Черкесские этюды. Дада

               

 С дедом было связано много удивительных историй. В шестьдесят первом году, сразу после денежной реформы, дада собрался в продуктовый магазин за  покупками. У него была феноменальная память, и ему не нужно было ничего записывать, и так все помнит: три килограмма сахара, два – длинных трубчатых макарон, взрослым – халву к чаю, детям – конфеты «зефир», растительное масло в бутылке и прочее и прочее. В магазин он любил ездить на запряженной осликом повозке, принарядившись по всем правилам деревенского шика: китель и брюки галифе, хромовые сапоги, высокая папаха.
  В сельском продмаге  торговала шустрая и ловкая продавщица, которая всячески пыталась, и достаточно удачно, ликвидировать продуктовую «усушку и утруску», поэтому сахар у нее всегда был влажным, а сдача всегда меньше, чем полагается. Дед важно и степенно называл, что ему нужно, продавщица ставила взвешенный товар на прилавок и ловко щелкала костяшками счетов, и, конечно, обдурила покупателя на двадцать копеек, по-старому, на два рубля – откуда дед знает, как там реформа с ценами пошутила. Но пока она считала  на счетах, дед произвел в уме все арифметические действия, поблагодарил за обслуживание и пошел к двери, но, остановившись у выхода, сказал:
-А двадцать копеек, дочка, тебе на здоровье!
Как-то дада узнал, что соседский сын поколотил свою жену. Он покрутил головой и сказал:
- Он не черкес. У него плохая кровь, он хамшари ( бездомный бродяга, попрошайка).Я всегда подозревал, что эта семья пришлая, не наша. И добавил: еще Казаноко (адыгский мыслитель, философ) сказал: настоящий мужчина нежен и мягок с женщиной, трусливый и подлый вымещает на ней свои неудачи.
У Залима был школьный приятель, который иногда приходил к нему во двор поиграть. Дед дотошно выспросил у мальчика все: какого он роду-племени, как звали деда и бабушку, где живет, что даже Залиму стало неловко. После ухода мальчика дада сказал задумчиво;
- Я слышал маленьким, что его прадед убил кого-то из-за угла.
-Дада, это хороший мальчик, он не виноват, что какой-то там его предок что-то  натворил!
-Не знаю, не знаю. Но у нас говорят: дурная кровь сохраняется в семи поколениях.
     Дед свято верил, что земля – живая, что она все чувствует, все видит и слышит. Поэтому запрещал выливать кипяток на землю, пусть сначала остынет. Когда стали запускать космические корабли и различные ракеты, переживал, что в небе «сделают дыру». Залим смеялся: дада, там же атмосфера, там невозможно дыру сделать, и только потом, через много лет, прочитав научную статью об озоновых дырах, убедился в правоте далекого от науки деда.
Часто дада брал его в поле, в лес, на сенокос, говорил о родной земле как о лучшем даре небес и главной причине тотальной гибели черкесов,  ставших заложниками того кусочка планеты, которым хотели обладать все. Увидев, что кто-то запачкал или затоптал бьющий из-под земли родничок, обязательно останавливал повозку, убирал мусор и любовно  расчищал края родничка. Особенная любовь деда – лес. Их рассказов деда следовало, что лес являлся неотъемлемым элементом той природной среды, под воздействием которой исторически формировались культура и самосознание черкесов, что отразилось в сказках, легендах, преданиях народа.
   Однако в лесу не было окультуренных плодовых деревьев и кустарников, отвечающих всем вкусовым и эстетическим запросам человека, при обилии дикорастущих яблонь, груш, сливовых и других деревьев лес не давал всех достоинств сада.
Поэтому, будучи в лесу, дада продолжал вековые традиции своего народа: обязательно прививал веточки плодовых деревьев, предусмотрительно захваченных из дома, деревьям лесным, диким : грушевый черенок - на дикую грушу, яблоневый – на дикую яблоньку , сливу – на лесную алычу. Пусть усталый путник полакомится плодами его труда, и какое подлое дело совершают те, кто вырубает леса без необходимости.
Залим услышал от деда, как бережно относились совсем недавно черкесы к растениям и животным, и даже охотник не смел убивать ради забавы ни одно животное.
- Я слышал в своем детстве от своих дедушки и бабушки, родителей и просто старших, - говорил дед,- что рвать траву, ломать ветки деревьев, срывать полевые цветы – все равно , что рвать усы и бороду своего старого деда.
