1624 Пятая точка опального дипломата

        Была одна совершенно замечательная история, рассказанная Михайле его «кардашом», исфаханским банщиком Миргаязом. Речь шла о мустауфи-ал-мамалике - главном казначее «процветающей казны» шаха Аббаса.
        «В прошлом Асафир, грамотный и ушлый меняла из Новой Джульфы (посольский толмач армянин Минас Григорьев, не раз посещавший проживавших там своих соплеменников, утверждал, что здесь не обошлось без еврейской крови), подвизался сторожем в шахском гареме. Его усердие было отмечено повелителем Ирана, и он на много лет стал писцом при казне.
        Но вот пришло время найти замену переместившемуся в райские сады почтенному Ильф-аге. И тут выяснилось, что сидевший долгие годы писец, уже знает все тайны и овладел премудростью охраны и управления благорасточающей казной лучше, чем его предшественник.
        Так в руках бывшего менялы оказались такие драгоценные товары, как ормузкий жемчуг и индийские алмазы, тонкий волшебный шелк и драгоценная парча, русские соболя и сибирские куницы. Но что еще важнее – этот небольшого росту, с густо заросшими бровями, всегда одетый в засаленный халат (хотя шах его ежегодно одаривал в день своего Счастливого рождения лучистым, как солнце халатом) человечек, стал тихой тенью повелителя.
         И не было в Исфахане невзрачнее и могущественнее человека. Не только эмиры высочайшего двора – столпы могущественного государства, но и высокостепенный сипахсалар и сам шах прислушивались к его предложениям.
         Асафир-хану подчинялись все сборщики налогов, под его контролем земельные права всех провинций, без него и в аренду землю не отдать, а главное в его власти выплата жалований  и лены за военную службу. Для этой цели служили соответствующие реестры (джараид) и списки (дафатир), в которые должны были вноситься данные.
         Ни одно действие в раеподобном государстве не действительны без подписи и печати мустауфи-ал-мамалика!
         Как на заседаниях у шаха Аббаса все должны занимать строго свои определенные места – кто слева, кто справа, одни могут сидеть, другие только стоять, в каком убранстве, - так и в повседневной жизни каждый должен знать свое место, и нести свои обязанности по его, главного казначея государства, предписанию.          И знать, кого следует благодарить за свое положение».
        -Темный человек этот казначей, - завершил повествование банщик, - утверждают, что он черный евнух, но к докторам не показывается, а только известно, что уединяется он с женщинами что постарше. И те молчат довольные, на него не жалуются. А действительно ли он кастрат полный?

_______________________________________________________

        В доме на Никульской (ныне улица Советская), что у воеводского, но ближе к лесу и к мужскому монастырю, окна выходили на речку Калачик, а далее, за ней, уже шумела местами повырубленная и с виду весьма облезлая (следствие недавнего лесного пожара) сибирская тайга. Но места в доме хватало, а близость воеводских хором гарантировало боярскому сыну Михайле Тюхину безопасность и посильную помощь в делах. А еще Никульская единственная отторцованная (то есть проезжая часть укрыта отпиленными от комля плахами) в Верхотурье улица.
        Выстроенный в 1619 году по требованию «великого государя и патриарха всея Руси» Филарета Никитича для Марии Хлоповой - «наречённой невесты» царя  и «великого государя» Михаила Федоровича, дом явно знал лучшие времена, что не мешало его первой хозяйке вести затворнический образ жизни в молениях и беспочвенных мечтаниях вновь увидеть Москву. То, что ей не видать венца царского Марии разъяснили бояре Салтыковы еще в 1616 году перед ссылкой в Тобольск.
        Во дворе деревенская банька. Такая же (один мастер ставил!) была в воеводской усадьбе, благо река рядом. Топилась банька не по-черному, не роскошь, конечно, но неизменно привлекала к хозяину гостей.
        Теперь в дом являлись приказные от воеводы с указаниями и с целями менее приличными, пытаясь выяснить планы царева дозорщика и, главное, результаты его досмотра. Сильно беспокоило старого  Барятинского нежданная беда, способная лишить его покоя и доходов от неучтенных земель, распаханных в его уезде.

