Пруссия языческая. Глава 8. Повелитель стихий

1
Они сидели возле горящего очага, говорили о разном и радовались общению друг с другом. Но у каждого была и своя причина для радости. Тирско впервые был с обоими своими учителями на равных, и горячее чувство гордости переполняло его. Фон Массов радовался тому, что вайделот сумел уйти от орденских братьев. Но где-то в глубине души его терзало смутное беспокойство: он не мог понять, как братья не увидели отсутствия вайделота. Он спрашивал себя и о том, как в замке Бранденбург отреагируют на пропажу пленника. К своей богине он с этими вопросами не обращался. Вайделот же как будто просто радовался свободе, был разговорчив, но не беззаботен. За этой его внешней веселостью, соединенной с озабоченностью, угадывалось что-то особенное.

Когда фон Массов в очередной раз подбросил охапку дров в очаг и пламя поднялось ярко и высоко, отправив сноп искр к тростниковой крыше дома, он, задумчиво глядя на них, произнес странные слова:

- Ты хочешь развести костер посильнее, чтобы все здесь заполыхало? Ну, да… Сейчас дрова не сырые, и никуда не нужно идти за сухим хворостом. Будет жарко. А ты не мешай огню разгораться.

Вайделот перевел взгляд на фон Массова и повторил твердо, глядя ему в самую душу:

- Ты сможешь погасить его, но все равно не мешай. Запомни мои слова!
Время от времени во время разговора вайделот вставал, прохаживался по дому, как будто разминая ноги. Иногда он бережно брал в руки какой-нибудь предмет, задумчиво смотрел на него, потом ставил на место, невпопад шутил, первый смеялся своей шутке... Потом, чуть удивленно, как бы очнувшись от воспоминаний, смотрел на Тирско и фон Массова, садился к очагу…

Один раз, подойдя к стене дома, он погладил темные бревна с непонятной нежностью, прижался к ним лбом и так замер. Тирско забеспокоился.

- Учитель, что-то не так? Тебе плохо?

Вайделот повернул лицо в его сторону.

- Нет, мой Тирско, все в порядке. Все идет так, как прописано в Книге Судеб. Но будущее не всегда радостно. И не всегда получается уйти, не оглянувшись. Думаешь о себе, что ты силен, а когда приходит время… Прошлое оказывается сильнее – оно удерживает человека. Даже мага.

Он молча вернулся на свое место у очага, длинной щепкой поправил угли в очаге.

- В этом доме я прожил много лет. Он стал моим продолжением… Да, не удивляйся. Дом в котором живу я, ты, вот он, - вайделот движением головы указал на фон Массова, – это мы сами. Так уж устроено… И брат Гебхард жил здесь почти семь лет! Этот дом – часть и его души.

Фон Массов выпрямился на своем месте.

- Погоди, вайделот! Какие семь лет? Еще года нет, как я живу в этих стенах! Прошли только осень, зима, весна, лето еще не закончилось!

Вайделот коротко взглянул на фон Массова, и тот вдруг живо вспомнил  мудрые глаза старого кабана с большими, загнутыми вверх клыками, залитый алой кровью снег…

- Ты забываешь о своей мудрости, которая может объяснить тебе многое. Наше внутреннее время и время, в котором живет этот мир, – это не одно и то же. В себе ты прожил без малого год, а мир за это время прожил почти семь лет. Но бывает и наоборот.

- Маги могут преодолеть время? – оживился Тирско. – Вот ты можешь?

- Маги могут многое, - спокойно ответил вайделот. – Они даже повелевают стихиями. Могут сделать так, чтобы пошел дождь или небо очистилось от облаков.  Они посылают бурю или останавливают ее. Магам подчиняются земля и огонь. Но пользоваться своей силой они должны осторожно.

Все замолчали.  Пламя в очаге осело, и лишь маленькие голубые язычки его свободно бегали по ярко мерцающим углям. Темнота, стоявшая под крышей дома, опустилась совсем низко. Наконец вайделот нарушил молчание.

- Я должен оставить вам кое-что, братья, – тихо произнес он. – Вы должны это знать. Тот, кто знает, – сильнее.

Тирско и фон Массов замерли в ожидании.

- Близятся трудные времена, – продолжил вайделот. – Каждый из нас войдет в свои врата – в те, что предначертаны ему Книгой Судеб. Вот ты, Тирско, ступишь на дорогу земного страдания за людей и пойдешь по этой дороге до самого конца.
Вайделот перевел взгляд на фон Массова.

- Тебе, брат Гебхард, суждено улететь к солнцу и с небес посылать помощь душам, которые в ней особенно нуждаются. Но сначала ты поможешь этому народу в его тяжкой земной жизни. Ты повелеваешь стихиями… Да, да. И этого ты про себя еще не знаешь. Но Та, которую ты носишь в своем сердце, тебе поможет.

Вайделот вновь замолчал. Он опустил голову, взгляд его остановился, как будто он внутренне увидел недалеко от себя что-то тяжкое.

- А мне… - наконец, продолжил он. – Мне предстоит суд в замке Бранденбург. Совсем близко. Они ведь боятся того, что для них непонятно. Все это для них – тьма. Они будут ко мне милостивы – обойдутся без пролития крови…

Голос вайделота окреп. Он уверенным взглядом окинул Тирско и фон Массова.

- Я говорю с вами как с братьями – с теми, кто идет со мной по одному пути. А ты, брат Гебхард, - он перевел взгляд на фон Массова, – даже ушел далеко вперед, но сам этого еще не понял. Я уже говорил… Ну ничего, поймешь. Только пусть твои поклоны Той, которая живет в твоем сердце, будут как можно более низкими.
Вайделот замолчал, собираясь с силами перед новым важным шагом.

- Слушайте и запоминайте. Но главное – сделайте мои слова частью ваших жизней. Так вот, идите навстречу тому, что для вас предначертано в Книге Судеб.

- А как узнать, что именно предначертано в ней для меня или вот для брата Гебхарда?– перебил его Тирско. – Как не ошибиться?

- О том, что ты ступил на чужую стезю, тебе подскажет внутренний голос. Если ты идешь верным путем, он молчит. Но если ты сбиваешься с пути, делаешь что-то неверное… Это как с совестью. Она дремлет, если действия и мысли твои чисты, и напоминает о себе, если ты делаешь что-то не так. Ты, конечно, можешь заглушить в себе ее голос, но ничего хорошего из этого все равно не выходит.

Вайделот замолчал. Он давал Тирско и фон Массову время вдуматься в его слова.

- Вторая заповедь, которую я хочу оставить вам, такова. Избавьтесь от страха и научитесь доверять силам, которые вас берегут. Страх – это орудие зла. Будьте смелыми – и нога ваша сама найдет истинный путь. У идущего по истинному пути впереди – благо, что бы ни происходило. А настоящее служит ему.

Вайделот вновь замолчал. В доме стало тихо – так тихо, что можно было услышать потрескивание угольков в догорающем очаге.

