная серая масса, на фоне которой благородные выглядели как пышные алые розы на задворках крестьянской избы.
— Благодарю вас, Михаил Павлович. На ружейной охоте уже не был пару сотен лет, — сказал Альбеску. Его алые губы слегка подёрнула улыбка. — Интересно будет вспомнить. А вот мой верный друг Орель воздержится от забавы.
Лекарь, извиняясь, склонил седую голову.
— Почтенный мастер Орель, разве не изволите присоединиться к нам?
— Прошу меня простить, но к ружейной охоте никогда не проявлял живого интереса. Меня всегда больше интересовала наука во всех её витиеватых проявлениях. Тем более сегодня у меня появилась пациентка, за которой мой долг приглядеть.
Нестеров понимающе кивнул, поблагодарил лекаря за хлопоты с герцогиней и вернулся к свояку.
Орель вновь посмотрел на Эмилиена и произнёс по-румынски:
— Моего снадобья хватит до полудня, после выпей то, что дала нам княжна ночи.
Граф Альбеску вновь одобрительно, но лукаво улыбнулся, продел ногу в стремя и элегантно вскочил в седло.
— Мой добрый Орель, как всегда, ты заботишься обо мне и забываешь о себе. Есть ли у тебя лекарство?
Лекарь хищно сощурил глаза и произнес:
— О, его у меня в достатке.
Орель Ионеску склонил голову и направился в сторону усадьбы.
Эмилиен улыбнулся удаляющемуся другу, потянул за узду лошадь и прошёлся перед всеми, здороваясь с каждым отдельно. На идеальном лице не проявилась ни одна эмоция.
Последним в седло заскочил барон Богучанский.
От помощи отказался, седлал коня сам, не доверяя это дело даже сопровождающему его слуге, который верой и правдой служил ему с самого Бородинского сражения.
Богучанский держался на лошади уверенно и важно, другого ожидать не приходилось от ветерана-драгуна.
Не щадя коня, он пустил ретивого в галоп и столь же резко остановил, будто проверяя животное на пригодность.
Удовлетворённый, Богучанский плавно подошёл к Нестерову, склонил голову и завёл непринуждённую беседу, поглядывая то на Варвару, то на раздухарившегося в её обществе Жака.
Допив кофе, охотники вернули опустевшие чашки Ивану Кузьмичу и выстроились полукругом перед главным ловчим Лукой Игоревичем.
Все затихли, чтобы дать возможность ловчему огласить условия охоты.
— Господа, — провозгласил он, — я вынужден сообщить вам не самое приятное известие относительно нашей охоты.
Лёгкий ропот прокатился по собравшимся.
Андрей отметил, что лишь князь Нестеров с лисьим выражением лица изучал реакцию.
— Не тревожьтесь, герцог, охота состоится, вы не зря приложили усилия, чтобы поместиться в седло, но вместо заявленного фазана мы сегодня пойдём на волков.
— Как?! — всплеснул руками Кирьян Константинович и чуть было не завалился на бок.
— В последний месяц поголовье их отчего-то возросло, повадились на скот нападать, а коли так, то и до жертв среди человеческих душ недалеко. Вот мы с Михаилом Павловичем решили, отчего же нам охоту на хищника не организовать. Посему слуги выдадут вам нарезные ружья, а для большей уверенности в наших силах загонять будем собаками.
Аксёнов подал сигнал, и конюшенный двор заполнился лаем двух дюжин собак.
Трое слуг вели беснующуюся, голодную свору на кожаных поводках. Представители русских борзых и другие охотничьи породы рвались в погоню за хищником.
От суеты, шума и лая Белодухов нахмурился, он машинально проверил пистолет от месьё Лепажа, притаившийся у него во внутреннем кармане, почувствовал на себе взгляд Жака, который уже проделал ту же манипуляцию с пистолетом и даже взвёл курок. Маркиз многозначительно похлопал себя поверх тайного кармана и вернулся к непринуждённому общению с княжной.
Князь Нестеров следил за раздачей ружей, Эмилиен отстраненно и безучастно изучал лес, Конев старался совладать с поводьями и оружием, а Богучанский совсем не добро наблюдал за общением Жака и Варвары.
— Если все готовы, — провозгласил ловчий, — то в путь!
Собаки сорвались с безумным лаем, а за ними помчались наездники, пятками подгоняя лошадей.
***
Рассвет затмила туча чёрных крыльев.
Каркающий вихрь перьев обрушился на поляну, покрытую мягким зелёным мхом.
Под строгим взглядом тотемного столба вороны, как водопад, ниспадали, оставляя на поляне женщину, склонившуюся над телом бездыханного ребёнка.
Лукия приложила руки к груди девочки, закрыла глаза, взывая к внутренней живительной силе.
Вокруг её ладоней вспыхнул слабый ореол белого света.
Кровь да могила,
Крест да кадило,
Серп оловянный,
Ключ деревянный,
Велеса злат,
Рода уклад.
Свет от ладоней тонкой струйкой направился к сердцу девочки, но, лишь коснувшись, связь оборвалась.
Лукия поморщилась от разочарования.
— Прости меня, дитя, светлая сила не часть моей сущности, — прошептала в;дунья.
«Устинья когда-нибудь сможет помогать исцелять, а у меня эту способность забрали вместе с жизнью», — подумала Лукия.
Женщина подняла голову, заглянула в деревянные глаза тотемного столба и громогласно обратилась:
— Шурале, ты тут?
Утренний свежий ветерок шелестел листьями.
— Чур ! — позвала она хранителя рода человеческого славянским именем, — Я взываю к тебе! Поделись с дитём своей защитой, прегради путь смерти-матушке. Чур, ты нам нужен. Приди же! — едва слышно добавила: — Ты мне нужен.
Послышался шелест листьев. Белая волчья тень мелькнула между кустов с шипами. Тень дымкой выплыла на поляну и начала преобразовываться.
Волчий облик сменился на древовидное создание с притаившимися в кроне ярко-голубыми глазами, вековой корой вместо кожи, длинными несуразными конечностями, потом создание обернулось старцем в лохмотьях, а после — лучезарным юношей с рыжими волосами, по коже его разбегались веснушки, что придавало ему ещё более светлый солнечный лик. Большие светло-голубые глаза, в коих притаилась вековая мудрость, вопросительно изучали Лукию и девочку под её руками.
— Я же направил деда к тебе! — В голосе слышались юношеские вибрации и одновременно глубина вечности.
— Направил, — холодно сказала она.
— Он должен был прийти!
— Пришёл. — В голосе Лукии проявилось дуновение раздражения.
— Отчего же взываешь?
— Дед пришёл, да поздно. Моих сил, чтобы врачевать остывшее тело, недостаточно. Я знаю лишь один способ, но цена покуда больно высока. Оберег рода людского, помоги же! — Лукия сделала совершенно не характерный для себя жест, она склонила голову.
Рыжий мальчик ещё раз глянул на бледную девочку, повёл плечами назад. В отклик на движение мальчика послышался шорох листвы.
— Помогай, как можешь помогай, — коротко и серьёзно распорядился он.
Чур принюхался, положил руку Агнюше на лоб, сложил губы трубочкой и начал выдувать мелодию шёпота святости жизни:
—еловеку Родом жизнь дарована,
Святость дыхания заколдована,
Не прервётся судьба у дитя, возрождение солнечного дня.
Незо;мь все дети славянской земли в благодать до;лжны жить, день и ночь благодарить.
Разойдётся смерти мгла,
 Выжжется  вратами солнца хворь дотла.
Лесавки верные мои, взываю к свету.

В унисон песне Чура Лукия несла своё слово:
Мать сыра земля, не нужна тебе она,
призови в мои владения трёх в;дуний, двух колдуний, вия, лешего, шишигу.
За здоровье пропоют, смерть-гордыню отвернут.
Дитя, людского рода дочь, да не упокоена будет в эту ночь.

Тотемный столб издал треск. В нижней части появилась расщелина.
В открывшийся просвет спешили мириады светлячков. Сначала по одному, по два, после ниточкой, потом потоком наружу вырывались светящиеся огоньки.
Сияющим вихрем кружились над поляной, как ниспосланный вниз звёздный свет, озаряли свидетелей творения.
Лукия восторженно наблюдала за огоньками, щедро подставляя лицо под ниспадающий яркий серебряный свет.
Вращающееся световое облако снижалось, дабы укрыть тело ребёнка. Ударяясь о Лукию и Чура, светлячки соскакивали, сбегали вниз, наползая и обволакивая маленькую, бледную, бездыханную девочку, покуда не закрыли тельце светящимся коконом.
В;дунья с любопытством следила за тем, как девочка, точно в какой-то старинной сказке, была укрыта и ждала, что её вот-вот разбудят.
Лукия взглянула на мальчика Чура, чья озорная щербатая улыбка сияла не меньше, чем расщепившие столб светлячки. Он с подростковым восторгом любовался процессом и по-детски радовался тому, что смог удивить Лукию, лишь ярко-голубые глаза продолжали источать скрытую в них мудрость.
Сияющий кокон заискрился, выбрасывая вверх петли световых узоров. Всплески отражались в чёрных глазах знахарки, как полная луна и звёзды в омуте.
— Что это? — шёпотом спросила Лукия.
Улыбающийся рыжий мальчик отвернулся от кокона, вновь взглянул на деву и молвил:
— Это лесавки . Они светом возвращают души в тела тех, кои преждевременно отправились в навь.
Веснушчатый мальчик протянул ей руку.
— Вот, возьми.
На его ладони сидел один светлячок.
Девушка, боясь поранить, двумя перстами приняла частичку света, которая мгновенно пробежала по руке, заползла на грудь сарафана и растворилась в области сердца.
В;дунья подняла вопросительный взор на Чура.
Мальчик улыбнулся, с шелестом листвы пожал плечами.
— Везде есть свет, даже в самом дальнем углу погреба, даже в непроглядном мраке бытия.
Кокон расширился, забурлил и взорвался световой вспышкой.
Лукия прикрыла ладонью лицо и сделала шаг назад, а когда убрала руку, то увидела, что всё стихло.
Поляна, освещалась светом загорающегося дня, рыжеватый мальчик склонился над маленькой девочкой, чья грудь мерно вздымалась и опадала, цвет кожи ее лица наполнялся тёплыми — живыми — тонами.
— Дышит, — промолвил. Чур, — во славу Рода будет жить! — торжественно заключил он и сложил руки над головой.
Чур поднялся, взглянул на знахарку и вновь стал преобразовываться, сначала в старца, после встал на четыре конечности в обличии волка, коротко провыл, подмигнул ярко-синим глазом и заспешил прочь.
Агнюша открыла глаза и воззрилась на Лукию.
— Шурале убёг? — спросила девочка.
Девушка прошуршала подолом по мху, приблизилась девочке, осторожно помогла подняться и с улыбкой молвила:
— Убёг, убёг. Только он не Шурале, а Чур, хотя, если подумать, это одно имя.
— А отчего же он мне так назвался?
— Коли его так зовут, решил, что разницы нет. А может, хочет, чтобы именно ты его так величала.
Лукия обняла девочку. Она хотела почувствовать биение сердца и покачивание дыхания.
— Давай ручку, я отведу тебя к маме и дедушке. Уверена, они тебя изрядно заждались.
***
Воздух в лесу окрасился сизой дымкой порохового марева. Облака от выстрелов, расползаясь зловещим туманом, занимали всё большие пространства.
Гончие надрывались, загоняя волков всё глубже в лесную чащу. Собаки и охотники старались держать скученность стаи.
Волки, огрызаясь, разбегались в разные стороны, отрывались от преследователей и снова возвращались в уже поредевшую бегущую массу.
Топот копыт вторил лаю собак, они настигали хищников одного за другим. Первородные псы, поражённые точными выстрелами, замертво ложились на влажную землю и, падая под стальные подковы лошадей, оставались лежать кровавой бесформенной шерстяной массой.
Андрею Петровичу было больно видеть до бесчеловечности жестокий отстрел животных. В таком хладнокровном уничтожении нет доблести, славы или охотничьей мысли, лишь бездушное убийство.
Белодухов то и дело бросал тревожные взгляды на своего компаньона, который мчался подле княжны Варвары, стараясь всеми силами не дать оторвавшимся волкам напасть на деву. Андрей не видел, чтобы Жак стрелял, но пистолет лежал у того в ладони.
