Апостол Петр

   Иван Ильич почувствовал, что его заколотили. Затем, дёрнув, сняли гроб с козел и быстро опустили в могилу. Первый удар от соприкосновения с мёрзлой землей пришелся на затылок.
Пока заколачивали крышку, на лицо Ивана Ильича сыпались мелкие деревянные частички. «Опилки» - смог определить уже начавший разлагаться мозг. Опилки щекотали ему веки – единственное место на лице без грима.
В этот момент произошло раздвоение. Опять же, слово «момент» теперь не годилось. И слово «теперь» тоже. Но оно было ближе всего к тому что с Иваном Ильичом происходило после смерти. После смерти многие привычные в жизни слова в новом его состоянии не годились для употребления. Состояние было приглушенное. Можно сказать, что в последней степени равнодушное – когда Иван Ильич умер, он это сразу понял, но не испугался. И не боялся дальше ничего. Неподвижного лежания на кровати, исчезновения зрения от того, что вызванный для выдачи справки участковый закрыл ему глаза. Не боялся, когда оказался в холодном морге с отвратительным запахом и прикосновениями. Прикасались к нему другие трупы и патологоанатом, делавший вскрытие. Они не знали от чего Иван Ильич внезапно умер. Он тоже не знал. Но по сравнению с той необратимой глобальностью случившегося, причина этого «случившегося» была совершенно не важна.
Приглушенное равнодушие касалось не только телесных ощущений и чувств «о себе». Ему было не очень жалко плачущей жены; приехавшей и зарыдавшей дочери; сына, который, не курив уже несколько лет, потрогав Ивана Ильича за руку, закурил. Там же в спальне. Курит – ладно. Плачут и пусть. Спорят в каком костюме хоронить – и пусть. Остались новые, ни разу не надетые ботинки - и пусть. Рылись в ящиках его письменного стола – и пусть. Так обо всем – «и пусть».
Когда отпевали, когда подпрыгивали в автобусе по дороге на кладбище, когда лгали и льстили во время «прощальных» слов – и пусть.
Но когда, стуча по крышке земляными комьями, гроб засыпали, случилось раздвоение. Часть Ивана Ильича осталась под землей в тесной черноте, часть вылетела наружу, к людям. И эту часть Ивана Ильича лучше всего сравнить с воздушным шариком, надутым летучим газом. И этот шарик является и глазами (Иван Ильич снова стал зряч), и ушами, и очень ярким чувством «я». Легким и приятным чувством.
На шарик не улетал. Он был привязан ниточкой (такая светящаяся, тонкая, чрезвычайно прочная нить) к похороненному телу   и висел над могилой на высоте метров трех. Иван Ильич видел венки и живые цветы; видел, что жена и дочь замерзли; видел, что сын курит и он совсем уже пьян от «поминальных стопочек».  Видел равнодушных к его смерти внуков. И остальных.
Уходили быстро, громко разговаривая, уже об Иване Ильиче начав забывать. Он это чувствовал таким образом: из шарика, которым он был, стал утекать газ. И вот тогда появилось непонятное существо с зазубренным инструментом – что-то похожее на пилу, пристроенную к шесту. Такими пилят ветки. Если бы Иван Ильич был живым и увидел появившегося неизвестно откуда этого насекомообразного монстра с вытаращенными черными глазами, то заорал бы от ужаса.
Судорожно работая инструментом, мерзкий пучеглазый «богомол» перепилил удерживающую серебряную нитку, и Иван Ильич понесся вверх. Став снова самим собой - с руками, ногами и прочим. Но отличие было – Ивану Ильичу не нужно было дышать, а тело (он это тоже знал) не нуждалось больше в еде, питье и сне. Ни в чем.
Одет Иван Ильич был в серое… «термобелье» – это самое удачное сравнение. Ноги его были босы.
Когда Иван Ильич поднялся над кладбищем, его окутало темное облако, и вот тогда наступило забвение…
***
- Разрешите?
- Заходите!
Иван Ильич вошёл.
Помещение, где он оказался, было пустым.  Только у стены напротив двери стоял письменный стол. За столом сидел человек и что-то писал. Человек в форме, какую носили (судя по фотографиям и фильмам) гэпэушники или энкэвдэшники тридцатых годов.  К счастью, Иван Ильич не разбирался.
- Минуточку, - сказал службист. – Пока осмотритесь.
Иван Ильич стал осматриваться.
Гладкие стены. Закатанные грязно-голубой, уже поблекшей масляной краской; серый шелушащийся потолок. С него на витом допотопном шнуре свисает лампочка. Самая простая, без абажура, тоскливо-желтая, ватт на шестьдесят. Но дающая достаточно света – «все видно, как днем».
Над столом, почти под потолком висит агитационный транспарант -   на красной ткани, белая надпись: «И дам тебе ключи Царства Небесного: и что свяжешь на земле, то будет связано на небесах, и что разрешишь на земле, то будет разрешено на небесах» (Мф. 16:19)».
Слева от стола на уровне роста висит на штыре связка ключей (три штуки). Ключи театрального, бутафорского вида – гигантские, ржавые, с причудливыми бородками, от «городских» или каких-то еще ворот.
В левой от Ивана Ильича стене имеется узкая дверь, тоже крашеная. Чуть темнее цвета стены.
В углу бачок-урна с педалью. Пол дощатый, коричневый, но донельзя затертый щетками и местами уже белесый.
Человек закончил писать, поставил подпись, вынул из стола печать – шлепнул. Все убрал:
- Подойдите ближе.
Иван Ильич подошел к столу и встал от него в метре. Сесть было не на что.
Минуту они друг друга «изучали».
