Черкесские этюды. Кала

               

Ее звали Кала. Хотя прошло много лет, явственно вижу тонко, в нитку, сжатый рот, насупленные брови, небольшие глаза с недобрым прищуром, то есть чистый образец классической фурии из сказок. Соответственно, нутро  было в полной гармонии с  наружностью и так же, как шашка входит в ножны, одно с другим вполне ладило. Думаю, возраст Калы колебался между шестьюдесятью и выше, впрочем, это не имело в данном случае особого значения, хотя она была моложе моего дады, которому доводилась двоюродной сестрой.
  Приезда Калы ждала с трепетом вся родня, особенно семья родного брата, где была ее база, и все сочувствовали  братовой жене, потому что десять дней, которые гостья дарила родственникам, превращались в сущий ад, окончания которого терпеливо ждала многочисленная семья. Десять дней потому, что каждый вечер Кала наносила визит близким родственникам, то есть родным братьям и сестрам, племянникам и некоторым из двоюродных, куда попали и мы, и принимающая сторона должна была выставить угощение в лучших черкесских традициях. Хотя точной даты приезда никто не знал, многолетний календарь никогда не подводил, и Кала появлялась ровно после уборки урожая в сопровождении молчаливого сына, который привозил ее на рейсовом автобусе и на этом же автобусе отбывал, как бы не желая  упустить на миг свободы и надышаться впрок, а вот за ней приезжал на грузовике, иначе многочисленные дары невозможно было бы увезти. Говаривали, что он же под присмотром матери продает потом все на знаменитом баксанском базаре, рядом с которым они и жили.
   Классический набор подарков состоял из мешка отборной картошки ( пустые мешки, больше похожие на чехол от матраса, привозились с собой), сушеной баранины в размере ляжки или бараньего бока, трехлитровой банки сметаны, ведра кукурузной муки, шерстяного и только отреза на платье, мужской сорочки как бы для сына, потому что своего старика она давно, как сочувственно шептали посвященные, уморила и свела в могилу, разного парфюма, конечно же, большого махрового полотенца, в которое была завернута вся галантерея, а все сверх этого приветствовалось и всяко поощрялось. Да, кстати, сама Кала до подарков не снисходила, и как клялась принимающая невестка, даже карамелек ее внукам ни разу не удалось дождаться.
   И горе тому, чья картошка окажется мелковатой, мука прогорклой, сметана жидковатой. Особенно пристрастно гостья относилась к отрезу, который должен был стоять, если правильно его поставить, это помнят те, кто видел советского производства бостон и коверкот, на чье изготовление шла отборная шерсть.
К слову сказать, в эпоху тотального дефицита изделий легкой промышленности отрезы стали настоящей конвертируемой валютой,  никто и не думал что-то пошить себе из подаренного куска ткани, он обязательно откладывался в надежное место и по случаю передаривался. Говорят, нередко бывали случаи, когда отрез, побывав на многих торжествах в качестве свадебного подношения, совершал победный круг и возвращался к первым хозяевам изрядно потрепанным многими пристрастными женскими руками, проверявшими его на состоятельность.
Сейчас такая история покажется странной, но пятьдесят лет назад это была норма – принимать живущую в другом селе замужнюю родственницу торжественно и с почетом, соблюдались традиции, хабзэ(черкесский этикет) достаточно жестко держал свои устои. Но  еще присутствовал важный резон – язык Калы, который был острее и ядовитее змеиного жала, а потому все промахи  хозяев становились достоянием широкой общественности, к тому же извечный черкесский агон, то есть состязание, кто круче - это наше все.
   Тех, кто по мнению Калы обидел или унизил ее явно, то есть чем-то отговорился и не принял ее, или выплатил дань не в полной мере, ждали проклятья, которые, увы, якобы сбывались, так что примешивался еще и суеверный страх, поскольку в каждой семье иногда происходят не совсем хорошие события – пала корова, сын привел в дом низкородную, у дочери подвернулась нога – все она, чтобы пусто ей было, и выход один: в следующий раз так расстараться, чтобы все настоящие и мнимые грехи были прощены и впредь не нарываться.
 Я любила смотреть, как моя нана совершает ревизию своего бездонного сундука, где хранились настоящие сокровища. На дне лежало ее смертное приданое – десять метров белого полотна, в которое ее должны были завернуть в случае чего, зеленое вышитое покрывало, платок большой на голову и маленький, которым должны были подвязать ей подбородок, даже духи без спирта, которыми должны были окропить ее последнее одеяние,  и мне, пятилетней, все это показывалось и поручалось, а поскольку демонстрация проходила нередко, я к этому привыкла и считала чем-то обыденным. Второй такой же набор был для дады, но он демонстрировался не так часто и не с таким старанием. Дальше – настоящий склад полотенец разного размера, цвета, плотности, и нана  комментировала, кому какое нужно отдать опять же в случае чего. Отрезы шерстяные, шелковые, поплиновые, шифоновые составляли главный фонд, их ей дарили всю жизнь, у каждой из них была своя история, о каждой можно было многое рассказать.