Лошади, подгоняемые пятками да хлыстами, выпучивали глаза, фыркали. Они чувствовали запах крови и злость настигаемых ими врагов, но продолжали нестись вперёд, веря, что наездники ведают лучше.
Взбудораженные погоней собаки спешили за хищниками, будто те стали их лакомой добычей.
Главный ловчий руководил построением загонщиков не хуже генерал-фельдмаршала Голенищева в сражении под Малоярославцем.
— Сеня, етить твою бога душу, возьми левее! Да левее, а не правее, чёрт неграмотный! А ты, Тимка, дурень ушастый, заходи с другой стороны. Сейчас мы этих сволочей всех перебьём!  —  выкрикивал он команды, подгоняя вспотевших крестьян.
Барон Богучанский Григорий Ильич, как опытный драгун, скакал стоя в стременах, одной рукой придерживая поводья, а во второй держал ружьё. Как в годы военной молодости, он был одурманен сладким запахом пороха и с радостью впал в юношескую горячку пальбы.
Светло-серая лошадь Белодухова наступила на что-то мягкое. Очередное втоптанное в землю волчье тело с раскрытой пастью и вывалившимся языком навсегда осталось в лесу.
Андрей поднял взор и увидел, как барон Богучанский ловким движением вскинул ружьё и произвёл выстрел без прицеливания.
Кровь брызнула из-под шерсти, разорванное тело волка свалилось под копыта ближайшей лошади.
Гром от ружья барона заглушил суматоху скачки, пороховое облако ударило в нос Андрею.
Белодухов отвернулся. Поодаль в кустах что-то мелькнуло. Что-то напоминающее белую шерсть двигалось параллельно движению охотников. Нечто перемещалось неестественно плавно, точно перетекало от дерева к дереву, от куста к кусту, струилось, клубилось, вздымалось, замирало и вновь плыло по воздуху.
Андрей резко наклонил поводья и повёл лошадь в чащу.
Зачарованный плавным образом, он погнался за видением.
Кобыла пробиралась сквозь кусты и заросли.
Андрей прижимался к гриве лошади, прикрывал глаза рукой и гнал скакуна всё быстрее. Видение то терялось, то вновь появлялось перед ним, пока окончательно не проявилось, преобразовавшись в деву и ребёнка.
Белодухов понял, что в галопе нёсся на людей, и затормозить уже не имел никакой возможности, а посему резко повёл кобылу в сторону — но не успел сместиться с курса, как сбоку в лошадь врезался здоровенный черный волк.
***
Кан с окровавленным оскалом возглавлял убегающую от охотников стаю.
Безвольные братья сворой наваливались на отдельных представителей его семьи.
Озверевшие от голода собаки с визгом налетели на волчонка и в мгновение растерзали бедолагу, да так быстро, что никто из ближайших хищников не успел дёрнуться.
Кан прошёлся правым нижним клыком по спаниелю, играючи вспорол горло гончей, левым верхним прокусил морду легавой, как капкан, захлопнул пасть на лапе борзой и, будто не заметив, перекусил.
Его братья, следовавшие за ним, великодушно заканчивали мучения раненых собак и вновь продолжали бег.
Кан был вне себя от ярости, он рвал и метал тех, кто в авангарде ворвался к ним в стаю, и мысль о маленьком щенке, для которого было всё кончено, не давала остыть вожаку. Перед глазами волка продолжал стоять образ крошечного шерстяного комочка, который, подогнув лапки, лежал без движения.
Послышался топот копыт, голоса людей и смрад от факелов. Ненавистный огонь пугал волков не меньше, чем смерть сородича.
Ружейный грохот возвестил о новой волне облавы и полном окончании мирного времени существования вблизи людей.
«Бежим!» — мысленно скомандовал вожак, и стая бросилась врассыпную.
Собаки и загонщики слаженно сбивали волков в кучу. Вновь раздались выстрелы, пороховые газы били по острым носам.
Кан быстро перебирал лапами, уводя сородичей подальше от преследователей.
Он шмыгнул под лапу исполинской ели, обежал полуторавековой дуб, проскочил между острых шипов падуба и остановился на поляне перед столбом с ликом.
Вожак оглядел изрядно уменьшившуюся стаю. В бешенстве он издал глубокий гортанный рык: «Ждите тут!»
Кан выбежал из зарослей и помчался на охотников.
***
От удара лошадь Андрея испуганно заржала и начала заваливаться на бок. Левое переднее копыто скользнуло под лошадь, морда наклонилась к земле. От удара о землю тело лошади подбросило, перевернуло, вновь опрокинуло. По инерции животное кубарем тащило и швыряло в разные стороны. Ударяясь о камни, стальные подковы высекали искры.
Граф лишь чудом умудрился освободить ноги из стремян, перекинуть через спину кобылы и рухнуть на землю за миг до падения лошади.
Белодухов почувствовал себя выпавшим из телеги мешком с пшеном. Он неуклюже приземлился на локоть, опрокинулся навзничь и потерял дыхание, будто со стороны услышал хруст то ли от ветки, то ли от кости, но разобрать не смог. От падения весь воздух выбило из лёгких Андрея, сознание схлопнулось, и на несколько мгновений он пропал во мраке бытия.
***
Разгорячённая кровь обожгла язык Кану. Он незамедлительно вцепился в горло упавшей кобыле и что есть силы рванул бедное животное на себя.
Из ярёмной вены лошади кровь ударила фонтаном, обдав морду Кану. Большие глаза кобылы моргнули и закрылись насовсем, сломанные копыта, вяло подрагивая, ещё какое-то время вскапывали землю.
Кан перевёл одурманенный яростью взгляд на выпавшего из седла человека.
Андрей кое-как умудрился привстать на одно колено. Голова неистово кружилась от падения, рука, как рудимент, была ни на что не способна, а по боку растекалась дьявольская горячая боль.
Сломанную левую руку граф придерживал правой, синеватый камзол пропитался кровью, проявляясь как распустившийся бутон пиона, кои так буйно цвели в саду его родного имения. Он повёл локтем и упёрся в торчащую из тела сухую корягу.
Кан угрожающе размахивал пышным хвостом, издал утробное рычание и подогнул лапы для броска.
Пред волчьим взором оппонент, раскачиваясь, встал на обе ноги, не сводя взгляда с чёрного волка.
Кан и Белодухов, как дуэлянты, стояли напротив друг друга в ожидании первого выстрела.
Супротив Белодухова стоял ужасающего размера зверь.
Густо залитая кровью чёрная шерсть на голове вожака слиплась и торчала красными шипами. Белые зубы были хищно выставлены на обозрение человеку, будто обладатель говорил: «Взгляни! Взгляни же! Они принесут тебе лишь погибель!»
Алые реки струились по носу, затекая в пасть, и большими каплями стекали с нижней челюсти.
Кан вновь издал рык и уже был готов броситься на Андрея, как вдруг перед ним выплыла белая субстанция и преобразилась в старика, а затем в рыжего мальчика.
Кан на секунду замешкался, удивлённо возрясь на духа леса. Вожак видел его раньше, но Чур не представал перед ним в своей человеческой ипостаси.
«Не надо!» — мысленно попросил волка хранитель рода человеческого.
Кан уловил молниеносное движение противника по дуэли, но поздно. В лесу прогрохотал очередной выстрел.
***
Лукия узрела, как перед князем всплыла белая тень и преградила дорогу волку.
Белодухов воспользовался замешательством зверя, отпустил сломанную, повисшую левую руку, правой скользнул к внутреннему карману, в мгновение выдернул пистолет от месьё Лепажа, навёл на чёрного хищника и начал давить на спусковой крючок.
— Не-е-е-е-е-е-е-е! — пронзительно закричала Лукия.
Не думая ни одной лишней секунды, она из-за пояса выдернула серп и метнула оружие.
Послышался свист от летящего острого предмета.
Что-то ударило и развернуло пистолет Андрея. Палец продолжил нажимать на крючок, но дуло оружия уже было направлено в другую сторону.
Раздался выстрел, от которого даже могучий Кан прижал острые уши.
Пуля с глухим ударом попала в дерево и, как родимое пятно, навсегда застряла в коре.
Волк сорвался с места и устремился на врага. Он широко раскрыл пасть, оттолкнулся задними лапами и бросился к горлу графа.
Андрей зажмурился и даже успел уловить мысль: «Если бы рука была не повреждена, то успел бы достать нож, а после разобраться с тем, кто помешал сделать точный выстрел».
Кан учуял от врага запах спокойствия. Андрей будто был готов принять участь и заведомо простился с жизнью, но волку так и не было суждено добраться до цели. В полёте его опутали ветви существа, который из мальчика обернулся древнем.
Волк завис, скованный. Он мог лишь в ярости отчаянно клацать зубами, рычать и грозно смотреть по сторонам.
«Не надо, Кан. Прекрати! Заклинаю тебя, оставь ему жизнь».
«Спасительница, ты хочешь, чтобы я его пощадил?!»
«Я не хочу проливать его кровь. — Она осеклась. — Не сейчас».
«Но он был среди тех, кто убивал моих сородичей. Они перебили большую часть стаи! А ты взываешь пощадить его?!»
«Я верну тебе тех, кого ты потерял. Оставь гнев, оставь желание проливать кровь, и без того сегодняшний день полон тревог».
Волк почувствовал прикосновение её рук к мокрой шерсти. Лукия прильнула лицом к залитой кровью шее волка, а когда отпрянула, то половина её лица окрасилась алым багрянцем.
«Оставь его».
Кан ощутил, как сердце замедлило яростное движение, ярость прекратила стучать в висках, а разум охладел.
Древень осторожно поставил волка на землю.
Лукия подобрала низ сарафана и присела рядом.
«Как ты можешь их вернуть?» — мысленно обратился к ней вожак.
Лукия посмотрела волку в глаза.
«Верну. И мы вместе совершим охоту отмщения, а покуда ступай. Ты нужен живым в стае и жди возвращения павших».
Кан едва склонил голову, развернулся и, не удостаивая взглядом Андрея, затрусил сквозь заросли. Когда он скрылся из вида, послышался его пронзительный вой, призывающий живых сородичей в укрытие.
Шокированный Белодухов разглядывал представшую перед ним деву с окровавленным лицом.
Он не слышал мысленного разгова Лукии и Кана, а потому было совершенно удивительно видеть, как она присела перед зверем, прижалась к нему, а после волк удалился.
Андрей перевёл взгляд на древовидное существо, которое обернулось рыжим крестьянским мальчиком. Он улыбался графу щербатой улыбкой, а потом спохватился, метнулся за громадный ствол дуба и вернулся, ведя за руку маленькую девочку.
Всплеск возбуждения от падения и последующей схватки стал проходить. Андрея пробивала дрожь, на лбу выступила испарина, а кровавое пятно на боку расползалось всё больше.
— Кто вы? — спросил он, морщась от боли.
Рыжий мальчик сделал шаг к нему и протянул руку:
— Я Чур, это малышка Агнюша, а это дева леса Лукия.
Улыбка Чура была настолько открыта и чиста, что не оставляла сомнений в благих помыслах, но граф не имел права доверять никому, кроме Гриши и Жака.
Андрей сжал разряженный пистолет и пристально воззрился на Лукию. Только теперь он узнал её.
— А я тебя видел. Ты же прислуживаешь в доме у Нестеровых. Ты вчера подавала вино, чем изрядно напугала княгиню.
— Ишь, какой наблюдательный, — усмехнулась Лукия.
— Какой есть, — со стоном произнёс Андрей. Он медленно сел на землю, прижал здоровую руку к боку, из которого торчала коряга. Между его пальцев застрелись ручейки крови. Белодухов глубоко вдохнул и завалился на бок.
Андрея пробрала дрожь, какую он ещё никогда не испытывал. Тело сотрясалось от судорожных спазмов. Боль и потеря крови вызвали горячку, глаза закатились.
— О, батюшка! Да ты так до лекаря не дотянешь. Дай-ка мы с Чуром тебя посмотрим, авось унять боль получится.
Она присела рядом, прикоснулась к пуговицам залитого кровью камзола.
Андрей схватил её за кисть, большим пальцем почувствовал ровный, спокойный пульс.
— Нашёл. Нашёл, — одними губами произнёс он, впадая в забытьё.
— Я помогу. Не тревожься, сокол, — как могла нежно произнесла Лукия.
Андрей закрыл глаза и обмяк.