- И третья заповедь. Идите своими путями – чужие дороги не для вас. Находите свои врата в Град Небесный и стучите в них. Они могут быть закрыты для всех, но распахнутся именно перед вами. Помните, у каждого из нас и пути, и врата свои. У одного это земная жизнь со всеми ее тяготами и страданиями, у другого – рождение для небес, у третьего – врата огненные. И они все ближе... Но награда у всех одна – свобода.

В очаге громко треснул какой-то догорающий уголек. Искра вырвалась из тускло мерцающей красным светом горки золы и полетела вверх, по дороге теряя яркость и уверенность движения. Вот ее закрутила волна воздуха, и она исчезла в темноте под крышей дома. Окно в стене стало синеть – близилось раннее летнее утро.

Тирско и фон Массов хотели сказать вайделоту о том, что его слова откликаются в их сердцах, но его возле очага не было. Только некоторое время оставался примятым мех на оленьей шкуре – на том месте, где вайделот сидел только-что.


2
На следующее утро дожди обрушились на землю пруссов, и сразу стало казаться, что им не будет конца. Низкие темные облака, толкая друг друга, мчали с той стороны, где солнце в конце дня падает за горизонт. Не по-летнему холодный ветер рвал кроны деревьев, гнал столбы дождевых брызг. На окрестных лугах травы, тяжелые от воды, бессильно упали на землю.

А сама земля не успевала принимать в себя небесные воды. Фон Массов несколько раз пытался выйти из дома и всякий раз по щиколотку утопал в луже, появившейся во дворе перед дверью. В доме стало сыро и холодно. Они с Тирско развели огонь в очаге и поддерживали его хранящимися в доме запасами сухих дров. Еды после ночного пиршества осталось немного, и фон Массов с Тирско кипятили воду в темной от старости медной посудине, заваривали в глиняных чашах висевшие по стенам сухие травы и радовались тому, что у них есть хотя бы горячее питье. Мешочек ячменной крупы и две уже начинавшие черстветь лепешки решили беречь на будущее – на всякий случай. Помощи из деревни они не ждали.

Так прошел день, другой, третий… Дождь и ветер не утихали. К исходу десятого дня такой непогоды во дворе за дверью послышались чьи-то сдержанные голоса. Фон Массов узнал наречие надровов – на нем говорили в соседней деревне. Голоса приближались. Возле самой двери они стихли. Потом в дверь постучали. Тирско живо вскочил со своего места и побежал открывать.

На пороге стояли два прусса – старый, седобородый и молодой, с еще только пробивающимися усами. Они набросили на себя волчьи шкуры, но все равно промокли до нитки. Каждый держал под шкурой большой холщовый узел. Они низко поклонились Тирско и старый прусс произнес что-то на своем наречии. Тирско, стоя у двери, оглянулся на фон Массова.

- Они пришли из деревни, хотят видеть тебя.

- Конечно, пусть проходят, - откликнулся фон Массов и тоже поднялся на ноги.
Тирско пропустил пришедших в дом. Те, переступив порог, сами закрыли за собой дверь, скинули мокрые шкуры, аккуратно разложили их тут же, прошли к очагу. Фон Массов жестом пригласил их садиться. Они сели, свои узлы положили рядом. Сам фон Массов и Тирско тоже сели по другую сторону очага.

- Что заставило вас прийти к нам в такую погоду? – первым обратился к гостям фон Массов.

- Близящиеся беды. И только ты можешь нам помочь, - ответил старый прусс. Молодой сидел молча, наблюдал за происходящим.

Фон Массов насторожился. Он давно уже не думал о жителях прусской деревни как о чужих, и понимал, что помогать им в случае необходимости – его долг, прописанный в Книге Судеб.

- Что я могу сделать для вас такого, чего не могут другие? - спросил он.

- Ты великий маг, – отозвался прусс. – Это известно уже не только нам, но и рыцарям, живущим далеко в ваших замках. И тебе по силам остановить тот ужас, который упал на нашу землю с небес.

- Я? Остановить? – искренне удивился фон Массов.
 
- Да. Нам не на кого больше надеяться. Сено, которое мы заготовили для скота на зиму, стоит в воде и гниет. Оно уже пропало. Новые покосы при таких дождях не высохнут. Наши коровы и овцы не выходят на луга, им страшно – поэтому, нет молока. Зерно тоже покрывается плесенью от сырости. Близится большой голод, а с ним болезни, смерти… Большие беды надвигаются на нас.

- Погоди! А что же ваши жрецы? Вы были в Ромове у Криве Кривайтиса? – перебил его фон Массов.

- Были, – отозвался молодой прусс. – Путь в Ромове неблизкий, а я хожу быстро. И лодкой управляю хорошо. Вот меня и направили туда – я только вчера вернулся. Криве сказал, что наши боги Перкуно, Потримпо и Патолло не принимают жертву. Гуляющее по миру зло нарушило равновесие в природе, закрыло нашу жертву от богов…

- А ты можешь остановить этот дождь и ветер, – подхватил старый прусс. – Обратись к Той, которая возвысила тебя. Она поможет тебе договориться с дождем и ветром, сделавшими нашу жизнь адом, с землей, отказавшейся принимать в себя эти гиблые воды.

- Да…– тихо отозвался фон Массов и подумал о том, что он давно не был на заветном пригорке, не дарил своей богине утреннее солнце. Этот дождь и его лишил самого дорогого. Он понимал – чего.
 
- Как всегда, другие знают обо мне больше, чем я сам о себе, – усмехнулся он. – Да, я хочу помочь вам. И я попрошу… Я буду умолять силы, которые открылись мне, помочь вам. Так и будет.

- Пусть слова твои вернутся к тебе добром, – склонил голову старый прусс. – Ты нас услышал. А чтобы мы еще раз убедились в этом, прими от всех наших вот это.

Он и его спутник развернули принесенные узлы и подвинули их ближе к фон Массову. Это было богатство, о котором они с Тирско еще вчера и не мечтали. Несколько лепешек свежего хлеба, топленое масло в глиняной чаше, сотовый мед, печеная рыба, уже остывшая, но все еще источающая сладкий запах ячменная каша в большой миске, дюжина яиц в холщовой торбе…

Фон Массов понял, что это жертва, которую пруссы приносят ему как последней надежде на спасение от бед, а через него и Той, которая живет в его сердце и которая поможет этим людям. Об этом ему тихо шепнула в сердце Она.

- Я принимаю твои дары, – открыто улыбнулся фон Массов. - Они сейчас действительно очень кстати. Но ты знаешь, существует порядок: эту еду мы должны разделить с вами и со всеми жителями деревни. И мы этому порядку последуем.
Он подал знак Тирско, и тот подбросил в очаг дров, поставил на огонь медную посудину с водой, достал глиняные чашки для питья.

Сам фон Массов тем временем сделал то, что всем показалось странным. Он отломил край от свежей хлебной лепешки, положил его в чистую миску; рядом поместил кусочек масла и капнул несколько капель меда, вытекшего из сот. Все это поставил отдельно возле очага. Затем бросил на угли пучок каких-то трав, от которых пошел сладковатый, влекущий дымок. После этого фон Массов закрыл глаза и какое-то время просидел молча, погрузившись в себя. Все тоже сидели неподвижно и молчали.
Наконец, фон Массов открыл глаза.