        Чаще других приходил Ондрюшка Иевлев - подьячий приписью у товарища воеводы Максимки Языкова. Михайла его за друга принимал, не ведая того задания, что поручил воевода – следить и докладывать  - по дружеству или еще как, но в «книжицу» михайлову заглядывать. А уж коли Тюхин какие отписки на Тобольск отправлять станет, наперво самому честь, и ему их содержание докладывать.
        Князь Барятинский Никита Петров сын в воеводских делах действовал малоуспешно, но все же умел делать выводы из ошибок, совершенных в прежние годы своей службы. В 1616 году, его, окруженного польско-литовским войском Гонсевского, спас боярин Юрий Сулешов, нынешний воевода Тобольский. И Никита Петрович не забыл, втайне, и не без оснований, видел в нем соперника. Хотя за ту «победу» Барятинскому, как и другим воеводам, государем пожалованы были «золотые».
        В долгих беседах углядывал Михайла в молодом Ондрюшке немалый талант дипломатический. Умело тот лавировал меж сложных отношений в уездном правлении сложившихся. И желал выслужиться. В те дни сидеть безвылазно,  от зари и допоздна на службе было обычное дело. И простым усердием добиться успеха никоим образом не получалось.
        Выручить могли лишь умение красиво писать и уникальная память, то есть стать тенью своего хозяина да так, чтоб тот без незаметного помощника не  мог решать свои, прежде всего, личные дела. А, следовательно, нужно не столько служить, сколько прислуживать. И чаще жаловаться на свою неустроенность, чтобы воевода свое превосходство ощущал и от щедрот милостей не жалел.. А вот с этим у Иевлева было плохо. Горд, то есть слишком уважал себя, и потому в любимцах быть неволен.
        Боярский сын в том ему тоже не помощник был. Но пользу из своего дружества извлекали оба. Тюхин не считал нужным прятать от подьячего свою «книжицу», вполне обосновано полагая, что дело они делают общее, государю нужное. В свою очередь и Ондрюшка из благодарности или по иным размышлениям также делился с боярским сыном сведениями о поселениях крестьянских, затерянных в таежной глубинке.
        После жара банного, попивая водочку, сидели подолгу, у каждого было чем поделиться с приятелем. Тюхин чувствовал потребность рассказать о своей многотрудной службе в персидском посольстве, а Иевлев в кои-то веки нашел человека, готового выслушивать его мечтания. И потому излагал свое видение дел в уезде.
        И если березовый веник искалеченные в московских застенках руки новоиспеченного боярского сына почти не держали, то его удивительно проворные пальцы уверенно скрипели пером по бумаге. С помощью верхотурского подьячего вся территория уезда, заселенная русскими, разделилась на составные части:
        -волости Подгородная, Тагильская и Невьянская;
        -вотчины Никольского Верхотурского монастыря, Преображенского Тагильского         монастыря, Богоявленского Невьянского монастыря и Архангельского монастыря с Устюга.
        В каждой из трех волостей Верхотурского уезда дозорная книга будет ясно различать разряды земледельцев:
        -государева десятинная пашня,
        -и пашни деревние, то есть посадских людей, стрельцов и других служилых людей, ямских охотников, пашенных крестьян и, наконец, разряд половников, захребетников и бобылей.
        Не обо всем  можно было говорить, по этому поводу Тюхин строгую расписку давал в посольском приказе. Но тайны касались лишь царствующих особ и лиц к ним приближенных, дабы неосторожными словами не избесчестить и не бросить на них недостойную тень.
        Зато были и многие иные события, которые своей необычностью привлекали молодого служку. Хорошо сидели, Котеринка стол накрывала щедро, у них с Михайлой полное понимание было. Иной раз Ондрюха оставался до утра. А что ему в своей нетопленной пристройке страдать?
        Понимал ли Иевлев свое положение? Сомнительно. Таков был век, и не считалось зазорным одновременно улыбаться своему другу и доносить на него.  Он принужден был вести роль соглядатая и единомышленника. И если бы это вскрылось, то не компрометировало, за исключением одного человека – боярина князя Барятинского. Предать хозяина – самое ужасное по последствиям преступление. Для этого одной гордости недостаточно. Требовалась или храбрость, граничащая с безумием, или ум, а к нему редкая увертливость.
        Возможно его беда состояла в том, что он не ставил перед собой непосильные цели. Этот человек берег себя, а это значит, что он не достигнет больших высот и не оставит памяти в потомках.
        В 1624 году ему было не более 25 лет. Увы, последнее упоминание об Андрее отмечено в 1650 году. на Вятке, в Хлыновском уезде тем же подьячим в Успенском монастыре.
        Жизнь не становится проще оттого, что понимаешь, как она устроена. Понимание только усложняет. И чем обернется к тебе обратная сторона казуса неведомо. Не для честного и гордого человека такое незавидное положение. С таким долго не живут. Это же не Восток!