— Эка, день сегодня какой чудной, — проговорила Лукия, — Агнюша, подойди ко мне поближе.
Девочка послушно приблизилась к в;дунье. Женщина заключила её в материнские объятья.
— Ничего не бойся, слышишь? Сейчас мы с тобой немножко полетаем.
— А я помню, мы уже летали, окутанные чёрными крыльями.
— Чур, ты с нами? — обратилась женщина к хранителю.
Чур покачал головой, отступил назад и подёрнулся дымкой марева.
Лукия понимающе кивнула ему на прощание.
В тот же миг на них обрушилась туча воронья, подняла Агнюшу и захватила Андрея.
Девочка зажмурилась от того, как резко у нее перехватило дыхание, а когда открыла глаза, то они неслись над лесом.
***
Даже без вожака стая волков представляла страшную угрозу, а загнанные в угол они были готовы выгрызать себе путь даже через горную породу, любой ценой, не обращая внимания на полученные раны.
Пара волков выскочила на зазевавшегося загонщика. Они набросились на лошадь, с лаем повалили на землю, остервенело схватили и стали трепать брыкающегося человека.
В отчаянии крестьянский мужик сумел пяткой ударить одного из волков в нос. Хищник заскулил, но только больше разозлился и вцепился обидчику в ногу. Между сплетений лаптя проступили кровавые лужицы. Второй волк вцепился в руку и, клацая острыми зубами, откусил пальцы.
Мужик извивался и вопил о помощи, а волки продолжали кровавое пиршество мести.
Увидев эту страшную сцену, Жак выхватил пистолет и навёл мушку на волка.
Укус, укус, укус
В районе груди у крестьянина образовалась маленькая дырочка, из которой потянулся пороховой дымок.
Волки бросились в разные стороны от мёртвого тела.
Отставая от пули на миг, прогрохотал выстрел.
Маркиз упустил волка с линии выстрела и удивлённо искал глазами того, кто проявил столь хладнокровное милосердие к загонщику.
Богучанский по-прежнему стоял в стременах с ружьём на вытянутых руках. Из длинного ствола оружия тянулся дым.
Не успел Жак возмутиться такому поступку, как Андрей повернул лошадь, наклонился к гриве и проскакал под широкой еловой колючей лапой. Де Санкас было хотел последовать за графом, но обернулся на окрик Варвары и не смог оставить её.
От увиденной человеческой крови дева находилась на грани обморока.
А ей навстречу уже надвигался волк с кровавым оскалом. Лошадь под княжной в панике ржала, фыркала, высоко поднимала копыта и норовила скинуть наездницу. Княжна что есть силы вцепилась в поводья и взывала к де Санкасу.
На побледневшем лице девушки отразился ужас и паника, она не знала, как ей обуздать напуганное животное, что сделать, чтобы скрыться от наступающего хищника.
— Маркиз, — взмолилась она, — не удаляйтесь, прошу вас. Помогите мне!
От страшной мысли, что Варвару может постигнуть судьба растерзанного и застреленного крестьянского мужика, сердце Жака сжалось, дыхание замедлилось, а мысли неслись в вихре. Он бросил ещё один взгляд на тропу, по которой удалился Белодухов, пришпорил лошадь, погнал её к Варваре и твёрдой рукой поднял пистолет.
Прогремел выстрел. Шерсть на спине хищника покрыло рубиновое конфетти. Волк не издал ни одного звука, медленно лёг перед княжной и смежил жёлтые умирающие глаза.
В мгновение де Санкас очутился рядом с княжной, обхватил за талию и одной рукой перенёс Варвару на спину своей лошади, снова ударил пятками в бока кобылы и столь же стремительно удалился с линии возможного огня со стороны Богучанского.
Княжна уткнулась Жаку в плечо и обхватила руками шею. Она зажмурилась от волнения и страха и разразилась безмолвными слезами.
— Не оставляйте меня, Жак. Поклянитесь, что не оставите.
Де Санкас с трудом проглотил ком трепета, перекрывший возможность ровно дышать.
Его сердце, будто пойманный глухарь, пыталось покинуть стены клетки и пуститься в восторженный полёт.
«Неужели для того, чтобы я почувствовал неоспоримую любовь, обязательно должен кто-то быть на грани смерти?!» — задался вопросом маркиз.
— Варвара, я при вас, у вас, для вас. Везде, всегда, во всём. — Маркиз ужаснулся изрекаемым откровениям.
«Да что же это со мной? Вдруг это всё чары?»
— О милый Жак, я никогда не забуду вашей доброты. — Она, не открывая глаз, провела кончиками пальцем по щеке де Санкаса.
«Да, чары, но это волшебство другого толка. Оно скрыто в каждом из нас. Чары эти доступны всем, но не каждый их готов принять».
— Княжна, я не посмел бы вас оставить в беде.
— Я знаю, Жак. Вижу, что вы не оставляете в беде.
Де Санкас стремительно гнал лошадь в обратную от охоты сторону, увозя Варвару подальше от творящегося безумия.
Она крепче сцепила руки и плотнее прижалась к маркизу.
Жак де Санкас не смог более вымолвить ни единого слова, он погрузился в мечты, мчался вперёд. Он только и думал о том, чтобы Варвара никогда не разъединяла объятия, а путь их чтобы был вечным.
Он вдруг осознал, что не сможет покинуть усадьбу князя Нестерова без неё.
Сия мысль была столь чиста и невинна, что его лицо засияло, следующая тучей тёмных дум свела его брови вместе.
На смену счастливому откровению пришли мысли о том, как он может это организовать, ведь князь уже устроил ей помолвку с бароном Богучарским.
Сегодня Жак успел увидеть, с каким хладнокровием тот застрелил слугу-загонщика. Как без лишних колебаний и эмоций убил безоружного человека в беде.
Как он мог допустить, чтобы Варвара прожила жизнь с таким человеком!
«Но разве, если я приведу разумные доводы, Михаил Павлович не сможет меня понять? Разве я не могу ему доказать?»
На лбу маркиза проступил нервный пот от очередной навязчивой думы.
«А вдруг я ей не интересен?»
***
Князь Нестеров Михаил Павлович, находясь в авангарде событий, был настолько увлечён охотой, что не обращал внимание на то, что творилось в тылу. Он не видел, как несколько загонщиков получили увечья или были убиты обезумевшими от страха животными.
Разгорячённый звуками рожков и выстрелами, он вместе с ловчим Аксёновым загнал оставшуюся группу волков на берег буйствующей чёрной реки. Лука Игоревич скакал впереди, опережая князя не более чем на десять корпусов. Он выгнал оставшихся волков на берег, отрезав возможности к дальнейшему бегству.
У хищников был выбор: броситься в воду и попытать удачу, чтобы переплыть и не утонуть в бушующих водах, остаться на берегу и быть застреленными или броситься на охотников и постараться задрать хотя бы одного из них.
Волки отворотили оскалившиеся морды от воды и уставились на заросли, из которых должны были появиться охотники. Как только Аксёнов показался из кустов, звери с остервенением кинулись на него.
Лошадь под Аксёновым заржала и рухнула, увлекая главного ловчего под себя.
Тяжёлое животное всем весом сдавило бедро бедного беспоместного дворянина.
Лука Игоревич вскрикнул от боли, попытался освободить ногу, но пустые попытки закончились лишь истерическими подрыгиваниями.
Свора хищников, не обращая внимания на лошадь, начала рвать и трепать главного охотника при дворе Нестеровых.
Лука Игоревич кое-как пытался закрывать себя руками, лишаясь одного пальца за другим.
Красная лужа под ним быстро набегала и утекала в береговую почву.
За считанные секунды его истерзанное тело превратилось в кровавую субстанцию, состоящую из лохмотьев и кожаной амуниции.
Михаил Павлович на всём скаку налетел на свору волков, откидывая их от Аксёнова.
Лошадь мраморного окраса била хищников копытами, Нестеров произвёл точный выстрел, выдернул шашку и наотмашь сёк по шерсти.
Следом на берег выскочил Богучарский, выстрелом положил последнего из хищников.
Князь соскочил с лошади и устремился к Аксёнову.
Бедолага, лишённый двух пальцев на одной руке и одного на другой пытался прикрыть рваные раны на животе.
Лицо заливали бордовые ручьи крови. Затекая на единственный оставшийся глаз, кровь слепила Луку Игоревича, погружая того в багряный мрак. Это приводило раненого в ещё большую панику.
Князь с бароном подняли чудом оставшуюся в живых лошадь, отогнали в сторону.
От запаха крови кобыла норовила пуститься рысью куда глядят глаза, хоть в бушующие воды, лишь бы подальше.
Богучарский и Нестеров прикрывали раны на теле беспоместного дворянина, они как могли перетянули ремнями израненные руки над локтями, накинули на голову красный кафтан князя и с силой затянули, к груди приложили пиджак Григория Ильича и затянули пустым патронташем.
Когда на берегу показались слуги, князь распорядился незамедлительно доставить раненого в усадьбу и срочно сопроводить лекаря к нему.
Михаил Павлович обвёл взглядом собравшихся в поисках графа Альбеску, но не увидел его.
Нестеров надеялся, что Орель не оставит Аксёнова без врачебного внимания.
— Скачите, голубчики, что есть мочи скачите. Довезёте его живым, и я вас славно отблагодарю, — напутствовал Нестеров удаляющихся слуг.
Испачканные кровью князь Нестеров и барон Богучанский остались одни. Они как смогли отмыли руки и лица в тёмных водах ледяной реки.
— Не стоит пугать княгиню столь жутким обликом, — проговорил Михаил Павлович.
Он зачерпнул полные ладони воды и с шумом умыл лицо. Остатки рубиновых капель стекали по аккуратно подстриженной бороде и усам.
Богучанский Григорий Ильич отряхнул руки и как бы невзначай обратился к князю:
— Михаил Павлович, я думал, мы пришли к соглашению!
Нестеров удивлённо поглядел на собеседника.
— О чём вы? — спросил он.
— Вы мне сосватали княжну Варвару за очень приличное вознаграждение и полную финансовую поддержку суконной фабрики.
От такого дерзкого начала брови на лице князя взметнулись вверх. Машинально он рукой поискал шпагу, обычно пристёгнутую к поясу, но он снял её, прежде чем подойти к воде.
— Я не понимаю, к чему вы клоните, барон! — Стальные ноты в голосе дрогнули от волнения.
— Ни к чему такому, что могло бы опорочить данное вами слово или честь княжны, — произнёс Богучанский и склонил голову, — но сегодня я был свидетелем того, как княжна непозволительно нежно общалась с прибывшим маркизом.
— Что вы имеете в виду? — слегка успокоившись, спросил князь.
— Сначала перед отправкой она любезничала с Маешкой , а во время охоты пересела к нему на лошадь и скрылась.
— Она что?! — возмутился Михаил Павлович.
— Ничего такого, — с оскалом улыбки проговорил Григорий Ильич. — Несколько волков заперли княжну. Я их держал на мушке, готовый убрать от неё, как к ней подскочил француз, пересадил к себе и удалился прочь.
— Это куда это они направились?
— Помилуйте, Михаил Павлович, не могу знать, помчался в вашу сторону, а нагнал вас уже тут. — Он обвёл рукой берег, щедро залитый кровью Аксёнова.
— Григорий Ильич, не извольте тревожиться. От слова, данного вам, отказываться не собираюсь, а что касается Варвары, то сегодня же с ней разберусь, а чтобы вам спокойнее было, свадьбу вашу организуем немедля.
— Ну так скоро не стоит. Ни к чему вводить юную Варвару Михайловну в такие тревоги. Думаю, на достойную организацию пары дней нам должно хватить.
Нестеров задумался и произнёс:
— Дам распоряжение княгине. Ефросинья Егоровна всё организует. Клянусь богом, у неё дар на устройство таких дел.
Богучанский в благодарности склонил седую голову, подошёл к князю и протянул руку.
Михаил Павлович ответил на рукопожатие и заключил:
— На том и порешили, третьего дня быть свадьбе!
***
Варвара крепко обнимала Жака, уткнувшись в отворот его пиджака. От де Санкаса исходил тонкий аромат утончённого парфюма. Мерный шаг лошади гипнотически покачивал, крепкие объятия и запах спокойствия несколько отвлекли юную деву от обморока.
— О милый Жак, вы ведь стали воистину моим спасителем. Волки были готовы броситься, я видела кровожадное вожделение в их жёлтых глазах.
