Сомнительные плоды просвещения

    Сложение и вычитание в пределах сотни я освоила, как и чтение, тоже ещё до своего официального поступления в первый класс. Однако, в отличие от чтения, эти экзерциции удовольствия мне не доставляли. Единственное, что я любила считать – деньги.

    Мама, зная эту слабость, иногда в день получения зарплаты, позволяла мне «поработать счетоводом». И я лихо тасовала симпатичные бумажки. А бабушка о любом достижении своего «вундеркинда» любила прихвастнуть перед соседками. Тем верить не хотелось, и они при удобном случае устраивали мне экзамен: то газетку подсунут для прочтения, то попросят пересчитать деньги в их собственном кошельке. Я неизменно оказывалась на высоте; бабки восхищённо ахали и рассыпались в похвалах.
 
      Однажды, когда я очередной раз околачивалась в каморке школьной уборщицы тётки Марины, хозяйка сняла с полки коробочку с разными мелочами. В коробочке кроме всего прочего лежала пятирублёвая купюра. Желая блеснуть знаниями и получить очередную порцию похвал, я ткнула пальцем в бумажку и воскликнула: «А это пятёрка!» Тётка Марина рассеянно кивнула, взяла искомую булавку, поставила коробочку обратно на полку и вышла из комнаты.

     А я осталась. В недоумении. Почему реакция на мой блестящий экспромт была такой вялой? Вернее, реакции вообще никакой не было. Да просто тётка Марина, задумавшись о своём, меня не услышала. Надо довести начатое до логического конца. Когда ещё представится случай подтвердить своё реноме умного человека!

    Я поставила одну табуретку на другую, разулась и, рискуя сломать себе шею, дотянулась до замурзанной коробочки. Добытую пятёрку, предварительно развернув и хорошенько разгладив, положила на самом видном месте стола. И смирненько села дожидаться возвращения хозяйки.

    Та задерживалась. И я, изнемогшая, решила её поискать. Обследовала все школьные закоулки – пусто. Ну и чего я здесь буду торчать одна-одинёшенька?! Пойду на улицу. Вернулась, оделась и задумалась: что делать с денежкой? Если оставить на столе, тётка Марина просто опять сунет её в коробку, и мне не перепадёт никаких моральных дивидендов. Или до возвращения хозяйки какой-нибудь случайный посетитель эту пятёрку сопрёт. Нет, придётся взять её с собой, зря что ли я на табуретках корячилась. Угнездив в варежку аккуратно свёрнутую бумажку, я отбыла.

    На свежем воздухе меня вдруг накрыла неожиданная и страшная мысль: а если тётка Марина уже обнаружила пропажу денег? Ведь тогда всё выглядит так, будто я их украла. Как я смогу объяснить ей свои странноватые побуждения? Не поймёт. Решит, что я хитрю, будучи простой воровкой. Ужас! Что делать?

    Я долго нарезала круги по тем переулкам, куда раньше никогда и не забредала. Все мозги себе вывихнула. Наконец, определилась: никому ничего объяснять не буду, просто в школу ходить перестану. Ну, не совсем, а сделаю длительный перерыв, чтобы тётке Марине хватило времени забыть о своей утрате. Пятёрка – не такие уж великие деньги, чтобы о них всю жизнь помнить. А я потом ей как-нибудь отработаю, например, пол буду мыть, дрова носить. И от денег надо срочно избавиться, нести их домой никак нельзя – у мамы на мои «нычки» нюх зверский. Сейчас куплю на них чего-нибудь вкусненького, купленное съем по дороге домой, и все мои беды кончатся.

    Продавцом у нас в ту пору работал сильно пьющий мужичонка, которого, наверное, только одна моя мама неизменно – даже за глаза – называла по имени-отчеству: Афанасий Романович. Видимо в благодарность за почтительность Афоня норовил ко всем нам, её детям, включая меня, обращаться на «вы».

    В тесноватом и темноватом магазинчике кроме продавца никого не оказалось. И я, не успев даже мельком оглядеть полки, уже была втянута в торгово-денежный оборот.