   В сундуке хранилось много диковинных мелких вещей: перстень с печатью моего прадеда, сельского старшины, газыри деда и его серебряный кинжал, бабушкины серебряные украшения – пояс, нагрудник, даже шапочка, в которых она была на своей свадьбе, куски пахучего мыла духусабын, треугольные склянки с одеколоном, которым почему-то пользовались и женщины тоже. Все это я рассматривала с восторгом человека, оказавшегося впервые в пещере Али-бабы. На сей раз сундук был раскрыт к ожидаемому приезду Калы в поисках таких подарков, которые будет рада принять и княжеская дочь. Сначала тщательному осмотру подверглись полотенца, не малы ли, того ли цвета, не потрепаны ли, не дай Аллах, нет ли пятен каких.
  Полотенце выбрано, но еще труднее подобрать отрез. Можно бы этот, но цвет ярковат, сочтет за насмешку, этот хорош, но не шерстяной, этот тоже может не понравиться. Скрепя сердце, решается отдать тот, который мои родители привезли ей из Тифлиса, воистину шикарный подарок, но репутация важнее, ведь в своих хабарах (рассказах с подробностями) Кала ни разу не забраковала нанины знаки внимания. Все остальное тоже соответствует, все собрано, уложено, засыпано, налито, а тут и сама гостья пожаловала. Мы в очереди стоим где-то посредине, и в наш день бабушка с мамой уж постарались. На столе и свежий несоленый сыр - ах да, мы ведь забыли указать в реестре подарков трехлитровый баллон с мелко нарезанным домашним сыром из неснятого молока, залитый рассолом, - и разные закуски, и шоколадные конфеты, которые любит гостья, и домашняя курица в сметане, и жареная и вареная баранина, и картошка, тушеная опять же в сметане, дымится горячая паста ( крутая пресная каша из проса, заменяющая хлеб), горой в высокой вазе лежат фрукты, гордо увенчанные огромной гроздью винограда, дожидаются очереди в холодной воде арбуз и дыня, подарки тоже давно готовы.
 Когда наконец появилась Кала, был высший градус накала ожидания, дальше, как водится, приветствия, преувеличенные радостные возгласы, гостью сразу ведут за стол, усаживают на почетное место рядом с дедом и расспрашивают о здоровье, о детях, о событиях за год. Та неспешно и с удовольствием рассказывает о всех своих болячках, начиная с кончиков пальцев на ногах и заканчивая макушкой, бранит невестку и врачей, прохаживается по внукам, которых дура безродная так испортила, что нет у них уважения к родной бабушке, а сын, эта бесхребетная и бесхарактерная овца, потакает всем, кроме нее. Монолог, внимательно выслушиваемый моими дедом с бабушкой, потому что мама обслуживает стол и ей ни в коем случае нельзя садиться, не мешает гостье с аппетитом трапезничать, даже удивительно, как в ее худом теле умещается такой солидный желудок. Меня при входе она тоже удостоила сухим объятием, и я вынуждена была ткнуться лицом в ее жесткое и плохо пахнущее платье на уровне чуть выше колен, и теперь я играю в куклы рядом на коврике, но бабушка периодически зовет меня к столу и чем-то угощает.
 Дальше следует рассказ о том, у кого и где она побывала в этот приезд, кто и чем ее одарил, что случилось в той или иной семье, и события, о которых все и так знают, в ее варианте предстают как в кривом зеркале, и я удивляюсь, как мой дада, не выносящий агрессии и глупости, а они всегда в одном флаконе, все это слушает, не прерывая. Правда, Кала мимолетом спросила о здоровье дады и наны, но, кажется, ответ не выслушала и принялась опять предъявлять претензии миру, а в отместку моему папе, чья карьера родственниками признавалась как безусловная, заметила, что ее сыну не повезло с учителями , как некоторым, потому что до войны они были совсем другими, и их всех поубивало.