- Ну что, друзья, давайте вкусим этой пищи. И все вместе станем сильнее, увереннее перед лицом природы. И вот еще что.

От взял одну из принесенных пруссами лепешек, аккуратно обернул ее холстиной, в которую была завернута еда, протянул пруссам.

- Это для жителей деревни. Пусть каждый съест хоть по маленькому кусочку – хоть по крошке. Это будет означать, что он присоединился к нам в этой трапезе.
Седой прусс принял лепешку в обе руки, вновь склонив голову.

- Мы сделаем все как ты скажешь. Сегодня же.

- Хорошо, – ответил фон Массов. – А я уже сегодня…

Он прервал сам себя, разделил на четыре части поровну лепешку, от которой только что отломил кусок, одну часть оставил себе, другие вручил гостям и Тирско. Все принялись за трапезу. И это было не простое утоление голода. Это было священнодействие, в котором четыре разных человека становились в какой-то иной реальности одним целым, а через еду, предложенную невидимым силам, соединялись и с этими силами.

Все ели молча, благоговейно. Ветер бил в стены дома. Дождь хлестал по крыше.  Тирско время от времени заваривал сухую траву в чашах. Все пили душистый кипяток с медом, и всем было тепло и покойно.

Так шло время, близился вечер. Наконец, Тирско поставил свою чашку на шкуру возле очага, поднял на фон Массова глаза.

- Я все хочу спросить… Ты предложил этот вот хлеб и мед Той, которая живет в твоем сердце и которая дает тебе силы. Это понятно. Но почему молитвы Ей ты заменил молчанием?

Пруссы тоже испытующе посмотрели на фон Массова. 

- Как тебе сказать? – отозвался фон Массов. – Есть молитвы словесные. И очень важно, чтобы их слова были услышаны тем, кому мы шлем эти молитвы. Еще важнее, чтобы слова таких молитв были правильными. Не думая об этом, можно получить совсем не тот ответ.

Фон Массов на какое-то время замолчал, зачем-то передвинул свою чашу с одного места на другое.

- Но бывают молитвы иного рода. Они рождаются в сердце и не облекаются в слова. Они – не просьбы, а гимны тому, к кому они обращены. Такие молитвы всегда истинны и не могут привести к ошибке. Они всегда чисты. Совершеннее молитв нет.
Пруссы слушали, открыв рты. Тирско тоже внимательно слушал фон Массова.

- Чистая жертва, чистая молитва сердцем… - задумчиво произнес он. – Такой молитве надо научиться.

- Да, это великое искусство – ответил фон Массов. – Я знаю, что в Тевтонском ордене этим искусством владеют немногие посвященные. А тевтонцам его передали храмовники. Но вы об этом вряд ли что-то знаете…

- Почему же? – отозвался Тирско. – Знание само идет к тому, кто его ищет. Что-то такое говорили жрецы, когда-то приходившие сюда из далеких солнечных земель. Они говорили, что их храмы построили сами боги. Жаль только, что слова этих жрецов было трудно понять. Опять слова…

Фон Массов с удивлением посмотрел на Тирско. Пруссы смотрели на него с нескрываемым почтением.

- Да, сердечная молитва, – продолжил Тирско, – великое искусство, ведущее человека прямым путем к Богу. Говорят еще, что где-то далеко у теплого моря есть священная гора. Кажется, она называется Атос или Афос, но это не точно… На этой горе живут братья – как у вас в Тевтонском ордене, но вдалеке от обычных людей и без оружия. Они хорошо владеют этим искусством. Они владеют, а мы – нет.
Фон Массо улыбнулся.

- Ты хороший ученик, Тирско. И ты научишься этой молитве, не сомневайся.
После этих слов пруссы переглянулись. Молодой нетерпеливо двинулся на своем месте, повернулся к седобородому.
 
- Кажется, дождь и ветер стали стихать… А может быть, мне это только кажется.  В такую непогоду темнеет рано. Надо бы идти…

- Да, пора, - откликнулся седобородый прусс и указал на завернутую лепешку: – Мы передадим этот хлеб всем жителям деревни сегодня же. Не сомневайтесь.

Они поднялись со своих мест, фон Массов и Тирско тоже встали. У порога пруссы накинули на себя волчьи шкуры, повернувшись, низко поклонились хозяевам и принявшему их дому с догорающим очагом и жертвенной чашей возле него и вышли на улицу.

Через открытую дверь было видно, что ветер отчаянно треплет кроны деревьев и дождь заливает все вокруг.


3
Еще ночью непогода как будто обессилела. Ветер потерял напористость, стал не таким злобным. Дождь тоже чуть стих. И уже перестало казаться, что все воды небес разом упали на землю, чтобы затопить на ней все живое, что весь этот ад бесконечен. Смутной надеждой на солнце и тепло повеяло в природе. Но низкие темные облака все еще неслись в утреннем тревожном небе, обгоняя друг друга, сырой воздух заставлял думать об осени с ее неприютностью и холодом. 
 
Фон Массов проснулся рано. Завтракать не стал – только взял в обе ладони вчерашнюю жертвенную чашу с хлебом, маслом и медом, молча подержал ее перед собой… Потом вздохнул, поставил ее на прежнее место возле прогоревшего очага и повернулся к Тирско.

- Ты готов? Давай собираться. День нам предстоит трудный.

Они шли через измученный дождями луг. И от их ног расходились по стоящей на нем воде широкие волны, и палые луговые травы качалась на этих волнах. Под дождем фон Массов и Тирско быстро промокли, и стало как-то по-особенному зябко – как будто сами кости стыли в их телах. Вот они прошли через поляну некогда прекрасных синих цветов, от которых теперь тоже остались только воспоминания. Их кустики взлохматились, обнажили светлые изнанки листьев. Эта поляна чуть возвышалась над лугом, и поэтому воды на ней не было. Далеко до самого горизонта небо висело низко и тяжело, и нигде не было видно даже намека на разрыв в облаках.

Их целью был заветный пригорок на лесной опушке. Фон Массов надеялся, что с этого пригорка он все-таки увидит солнце, молитвенно откроет ему свое сердце и сольет воедино его благодать со светом его Богини.

Тот, кто идет, всегда достигает своей цели. Фон Массов встал на пригорке прямо, руки расставил в стороны так, как будто удерживал две невидимые стены по сторонам от себя. Ветер рвал кроны деревьев, серые облака неслись по небу над его головой. А он стоял неподвижно в странном оцепенении, и ни один волос не колебался у него на голове. Он был подобен каменному изваянию. И только капли дождя стекали с его лица и волос на потемневшую от воды одежду.

Наконец, он пошевелился и, не опуская рук, прокричал в пространство слова, которые – он в это верил – будут услышаны.

- О воздух! Ты вездесущ! Ты – великая стихия. Ты даешь дыхание миру и оживляешь его! Но ты не должен губить то, что живет тобой. Не твоя природа – ломать. Останови свой бег, обрати к миру свой благой лик. Сделай так. Я заклинаю тебя подчиниться мне не своей силой, но силой Той, которая предвечна.