_____________________________________________________
        Зима прочно встала. Торговые караваны двинулись на восток, за ними увязался и Михайла. По зимнему времени обмерять наделы нельзя, зато по селениям проехать, переписать жилецких людей самое время. Переписать, да расспросить. А проверить их «скаски» можно в летнюю пору. С Верхотурья сын боярский с обозами съехал, но вскоре своих лошадок завернул с наезженной «бабиновской дороги».
        От Салдинского яма двинулся зимником по Салде к истоку Пии. Тут вверх по Салде, на речке на Юре, дымила деревня Никольского монастыря с пашнями паханными. С нее на Мугай по летнему волоку от Глинок до Тагила - к Махнево и Синячихе – ныне большие старинные села, через них пролегал путь Ермака.
        И занесло его на невьянские земли. Тут, согласно предписанию, решил встать на постой при новоставленном Богоявленском монастыре. Для того пришел в келью строителя Серапиона. Не с пустыми руками, уж наслышан был о буйном, не в меру, характере старца. По-крестьянски запасливо прихватил он в путь-дорогу из подвалов сизиковых, никогда не пустовавших и потому учету не поддающихся, три штофа (ведерных) запечатанные, да лучшего пива  и простого по ведру.
        Верил, что божий человек не откажет, примет. Большие надежды имел на сотрудничество. Значение придавал своему опыту дипломатическому - то была основа его надежд на предварительное установление положения дел на Невье. И не ошибся. От мучительных серапионовых побудок на заутреню он только отмахивался, а хозяин с пониманием к тому относился – гость ему по душе пришелся.

        Собственно никакого монастыря еще не было, даже ограды вокруг убогих монашьих келий. А те засыпаны снегом по самые окна. До того заглядывал по ночному делу в хуторские домишки, на погостах и починках заночевывал. В них от пола земляного холодом ноги костенит, а печь добрая только у одного, у Якова, родом с казанского уезда. Не дымит, славно греет, труба через конек выведена, но тесно, тёмно, тут же живность – коровенка, овечки, куры - какую удалось сохранить-вырастить. А еще петух-бедун, чудом уцелевший в долгую и голодную зиму, мычание коровы и овечьи всхлипы поутру будили, Хорошо хоть для лошадей во дворе выстроен загон бревенчатый. Он, Яков, и переправил Тюхина к Серапиону.
        Из монастырского двора стал Михайла наезжать по округе. С жителями знакомился, о жизни их расспросы вел. Не торопил с ответами, до весны еще далеко, на Верхотурье и без него дозорщики справят по Никульскому мужскому и по девичь Покровскому монастырям все должным образом. Тем более, что невелики были их владения и насельников по счету мало осталось после разгону, Киприаном учиненному.
        Серапион же интересен ему. Словоохотлив, уверен, обнадежен владыкой, нам мир смотрит без уныния, с интересом. С подачи Киприана завладел старец на Невье огромными угодьями. И тем гордился паче меры. Гостя радостно поджидал и, коротая время, к штофу прикладывался. И ежевечерне с ним беседы вел:
        -Эх-ха, Михайла! У нас с тобой, Михайла, одна цель, одно общее дело – ты по-мирски, я по-божески, а с опорой-то, плечом к плечу, да, в четыре-то руки… Полю;би ты мне, сыне боярский, все как на исповеди тебе изложу, - ровно, как опытный дипломат, Серапион знал, умел вести беседу и как держать себя. Глядя на пасмурное чело боярского сына вещал участливо:
         -Помогать нам следует друг другу, не терять, не откладывать встреч с близкими нам людьми – живем-то сегодня, да не одним же днем, ха-ха-ха! - И по-хозяйски, разливал по кружкам «в полное горло». Явно у него давно не было такого доброго приятеля.
        Михайла все полученные сведения аккуратно писал в «книжицу», итоги подводить рано, не обмерить, не объехать пашни, но после лета все  сведет он воедино, глядишь, к осени представит полный отчет князю Сулешову. Вот тогда он свою точку поставит. Пятую в своей жизни.