Хозяин кабинета был далеко не молод. Может быть, даже старше Ивана Ильича. Худой, узкоплечий, должно быть, высокий.  Волосы седые, коротко стриженые. Лицо сухощавое, бледное, с длинными складками от носа к подбородку. Неприятное лицо, холодное. Такое впечатление вызывали глаза. Голубые, полностью лишенные чувства – «просто смотрят». В данном случае, на Ивана Ильича. Ни интереса, ни сочувствия, ни удивления. Ничего.
Человек нагнулся и извлек из тумбы папку «Дело N». Развязал тесемки, приготовил лист. В папке находился карандаш. Им человек собрался писать:
- Перед заполнением анкеты должен вас уведомить, что отвечать на вопросы следует быстро и кратко. Но это не означает, что нужно тараторить, ограничиваясь лишь «да» или «нет».  К детектору лжи вас подключать не будут. По той причине, что солгать вам не удастся. Поэтому не пытайтесь, а будьте честными. Это самое правильное. Второе. Вопросы задаю я. Если что-то не вспомните, так и скажите – «не помню», сочинять ничего не надо. Готовы?
Иван Ильич кивнул.
- Имя, фамилия отчество. Если были прозвища и клички, то какие?
Иван Ильич ответил.
- Дата и время смерти?
- Иван Ильич назвал.
И потом, изумляясь неожиданным вопросам, отвечать продолжил.
Человека интересовал размер его обуви и одежды, какие носит головные уборы зимой, любит ли париться в бане, какие спиртные напитки предпочитает, влияет ли на его сон крепкий кофе. И все в таком же «бытовом  духе». Ответы он  записывал в папку.
Потом характер вопросов изменился. Занимался ли Иван Ильич онанизмом, изменял ли жене, сколько раз, где, когда и с кем? Любит ли он мясо? Воровал ли? Что? Кому нанес увечья, кто бил его? Что читал в прошлом году? Куда хотел бы съездить? Где бы оказаться не хотел? Испытывал ли желание кого-то убить? Кого? Как относится к евреям? Марка мобильного телефона? Что думает о внеземной жизни? Если бы у него был миллиард, то чтобы он купил? Себе? Родным? Знакомым? Кем хотел стать? Почему не стал? О чем жалеет? Что хотел бы повторить? Какой последний фильм смотрел? Нравится ли ему зима?
Иван Ильич отвечал, человек записывал. Не выказывая своего отношения к ответам. Точнее, Ивана Ильича не осуждая, услышав ответ, он кивал - «понимаю».
После сумбура тем вновь появились порядок и относительная логика в вопросах.
Когда Иван Ильич крестился? Как часто ходил на церковные службы, как редко причащался и был на исповеди? Нравится ли ему колокольный звон? Что он знает о буддизме? Кто из русских святых Ивану Ильичу особенно «близок»? К кому бы он никогда не стал молиться? Есть ли у него знакомое монахи или попы? Хотел ли он кого-нибудь потаскать за бороду? Конкретно?  Какие цитаты из евангелий знает?
- «Возлюби ближнего своего, как самого себя»
- Замечательно, Иван Ильич! – человек вдруг радушно улыбнулся, и глаза его ожили. В низ засветилась веселая приветливость. – Я услышал самое главное! Да, любовь покрывает все.
В этот момент из-за двери, что в стене, донеслись звуки – далекое детское или женское пение. Столь прекрасное и сладостное, что Ивану Ильичу захотелось плакать. Вместе с пением   сквозь щели между дверью и наличниками стало просачиваться розовое свечение, доставляющее глазам Ивана Ильича удовольствие, словно их этот чудесный розовый свет грел. И еще он нежно благоухал.
- А теперь, Иван Ильич, простая формальность. Несложный, но последнее время актуальный тест.  Наш брат Павел писал, что нет власти не от Бога. Это так? Ваше мнение.
Иван Ильич мгновенно понял «простоту» формальности. И узрел подлинную причину своей смерти - не сердечный приступ, а избыток ненависти, которая в нем с начала войны копилась и копилась, в итоге его задушив.
А человек мгновенно перестал улыбаться. Поэтому можно было не отвечать.
Пение стихло, свет за дверью потух, запахло плесенью, человек закрыл папку и нахмурился:
- Недоработка, Иван Ильич. Вы так и не поняли иерархической сути мироустройства. Жаль. А я уж хотел было  вас поздравить, - он кивнул на ключи, - жаль. Но ничего, исправим с Божьей помощью. Андрей!
Дверка в стене распахнулась, и в комнату вошел «Андрей». Тоже в форме. И очень похожий на того, кто Ивана Ильича допрашивал. Только моложе.
- Звал, Петруша?
- Угу. Вот этого (Петр кивнул на Ивана Ильича) по сто двадцать четвертой. Оформляй.
- Руки за спину! – скомандовал Андрей.
Иван Ильич сделал руки за спину, сцепив пальцы замком.
- Ноги шире.
Иван Ильич расставил ноги. Заметив, что обезображенный грибком ноготь (большой палец правой ноги) совершенно здоровый.
- Откройте рот.
- Не понял?
- Рот откройте. Шире.
Иван Ильич открыл рот.  Андрей вынул из кармана галифе какой-то баллончик и прыснул Ивану Ильичу в глотку.
В горле защипало, и все исчезло. Почти все – слабое чувство самоощущения осталось. «Мерцающее» чувство…
***
Примерно через полгода после смерти Ивана Ильича на «Авито» появилось объявление.
Вкратце. «Продаются шикарные щенки немецкой овчарки, мальчики, щенячья карточка, договор купли-продажи, клеймо в ушке. Паспорт, все есть, привиты по возрасту. Щенки выращены за городом, на свежем воздухе. Родителей можно увидеть на месте. Больше информации по телефону. Звоните, приезжайте знакомиться…»
Как-то  так…