И в мире что-то дрогнуло. Как будто находившийся в припадке бешенства человек внезапно очнулся и, увидев, что он натворил, остановился, удивляясь содеянному. Вслед за этим хорошо видная волна тишины и покоя вдруг покатилась от фон Массова в разные стороны. Эта волна разрасталась все шире, катилась все быстрее… Рощи невдалеке и ближний лес замерли в молчании. И тучи в небе остановились.
Фон Массов опустил руки, как будто стены, которые он удерживал все это время, отодвинулись, глубоко вздохнул. Тирско, стоявший за его спиной, тоже облегченно переступил с ноги на ногу.

- Не расслабляйся, дорогой Тирско, – произнес фон Массов, не поворачивая к нему головы. – Оставайся на своем месте. Так я лучше чувствую твою поддержку. Это еще не все. Ветры мне подчинились, но подчинятся ли эти тучи с наполняющими их водами. Погоди… Вот только переведу дух.

Он встал на вершине пригорка потверже, поднял руки с широко расставленными пальцами над головой. Казалось, он хочет сорвать тучи с небес и так очистить их, освободить от водного бремени.

Так стоял он долго, напряженно устремляясь в вышину, вглядываясь в уже успокоившиеся и едва двигающиеся по небу тучи. И вновь он, все так же не опуская рук, прокричал в небеса:

- О вода! Ты тоже великая стихия! Ты – кровь этого мира. Ты укрепляешь растения и властвуешь над всем живым. Но ты не можешь губить то, что питаешь. Убери эти набухшие тобой тучи. Останови потоки, которые устремлены вниз и которые текут в тучах над землей. О вода! Обрати к миру свой благой лик. Наполни жилы всего живого, но не переполняй их. Да будет так. Я заклинаю тебя подчиниться мне не своей силой, но силой Той, которая предвечна.

И тут дождь прекратился. Крупные водяные капли еще стекали на землю с мокрых деревьев, громко били по земле, по листьям низкого кустарника, по растущим травам. Но звуки от их падения становились все реже. Травы, не отягощенные падающей с небес водой, стали распрямляться. И пропала пелена дождя, только что закрывающая дальние луга и леса.

Фон Массов как будто не замечал всего этого. Он по-прежнему стоял с поднятыми руками, не сводя глаз с того места на небе, где, как ему казалось, за тучами в этот час находилось солнце.

Так шло время. На первый взгляд, небо по-прежнему оставалось серым, в его состоянии ничего не менялось. Но вот Тирско заметил, что тучи, насколько можно было видеть вокруг, стали не такими низкими и тяжелыми. Их слой на небе стал ровнее, потерял зловещую черноту. Вот сквозь их пелену стал просматриваться яркий круг солнца… А спустя несколько мгновений серая пелена на небе в том месте, где только что смутно показало себя солнце, разошлась, растворилась, и в ней образовалось большое круглое окно. Оно было наполнено какой-то особенной, невиданной ранее голубизной неба, а в центре его всей своей силой сияло долгожданное солнце.

Облака по краям этого окна сворачивались, сокращались; окно быстро росло, расширялось… Вот уже половина неба раскрылась чистой синевой, вот уже синева охватила весь небосвод до самого горизонта. И высоко над землей светило ясное, ничем не замутненное солнечное око. Мир наполнился теплом и радостью.

Фон Массов бессильно сел на землю, опустил голову и так сидел молча… Тирско тоже сел с ним рядом и тоже молчал. Кузнечики застрекотали на лугу. Стало видно, как пар клубами поднимается над быстро отогревшейся землей. Жизнь стала возвращаться в свое обычное русло.

Из березовой рощи, росшей неподалеку, вдруг вышла группа пруссов и поянулась в сторону деревни. Они тайком наблюдали за всем происходящим. А вдалеке стороны, на краю темного хвойного леса, два всадника в белых плащах решительно развернули своих коней и скрылись за деревьями.


4
В зале конвента было сумрачно и холодно. Любой звук, даже самый тихий, эхом разносился между колоннами, подпирающими низкий сводчатый потолок. Несколько факелов на стенах освещали дрожащим светом стол, стоящий на небольшом возвышении у одной из стен.

За столом сидели трое. В центре, на кресле с высокой спинкой, сидел комтур. Позади его, на спинке кресла, тусклой позолотой мерцал орденский герб – крест с черным орлом посередине. Комтур смотрел в темное пространство зала отрешенно – он явно был занят собственными мыслями. Справа от него сидел секретарь, держащий наготове большое гусиное перо, чернильницу и стопку грубых листов бумаги. Слева на простом табурете сидел человек в одеянии монахов-доминиканцев – белой тунике, поверх которой был надет черный плащ с капюшоном. Лицо его было круглым и на вид добродушным, на голове виднелась круглая тонзура, блестевшая в свете факелов.
В нескольких шагах от стола стоял вайделот. Он не был связан, лицо его было спокойно. И казалось, что беседа, для которой его привели сюда, будет доброй, дружеской.

- Назови свое имя, – негромко, но четко произнес человек с тонзурой на саксонском наречии, и эхо разнесло его слова по всему залу. – И прошу, будь правдив.

- Я не помню своего имени, – спокойно ответил вайделот, – и это правда. У меня их было много, и я уже сам в них запутался. Я просто вайделот – жрец прусского святилища Рикойто.

- Еще раз прошу тебя: не хитри и не пытайся скрыть правду, вайделот, – отозвался монах, – иначе нам придется прибегнуть к пыткам. Они заставляют страдать тело, но очищают душу.

- Я знаю, как вы относитесь к пыткам, и я их не боюсь. Разве может бояться их тот, кому скоро предстоит взойти на костер? И я говорю тебе правду. Я вообще никогда и никому не лгу.

- Ну хорошо! А откуда ты знаешь наречие, на котором я говорю? Ты ведь по крови прусс?

- Да, в этой своей жизни я прусс. А саксонское наречие я знаю, потому что много лет прожил в ваших землях.

- Ты жил в Саксонии? – удивился человек. – Может быть, ты и в наши храмы ходил?

- Ходил.

- И зачем, позволь тебя спросить? – монах с тонзурой подался вперед, в сторону вайделота. Комтур все так же отрешенно и неподвижно сидел на своем месте. Секретарь, нагнувшийся над бумагой, старался записывать все, о чем говорили в зале эти двое.

- Как тебе сказать? – тихо ответил вайделот. – Я хотел изнутри понять вашу веру, - он на мгновение запнулся и еще тише прибавил: - И я крещен.

- Что? – монах отпрянул назад. – Ты принял крещение? И теперь…

- Да, я принял крещение и не жалею об этом. И теперь я хорошо знаю вашу веру и вас.

- Ты говоришь «вашу». Она не стала твоей?

- Река, когда течет по земле, находит самое удобное для себя русло. Так и человек: в своем поиске пути, ведущего к истине, выбирает тот, который кажется ему самым верным и надежным. Путей к истине много, но сама она одна.

При этих словах комтур поднял глаза на вайделота и впервые заинтересованно посмотрел на него. Монах нахмурился и опять лег грудью на стол.

- Это ты к чему? – с грозной ноткой в голосе спросил он. – Уж не хочешь ли ты сказать, что твоя бесовская вера и вера в Господа нашего Иисуса Христа ведут к одной и той же цели?