 -  О! Какие люди были в старину,- говорил он.
- Они пренебрегали опасностью, презирали  спокойную, комфортную жизнь, были  гораздо выше сытости и безопасности. Более того, если уорк ( сословие дворян-воинов) доживал до седых волос, он их стыдился, потому что жизнь воина – это яркий полет звезды, которая успевает оставить потомство, гордящееся им в поколениях, и с честью погибает в бою, успев за короткую жизнь совершить немало подвигов, в его  честь слагают песни.
  Дед рассказывал о черкесских князьях, которые должны были по статусу быть эталонами мужества и чести, между тем в учебниках истории они представали кровавыми тиранами.
- Да, и такие были, - говорил дед. Но было много и таких, как князь Конов, которого в народе прозвали «Емылыдж», то есть неукротимый. Обычно в наезды отправлялись после того, как растает снег, и группой, в крайнем случае – втроем. Князь Конов брал только одного спутника, чтобы тот смог в случае чего привезти его тело на родину, дабы  покоиться в родной земле. И никакие природные условия его не могли запугать. Верный конь, постель прямо на земле, завернувшись в бурку и положив седло под голову, еда – что добудешь в пути, когда закончится небольшая дорожная провизия, схватка с врагом, равным по силе, и так несколько месяцев – вот жизнь истинного черкеса, а не прозябание в тепле и уюте рядом со своими домочадцам. В лютые февральские морозы вернулся князь из похода со своим верным спутником, слава Аллаху, оба живы и не ранены, но измучены до предела, и кони еле бредут, но, почувствовав близость родного аула, изо всех сил не хотят подводить своих седоков. И тут, к несчастью, спутник говорит князю чуть менее равнодушно, чем того требует выдержка черкеса:
-Огни Куркужина (родного аула).
     Князь, как вкопанный, остановил своего коня, потом поднял его на самое высокое, самое ветреное место. Спутнику не оставалось ничего, кроме как последовать за князем. Так, на юру, они и простояли, пока горизонт не заалел рассветом, а лошадиные морды  не покрылись ледяным панцирем. Да чтобы убоялся князь Конов лютой стужи! Чтобы струсил он перед многочисленным врагом!
  -Знаешь, мой мальчик, как погибли твои любимые нарты-богатыри? Они победили всех на земле, равных им по силе и смелости уже не было в подлунном мире. И тогда они бросили вызов богам. И боги их погубили…      
…Дада умер, когда Залим находился в пионерлагере после шестого класса. За неделю до кончины он навестил внука, одетый, хоть и в жару, по всем правилам черкесской элегантности, что включало и барашковую папаху, и бессменные шерстяные галифе, и хромовые сапоги со скрипом, принес ему фрукты и сладости. Хотя, как обычно, старик  подтрунивал немного над ним, Залим, несколько стесняющийся экзотического вида деда, увидел, что тот  чем-то взволнован и озабочен. Оказалось, что по пути в пионерлагерь дед прошел мимо  озера, где отдыхали и загорали многочисленные тогда гости курортного города.  Увиденное шокировало старого черкеса: где это видано, чтобы голые мужчины и женщины лежат вповалку, не стыдясь своего непотребного вида? Самые совестливые, рассказывал он, все же не утратили остатки чести и прикрывали лицо платочками ( наивный дед решил, что накинутые на лицо тряпочки, оберегающие лицо от сильного загара, демонстрируют кой-какое целомудрие).
     Но Залима ждали друзья, и им предстояло сыграть решающий футбольный матч с другим отрядом, поэтому   он вполуха слушал деда и поглядывал на ребят, которые делали ему отчаянные знаки: все собрались, ждут только тебя. Хорошо знающий строгие правила хабза (черкесского этикета), Залим старался не выдавать своего нетерпения. Дед и сам заметил:
  - Иди, мой мальчик, делай свои большие и маленькие дела. И никогда не забывай, что ты – Кауков, и в твоем роду не было никого, кто запятнал честь своих предков.
     Убегая, Залим оглянулся: дада стоял и смотрел ему вслед незнакомым, печальным взглядом. Почему он тогда не плюнул на этот футбол, почему не побежал к  самому дорогому для него человеку, не обнял его за шею, не сказал, как он ему дорог! Почему он не припал к его груди, не поблагодарил за великие законы мужской чести, в справедливости которых он убеждался всю жизнь…