— Они бы не посмели, — де Санкас откашлялся и поправил себя, — вернее не успели бы. Я бы не дал им сделать даже лишний вдох в вашу сторону.
— Вы не дали, успели, ворвались в их стаю, освободили меня и умчали прочь. Я навеки ваша должница. Просите что пожелаете, исполню всё, что в моих силах.
— Всё?
— Всё что в моих силах. Чего вы хотите?
Жак задумался, решаясь выразить просьбу.
Молчание затянулось. Варвара отстранилась от маркиза и вгляделась ему в глаза.
— Неужели вы считаете, я не способна ни на что?
— Что вы, княжна, как можете так думать?!
— Тогда чего?
— Поцелуй.
Варвара удивлённо распахнула глаза.
— Поцелуй?
Румянец едва ущипнул щёки де Санкаса.
— Простите, я не должен был. Простите, княжна, давайте забудем, вы ничего мне не дол…
— Щ-щ-щ-щ, — прошипела Варвара и приложила указательный палец к его губам. С секунду она молча смотрела ему в глаза, а после прильнула губами к тому месту, где ранее держала палец.
Тёплые, нежные, едва приоткрытые губы коснулись Жака — и он забыл обо всем на свете.
Настоящее, искреннее, неподдельное счастье отозвалось и в груди Варвары Михайловны.
Их поцелуй был настолько естественен, будто они были давно разъединены, но смогли найти друг друга в пропасти мироздания.
Варвара отстранилась, желая унять пляску сердца, прерывистое дыхание и дрожь.
В своём смущении она была само очарование, что вызвало у маркиза новый прилив нежности. Он отпустил поводья, осторожно прикоснулся ладонями к щекам девы и уже с жаром прильнул к ней.
Лошадь Жака и Варвары самостоятельно шагала по тропинке в сторону родовой усадьбы Нестеровых. Они прошли рядом с кустами, не обращая внимания ни на что, кроме своего единения душ.
Эмилиен Альбеску приподнял голову в их сторону, достал из кармана белый платок и промокнул капли крови из уголков губ. Узор алых роз мгновенно расцвёл на белой ткани платка.
У ног Эмилиена лежало тело крестьянина с распоротым горлом. Сытный завтрак графа Альбеску испускал последние предсмертные хрипы и молитвы о милосердии.
Эмилиен Альбеску не признавал другой вид охоты, кроме как для добычи пищи. В этом он был солидарен с бедными волками, на которых сегодня так самонадеянно обрушились охотники.
Альбеску, как и волки, одурманился запахом крови. Флакон со снадобьем от мастера Ореля давно опустел, что вызывало мучения голода, а когда лес наполнился сладкими ароматами Эмилиен отстал от процессии, подстерёг добычу и сорвался на крестьянине, которому не посчастливилось попасть в капкан безупречного.
Сладкая, как спелое манго, горячая кровь доставляла румынскому графу невообразимое наслаждение. Тёплая, вязкая, неблагородная кровь, как вино бастардо, не годилась для светского вечера, но превосходно утоляла жажду.
— Заступница усердная, Матерь Богородица, помоги мне и дай спасение, — шёпотом молился простолюдин.
Он трясущимися губами шептал молитву Пресвятой Богородице.
Эмилиен пренебрежительно взглянул на умирающего.
— Ты думаешь, что там кто-то есть и приглядывает за тобой? — с лёгким акцентом спросил безупречный.
— Огради меня, Господи, силою честного и животворящего креста и сохрани от всякого зла.
За свою жизнь сколько раз Альбеску слышал подобные мольбы, но ещё ни разу не был свидетелем помощи всевышнего.
— Тогда подумай, если там кто-то есть, то почему на земле есть такие твари, как я?
Крестьянин прекратил двигать губами и молитвенно взглянул на Эмилиена.
— Я могу облегчить твои мучения и даровать жизнь или просто прекратить страдания. Скажи мне, ты хочешь жить вечно?
Глаза крестьянина подёрнулись мороком смерти, он отрицательно помотал головой и произнёс на выдохе:
— Господи! Очисти грех моего маловерия и дай мне веру во Христа!
— Это значит «нет»?
— Отрекаюсь от тебя, Сатана. Отрекаюсь! Отрекаюсь! — из последних сил шептал умирающий.
Граф понимающе покачал головой.
— Так я и думал. Покойся с миром, раб иллюзий.
Эмилиен склонился над безродным и закончил начатое.
Он играючи оттащил тело подальше в лес, прикрыл папоротником и еловыми ветками. Граф Альбеску вновь промокнул уголки рта белым платком с распустившимися потемневшими бордовыми розами, и тут послышался топот копыт.
Лошади, подгоняемые ездоками, неслись сломя голову.
От процессии разило кровью. Не нужно было быть безупречным, чтобы почувствовать этот запах.
Группа наездников пронеслась мимо Эмилиена. На одной из лошадей лежало перекинутое тело главного ловчего.
От вида увечий Аксёнова даже граф Альбеску отшатнулся.
— Как жаль. Такие потери живительной влаги. Будет большой удачей, если бедолага выкарабкается после такого. С учётом того, что слуги везут его в усадьбу, то мой добрый старый Орель позаботится о нем как нельзя лучше.
Эмилиен не стеснялся разговорить с собой вслух, ведь он выражал мысли исключительно на родном языке. Большая редкость встретить в такой глуши человека, знающего румынский.
Процессия промчалась мимо, оставив шлейф сладостного запаха крови.
Альбеску вернулся к лошади, отвязал животное и двинулся по следам добычи.
— Старый добрый Орель позаботится, — повторил он с хищным оскалом.
***
— Маменька, что с ним?
— Граф с лошади на сук опрокинулся.
— Ох, сколько же крови! Я принесу тёплую воду и свою пиалу.
Послышался топот босых ног по деревянному полу.
— Устинья, живее и подай мой котелок, — произнес знакомый голос девушки.
— Ещё мне нужны листья дуба, ягоды падуба, и, доча, неси свечи! Агнюша, покуда посиди вон там у окошка.
«Чей же это голос?»
Андрей будто слышал разговор из-под воды. Он с трудом соображал, рука неистово болела, а по боку, будто от удара копытом со стальной подковой, растекался жар. Некоторые слова, которые он слышал подле себя, размывались и ускользали от его разумения. Но голос, той кто говорила, безотлагательно был ему знаком.
Он попытался согнать с глаз налёт мрака, но результат был строго отрицательный. Ему оставалось довольствоваться скудным слухом и разумом, который отказывался помогать.
Возле его головы послышался стук и звон посуды.
— Доча, нам надо стянуть с него камзол и сорочку. Эка, натекло-то с него сколько. Нет времени бережно снимать графские одеяния, подай ножницы. Ой, Агнюша, спасибо. Быстро ты их нашла.
— Он поправится? — спросила ещё одна участница.
Испуганный глас явно принадлежал маленькой девочке.
«Что у них тут, логово мавок ? Поди на болота меня утянули. Но откуда звук босых ног по доскам? Так они же меня, наверное, на мостик уложили. Сейчас скинут и на дно утащат!»
Неистовая паника начала захватывать разум Андрея. Он пытался придумать хоть что-то, что помогло бы выбраться из западни мавок.
«Это как же они меня умудрились поймать? Где напали? Неужели мне всё причудилось? А в таком случае как давно нахожусь в забытие?»
— Маменька, смотри, как его колотит всего!
— Видимо, горячка совсем проняла бедолагу.
Послышался звук разрезания ткани.
Сорочка на груди перестала мокро прилипать к телу.
Белодухов почувствовал, как его перевернули на здоровый бок и стянули одежду.
— Устинья, я сейчас верну корягу, а ты будь готова приложить пропитанную отваром марлю к ране, после я постараюсь залечить графа. Поняла?
— Да, маменька.
— Агнюша, отойди, детка, тебе не нужно на это смотреть.
— Ну, с Родом, — молитвенно произнесла Лукия и одним движением выдернула ветку из тела князя.
Андрей почувствовал нестерпимую боль в боку. Из него будто разом кишки вытянули.
Белодухова опрокинули с лошади. Он хотел закричать что есть силы, но не успел проронить и слова, как угодил в дурную топь тёмного болота.
Илистая вода благодарно приняла тело Андрея и начала стремительно поглощать.
Он грёб ногами что есть мочи, но вязкая трясина жадно затягивала его, холодная рука утопши вцепилась ему в ногу и потянула на дно.
«Неужто выжила?! Неужели выследила?!»
Андрей распахнул глаза. Перед ними всплыл мрак ночной слежки.
Низкий туман поднимался над болотами.
— Андрюша, ты уверен, что утопша именно сюда заманивает селян? — шепотом спросил Григорий Фомич.
— Гриша, я изучил все карты в купеческом доме. Да, болот много в округе, но только это со всех сторон окружено водоёмами.
— А мне купчиха рассказала, что издревле они по весеннему паводку сюда подводят коз.
— Коз? — уточнил Гриша.
— Ну, — Жак вращал кистью, стараясь подобрать слово, — у них ритуал, что ли, такой. Дескать, жертвоприношение Болотнику приносят, а он утопленников не заставляет пропитание добывать.
— Так, а чего же теперича утопша повадилась молодых людей забирать? —
— Я же тебе о том и толкую, купчиха сказала… Между прочим, оказалась знойной бабой, — игриво встряхнул локонами де Санкас.
— Жак, прошу ближе к делу. Сейчас нам с Гришей не обязательно знать подробности ваших сеновальных разговоров. Вот изведём нечисть, выдвинемся в путь и будешь в дороге байки да анекдоты рассказывать. Изволишь во всех подробностях, мы тебе слова супротив не скажем, а сейчас прошу по существу дела.
Жак обиженно поморщился.
— Можно подумать, нам сейчас есть чем срочным заняться, всё равно ждём бедолагу, которому посчастливится поддаться чарам тумана. Ну да ладно, дьявол с вами. Так вот, купчиха сказала, что они коз сюда заводят и оставляют. А тут, как назло, год голодный выдался, козы козлят не принесли, у коров отела не было, а куры — говорит, болотник курами не интересуется. Беда за бедой, тут то купец запретил изводить столь ценного козла на скользкого беса из болот местных. Как запретил, так стали молодые люди пропадать. Граф, сколько уже ушло на болота?
— Купец сказал, шестеро, а вот про остальное умолчал. В письме так же ни слова о том, что ты сейчас поведал, и ведь в приватной беседе утаил, — с досадой признал Андрей, внимательно посмотрел на Жака и спросил: — Не врёт твоя купчиха?
Маркиз хохотнул, лукаво глянул на компаньонов:
— Они мне никогда не врут.
— Ну-ну, — усмехнулся Андрей.
— Андрюша, а почему именно за полночь утопша должна заманить следующего?
— Гроза, Гриша. Вечор гроза была первая в году. Чувствуешь, как воздух пахнет?
— Как после грозы, — изумлённо сказал Григорий, как бы намекая: «А что тут удивительного?»
— В том-то и дело. После грозы воздух больно много силы болотным тварям даёт, дюже быстрые становятся, не только зашёптывают в чащу, но и прекрасными девами оборачиваются, чтобы у жертвы никаких шансов не оставалось.
— А разве наш славный маркиз не подойдёт на роль потенциальной жертвы лучше, чем иные сельчане?
— Не думаю, — покачал головой Белодухов, — Жак без чар рядом с девами плохо управляем, а коли между ним и красавицей будем стоять мы, в общем и целом не хотел бы я испытывать судьбу и оценивать знаменитую стрельбу маркиза де Санкаса на себе.
Жак стал наигранно серьёзен:
— Гриша, болотник не шуточный злыдень. Не моргнув глазом затянет в логово. Представь, насколько ужасна смерть утопленника. Он задерживает дыхание, но агония заставляет барахтаться сильнее, отчего воздуха в лёгких всё меньше. В итоге он сдаёшься и вдыхаешь. Вода бьёт в нос, попадает в лёгкие, начинается приступ кашля — как результат, жертва мгновенно задыхается. Знаешь, что самое ужасное?
Григорий Фомич помотал косматой головой и не менее опрятной бородой.
— Болотник не только съедает жертву, он терзает душу, оборачивает его своим слугой.
Для Гриши это слово звучало страшнее смертельного приговора.