 Наконец, ужин окончен, подарки получены и частью показаны с тем, чтобы их забрали на пресловутом грузовике, с собой также завернуты баранина, фрукты и сладости со стола, и гостья удалилась в сопровождении племянника, которого снарядили для торжественных проводов. Потом бабушка с мамой стали анализировать вечер, праздничный стол, беседу, реплики Калы и пришли к выводу: лучше и нельзя вообразить. Дада слушал эти разговоры, но в них не принимал участия -  не мужское это дело. Прошло еще несколько дней, и я услышала диалог мамы и бабушки, при котором присутствовал и дада. Оказывается, по дороге из школы, где работала, мама встретила невестку из семьи, где остановилась Кала, и та, заставив ее чуть ли не поклясться, что до старухи не дойдет, а то ее проклянут со всеми вытекающими обстоятельствами, рассказала о впечатлениях Калы по поводу нашего гостеприимства.
   Досталось всем. Мой дед, ее брат, якобы полностью попал под каблук своей хитрющей жены, и даже невестка, моя мама, в семье имеет больше прав, а его, бедного, так затуркали и затюкали, что его слово ничего не значит, и он за столом все время молчал в страхе, что его заткнут. Моя мама носилась, как телок в зной, и все делала невпопад, а когда наливала ей чай, чуть не обварила кипятком, и, конечно, ни слова о том, что в этот момент сама локтем сшибла вазу со стола и чайник вправду дрогнул, но мама смогла его удержать, а потом собирала осколки и все успокаивали гостью, мол, посуда бьется к счастью. В прихожей она якобы увидела несколько пар туфель моего папы и поняла, что их выставили специально, чтобы позлить ее – где это видано, чтобы у человека водилось несколько пар обуви на один сезон? Не иначе, ворует у государства. Досталось даже мне – никогда не видела такой невоспитанной девчонки, все время крутилась у стола и норовила стащить под ее носом все, что плохо лежит ( 1энэм тефыщ1ыхьыу).
  Но больше всех досталось моей бабушке: что это она всегда кичилась своим знатным происхождением, все знают, что княжеская фамилия досталась ей от бастарда, тумэ. Как была страшная, так и в старости такая же, ни умыться, ни одеться не умеет, вся физиономия в оспинах. На самом деле у наны на очень белом лице было всего несколько почти незаметных ямочек от перенесенной в детстве болезни, которая унесла тогда ее мать. Подаренный отрез она признала сразу, ведь она сама его и привозила сто лет назад на свадьбу моих родителей, просто с тех пор он выцвел и пообтрепался здорово. Мясо было пересушенное, гедлибже (блюдо из курицы, залитой сливками) пересоленное, къуейжъапхъэ (черкесское блюдо, похожее на кашу со специями) настолько жирное, что у нее случилось страшное несварение и она всю ночь провела в известном заведении в конце огорода. В последнее охотно верилось, так как столько и в таком сочетании нормальный человек не в состоянии усвоить, возможно, ее гнев и был следствием туалетной драмы.
  Так или иначе, обычно выдержанная бабушка, которая и впрямь могла похвастать дворянским воспитанием, на сей раз дала волю гневу и заявила, что в следующий раз она ни за что не примет Калу  и видеть ее больше не желает, а когда та придет за причитающимися продуктами, даже не выйдет во двор попрощаться. Мама тоже выдала спич про то, что обидно не столько за то, что ее оболгали, а в принципе, за семью, и как бы расстроился папа, если бы в данный момент не был в хорошем городе Ростове на высших партийных курсах. И только дада молча выслушивал обиды и недовольства двух женщин, не прерывая, и я даже подумала: ведь родственница с его стороны, может быть, ему стыдно за нее. По сути, если честно, он должен просить прощения, как минимум, успокоить женщин: мол, не обращайте внимания на убогую, что с нее взять... Выговорившись, нана и мама замолчали, и тогда дед произнес слова, которые дали всем урок и многому меня научили.
- Как вы не поймете, - сказал дед, – что эта женщина по-настояшему несчастна. По сути, ей хуже, чем умершим, потому что она никого не любит на белом свете, и никто ее тоже не ждет, не думает о ней. Вот она и  ополчилась на весь мир, будто все, кого она знает, ей чем-то должны. Поэтому ни в одной произнесенной ею фразе  не видно чего-то душевного, чего-то позитивного, кажется, будто шайтан проткнул ей сердце. Мы плачем над ушедшими в мир иной, давайте поплачем над ней про себя и потерпим ее несколько часов в год, ведь нам гораздо легче, чем тем, кто живет с ней под одной крышей. А я помню ее молодой, симпатичной хохотушкой, такой я вижу ее и сейчас…В общем так: пока я жив, она будет приходить в этот дом тогда, когда захочет, а когда меня не станет, поступайте так, как я, по-вашему, заслужил.
  Когда через пару дней Кала зашла за своим грузом, все были с ней весьма приветливы, прощаясь, она обняла моего даду и какое-то время они, два старика, так и стояли, в обнимку. И я совершенно отчетливо увидела, что у обоих увлажнились глаза..