- Чтобы понять это, тебе нужно знать не только вашу, но и нашу веру. Я не побоялся сердцем прикоснуться к вере в Христа. А ты? Настолько ли ты смел, чтобы обратиться к нашей вере – ты ее называешь бесовской?

- Ты ведешь себя дерзко, вайделот. Одумайся! Здесь вопросы задаю я, а ты на них отвечаешь. Ты предал веру в Христа, к которой, как ты сказал, прикоснулся сердцем. Признавайся, почему ты сделал это и вернулся к своим богам?

- Христос обещает спасение души только после смерти, а наши боги помогают жить уже в этой жизни. Они открывают людям великую силу, которой исполнено мироздание. А вы эту силу сделали тайной.

Добродушное выражение сошло с лица монаха. В голосе появились стальные нотки.

- Последний раз прошу тебя, вайделот: будь осторожнее в словах. Мое терпение не безгранично. Не смей касаться в своем разговоре благодати Божией. И даже не пытайся сорвать с нее покров тайны.

Вайделот пожал плечами:

- У нас это не тайна. В нашей вере эта истина, открытая каждому. Любой человек может наполнить силой мироздания свою пурпурную чашу, – вайделот положил руку на низ живота, – и этим открыть прямой путь на небеса. Эту чашу вы называете Святым Граалем, ищете ее повсюду, не ведая, что она – в каждом из вас.
 
- Хорошо. С этим все понятно, – монах нетерпеливо заерзал на своем табурете. – Давай теперь поговорим о другом. Говорят, ты творишь какие-то чудеса. Оборачиваешься дикими зверями. Лечишь колдовством и магией. Что ты скажешь на это?

Вайделот опустил голову, глубоко задумавшись. Некоторое время молчал, потом поднял глаза на монаха.

- Я постараюсь ответить тебе и на этот вопрос. Но чтобы понять меня, тебе нужно будет потрудиться – начать думать иначе.

- А ты знаешь, как я думаю? – иронично отозвался монах. – Ну и как? Объясни мне. Только будь краток. Мы говорим здесь не обо мне, а о тебе.

- Все очень просто. Как и все люди, ты думаешь… выбирая одно из двух. Тебе либо тепло, либо холодно; ты либо здоров, либо болен… Ты находишься либо здесь, в этом замке, либо где-то в другом месте… А можно эти противоположности объединять. Точнее, увидеть их единство. И тогда… тогда мир меняется. Показывает себя по-другому. Ты меня понимаешь?

- Продолжай… - монах смотрел на вайделота заинтересованно. Так же заинтересованно, но по-прежнему молча смотрел на него комтур: – А причем здесь колдовство и магия?

- Если мир открывается нам по-новому, то и возможности в нем открываются новые. На взгляд обычного земного человека, это чудеса. Для того же, кто сумел войти целостный мир, это обычное дело. 

- И что, ты считаешь, этому действительно можно научиться? – тихо спросил монах.

- Можно, – просто ответил вайделот.

Монах опустил голову, задумался, глядя куда-то в пол мимо вайделота. И блик на его тонзуре мерцал вместе с мерцанием факелов на стенах зала. Комтур смотрел на вайделота непонятным, остановившимся взглядом. Факела мерцали и потрескивали, изредка роняя на каменные плиты пола капли горящего масла.

Наконец, монах поднял глаза, и в них была тревожащая пустота.

- Но ты не отрицаешь, что делал эти… естественные для тебя чудеса? – спросил он таким же пустым голосом.

- Ты слышал мой ответ – все так же спокойно ответил вайделот.

- Не уходи от ответа! – вдруг прикрикнул монах и хлопнул ладонью по столу.

- Да, я лечил людей, когда они болели телом или душой. Я помогал им на рыбалке или на охоте. Я останавливал дожди и разгонял облака… - на этих словах вайделот осекся и продолжил тихо, упавшим голосом: - Сейчас это делают другие…

- Вот это признание ты запиши, запиши! – оживился монах, обращаясь к секретарю.
 – Не пропусти его.

Видно было, что он доволен ходом беседы с вайделотом, что его план ничем не нарушается.

- А теперь расскажи нам, – он бросил косой взгляд на секретаря и комтура, – о твоих отношениях с рыцарем Тевтонского ордена графом Гебхардом фон Массовом. Как вы познакомились? Чему ты его научил? Почему все называют его великим магом?

Вайделот гордо поднял голову. Казалось, он ждал этого вопроса.

- Наша встреча с ним была расписана в Книге Судеб. И на охоту он отправился один, исполняя то, что должно было произойти. И я тоже… исполнял повеление судьбы. Вот так мы и встретились – в лесу, один на один… А потом мы стали друзьями. И это тоже было предначертано свыше.

Вайделот замолчал. Он вспоминал все произошедшее с ним и фон Массовом, весь путь, который они прошли вместе.

- Чему я его научил? Знаешь, монах, наполненный сосуд не нуждается в наполнении. А брат Гебхард всегда был таким наполненным сосудом. Его не надо было учить – ему нужно было помочь раскрыться. Я это и делал. Он ушел дальше меня. Силы, стоящие за ним, не поддаются мысли.

Он помолчал и добавил:

- Я горжусь тем, что судьба свела меня с этим человеком. А тебе не повезло. Ты с ним не знаком.

Странная, жалкая улыбка искривила губы монаха.

- Так что ты можешь сказать? Фон Массов изменил христианству с вашей… гм… верой? Он предал христианство?

- Он пошел дальше христианства! – ответил вайделот. – И ни один суд этого мира не в праве судить его за это. Все, что он делает – не от мира сего.

В зале воцарилось молчание. Где-то хлопнула дверь, и пламя факелов синхронно дернулось, отклонилось по ходу движущейся струи воздуха, вернулось в свое прежнее состояние. Комтур сидел молча и разглядывал вайделота изучающе, как будто бы совсем не враждебно. Секретарь пыхтел, старательно выводя строчку за строчкой на плотных желтых листах, лежащих перед ним. Только монах нетерпеливо барабанил пальцами по столу и как будто бы чего-то ждал.

Наконец он распрямился, легко прихлопнул ладонью по столу.

- Ладно, finis coronat opus. Пора огласить наше решение! – он вновь коротко глянул на комтура и секретаря. – Мы его и оглашаем. А ты, секретарь, записывай.
При этих словах он встал, распрямил спину, поправил черный плащ и капюшон за спиной.

- Именем Вселенской церкви Христовой, – начал он громко и торжественно, глядя куда-то в темный угол зала, – и властью, данной мне Его Святейшеством Папой, единственным наместником Господа нашего Иисуса Христа на земле, провозглашаю. Человека сего, называющего себя вайделотом и иного имени не имеющего, из прусского народа, признать виновным в следующих смертных грехах. Во-первых, это грех отречения от веры Христовой, которой сей вайделот принадлежал, и возвращения к языческим ересям. При этом сей вайделот настаивает на своем отречении и раскаяния не проявляет.

Монах перевел дух, коротко глянул на вайделота, который стоял спокойно, не проявляя несогласия или страха.