— Да, да. Кто бы к нему ни попал, становится крепостным. — Маркиз выпучил глаза для усиления эффекта.
— Жак, прекрати, — попросил Андрей.
— Этому светлость в институтах обучали? — насилу совладав с собой, спросил Григорий Фомич.
— Разному, — усмехнулся де Санкас. — Была у нас одна…
— Тихо! — сказал Белодухов. — Глядите, кто-то в колдовском тумане бродит.
В клубах низкой стелющейся дымки мелькнул силуэт доброго вида молодого мужчины, которого, как бычка на привязи, за руку вела дева небесной красоты.
Распущенные белокурые волосы ниспадали до пояса, дымчатый сарафан словно соткан из тумана болот. Она повела руками, одежда, будто по воздуху, слетела с неё.
В отблеске скверных вод её нежная кожа светилась, искрилась, гипнотически притягивая внимание, возбуждая страсть у близ стоящего, а те, кто прикасался, ощущали влюблённую благодать.
До трио донеслось женское пение. Она зазывала жертву как сирена, чей зов влечёт туда, откуда уже не выбраться.
Её глас был слаще мёда, слова, как горный родник, текли столь проникновенно, так сладко. Нежные строки, срываясь с красных губ красавицы улетали, словно распустили крылья и были подхвачены летним ветром.
Дева переступала через затянутые выступающие холмики. Туман скрывал от глаз качающуюся поверхность заболоченного пути.
Дева свободно пела, не замечая, что находится под пристальным вниманием.
Она привольно провела тыльной стороной ладони по щеке молодого мужчины и указала путь между очередными холмиками.
Утопша продолжала петь для повиновавшейся жертвы.
Пение возносилось под смольное небо, опутывая даже разум наблюдателей.
Андрей стряхнул с себя желание следовать за девой, куда бы ни позвала его.
— Ты будешь дремать рядом со мной на дне, вот тут. — Она указала пальцем за блеснувшую воду, встала за жертвой и продолжила петь тому на ухо.
Песня звучала для всех и каждого, слова улетали в горы, где солнце заливает долины и розы расцветают.
Белодухов спрыгнул с лошади, приземлился на липкую землю, приложил немалые усилия, чтоб оторвать словно прибитые к земле гвоздями ноги, и, зажимая уши, помчался к коварной утопше.
Жак и Гриша также пришли в себя и, выхватив оружие, ударили пятками лошадей, поспешили в разные стороны, в обход болота.
Андрей вбежал на качающуюся, затянутую мхом поверхность, пошатнулся, споткнулся о холм и упал.
Руки провалились в мягкую поверхность, пробили ковёр между илом и воздухом, как реальность между навью и явью.
Граф с отвращением выдернул руки, сплошь покрытые зыбкой грязью, посмотрел на холмы, что обходила дева, провёл по ковру холмика рукой и содрал часть зелени.
Из нави на Андрея взирал мёртвый человеческий лик того, чей путь окончился в логове болотника. Граф отшатнулся от вида лица утонувшего. Тело раздуло, будто вот-вот взорвётся от натуги. Белодухов поднялся. Под ногами качающаяся поверхность хлюпала в том месте, где он разорвал границу руками.
Андрей бросил взгляд на жертву и утопшу. Они по-прежнему стояли, глядели на воду, а дева продолжала петь сладким голосом.
Туман приподнялся выше и уже скрывал их по пояс.
Белодухов грязной рукой выхватил пистолет и помчался на звук песни.
Туман не давал понять, куда он наступает, поэтому граф спотыкался о холмики через каждые три-четыре шага.
Утопша положила обе руки на плечи мужчины, слегка прикасаясь губами, шептала песнь ему ухо.
— Мы будем спать вблизи друг друга.
— Не тронь! — закричал Андрей, отталкивая жертву от воды и накидываясь на деву.
Его левая рука легла утопше на горло, правая с зажатым пистолетом упёрлась в живот.
Нечисть завизжала, перекидываясь в истинное обличие.
Рука соскользнула со слизкой кожи, Андрей потерял равновесие и припал на одно колено, продолжая упирать пистолет в живот противника.
Перед ним стояло существо болотно-зелёного цвета. Ростом оно было с Белодухова, на жабьей голове красовался бесформенный человеческий нос, из складок на подбородке торчали длинные тонкие волоски, свисающие до большого пупа, в который упиралось дуло от месьё Лепажа.
Существо молниеносным ударом руки с перепонками между пальцами отвело дуло пистолета в сторону, что привело к оглушительному выстрелу.
Звук быстро стих, утонув в клубах тумана, но привел в сознание жертву утопши.
Молодой мужчина испуганно озирался по сторонам, силясь осознать, где находится, а когда узрел зелёную тварь, стоящую над Андреем, то разразился криком и, активно крестясь, бросился прочь.
Воистину устрашающая нечисть в исконном обличии внушала ужас, потому они чаще заманивают жертву на пение.
Жабий подбородок утопши недовольно раздулся. Тварь даже не стала себя утруждать изменением голоса, она открыла рот и квакая произнесла.
— Должна-а была-а привести-и повелителю-ю пищу-у, и я-я это-о сделаю!
Она прыгнула на Белодухова, придавив того всем весом к мягкой поверхности.
Моховое покрытие под Андреем натянулось и лопнуло, увлекая его в болото.
Тварь хотела соскочить, но граф вцепился в неё, буквально как утопающий в своего спасителя. Он бросил бесполезный разряженный пистолет и двумя руками цеплялся за скользкую кожу.
Будто из другого измерения, с противоположного конца болота послышался выстрел, а следом за ним второй.
Утопша яростно отбивалась перепончатыми лапами от Андрея, а он цеплялся за неё ногтями, соскальзывал и вновь цеплялся.
Ноги Белодухова оплела зыбучая составляющая болота и потащила вниз.
Чем ожесточённее Андрей дрался с утопшей, тем сильнее затягивало болото.
Тварь прекратила отбиваться, прижалась к графу, её рот растянулся в подобии жабьей улыбки, она прислонилась к уху Андрея и со всей возможной силы квакнула.
Белодухов скривился, отпустил одну руку, мгновенно скользнул к ножу, притороченному к поясу, выхватил орудие и несколько раз успел ударить нечисть в бок.
Утопша завизжала, вывернулась, ударила графа жабьими ногами, оттолкнула от себя, отплыла в сторону и затаилась.
Белодухов старался найти хоть что-то, за что можно было бы ухватиться. Рука ухватилась за осоку. Андрей выбрался по подбородок из болота.
— Гриша! — что было сил прокричал он. — Жак!
Тишина.
— Братцы, спасите! — крикнул он.
Осока оборвалась, и граф ушёл с головой в грязную воду.
Андрей задержал дыхание, стараясь двигаться как можно меньше. Он надеялся, что его зов мог услышать Гриша или Жак. Ведь они разделились, авось один из них был рядом с ним!
Перед глазами красными точками поплыли круги, голова кружилась. Белодухов осознал, что уже не понимает, где верх, а где низ. Он застыл в каком-то вязком, безвоздушном пространстве и времени, где вдох означал смерть.
Где-то вдалеке прогрохотал ещё один выстрел.
Он собрал всю свою волю, чтобы не думать, но глоток воздуха был единственной мыслью, и он сдался.
Дурная вода заполнила ему нос и рот. Он в отчаянии хлебнул с большей жаждой найти драгоценный воздух. Все попытки были тщетны. Он наконец замер и прекратил дышать.
В подавляющем тумане звуки не разносятся, они застревают в клубах, как в вате и навсегда остаются там.
До Жака донёсся слабый шлепок и всплеск воды.
Маркиз с силой ударил пятками лошадь и помчался по кромке болота в направлении, откуда исходил звук.
Из туманного ниоткуда ему навстречу выскочил Гриша на вороной кобыле. Лошади, едва не столкнувшись, фыркая разминулись друг с другом.
— Где граф? — выкрикнул вопрос маркиз.
— Не знаю, ваша светлость.
Де Санкас спрыгнул с лошади и медленно побрёл по неустойчивой поверхности.
Мох под ногами в такт движению поднимался и опадал.
Гриша ступал позади маркиза, пытаясь узреть хоть что-то.
Лёгкое чавканье воды нарушало гробовую тишину заболоченной местности.
Перед маркизом открылась водная поверхность, на которой появились пузыри, а после гладь резко вспучилась, выпуская наружу существо, чей внешний облик не мог не изумлять.
Жабоподобная сущность оттолкнула Гришу в сторону и помчалась прочь.
Маркиз повиновался отточенным рефлексам, выдернул пистолет и спустил курок.
Часть жабьей головы разлетелась в разные стороны.
Тварь завизжала, разбрызгивая кровь, она прижала перепончатые руки к тому месту, где когда-то был глаз, а теперь зияло кровавое ничто. Стараясь унять боль, тварь кинулась в трясину и пропала.
— Граф! — крикнул маркиз. — Андрей, ты тут?
— Ваша светлость! — вторил ему Гриша.
— Сейчас самое время откликнуться! — Жак продолжил взывать к компаньону.
На поверхности воды лопнул одинокий пузырь.
— Мерде! — крикнул маркиз.
Он резко отвязал ремень, выдал конец Грише и нырнул туда, откуда всплыл пузырь.
Рядом с Андреем в болото погрузилось тело, цепкие руки схватили за одежду и в несколько рывков вытащили его тело на поверхность.
— Андрей, чёрт бы тебя побрал! Куда ты залез! — кричал Жак, отплёвываясь от ила. — Ну кто же так бездумно прёт в трясину? Что за гусарская удаль?! Что за наполеоновские выходки?!
Жак с Гришей выволокли Андрея на качающуюся поверхность неустойчивой почвы. Маркиз надавил руками в области сердца, вдохнул Андрею воздух, вновь надавил на грудь.
Белодухов не дышал.
— Что же ты, решил нас тут с Гришей сиротами оставить?
Жак в сердцах ударил локтем в грудь друга.
Андрей закашлялся, извергая из лёгких болотную воду.
Гриша быстро перевернул Белодухова на бок.
— Голубчик миленький, за что ты так доброго слугу пугать-то надумал? Кто же это тебя надоумил?
Андрей шумно сплюнул воду и хрипло проговорил:
— Ты не слуга, Григорий Фомич, ты свободный человек.
Гриша обнял Андрея, с силой прижал к себе.
— Гриш, — проговорил Андрей.
— Да, ваша светлость, — откликнулся Григорий.
— Неужели любезный Жак меня вернул к жизни, чтобы ты меня задуши? Ослабь хватку, прошу тебя.
Григорий осознал, что сдавливает графа сильнее дозволенного, и мгновенно ослабил натиск. На глазах косматого Гриши выступили слёзы счастья.
— Ну, граф, и напугал же ты нас! — произнёс маркиз, стараясь отряхнуть одежду от ила. — Это надо было умудриться — свалиться в болото ночью, да ещё и в туман. Ты хоть представляешь, какого страха мы тут натерпелись?
Андрей распахнул глаза, резким движением сел и завопил:
— Утопша! Она же ушла! Ускользнула! Убежала.
— Ушла? Э, не, брат. Далеко эта жаба не ускакала, — ухмыльнулся де Санкас.
 — Я сомневаюсь, ваша светлость, что эта тварь может хоть куда-то уйти. Маркиз де Санкас уж больно метко стреляет. Погляди, на сколько кусков разлетелась ейная головушка от попадания.
Недалеко от себя Андрей увидел лужу крови с белыми кусками кости.
— А с болотником что? Нашли его? Я слышал выстрелы.
— Представляешь, этот болотный дьябле; развалился на камне и ждал, когда звон Бреге  или утопша пригласят его полакомиться жертвой. На камне мы его с почтенным Гришей и оставили.
— Попали в него оба раза. Он, как студень, растёкся на месте.
Маркиз пожал плечами и проговорил:
— А утопша коли выжила, так без болотника всё равно ничего не может. Вот и будет тут квакать до скончания веков.
Воспоминания отзвуками недавних дней стремительно кружили графа Белодухова.
Андрей не понимал, как могла выжить утопша, ведь от попаданий в голову невозможно оправиться и он видел оставшуюся от болотника слизь.
«Получается, выжила, выследила, одурманила волшебной песней, укусила в бок и тащит на дно. А может, лесные мавки, чьи голоса я слышал, ей помогли. Вдруг прямо сейчас болотник мной питается, вдруг никого мы не уничтожили и не спасли жизни, а я так и продолжаю тонуть, теряя связь с реальностью?!» — вопрошал себя граф. Он старался придумать хоть что-то, что может ему скинуть чары болотного морока.