– Вы чего хотели купить? – улыбнулся мне Афоня с изысканной любезностью.   
– Пряников – выпалила я, будучи уверенной, что уж этот товар обязательно будет в наличии. Злополучная деньга легла на прилавок.
– На все? – уточнил продавец.
– На все – последовал твёрдый ответ.

    Пряники в магазине бывали разные, но один вид под названием «банан» никогда не переводился – серые глазированные загогулины каменной твёрдости и неопределимого вкуса.

    Афоня ловко свернул из бурой бумаги воронкообразный пакет, черпанул деревянным совком в ящике, и «бананы», позвенев друг об дружку и о тарелку весов, оформились в покупку. Их оказалось катастрофически много! Мне столько и за неделю не одолеть! Мысль о том, что можно просто выбросить саму пятёрку, или эти вот пряники, не могла меня посетить ни при каком раскладе. Закваска-то крестьянская.

    Эх, снявши голову, по волосам не плачут! Я пошла на гору, где на мою удачу как раз каталось множество ребятни, и давай раздавать свои «деликатесы» направо и налево. Сама съела пару штук, зарыла скомканный пакет в сугробе, и с чистой совестью вернулась в родимый дом.

    Недели две всё было тихо-спокойно, и я уже начала забывать о своём приключении. Вдруг однажды вечером мама «особенным» голосом призвала меня пред свои светлые очи.
– Ты почему к тётке Марине ходить перестала?
– Погода хорошая, мне на улице интереснее.
– Интереснее на улице пряники раздавать?
– Мама, я деньги не воровала! Я просто хотела сказать, что это пятёрка.
– Ты решила, что тётка Марина неграмотная и в деньгах ничего не понимает?
– Нет, я хотела, чтоб она знала, что я тоже знаю.
– Похвастать хотела?
– Ага.
– Так – мама положила на стол новенькую пятирублёвую купюру – завтра возьмёшь эту пятёрку и прямо с утра отнесёшь тётке Марине. При этом обязательно скажешь «Возвращаю деньги, которые я у вас украла, простите меня, пожалуйста». 
– Мама, отнеси ты их сама! Ради бога!
– Воровала ты, а относить должна мама?!
– Не пойдууу.
– Всё!
– Не пойдууу.
– Знаешь что, голубушка, мне не нужна дочь-воровка. А раз ты мне не дочь, выметайся из моего дома. Одежду я тебе, так и быть, оставлю, девать её всё равно некуда. Иди в сельский Совет, пусть они тебя оформляют в колонию для малолетних преступников.
– Сейчас же ночь, в сельском Совете никого нет.
– Ничего не хочу знать – мама быстренько меня одела и вытолкнула на крыльцо.

    Я оказалась лицом к лицу с огромной круглой луной. Та взирала на жалкого человечка с космическим равнодушием. И всё кругом было космическим – чёрное небо, синие сугробы, холод и тоска. Я мгновенно выстыла. Вся. И изнутри, и снаружи. Забралась под крыльцо и стала непроизвольно тоненько подвывать. Мама, притаившаяся в сенях, этих звуков вынести не смогла – выудила меня, полудохлую.
 
    Утром подняла ни свет, ни заря, приказала быстро одеться, за руку отвела в школу, втолкнула в каморку тётки Марины.
– Вот, Марина Петровна, я привела свою дочь, которая украла у вас пять рублей – и через паузу – сейчас она всё скажет сама.

    Нервы тётки Марины не позволили ей доиграть спектакль. Порушив мизансцену, она подхватила «воровку» на руки. И, прижав к своей тощей груди мою мокрую мордаху, стала качать приговаривая: «Да ну их к шутам, ети деньги, само главно – ты, Лидонька, не розостраивайся». Потом сдёрнула с меня верхнюю одёжку, усадила за стол. Чай налила в стакан с подстаканником, чего раньше никогда не водилось. Выставила полную тарелку моих любимых коричневых «ланпасеек». Мама вышла, сокрушённо покачав головой.

    Грея ладошки о горячий стакан, я думала с грустной снисходительностью: «Какие же всё-таки нелепые создания эти взрослые. Ничего у них не разберешь».