Зелёные глаза

ЗЕЛЁНЫЕ ГЛАЗА
                И не введи нас во искушение…                .                (из Молитвы)               

У неё были зелёные глаза и крепкое белое тело. А я подогреваемый переизбытком тестостерона, улыбался всем симпатичным девицам подряд улыбкой бывалого мачо, хотя таковым не являлся: совсем немного у меня было удач; и главными причинами было отсутствие отдельного помещения для встреч и представление, что отношения должны быть бескорыстными, и сам чёрт не заставил бы меня купить женщину как докторскую колбасу. Для меня дурака было необходимо, чтобы в этих отношениях оставалась хоть капля романтичности, хотя снизу постоянно подогревало так, будто я сидел на сковородке. И я, конечно, и ей широко улыбнулся, больше по привычке, когда мы столкнулись в предбаннике медицинского бокса инфекционного отделения. Я врач выходил из бокса только что осмотрев мальчика с респираторным заболеванием и подозрением на пневмонию, она – уборщица в белом халате со шваброй в руке и ведром. Что её сподвигнуло устроиться уборщицей в больнице я не знал. Ведь на эту должность обычно устраивались лишь женщины далеко немолодые, без образования, измученные жизнью, чтобы хоть как-о приработать к пенсии. А она была молода, свежа, и в зелёных глазах красота какая-то была с вызовом, что-то смелое и разбойное в них было, белый халат всегда накрахмаленный, проглаженный. Медсёстры её презирали с высот среднего специального образования, а она платила им тем же, они для неё будто не существовали. Я не слышал, чтобы она вообще с кем-то разговаривала: сделает своё дело и уйдёт. Я даже не знал как её звали.
     То был тяжёлый для меня период жизни: я разругался с родителями и жил на съёмной квартире с хозяевами, естественно с условием, чтобы я ни в коем случае никого не приводил – ни друзей, ни женщин. День походил на день: я работал и не знал зачем я живу: только думал об этом и запивал мысли приличным коньяком. А пока обнаружил больничную библиотеку, в которой я был единственным в тот год посетителем. Но нашёл я там книжки любопытные с авторами большинству неведомыми: «Историю древнего Рима» Моммзена, том Джозефа Конрада с его бесподобным «Тайфуном», биографический роман о Генрихе Гейне… И уже известный, но мною ещё не читанный «Горячий снег» Бондарева. Раз в день я созванивался с родителями – с маман, а с отцом не разговаривал. Они, конечно, всячески старались под разными предлогами меня вернуть, но я был бдителен и не поддавался.
     Но вот однажды маман мне сообщила, что умирает наш родственник Роман Иванович, отец мужа моей двоюродной сестры Галки армянки. С Галей мы до её замужества встречались нередко – это был человек оптимистичный, открытый. Муж её, сибиряк, Виктор Романович был хирург заводской больницы в Подольске – человек добродушный, работящий, гостеприимный. Они жили с его родителями – Лидией Антоновной и Романом Ивановичем. Как сибиряки они были людьми спокойными, немногословными, хотя рассказать им было о чём: Роман Иванович прошёл сталинский лагерь и не где-нибудь а в заполярном Норильске, где зэки строили город. Его несколько вытянутое лицо было каким-то оцепенело спокойным,навсегда разучившимся улыбаться, что я нередко наблюдал у людей прошедших тюрьму и лагерь. О своих годах заключения он не рассказывал, лишь один раз я его спросил много ли там погибало интеллигенции, на что он, не меняя лица, только рукою махнул: «А, гибли, как мухи!..» И странно – в этой семье не ругали никогда власти, систему – лишь терпеливая русская покорность судьбе. И вот этот человек заболел раком. Я об этом знал, но в тот разговор мама сказала, что он совсем плох и может вот-вот умереть. Роману Ивановичу делали всё что было возможно: кололи лекарства, ставили капельницы… Конечно все понимали, что случай безнадёжный, но близкие старались из чувства долга сделать всё что могло бы хоть на минуту облегчить состояние Романа Ивановича, хотя тот и не жаловался – умирал по-русски – тихо, без жалоб. И вот судя по всему жить ему оставалось считанные дни. И мама просила меня достать, если смогу, дефицитное лекарство для очередной капельницы – раствор реополиглюкина. А он в том отделении, где я работал, имелся. Я пошёл в процедурную, договорился с процедурной медсестрой, и она выдала мне чаемый поллитровый флакон.
     Рабочий день заканчивался и мы с другом и коллегой Витькой, другом и заодно моим исповедником, вдруг недавно окунувшимся в катехизис, стали собираться. Я вложил флакон в свой дипломат и мы вышли из инфекционного корпуса. Была осень, слякоть и рано темнело. Мы не сразу заметили, что за нами идёт Она. Наши дороги домой на начальном этапе совпадали. Мы дождались электрички, вошли в вагон – и ей было по пути. Мы сели недалеко от выхода и она села напротив меня, прямо смотря мне в глаза. Поезд тронулся и вдруг она встала и молча отобрала у меня мой «дипломат» и снова села напротив. Мне казалось, что судьба издевается надо мной: в кои-то веки женщина сама призывала меня к себе, а я не мог, мне надо было везти лекарство отцу Виктора Романовича. Витька, который был в курсе моих дел, встал, отобрал у неё мой дипломат и вернул мне, а я принялся ей объяснять, что должен сегодня доставить лекарство. Она всё также смотрела мне прямо в глаза, затем встала и снова отобрала у меня портфель (активно сопротивляться я был не в силах из-за избытка тестостерона). Но тут Витка вскочил и опять отобрал у неё портфель и сунул мне. Так повторялось ещё дважды или трижды. И кто-то лукавый нашёптывал мне, что мой реополиглюкин ничего не изменит, Рома Иванович, несмотря на наши усилия, вот-вот умрёт и вовсе не грех мне воспользоваться таким случаем: гладкая белая кожа и бёдра у неё наверняка гладкие и крепкие… Я бубнил ей снова и сова про мои обстоятельства, а она не говорила ничего – только смотрела на меня своими зелёными разбойничье смелыми глазами, смотрела молча и от неё давила упругая сила здорового зверя. Но тут объявили мою остановку и я на каком-то автомате, схватил дипломат и кинулся к выходу из вагона.
В каком-то трансе я нашёл свой автобус, идущий в район, где была квартира Виктора Романовича. Я поднялся на третий этаж и остановился, на лестничной площадке, как от удара в лоб: напротив меня рядом с дверью в квартиру стояла прислонённая к стенке бархатно чёрная с жёлтыми рюшечками крышка гроба! Мой реополиглюкин не понадобился!
     Заходить в квартиру я со своей душевной смутой я не стал, опасаясь вопросов о родителях. Медленно сошёл вниз, дошёл до автобусной остановки. Шёл дождь и горели редкие фонари.
     А Её я не увидел больше ни на следующий день, ни потом, видимо, уволилась. И я так и не узнал её имени.
       Прошло немало десятилетий, и чего только в моей жизни ни было, но вот однажды, когда уже начинал засыпать, вдруг встали передо мной казалось навсегда забытые зелёные глаза, и я вдруг почувствовал идущий снизу жар сожаления об упущенной в жизни возможности. Так ли я поступил? Чувство сожаления было не сильным, но довольно настойчивым и я прошептал: «Изыди!».