Его резко затянуло с головой под воду и утянуло на дно.
Сколько мог, граф Белодухов задерживал дыхание, но наконец не выдержал и сделал вдох.
Дурная вода заполнила ему нос и рот. Он в отчаянии хлебал, стараясь найти воздух, но все попытки были тщетны. Он наконец замер и прекратил дышать.
***
Сухая ветка более не преграждала путь хлынувшей крови из повреждённых сосудов графа Белодухова, посему она весенним ручьём устремилась наружу, покидая тело.
И без того набежавшая под Андреем красная лужа была немалых размеров, а теперь становилась затопью.
В;дьма прижала пропитанную отваром тряпку с руническими символами к ране и быстро произнесла:
— Держи крепче, доча!
Отвар не очень-то помог в остановке кровотечения и унятии горячки.
Холодная испарина на теле князя превратилась в крупные капли пота, а дрожь перешла в судороги.
Белодухов трясся, будто его заживо сжигало адское пламя.
Лукия положила руки поверх ладоней Устиньи и зашептала заклятие на здоровье, но ничего не происходило.
В;дьма нахмурилась, произнесла иное заклятие, но ворожба отскочила от графа.
— Что же это такое?! — удивлённо спросила она.
— Что, маменька?
— Не ложится моя сила на него, скатывается как с гуся вода.
— Маменька, а что это? — Руническая тряпица насквозь пропиталась кровью, Устинья указывала на рисунок окровавленным пальцем.
Лукия пристально взглянула на плечо графа.
Рисунок, на который указывала Устинья, представлял из себя кольцо с неровными краями, оно было заполнено узором паутины, в сетях которой застряли силуэты воронов.
Враны неистово стремились выбраться из западни, смогли порвать часть паутины, но через кольцо им было не пробиться. К уловителю чернокрылых птиц были прикреплены украшения в виде круглых камушков с перьями, они будто серьги свисали вниз.
Другие вороны кружились вокруг ловушки, стремились высвободить собратьев и улететь подальше.
Лукия ничего не ответила дочери, закрыла глаза и совершила ещё одну попытку прочесть заклятие.
Вновь верные слова будто отскочили от стены.
— Я не могу ему помочь, — в растерянности прошептала в;дунья.
Устинья удивлённо воззрилась на мать. Ещё не было такого, чтобы Лукия, в;дьма и знахарка, не справилась с чем-либо, пуще того, ещё и так откровенно призналась в поражении.
Судороги оставили тело графа, грудь Белодухова перестала вздыматься и опадать. Он приготовился усопнуть и замер.
Устинья задумалась, после резко вскинула голову и спросила:
— Маменька, разрешите я попробую?
Лукия утвердительно мотнула головой и перехватила тряпицу с рунами богов.
Девочка устремилась из горницы, но мигом вернулась, держа в руках глиняное блюдце.
Девочка запустила руку внутрь и извлекла горсть кристалликов агата. Лукия обратила внимание, что размер кристаллов был больше, чем та крупица, которую она видела ранее.
Устинья отвела руки Лукии в сторону и молвила:
— Позволите?
Лукия в некотором смятении освободила рану графа от прикосновений.
Устинья пристально всматривалась в сочащуюся дыру в боку Белодухова.
Лада, будь великодушна,
Велес, будь благоразумен,
Успокой его раны, избавь от боли.
Белым вороном обернусь, взмахну крыльями,
и унесу его хворь на край света,
и рассею добром над водами вешними.
Пропою песнь богам, помолюсь Рода сынам.

Она резким движением прислонила ладонь с горсткой кристаллов к ране.
Андрей выгнулся дугой и закричал.
— Огонь, очисть раны! — молвила Устинья.
Яркая белая вспышка блеснула ослепительной молнией. Все, кто был в горнице, машинально прикрыли глаза.
Андрей закашлялся, будто захлебывался, открыл глаза и откатился в сторону. Некогда сломанной рукой выхватывая спрятанный в сапоге нож, выставил его перед собой, изучая тех, кого он принял за мавок.
— Уймись граф. Ты жив, — проговорила Лукия, отводя Устинью себе за спину.
Белодухов оглядел горницу с залитым кровью полом, потом опустил глаза на окровавленный бок, но ни ран, ни шрамов не узрел.
Воспоминания о том, что он тонул, заставило крепче сжать нож.
— Где она? — строго и коротко спросил он.
— Кто? Ты о ком? — Лукия выгнула бровь дугой.
— Утопша.
— Какая утопша? — удивилась в;дьма. — Граф, ты свалился с лошади, поранился, а мы подлечили твою августейшую светлость.
— То есть утопши тут не было?
— Ни утопши, ни шишиги, ни кикиморы. — На последнем слове она сузила глаза смоляного цвета.
Андрей обратил внимание, что белков глаз у Лукии не было, зажмурился, прогоняя морок. Теперь у крестьянки были нормальные тёмно-карие глаза. Смотрела она на него с интересом, но без капли доверия.
— Привиделось, — шёпотом проговорил он.
— Что граф?
— То есть мне привиделась утопша?
Лукия хмыкнула и кивнула.
— И я не тонул?
— Говорю же, с лошади свалился, как мешок с картошкой. Голова не болит? Может, челом приложился ещё?!
Андрей прислонил руку к боку, на котором пластами запеклась кровь.
— Как же вы так меня залечили, что пол весь в крови, я весь в крови, раны нет, а… — Он посмотрел по сторонам, увидел скомканную одежду, валяющуюся в углу. — А одеяние моё бог знает в каком состоянии и валяется в углу. — Он ещё раз оценил горницу взором. — Там, где должен быть красный угол, пустовато. У тебя тут ни одной иконы.
— Наблюдательный. Смотрю, и ты крестик не дюже носишь, — едко произнесла Лукия. — Слишком много вопросов, граф. Моя дочка знает добрые слова — вот тебе легче стало, а ты, окаянный, вместо благодарностей ножиками тут размахиваешь да вопросы странные задаёшь.
Андрей изумился дерзости, с какой служанка с ним говорила.
— Ты всегда имеешь обыкновение так с графьями общаться?
— А чем мы отличаемся? Заведи любого высокородного в баню, сними с него все цацки и портки, потри виходкой и получишь такого же холопа, как все остальные. Мы все равны, а посему и разговариваем как равные без этих жеманных ужимок. — Она призадумалась о своём и закончила: — Хотя всегда находятся те, кто считает себя равнее остальных. Сложно им будет.
— А мы скоро пойдём к матушке? — спросила Агнюша.
— Да, малютка, сейчас мы приоденем господина в то, которое ему придется по душе, и я тебя отведу к матушке и дедушке. Они за тебя, поди, переживают сильно. — Она вновь обратилась к Андрею: — Граф, составишь мне компанию?
Белодухов окончательно потерял дар речи и дал молчаливый знак согласия.
— Устинья, дочка, не стой столбом принеси светлости тазик с колодезной водицей, полотенце и рубаху. Пущай срам на плече прикроет.
Устинья, пребывала в полном замешательстве, она сама была поражена тем, что сотворила, и молча взирала за происходящей сценой. От слов матери она поспешила за водой, мылом и полотенцем.
Устинья с интересом разглядывала Андрея, а он раз за разом обводил интригующую горницу взглядом.
«Изба или логово?»
Он остановил взор на печи с большой топкой.
— Если хочешь, светлость, после того как мы сопроводим малютку ейной матушке, я разведу печь пожарче, обмажу тебя тестом, и ты сможешь как следует отпарить чресла. Любые хвори лечит.
— Благодарю тебя за столь щедрое предложение, но такая банька хороша в стужу, а нынче жаркие деньки стоят.
— Твоя правда, граф, ты воистину добро свалился с лошадки, сможешь себя поберечь от новых увечий?
— Уж постараюсь. А коли вновь поранюсь, обращусь к дочке твоей. Больно руки у неё волшебные да слова добрые. Заговоры знает, говоришь?
Лукия сощурила глаза. Ей не понравились вопросы, предпочла не отвечать.
— Кстати о волшебстве, что это за рисунки срамные у тебя на плече?
Андрей оторвался от разглядывания печи, опомнился, что по-прежнему стоит без одежды, и пришёл в смущение.
— А, ты про это?  — Андрей указал нательный рисунок.
Лукия одними глазами показала, что она говорит о странном рисунке.
— Для дела надо было. Один шаман басурманский в благодарность подарок оставил. Вовек говорит не сотрёшь, а он тебя от тёмной силы оберегать будет.
Лукия молча смотрела на него.
Белодухов кашлянул в кулак и продолжил:
— Даже не знал, на что соглашаюсь, а теперь в баню без лишнего внимания зайти нельзя.
— От воздействия тёмных сил, говоришь?
Граф хмыкнул.
— Да старик болтал всякое. А ещё он утверждал, что может вызывать дождь в засушливый год и что империя наша скоро может прекратить существование. Понимаешь, какую околесицу нёс?! Поэтому обереги, защиты — всё плод его больного воображения.
— Занятно, — загадочно произнесла она.
Андрей огляделся в Лукию. Как и накануне во время обеда, он отметил невероятную красоту служанки. Копна кудрявых волос, будто всевидящие тёмно-карие глаза, пухлые губы, плавные линии тела, будто перед ним не крестьянка, а императорская особа. Обычно к возрасту Лукии крепостные девки теряют свою обворожительную красоту, а она нет. Тяжёлый труд не погнул спины, не скрючил пальцы, не посеребрил волосы, не забирал всё проявление утончённости. Лукия сияла утренней звездой. Её лик звенел и притягивал взгляды, как горный хрусталь. Даже в движениях век у неё прослеживалась женственная энергия.
Устинья внесла таз с водой, мыло, виходку и полотенце. С усмешкой матери она протянула Андрею крестьянскую рубаху.
— Умойся граф, оденься, а мы своим присутствием не станем тебе докучать. Подождём во дворе. Только три себя как следует, ведь ты после не царскую рясу наденешь, — лукаво бросила ему крестьянка, покидая горницу и уводя маленькую девочку за руку.
Они уже скрылись за дверью, когда Лукия обратилась к дочери:
— Устинья, мы отведём Агнюшу, а ты будь добра, прибери тут всё. Ишь как он нам благородной кровушкой пол уделал. А когда ворочусь, ты мне расскажешь, как ты это сотворила?
Последнее, что услышал Андрей от удаляющихся дев, было «Маменька, да я сама не ведаю».
Граф Белодухов подошёл к остаткам рваной одежды, поднял её, вгляделся в дырку на боку кафтана, ободранные локти от падения и следы крови. Пистолет лежал на лавочке.
«Как я его раньше не заметил?» — подивился Андрей.
Белодухов забрал оружие, подошёл к корыту, как следует умылся, обтёр себя мылом и мочалкой, которую тут именовали виходкой, надел крестьянскую рубаху и был готов к выходу в свет.
Андрей с улыбкой оглядел себя и вспомнил слова Лукии:
«Потри благородного — и получишь такого же холопа».
***
Полуденное солнце без отклонений от порядка приближало время обедни.
На кухне постоялого двора старины Прохора над кастрюлями вздымались клубы пара, Маруся выкрикивала распоряжения, невестки старшего и среднего сына ей во всем пособничали.
Прохор, не зная спокойствия, обхаживал трактир, наскоро общался с постояльцами и теми, кто уже заглянул на медовую рюмочку-другую.
Гриша не стал оставлять деда Ярослава и Нюру без поддержки. Он не ушёл в покои, сидел за столом, изредка разминая затёкшие ноги.
Пахом отчитал утреннюю службу, после помолился за здравие, прочитал молитву с родственниками Агнюши и был готов приступить к дневной — шестой, часовой службе. Только он прислонил три перста ко лбу, дверь в трактир отворилась.
На пороге, держа за руку маленькую девочку, возникла Лукия.
Она величественно осмотрела помещение и не успела ничего произнести, как Агнюша увидела маму, отпустила руку в;дуньи и поспешила что есть сил к ожидающим.
Нюра без особенного внимания подняла глаза на распахнувшуюся дверь и вошедших гостей, но, как только узрела дочь, сердце зашлось в груди, дыхание перехватило, и она лишилась чувств.