        Первая - это когда он 1606 году в ранге подьячего, занимаясь межеванием монастырских земель в черных волостях Галицкого уезда, по молодости и неопытности встал на сторону посадских. Не знал, что архиескупли монастырские большую силу на Руси имеют.
        Но в опалу не попал. Защитил его тогда мудрый и дальновидный дьяк Грамотин. Привлек к делам посольским. И это была вторая его точка отсчета. В посольских и думских делах разобрался.
        В конфликте  Иван Тарасьевич занял взвешенную позицию, говоря царю:
«Ныне остерегая розни меж воеводы и архиепискупа надобно, чтоб нелюбье невечалося, а дружба множилося и от часу прибавлялося, а не умалялося. Також общими усилиями и советов искати им чести и повышения, а государевым делам разширения и прибавления!»
        Мудр был, как это нередко бывает у низкорослых людей, думный дьяк Грамотин по прозвищу «курбатый» (то есть – «коротышка»). И потому, помолчав,  он прибавил (для письма и для грамоты):
        «И выявити виновного, и от кого ссора учинилася, чтоб за то меж ними впредь нелюбья не было».
        В ссоре виноватым (и вполне справедливо) ЛжеДмитрий назначил горе-воеводу.
       
        Третья точка – посольская миссия в Персию показала, что опыт европейской дипломатии, умение и ловкость уступают перед восточной хитростью и силой серебра.
        Четвертую и, думал, последнюю, на нем поставят огнем и каленым железом в московских застенках.
        Не ведал сын боярский каков объем обследования ему предстоит. Невелико пока население верхотурского уезда, да только территория неохватна. Всю зиму ездил, осматривал. К иным поселенцам не то, что зимой  - по летнему сухому пути не всегда проберешься. Вот и грешил иногда, «заочь», со слов соседей прописывал. Оттого казусы и ошибки бывали. Ну, да это еще не скоро обнаружится. По иным строчкам тюхинского дозору историки поздних времен будут головы ломать, разгадывать.         Например, кто такой верхотурский Ларион Степанов-сын Сизиков, отчего его деревня на речке Салде со слов жителей принадлежит «посацкому» человеку, а по записям внесена она по вкладу в «Никульскую обитель», после чего Ларион влился в состав ее братии.         А на Нейве, жил крестьянин Якунка Ларионов Сизиков (сын?), который «поселился с Верхотурья», в соседней же деревне Микитка и Васка Сизиковы с сынами Ефимкой и Мишкой записались «с Чюсовые из «Строгановых слобод». И были в нейвинской слободе еще братья Офонка, Семенка, чей отец по дозору тоже посадский Ларька Сизиков. Голова кругом!
__________________________________
        А тут и весна подкатила. Ее начало Михайла встретил на Верхотурье. Первым его перехватил Максимко Языков, товарищ воеводы. Завлек к себе в дом, любопытствовал, а затем все плотнее выспрашивал, где какие новые починки да деревни ставлены. Есть ли заброшенные-покинутые поселения, и кто они «убеглые». Тюхин в книжицу свою не заглядывал, отвечал уклончиво, пока не понял, что истинно беспокоит воеводского помощника.
        -Ты, мне прямо скажи, Михайла. Много ли землицы у поселенцев, и нет ли «порозжих и излиха» прихваченных. И кем.
        А такие были. Вот ямщики верхотурские (на них будет доначислен «пятой сноп») и, конечно, старец Серапион. Этот размахнулся так, что дух захватывало. А вот новоприбылые пашенные крестьяне – те и нарезанные-то пока не поднять не могут.