- Во-вторых, – продолжил монах, – это грех языческого чародейства. Говоря о нем, сей вайделот не только не проявляет раскаяния, но и похваляется и даже пытается проповедовать на суде.

Монах вновь бросил короткий взгляд на вайделота.

- И в-третьих, сей вайделот попытался распространить свою ересь среди братьев Тевтонского ордена.

- Да, – неожиданно вмешался комтур, – и преуспел в еретическом искушении одного из достойнейших братьев ордена! Это страшный грех. Известно ведь, что праведников искушают бесы, а Архангела – сам сатана.

- …совратил достойнейшего брата! – повторил за ним монах и жестом успокоил комтура. Взглядом, в котором уже не было добродушия, он окинул зал, как будто в нем был еще кто-то.

- Все это служит основанием для того, чтобы подвергнуть сего вайделота казни лишением жизни! Эта казнь должна стать назиданием другим грешникам – будь то язычники или христиане. Но Церковь Христова милостива. Она против пролития крови. Поэтому сей вайделот будет сожжен в присутствии рыцарей замка Бранденбург и других христиан, живущих в этом месте.

Монах поднял глаза на вайделота. Тот молчал, глядя на своих судей уверенно и смело.


5
Весь следующий день после заклинания стихий воздуха и дождя фон Массов пролежал дома обессиленный. Тирско все время был с ним рядом – подавал воды в чаше, потихоньку подкладывал ему что-то из еды, просто сидел поблизости молча и тайком наблюдал за его состоянием. Дверь в дом была распахнута, и свежий воздух, все еще влажный после долгих дождей, нес с собой густые запахи леса и трав, а главное – нечто такое, что быстро возвращало фон Массову потерянные силы.

Где-то около полудня фон Массова и Тирско навестили пруссы, приходившие два дня назад с просьбой о помощи. Они неожиданно появились в пронизанном солнечным светом дверном проеме, свободно переступили порог и, низко поклонившись, поставили возле очага все те же два узла с едой.

Увидев, что фон Массов лежит в забытьи, они понимающе переглянулись, жестами подозвали к себе Тирско и что-то сообщили ему на ухо. Тот изменился в лице, кивнул, почему-то напрягся всем телом. Пруссы же, вновь поклонившись, вышли из дома, а Триско остался стоять, потерянный.

- С чем они приходили? – внятно и четко спросил его фон Массов, не открывая глаз.

- Они принесли еду и еще… - Тирско осекся. – И еще худую весть.

- Ну? Говори!

- В замке Бранденбург был суд. Учителя обвинили в прегрешении… даже в трех прегрешениях и приговорили к смерти.

Тирско помолчал и тихо добавил:

- Его сожгут на костре. И еще… - он вновь замолчал и продолжил еще тише: - Плохо то, что на суде говорили о тебе.

- Тааак… - протянул фон Массов, и было видно, что он внутренне принимает какое-то важное решение. – А как они все это узнали?

- Они сказали, что у них везде есть уши. Даже в комтурском замке.

- Ну да… - вновь протянул фон Массов и сел на шкурах. – У них везде есть уши… Надо бы и нам узнать все поподробнее.

Он встал на ноги, подошел к двери, возле которой стояла кадка с водой, долго плескался в ней. Но не потому, что испытывал удовольствия от умывания – его захватили мысли о вайделоте и казни, которая его ожидает.

Фон Массов повернулся к Тирско, набрал грудью воздух, как будто намереваясь что-то сказать… И вдруг рухнул на земляной пол, тяжело ударившись об него всем телом. Тирско оцепенел от неожиданности. Но все-таки заметил, как от груди фон Массова оторвалось маленькое золотистое облачко, похожее на дрожащий блик, – такие блики река отбрасывает в солнечный день на листья склонившегося над ней дерева – и улетело в распахнутую дверь дома.

«Спокойствие! – вдруг прозвучало внутри головы у Тирско, и он узнал голос фон Массова. – Не нужно беспокоиться. Я скоро вернусь. Сиди и жди!»

Тирско неожиданно для самого себя понял, что он должен подчиниться. Ему вспомнились рассказы стариков о том, что волхвы и жрецы дубов, приходившие из других земель, вот так же вдруг падали на землю замертво, потом оживали и рассказывали о том, что были в далеких краях и видели происходившие там события. А их рассказы подтверждали другие люди, позже пришедшие из тех краев.

День клонился к вечеру. Солнце уже позолотило вершины берез, стоявших поблизости, а внизу, возле их корней стал собираться полумрак. Он все быстрее пробирался через открытую настежь дверь в дом, где жили люди и где скоро должен был загореться очаг, бороться с которым темнота была бессильна.

И вновь Тирско увидел золотистое облачко, которое как будто оторвалось от вершин берез, легко спустилось вниз, мелькнуло в дверном проеме и опустилось на грудь фон Массова. А через мгновение тот пошевелился и произнес тихо:

- Пить…

Тирско живо подхватил его под голову, поднес к губам чашу с водой. Фон Массов пил долго и жадно, будто страдал от жажды многие дни. Наконец он оторвался от опустевшей чаши, глубоко вздохнул. И это был вздох уставшего, но здорового человека, готового к действиям.

Он сел на шкурах, на мгновение задумался... Потом, по-прежнему глядя куда-то глубоко в себя, заговорил с Тирско.

- Ну вот. Суд был вчера. Наш вайделот сейчас сидит в башне замка Бранденбург, ждет казни. Но он не боится – я это видел. Он радуется. Он ждет исполнения предначертания, отмеченного в Книге Судеб. Это его врата в небеса. Он сам говорил об этом – ты помнишь? Жизнь в ином мире для него важнее того, что должно произойти с ним совсем скоро в мире этом. Вот потому он и светел душой…

Фон Массов замолчал, по-прежнему оставаясь в своих мыслях. Это его молчание длилось недолго. Потом он вновь заговорил, и в его голосе появилась неожиданная для событий этого дня решимость. 

- Но во время казни мы должны быть рядом, это его просьба. Он сказал, что так надо нам на будущее. Он напомнил, что страдания – это чистилище и для того, кто страдает, и для того, кто видит эти страдания. Еще одна жертва с его стороны…

Фон Массов встал, начал в полумраке собирать свою одежду. Движения его были четки и уверенны. Нельзя было даже подумать, что утром этого дня он лежал без сил, а недавно вообще был как мертвый.

- Собирайся, Тирско, – произнес он тоном, не терпящим возражений. – Чтобы успеть, мы должны отправиться прямо сейчас. Вот и еда на дорогу у нас есть. Собирайся.

- А как мы ночью… После такого шторма… - попробовал возразить Тирско, все-таки собирая вещи, которые, как он думал, должны согреть его в ночную прохладу. – Через лес… Может быть, завтра? В деревне лошадей возьмем.

- Нет, мы поступим иначе. Мы поплывем в замок Бранденбург на лодке. Нам только надо пройти до реки Нене. Ты знаешь, она здесь близко.

- На лодке? – удивился Тирско. – И ты считаешь, так будет лучше?

- Да. Нена выведет нас к Прегелю – это тоже недалеко. По Прегелю мы доплывем до Кенигсберга и до залива Фришес Хаф. А там по заливу рукой подать и до замка Бранденбург. К завтрашнему вечеру управимся. Правда, поработать веслами придется. Ну что, идем?