Гриша едва успел поймать заваливающуюся деву.
— Матерь божья, ты это, чего, дурёха?! Расшибёшься же! — воскликнул он, удерживая Нюру.
Агнюша влетела в объятия деда Ярослава, и её оросили дедушкины слёзы радости.
— Маменька, маменька, со мной все хорошо, я тут!
Нюра быстро вернулась в сознание, открыла глаза и сгребла в охапку малышку.
 Агнюша, стиснутая в объятиях Нюры, тараторила без умолку.
— Меня Лукия спасла. Представляешь, Чур, который Шурале назвался, лесавок позвал на помощь, они, как светлячки, укрыли меня, а после Лукия повела меня к вам с дедушкой, но на пути мы встретили вон того господина, который с лошади свалился, на него ещё большой волк напал. — Она указала в сторону застывшего в дверях Белодухова.
От вида графа у Гриши, прикрытая косматой бородой, отвисла челюсть.
— Господин бок повредил, и мы на крыльях сотен воронов устремились в избу. Лукия хотела его вылечить, да ничего не выходило, тут её дочь Устинья возьми да и засвети господину в бок, тот так и очнулся, вскочил, а на плече у него картины, маменька, я так боялась и скучала…
Мать рыдала, обнимала дочь и ровным счётом не понимала лепета Агнюши.
Гриша удостоверился, что Нюра уже не упадет, отпустил её, подошёл вплотную к своему компаньону и обнял Андрея, будто год не видел.
Грубая ткань рубища скрипнула под объятиями.
— Батюшки, Андрюша, родненький, да кто же тебя так красиво нарядил? — спросил Гриша.
Белодухов бросил выразительный взгляд на в;дунью.
— Спасла и обрядила меня в царские наряды, ведь если как следует смыть с тела дух высокородного, того нельзя будет отличить от крепостного. Я верно истолковал твою философскую мысль? — адресовал вопрос Лукии.
— Погляжу, светлоликий граф осквернён неплохой памятью, — произнесла знахарка с усмешкой, — но молвила я не совсем так. Хотя твоя подача мне тоже по душе.
Андрей посмотрел на Гришу и мотнул головой: «Нашли».
Гриша понимающе хлопнул Андрея по плечу.
— Стало быть, светлость скоро в путь собираться изволит, али ещё у тебя дела с князьями?
— Завтра мы с маркизом проверим фабрику, напишем отчёт, а после отправимся домой.
Трогательная встреча деда Ярослава, Нюры и Агнюши задела Прохора. Их встреча, как весенний ветер, заставила заблестеть глаза хозяина постоялого двора.
Промокнув слезы рукавом рубахи, он обратился к Белодухову:
— Не изволит ли барин отобедать?
— Отчего же не изволю, очень даже, но есть у меня подозрение, что не только барин проголодался. Давай-ка, хозяин, выставляй всё, чем богат. Будем отмечать чудеса исцеления и возвращение маленькой Агнюши в лоно семьи.
— Так уж и всё?
— Всё, всё, — увещевал Андрей.
— И медовуху? — удивился хозяин.
— В особенности её!
— Ба! Дэк у меня же разных видов и не счесть.
Андрей призадумался.
— Все выставлять не надо, мне ещё надобно добраться до покоев в усадьбе, но лучшие сорта с удовольствием опробуем.
Прохор согласно склонил голову.
— Хозяин, на себя накрыть не забудь, дюже хочется послушать про твоё ремесло. Сдаётся мне, пасека у тебя богатая.
— Так и есть, ваша светлость.
— Всегда было любопытно, как пасечники так ловко управляют королевой.
Прохор зарделся, он неистово обрадовался от перспективы поведать о своей страсти, склонил голову и скрылся в дверях кухни.
До гостей донёсся глас хозяина:
— Маруся, укрой столы лучшими скатертями, у нас к обеду высокий гость пожаловал!
— Лукия, ты же согласишься отобедать со мной за одним столом? — лукаво спросил Андрей.
— Граф, а векселей-то хватит?
— Не изволь беспокоиться. По три бала в год не даю, как некоторые, батюшкино состояние не проматываю. А тут вдруг захотелось. — Оразвёл руки в стороны. — Не иначе как свободная рубаха так на меня влияет, что душу широкой делает?!
— Или потёрся хорошо?! Не сажусь я с немытыми графьями за один стол, сам понимаешь, мне там делать нечего, но тебя уважу, — произнесла Лукия с ухмылкой. — А простая рубаха, граф, тебе даже к лицу.
— Вот спасибо тебе. Комплимент твой буду носить ближе к сердцу. Только как-то нечестно получается, лечила меня Устинья, а угощать буду только тебя. Как ты смотришь на то, что я угощу и её обедом?
— У неё сейчас есть работа. — Она замялась. — Но больно ароматы у Прохора аппетитны. Сходим за ней? — спросила Лукия.
— С ветерком! — ответил Андрей и обратился к извозчику: — Григорий Фомич, миленький, а не снарядишь ли ты нам бричку? Одну молодую особу к обеду надобно забрать.
— Ваша светлость, с тех пор как мы приехали, только и делаю, что разбираю и снаряжаю бричку. Попрошу Федьку, главного по стойлу, подсобить.
Гриша с Федькой в четыре руки быстро снарядили бричку.
Андрей подал руку Лукии, впуская её первой.
— Никогда в такой не ездила, — призналась она.
— Андрюшенька, миленький, ты не изволишь переодеться, а то как-то неловко, — хрипло спросил Гриша, сидя на рабочем месте. — Целый граф Белодухов Андрей Петрович, и в таком наряде.
Андрей игриво глянул на Лукию и ответил Грише:
— Ты знаешь, я как-то уже начал привыкать к изысканности моего одеяния.
С ударом поводьев и под аккомпанемент гулкого смеха Гриши лошади сорвались с места и помчались в сторону дома в;дуньи.
***
Архип вышел из кузницы, чтобы сделать глоток воздуха. От жара печи кожа его бугристого лица раскраснелась и серебрилась каплями пота.
Недовольным взором он осматривал вверенное ему поселение.
Сельчне в дневное время спокойно занимались своими повседневными обязанностями и заботами.
Кузнец запрокинул голову наверх, провёл пятернёй по длинным, засаленным волосам, когда перед ним пронеслась чёрная бричка. На облучке сидел наглый извозчик, который намедни отверг руку старосты, а в люльке болтался граф в странного вида рубахе и…
— Лукия? — произнёс Архип вслух. — Лукия вместе с Устиньей посреди бело дня раскатывают в графском экипаже? Что же это творится? И куда они собрались?
Архип в ярости сжал громадные кулаки.
Каждый раз, когда кузнец видел Лукию, он приходил в бешенство. Она возвышалась, как незыблемый памятник тому, что он сделал с ней и отцом, напоминание тому, что она сотворила с ним после.
Весть о смерти Никифора разнеслась, как пожар в лесу.
Наспех Архип успел стереть с фартука брызги крови, засунуть голову в бочку с водой для закалки, из волос выковырять кусочки отцовского черепа, отмыть помещение от всё тех же следов драки и кое-как нацепить на лицо скорбную маску горя по безвременно ушедшему. Он занял место в дальнем углу кузницы и приготовился встречать зевак.
«Какую же чушь нёс отец! Враньё, сплошное враньё. Как Луша может быть жива? Я сам сбросил её бездыханное тело в реку. Течение там немилосердно. Вмиг утопит любого. А если так… Нет, не может быть! Как только все разойдутся, пойду проверю».
Шокированные соседи спешили удостовериться в правдивости слухов. Все, кто узрел картину, того, как на голову Никифора свалилась наковальня, зажимали рот руками, сдерживаясь от подступавших эмоций.
«Вот и его дружок пожаловал. Смотрит на меня как-то недобро, будто знает».
Архип смог спокойно высидеть положенное время, а когда тело отца погрузили на повозку и отправили на омовение. Сын следовал за процессией, но отстал и поспешил в сторону Лушиной избы.
Дом старухи Евфемии, как полагается скверным домам, стоял на отшибе.
Когда Архип поднимался по тропинке к избе ему вспомнилось, как в его юность детворе запрещали приближаться к дому в;дьмы. Говорили, дескать, переступив порог, можешь не обернуться. В;дьмы коварны, они предпочитают молодое мясо, а посему дети для них самое главное лакомство. Никифор никогда не чурался ни Евфемии, ни её внучки. Он не запрещал сыну играть с маленькой Лушей. Будучи малышкой, девочка выделялась ярким внешним видом.
Буйные тёмно-русые волосы, голубые глаза, яркие брови, румяные пухлые щёки и насыщенно красные губы. Она не могла не привлекать внимания. Её миловидная внешность уже тогда вызывала зависть соседок и беспрестанное злословие на их с бабушкой счёт.
Говорили: «Неспроста Господь всемогущий так рано забрал Лушкину мать, ведь понял, кого породила дева. За свою красоту девочка поплатилась душой и накликала кару на мать, а ейная бабка своё ещё отстрадает».
Архип уверенно взялся за ручку входной двери и силой потянул на себя. Мрак сеней предостерегающе предложил кузнецу развернуться, но он этого не понял, а прошёл вперёд, поднялся по небольшой лестнице, грубо толкнул дверь в горницу и вошёл.
Увидев Лукию, Архип застыл от неожиданности.
Недавняя жертва его надругательств спокойно сидела за столом подле выходящего на тропинку окошка. Она не сводила с Архипа взгляда, а на поверхности стола крутила серп.
Ших-ших-ших.
Кузнец зажмурился в попытке прогнать морок потряс головой.
— Да как же это… Так не может быть, — только и мог что повторять, как заклинание, кузнец.
— Вот так, Архипчик.
Ших-ших-ших.
— Оказывается, всё возможно, да?! Можно снасильничать и убить. Или дело наоборот обстояло? Я могу путать последовательность твоих деяний, так что ты не серчай и поправь, если ошибусь. Можно было убить ту, кого под венец звал, да?
— Да как же это?!
Лукия продолжала крутить серп.
— Потом убить собственного отца, да? А потом спокойно разгуливать, не ведая страха перед твоим всевышним.
— Ты меня заставила! — промычал Архип, не отводя взгляда от серпа.
Лукия поджала губы:
— Ну конечно, всё я, да бабушка, наверное. Людям невдомёк, что виной их бед они сами. Никто не хочет думать о себе меньше, чем они есть. Всем подавай голову виноватого.
Движение серпа, поглощало сознание Архипа. В;дьма ускорила вращение.
Ших-ших-ших.
— И они выбирают в жертву ту, кто им помогает… Скажем так, не евангельскими методами. Поразительно то, что, если оросить святой водой во здравие, — это норма для вас, а заговорённой именем Ярила — это преступление.
— Я же выкинул твоё бренное тело в реку, — продолжал мычать кузнец.
— Выкинул, Архипчик, задушил и выкинул. Там было ещё кое-что, но мы не будем постыдности перечислять. Так?
— Я взял то, что мне было положено.
Лукия нахмурилась. Серп резко прекратил вращение.
Ших-ш...
Глаза в;дьмы заполнила непроглядная мгла.
Архип попытался дёрнуться и убежать, но будто попал в студень и безвозвратно увяз.
— Взял? — удивилась Лукия.
Кузнец мычал, как бык на забое.
— Отнял. Но страшнее всего, что ты лишил меня единственного человека, который меня любил. Ты, Архипчик, виновен в том, что нет больше бабушки Евфемии. Отдала себя за меня.
— М-м-м-м-м-м-м-м...
— Да, да, да. Сейчас я уже заканчиваю говорить. Шибко хотелось рассказать тебе о твоих заслугах и достижениях, а то ведь больше некому.
Лукия крепко сжала серп, встала из-за стола и подошла к Архипу, который возвышался над ней, как скала.
— Ты же никого не способен любить, ты вообще не умеешь чувствовать. Ни радость, ни печаль тебе не ведомы, зато плотские утехи ты ощущаешь. Так?
— М-м-м-м-м, пощади, — едва слышно вымолвил кузнец.
— Бояться смерти не надо, Архипчик, я тебя не убью. По крайней мере не сейчас. — Она хищно провела языком по губам. — Но я поступлю с тобой точно так, как ты со мной. — Она долго и выразительно заглянула ему в глаза. — Лишу тебя всего, что ты ощущал, а значит, любил.
Кузнеца пробила дрожь.