        На заснеженном еще плотбище строились дощаники для весеннего сплава по Туре, Тоболу, Иртышу. Солнце яркое и по-весеннему горячее, а земля в снегах и река еще скована льдом. Северный ветер держал крепко, упорно не отпускал и за ночь прихватывал лед, а днем поверх него уже течет, течет… На Туре редки пороги, и шиверы пока льдом укрыты, только поверх наледью затянуты, да на выходе полыньи дымятся. А после них сильные прижимы к скальным стенам, весенним половодьем, льдинами колкими, подгрызенным.
        Тура до слияния с Ницей только по ранней весне проходима. В межень суда осадкой садились на песчаные мели. Но к тому времени подсыхала и становилась проезжей «бабиновская» дорога, что проложена была вдоль рек Тура, Невья, Реж и Ница.
        Суда строились для торговых людей, чьи грузы скопились в амбарах. Велик их караван: отдельно жилые плоскодонки с крытыми комнатами для торговцев, другие для груза и припасов, третьи для лошадей и иного скота, четвертые для охраны. Неспокоен путь по Передней Сибири. Не все племена соблюдают данные «белому царю» «шертные грамоты». Да, и гулящих, промышляющих ярыжек не враз отличишь от захребетников, не гнушавшихся воровством и разбоем. С торговым караваном по воде Тюхин отправился на летний дозор.
        Круто обрываются скалы - белые и ржаво красные, заросшие диким лесом и в поломанных бурями хвойниках - в каменных разломах  проглядывают известняки, кирпичные глины и вишневые рудные линзы с ржавыми выплесками, пятна выходов бурого угля, и даже жилы мраморные. По весне из скальных трещин кисеей оттаяли ручьи. Под их завесой проглядывают гроты и входы в подводные пещеры. Заглянуть в них можно только летом, в межень. Но в это время редко кто рискнет плыть, да, и не до геоморфологии купцам. Только вогулы охраняют свои капища в этих пещерах. На известняковых срезах их предками нанесены рисунки - мансийские катпосы. А что они означают, никто не знает. По урезу воды в подмытых скалах алмазным блеском сочатся кровяные пятна богатой ртутью киновари (а значит и самородное золото есть!).
        В устье Тагила расстались. Михайла отправился вверх до Махнева, рассчитывая попасть в первую слободу Верхотурского уезда – Тагильскую, центр которой находился на реке Тагил, пониже от впадения Мугая. На Тагиле по его данным основаны верхотурскими ямщиками 16 деревень. Свои наделы на Верхотурье они позабросили, их пашни лесом поросли. По указу государеву за службу дано им по семь четей в поле (да дву потому же), а  лишней 61 четь записал в дозор Тюхин.

        В месте впадения вогульской речки Кыртомки копошились мужички. Пятеро крепких парней сплавляли по воде бревна, а с берега их подгоняла отборной матерной бранью крупная бабища в цветастом платке. Узнал в ней Михайла ту бойкую бабешку, что высадилась во дворе верхотурского посадника Ларьки Сизикова из саней приезжего казака. Шла она в обнимку с двумя другими женками. Парни в ответ весело отбрехивались и гоготали. То были братья Сизиковы, отправленные отцом ставить новую деревню. Уж больно велик был оброк – один рубль с каждого тяглового мужика. Сам Ларька укрылся монашьим куколем – по хорошему вкладу «по своей душе». В монастыре жизнь привольна, без трудов. Что же касается «девки-бобылки» Лиски, то она, судя по всему из черниц (то есть монашкой была), и ей за обычай житье монастырское. Ухаживать-то за шустрым старичком кому-то нужно!
        Никто и не думал тогда, что спустя полвека  матерная брань станет привлекательной для воеводской казны. По указу великих государей, царей и великих князей Иоанна Алексеевича, Петра Алексеевича и великой государыни, благоверной царевны и великой княжны Софии Алексеевны, учинен будет наказ, «чтоб «отнюдь нихто матерны не бранились. А буде хто избранитца, … тех людей велено бить батоги, да на них же править с человека пени по рублю».
        Указа такого не было, но то обычная вводная формула воеводского предписания своим приказчикам. И тобольскому митрополиту велено было в проповедях публично зачитывать в церквах архиерейские послание, указующее, что за богохульство и брань матерную «господь Бог спустит с небесе тучю з дождем и з градом и с каменем горящим».
        Так писано было в «Повести святых отец о пользе душевной всем православным христианом», содержащей обширное поучение против матерной брани. Только «божьи кары» описаны в несколько иных выражениях: «казни мор, кровопролитие, в воде потопление, многие беды и напасти, болезни и скорби».
Но «божья кара»  - это еще когда наступит, а «пеню» с грешников самое время собирать.
        Только в начале 17-го века у правителей Сибири были иные заботы, нежели опираясь на авторитет Богородицы получать такие легкие доходы.