Они вышли из дома в вечерние сумерки, плотно прикрыв за собой дверь.

А когда ночь накрыла землю своим темным покрывалом и только месяц, поднявшийся над горизонтом, дал миру новое, призрачное бытие, можно было увидеть плывущий по реке узкий челн и двух человек в нем. Они гребли старательно, изо всех сил, и блестевшие на воде круги от их весел, быстро уплывали назад, в ночную темноту.


6
Ранним утром, прячась в стоящем над рекой утреннем тумане и высоких камышовых зарослях, фон Массов и Тирско миновали возведенную на левом берегу Прегеля крепость Тапиов. Они остались незамеченными, и это было большой удачей. Комтур крепости Ульрих Бауварус приказал останавливать всех проплывающих мимо и взымать с них налог, а у фон Массова и Тирско ни денег, ни чего-либо другого, подходящего для налога, не было.

После полудня, когда солнце уже стало клониться к закату и когда уже все силы были на исходе, фон Массов и Тирско проплыли мимо замка Кенигсберг. Справа, на горе, стоял сам замок со стенами из огромных валунов, а под ним, на отлогом берегу Прегеля, стояло поселение, по улицам которого ездили повозки, ходили люди. Слева открывался остров Книпав и стоящие на нем по берегу реки дома. И в этом случае фон Массова и Тирско тоже никто не заметил. Они проплыли под идущим от замка на остров мостом с двумя сторожевыми башнями – охранники их не окликнули.

Оставив далеко позади замок и мост, оба бросили весла и бессильно упали на дно челна. Фон Массов лежал, смотрел в голубое небо и мысленно благодарил свою жену-богиню за помощь – он знал, что это она сделала их невидимыми на реке. Тирско сосредоточенно сматывал с ладоней холщовые тряпки с бурыми пятнами крови – руки он стер еще в самом начале пути и спасся только тем, что замотал их полосками ткани, оторванной от рубахи. Оба молчали. Течение потихоньку сносило челн  к заливу Фришес Хаф. До замка Бранденбург было уже недалеко, и путь был свободен.

- Нужно бы поесть, - бессильно произнес фон Массов, все еще глядя в небо, –восстановить силы. Сегодня будет тяжелый день, и они нам еще понадобятся. А потом будет и ночь…

Он тяжело двинулся и сел.

- Давай-ка, поднимайся, доставай узел, – обратился он к Тирско, и в его голосе вновь была обычная для него энергия. – Мы ведь так и не узнали, что в нем. Интересно…

Они ели лепешки из грубой ячменной муки, сваренные вкрутую яйца, сыр, запивали все это речной водой и чувствовали, как силы возвращаются к ним, поднимаются от ног к сердцу. Потом они просто лежали в челне, молчали, течение все несло их, несло… Тихий плеск волн, бьющихся о борта челна, успокаивал и навевал дремоту. Но чем ближе они подплывали к заливу, тем тяжелее на душе становилось у обоих.
И вот перед ними открылась сверкающая на солнце гладь залива. Фон Массов и Тирско вновь взялись за весла и стали загребать левее, ближе к берегу. Оба знали, что там, в устье реки Фришинг, должен стоять замок Бранденбург.

Когда они, причалив к берегу возле замка, поднимались по широкой, хорошо натоптанной тропе к замку, солнце стояло у них за спиной, и от земли, почти весь день обращенной к солнцу, душно тянуло дневной жарой.

Во дворе перед замком, неподалеку от строящейся кирхи, заканчивались последние приготовления к казни. Был вкопан и укреплен высокий столб, у основания которого кто-то поставил большой липовый чурбан; на нем – пока еще праздно – лежала массивная железная цепь. «Это для вайделота», - догадался фон Массов. Поблизости были аккуратно сложены еловые бревна, тут же – большая гора сухого валежника.
Ближе к замку было организовано возвышение, на котором стояли два деревянных кресла – одно с высокой спинкой, на которой угадывался золоченый тевтонский крест с орлом, другое простое, но удобное, с новым кожаным сиденьем. «А это для комтура замка и для папского посланника», – вновь подумал фон Массов.

Он поймал себя на мысли, что как-то по-особенному воспринимает все происходящее. Вот неестественно суетятся три прусса, принявшие христианство и теперь допущенные к работе в замке, –  живо складывают кострище у основания столба, подтаскивают поближе бревна, зачем-то проверяют на прочность цепь… Вот тевтонцы в своих белых плащах с черными крестами стоят отчужденной группой в стороне, о чем-то тихо переговариваясь, хмуро глядя на суету пруссов и пока еще пустые кресла… Вот из ворот замка выходят две фигуры – одна в белом плаще с черным крестом на плече, другая в белом хитоне, поверх которого наброшен черный плащ с капюшоном. «Комтур замка и посланник инквизиции, монах-доминиканец», - догадывается фон Массов. Эти двое подходят к устроенному для них месту, удобно устраиваются в креслах… Откуда-то берутся две красные бархатные подушки, и какой-то прусс угодливо подкладывает их под ноги комтура и главного сейчас инквизитора…

Вот еще один прусс выводит их ворот замка вайделота. Он идет семеня, порой сбиваясь на бег, как будто опаздывая куда-то. Вайделот не связан, идет широко и свободно, с уверенно поднятой головой. А позади его, уже возле самого горизонта ярко сияет чистое вечернее солнце.

Вот прусс подводит вайделота к приготовленному кострищу, помогает подняться на колоду, ловко приматывает его к столбу… Все это делается молча. Прусс не поднимает глаз, демонстрируя деловитость; вайделот поглядывает на окружающих без тени страха и даже как будто с легкой иронией. Вот его взгляд останавливается на фон Массове и Тирско. Он улыбается им одними глазами…

И тут мир взорвался! И фон Массову, и Тирско вдруг открылась космическая реальность и глубина всего происходящего. На их глазах готовилась мистерия огня, и один из них, самый близкий им человек, в огне должен будет обрести иное, небесное бытие. А здесь, на этой земле его уже не будет. Никогда!

Пруссы, устраивавшие кострище, со всех сторон обложили вайделота сучьями, сверху приладили еловые бревна. Еще один прусс прибежал из замка с факелом в руке. Уже начинало смеркаться, и его огонь ярко светил на фоне темнеющего неба.

Фон Массов смотрел на факел, на приготовленное кострище, на вайделота, по пояс обложенного дровами, и знакомая сила зарождалась в нем, выплескивалась наружу, охватывала и кострище, и вайделота, и всех находившихся поблизости.

Прусс поднес факел к дровам в одном месте, в другом, в третьем… – дрова не загорались. Как будто огонь касался чего-то такого, что было от него надежно защищено, что вообще не было способно гореть.

Кто-то из пруссов побежал в замок и вернулся с охапкой сухого хвороста. Его подложили к основанию кострища, но и он отказывался гореть. Огонь был бессилен перед какой-то таинственной, никому не понятной силой. Даже факел стал гореть все слабее и совсем потух в борьбе с ней.