— Вдохни глубоко, ибо я отсекаю тебя от Рода.
— М-м-м-м-м-м...
— Не позволю, чтобы такая мразь как ты, Архипчик, имела продолжение. А знаешь, как я это сделаю? — с безумной усмешкой спросила она и провела серпом по потной рубашке, прикрывающей пупок кузнеца.
— М-м-м-м-м-м!
— Я тебя оскоплю, Архипчик. Как хряка, оскоплю.
Серп спустился между ног кузнеца. Лукия развернула орудие изгибом вниз, а остриём вверх, и приставила к органам.
— М-м-м-м-м-м-м! — Архип верещал как мог. Мычание, истерика, страх довели могучего кузнеца до слёз.
— Ну, ну, не стоит так горько плакать. А как ты хотел?! Если человеческий суд тебе не грозит, а от небесного наказания тебя диакон отшептал, то прими от меня возмездие.
Молодой человек не мог пошевелиться, тело будто начало растягиваться. Мольбы и плач более не содрогали его, он застыл с запертым сознанием.
— Вдохни поглубже. Боль будет нестерпимая, но это ничто в сравнении тем, что ты сделал со мной. Но прежде я позволю тебе кое-что облегчить.
В;дьма отступила, зло улыбаясь, склонила голову, и в этот же момент кузнец почувствовал, как обмочился.
— Ну, легче? — Она вновь подошла к нему вплотную.
Серп пробил штаны и воткнулся в плоть Архипа.
— Кровью истечь тебе не дам, не переживай, вмиг залечу, но выпотрошу всего. Ну, вдохнул?
Кузнец не шевелился.
— Тебе будет легче, я это сделаю одновременно с тобой?
Она привстала на цыпочки, чтобы коснуться губами его уха, и завыла, как зимняя вьюга.
Вспышка сатанинской боли обожгла промежность Архипа, устремилась вверх, упёрлась в макушку и расползалась красными муравьями. Разъярённые муравьи кусали и впрыскивали яд.
Кузнец почувствовал, будто столб огня прожигал его тело, кожа лоскутами отслаивалась и отделялась от него. Обмоченные штаны окрасились бордовыми разводами.
Он постарался зажмуриться, скрыться, спрятаться от нестерпимой, ядовитой, жгучей боли, но веки не слушались, а режущее чувство только нарастало.
— Ещё чуть-чуть, Архипчик, осталась самая малость.
Лукия будто срезала сноп сена, сделала резкое движение рукой в сторону и зашептала заживляющее заклятие.
В одно мгновение Архип увидел перед собой осуждающие лики предков. Деды и прадеды один за другим поворачивались к нему спиной, проклинали и плевали в его сторону. Прадед покачал головой и повернулся, дед последовал его примеру, а самым последним из них был отец, который стоял вместе с матерью. Они с грустью взглянули на сына и молча отвернулись от него.
Безродный, оскоплённый и униженный, Архип рухнул на колени перед в;дьмой, в чьих чёрных глазах плясали языки пламени отмщения.
Могучее тело молодого человека вибрировало и содрогалось от пережитой пытки.
В;дьма схватила его за волосы, резко запрокинула голову назад, приложила серп к горлу:
— В следующий раз, когда ты останешься со мной один, я изрублю тебя на куски, а теперь убирайся отсюда, покуда я не отделила от тебя ещё фунт плоти, тот что поближе к сердцу, и даже не смей приближаться к моему дому, худо будет.
Она подошла к столу, положила окровавленный серп, раскрутила его в обратную сторону.
Ших-ших-ших.
— Беги и больше никогда не попадайся мне на глаза.
Архип, приваливаясь на один бок, побежал прочь.
— Изведу! Со свету сживу! — проревел Архип в сторону уезжающей брички с Лукией.
Он с силой втянул носом и густо сплюнул им вслед. Кузнец постоял в ярости, сжимая и разжимая громадные кулаки, и направился в сторону усадьбы Нестеровых. Ему была нужна аудиенция княгини Ефросиньи.
***
Момент, когда израненного ловчего внесли в смотровую усадебного лекаря, мастер Орель почувствовал сразу. Сладостный, манящий, желанный запах крови ударил в нос и отвлёк от записей.
Для мастера Ионеску было удивительно читать все те поверия и легенды, где утверждается, что безупречные бездыханны, не живы. Обратное мнение ему было дано, как высший дар вечной жизни. В одном мифы да легенды о безупречных были верны — они хищники, не знающие пощады и страстно желающие крови. 
С утра Орель Ионеску согласился осмотреть так неожиданно захворавшую герцогиню Ксению Кирьяновну.
Княжескому лекарю Кириллу Ивановичу симптомы болезни были неизвестны, а Орелю очень хорошо знакомы. Именно с недомогания начинается процесс трансформации.
Накануне ночью граф Эмилиен задал герцогине самый главный вопрос в её жизни и получил утвердительный ответ.
«Она согласилась жить вечно», — записал Орель на румынском языке.
Плотный аромат крови начал сводить с ума Ореля, он закрыл журнал с записями, отворил дверь и вышел в коридор.
Мастер Ионеску следовал по невидимому рубиновому следу, оставленному в воздухе. Когда он достиг дверей смотровой Кирилла Ивановича, тот вышел навстречу.
Княжеский лекарь был человеком весьма преклонных лет, спину согнули многочисленные старческие болезни, а ноги уже давно разбило подагрой. Посему Кирилл Иванович не был способен по долгу стоять возле пациента, а взглянув на повреждения главного ловчего, пришёл к неутешительному выводу и весьма скорбному прогнозу.
— Как он? — спросил Орель.
— Увы, — вздыхая, проговорил Кирилл Иванович, — но Лука Игоревич безнадёжен.
— Эка его угораздило. Как же он так? — натурально удивился мастер Ионеску.
— Говорит, волки, дорогой Орель. Вы представляете, с каким остервенением может загнанный хищный зверь истрепать беззащитного человека?! — Он снова вздохнул. — Нечеловеческая жестокость.
«Ещё как могу себе представить!» — подумал Орель и задал вопрос:
— И что же теперь?
— К сожалению, ничего кроме молитвы. Нам остаётся лишь ждать, когда пробьют часы Луки Игоревича.
Орель сложил руки на груди. Широкие рукава балахона делали его похожим на волшебника при дворе короля Артура.
— А вы, уважаемый Кирилл Иванович, позволите мне осмотреть пациента?
— Мастер Орель, я не имею ничего против, но вынужден предупредить, что зрелище не из приятных.
Кирилл Иванович как мог склонил голову и, шаркая, пошёл с докладом в сторону покоев княгини Ефросиньи.
Орель отворил тяжёлую дверь и зашёл в светлую смотровую.
Комната была не самых великих размеров, с большим окном и скамейкой для осмотра пациентов.
На скамье лицом вверх лежал главный ловчий княжеского дома.
Он был накрыт обильно пропитавшейся кровью белой простынёй.
Орель склонился над пострадавшим и заглянул в единственный оставшийся глаз.
Зрачок Луки Игоревича переместился на иноземного лекаря.
— Живой, голубчик, — радостно проговорил Орель.
— Да, господин лекарь, — слабым голосом проговорил Лука, — жив, да не цел.
Из-под простыни он извлёк замотанную тряпками руку, на которой отсутствовали два пальца.
Ионеску грустно вздёрнул уголок губы.
— Дюже свирепый волк попался, господин лекарь. Видимо так, лёжа на спине, глядя единственным глазом в потолок, я и закончу свои славные дни. Сдаётся мне, что так и должно быть с кутилой и прожигателем жизни. Ни дома, ни семьи, ни жизни, ничего.
— Всё ещё можно исправить.
— Как же. Зачем ты меня утешаешь, я же по лицу Кирилла Ивановича всё увидел, а он человек с опытом.
— Услышь меня, Лука. Говорю же, я могу помочь тебе. Но ты должен дать согласие на жизнь такой, какова она будет.
— Эта какая же?
Орель склонился поближе и с шипением произнёс:
— Безупречная.
Аксёнов слегка дёрнулся, но вспомнил, в каком он положении, повёл глазом и вновь вгляделся в идеальное лицо лекаря. Если бы не белоснежно седые волосы, было бы невозможно понять, что ему больше двадцати лет от роду.
— Если дам согласие на жизнь, я стану таким же.
— Как правило, это часть договора.
— И я буду жить вечно?
— Время перестанет для тебя иметь значение. Лишь проносящиеся эпохи будут напоминать тебе о возрасте.
— Согласие и всё?
— Согласие и служение тому, кто тебя обратил.
— Служить я стану, не вопрос, но вот стрелять уже никогда не смогу. — Аксёнов вновь показал искалеченную кисть.
— Стрелять тебе уже не придётся, тебе будет даровано оружие несколько опаснее, чем ружьё, пистолет или сабля. Они более тебе не понадобятся.
— И я буду жить, — умиротворённо повторил Лука Игоревич.
— Будешь.
— Не истеку кровью, как свинья под ножом мясника?
— Нет. Но отношение к крови поменяется.
— Да? Это как?
— Отныне ты станешь хищником и более всего будешь жаждать напиться чужой жизнью. Готов ли ты к этому?
Лука Игоревич на миг задумался и произнёс:
— За жизнь готов!
***
Освещая горницу избы на отшибе, громко потрескивая, горели, сплетённые в косичку тонкие, чёрные свечи. Черный пар, словно грозовые тучи, вздымался над в;дьминым котлом.
Лукия пристально вглядывалась в мрачные облака, улавливая образы да видения.
— Что же ты задумал, Архипчик? — шёпотом произнесла она. — Уж не очередную ли подлость, ведь на большее ты не способен.
В мареве в;дьма наблюдала силуэт кузнеца, который со склонённой головой что-то рассказывал огромной тени княгини Ефросиньи.
— Об этом после. — Лукия махнула рукой, развеивая облака. — А сейчас обещанное. Устинья, подай мне свой кристаллик.
Она не оборачиваясь протянула руку дочери. Устинья выудила из мешочка маленький неровный агат и передала матери.
Кровь да могила,
Крест да кадило,
Восстаньте, чьи жизни забрали,
В землю втоптали, в грязь заковали.
Рвите врагов, не зная пощады,
Пускай матушка-смерть будет им рада.

Произнеся последнее слово, Лукия бросила в бурлящий котёл осадок от ворожбы дочери, который странным образом своим светом усилил тёмное в;дьмино заклятье.
Свечи издали треск будто от развернувшейся земли. Разорвалось течение жизни, а за треском от котла раздался мертвецкий вой.
***
Для людей полуночный вой тревожный знак: услышал — беги, — но не для волков, чья песнь у нас воем зовётся.
Кан не знал покоя, он обходил периметр поляны с мягким ковром мха. Тотемный столб строго взирал на разгорячённого вожака.
«Вожак, я возвращаю тебе тех, кого ты потерял», — услышал он долгожданные слова в голове.
«Спасительница, клыки и когти стаи к твоим распоряжениям», — послал ответ Кан и пригнул морду к земле.
«Помощь мне вскоре понадобится. Будь готов прийти», — повелительно произнесла Лукия.
«Всегда, моя спасительница! Всегда готов!»
И точно за миг до рассвета к поляне со всех сторон приближалась нарастающая волчья песня.
Кан осмотрелся. Живую стаю окружали недавно убитые братья и сёстры.

 

Персонажи:


Князь Нестеров Михаил Павлович
Княгиня Ефросинья Егоровна Нестерова
Княжна Варвара Михайловна Нестерова
Барон Богучанский Григорий Ильич
Граф Белодухов Андрей Петрович
Маркиз Жак де Санкас
Гриша (Григорий Фомич Овражкин) — извозчик графа Белодухова
Дед Ярослав — дедушка Агнюши и отец Нюры
Нюра — дочь Ярослава
Агнюша — больной ребёнок
Пахом — послушник
Прохор — владелец постоялого двора
Маруся — жена Прохора
Федька — смотритель стойла постоялого двора, младший сын Прохора
Тихон — конюх при дворе князя Нестерова
Ненила — жена Тихона
Граф Эмилиен Альбеску
Лекарь Орель Ионеску
Аксёнов Лука Игоревич — главный ловчий при дворе князя Нестерова
Иван Кузьмич — слуга при дворе Нестеровых
Кирилл Иванович — княжеский лекарь.
Архип — староста селения, кузнец
Кан — вожак волчьей стаи