И только три человека – фон Массов, Тирско и вайделот – знали, что происходит. А вайделот, глядя куда-то в небо, произнес громко, зная, что будет услышан и понят:

- Не надо мешать тому, что расписано в Книге Судеб. Прими неизбежное с благоговением…

И тут фон Массова что-то отпустило внутри, жившая в нем сила, ложившаяся поверх силы огня, отступила. А в хворосте, принесенном из замка, вдруг родился едва заметный огонек, струйка дыма потянулась от него вверх, закручиваясь в затейливый кудрявый узор. И вот уже настоящее, живое пламя заиграло, затрещало, стало быстро взбираться по сухим сучьям все выше и выше  – к столбу и привязанному к нему вайделоту.

А он стоял спокойно, молитвенно подняв глаза к вечернему небу. И пламя уже доставало ему до пояса… До плеч… Потом поднялось еще выше… И вдруг волосы вайделота жаркий воздушный порыв поднял вверх, и это их движение поддержала огненная волна, в миг охватившая его лицо и голову. А когда волна унеслась дальше, к небу, фон Массову и Тирско открылось обезображенное пламенем и обгоревшими волосами лицо, на котором все еще узнавался знакомый взгляд вайделота. Но пламя становилось все выше, все сильнее, и вот только черный силуэт сгорающего в нем человека виднелся в его яркой глубине.

Жар от костра становился сильнее, невыносимее, и все наблюдавшие за казнью вынуждены были на несколько шагов отступить назад. Так поступили и фон Массов с Тимрско.

И тут что-то заставило фон Массова оглянуться. Рядом с ним совсем близко, плечом к плечу, стоял… вайделот! Он задумчиво смотрел на пылающий огонь, чему-то светло улыбался... Уловив взгляд фон Массова, который уже был готов закричать от потрясения и позвать Тирско, он отрицательно повел головой и приложил палец к губам. «Не надо. – прозвучало в голове фон Массова, – потом расскажешь, он поверит».

Фон Массов взглянул на черный силуэт обуглившегося человека в пламени костра, а когда опять повернулся к вайделоту, увидел, что его нет. Но так же неожиданно за его плечом прозвучал уже реальный голос – тихий и вкрадчивый.

- Смотри и запоминай, рыцарь. Или кто ты там теперь? Великий маг? Смотри и запоминай.

Фон Массов оглянулся и увидел монаха-доминиканца, который, спасаясь от жара, тоже сошел со своего места. Пристально глядя в глаза фон Массова, он продолжил:

- Скоро мы и с тобой поговорим, - доминиканец перевел взгляд на костер и черную фигуру, привязанную к горящему столбу цепями. –  Но он-то был язычником, хоть и крестился когда-то. Язычником и сгорел на этом костре. Но ты! Христианин и когда-то доблестный рыцарь Немецкого ордена Пресвятой Марии Богородицы в Иерусалиме! Ты изменил своей вере, став язычником. Да еще и братьев орденских пытался соблазнить своей ересью.
 
Голос доминиканца все более наливался металлом. Он уже тыкал пальцем в грудь фон Массова, поглядывая на Тирско, как будто сказанное относилось и к нему.

- С тебя будет особый спрос. Готовься. А пока хочу тебе сказать вот что. Вера католическая зиждется на любви и исполнена милосердия. Завтра днем, когда все это, – он кивнул головой на пышущий жаром костер, – закончится, вы можете прийти сюда и забрать все, что останется от вашего человека. Предайте его земле по его обычаю. А Господь сам решит, как поступить с его заблудшей душой.

Сказав это, доминиканец повернулся и направился в сторону комтура, который стоял одиноко возле костра, взявшись правой рукой за рукоять своего меча и глубоко задумавшись.

7
Ночь отступала, близился рассвет. Небо мало-помалу светлело над темным силуэтом кирхи неподалеку. Костер потух, но его угли играли волнами красных всполохов, которые оживлялись свежим ветерком с залива, перегоревший у основания и упавший столб дымил, лежа поперек кострища, по нему извивалась побуревшая от огня цепь. И над всем этим гулял сладковатый запах горелой человеческой плоти.

Все – и рыцари, и комтур с монахом-доминиканцем, и пруссы – давно разошлись. Было тихо. Только снизу, от залива, доносился плеск волн, накатывающих на берег.

Фон Массов и Тирско сидели молча на земле возле догорающего костра, вспоминая о днях, проведенных с вайделотом, о событии вчерашнего вечера, о будущем… Оно было открыто обоим, но не пугало ни того, ни другого. А еще они ждали, когда костер окончательно остынет и можно будет забрать останки вайделота.

Из замка прибежал вчерашний торопливый прусс. Он принес большой глиняный сосуд с широким горлом – в таких пруссы хоронили останки своих умерших – две завернутые в холщовую тряпку лепешки, кувшин со свежей водой. Все это он молча расположил на земле у ног фон Массова и Тирско и так же молча убежал обратно в замок. Вновь стало тихо.

Солнце уже высоко поднялось над горизонтом. На колокольне кирхи колокол ударил три раза. День вошел во всю свою летнюю силу. Стало жарко, и даже прохладный воздух с залива не спасал от духоты. А возле места казни никто так и не появился.

- Знаешь, – фон Массов повернулся к Тирско, – мне кажется, что они не появятся, пока мы не соберем прах вайделота и не уйдем отсюда. Давай начинать…

Они поднялись с земли, осторожно прошли по еще теплым углям к упавшему столбу. Рядом с ним, под покрывшейся ржавчиной цепью, они увидели останки высохшего и обуглившегося человеческого тела. Оно лежало просто и страшно, с поднятыми к небу руками. И невозможно было понять, как еще вчера оно могло быть живым телом вайделота.

Фон Массов и Тирско бережно складывали в принесенный пруссом сосуд все то, что можно было собрать, – череп, с которого зола осыпалась серым прахом, большие кости рук и ног… Они не помещались в сосуд, но легко ломались, изъеденные жаром. Ребра, звенья позвоночника, другое… Фон Массов и Тирско руками собирали теплый еще пепел, лежавший рядом с костями, черные обуглившиеся кисти рук и стопы… – и тоже ссыпали все это в сосуд.

- Все! – наконец объявил, разогнувшись, фон Массов. – Кажется, мы собрали все, что могли. Теперь пора возвращаться…

Тирско скинул с себя рубаху, прикрыл ею горло сосуда, и они по знакомой тропе двинулись вниз, к заливу, где на песке лежал их челн. Солнце стояло в самом зените, было жарко, и отсюда начинался их путь домой. Этот путь не обещал быть легким. Плыть против течения всегда труднее и дольше, чем по течению.

*           *            *
А поздним вечером следующего дня челн фон Массова и Тирско мягко уперся носом в заросший высокой травой берег Нены – небольшой реки, протекающей по землям Натангов. Позади остался и Кенигсберг с островом Кнайпхоф, и Тапиов с его болотами, и заливы Прегеля… Фон Массов и Тирско вышли на берег и отправились через поле хорошо знакомой им тропинкой к дому, который ждал их уже целую вечность. В руках Тирско был большой глиняный сосуд, завязанный сверху его рубахой, - главная святыня обоих.