Не королевское. Глава девятая

НЕ КОРОЛЕВСКОЕ ЭТО ДЕЛО – ОТ ЛЮБИМЫХ ОТКАЗЫВАТЬСЯ.

Глава 9. НОВОГОДНИЕ СЮРПРИЗЫ В СЕНТЯБРЕ.

Ах, как же болела у него голова поутру! Казалось, еще чуть-чуть, и она взорвется, и разлетится раскаленными звездными искрами. Не открывая глаз, он протягивал дрожащую руку и нащупывал медную или серебряную ендову, пил из них поочередно то огуречный, то капустный рассол, и снова бережно опускал голову на подушку. Заботливый капитан Герман Врангель, которого король часто называл Герком, организовал «похмельную» смену: драбанты поочередно таскали рассолы на родник близ Великой, охлаждали их в холодной проточной воде и каждый час меняли ендовы. В таком состоянии в больную голову часто приходят умные мысли (например, напрочь завязать с попойками), но также быстро ее и покидают по выздоровлении. Это привычные мысли. А тут, раз за разом, в голову лезла чистая ерунда. Думалось, что в его армии совсем нет врачевателей, способных унять боль в похмельной голове, и снадобий достойных нет. А вот у русских – есть. Эти рассолы, огуречный и капустный, ему рекомендовал Эверт Горн, а уж он-то вдоволь наобщался с московскими дворянами, перенял их привычки. Так что же будет, если захватить Псков? Потом победу отпраздновать. А где тогда рассолы взять? Опять же и вино хлебное? Нет, про вино пока не надо вспоминать…

Король Густав в какой уже раз припал к ендове, затем прислушался к организму, внял его советам и отправился «окрестности обозревать». Глаза уже открывались, можно было из шатра тихонечко так выходить. Драбанты привычно сделали вид, что тоже окрестности обозревают и звуки «ристафаллетского водопада» до них не доносятся. Хотя, что-то в их торопливом повороте голов было не так, некая любопытная деталь. Но думать совсем не хотелось, и король вернулся в шатер. Ух ты! Вот оно как! А он совсем и не один на королевском ложе ночь провел! Ах, какая юная красотка! Смотрит на Густава в упор. А какие глазищи синие-синие! Дева улыбнулась королю такой обворожительной улыбкой, что головная боль на какое-то время спряталась на задворках.

- Ты кто? – спросил Густав.

А чего, по-солдатски спросил, прямо, какие вообще могут быть церемонии, если король перед белокурой красавицей стоит в одной нижней рубахе, а она прячется в его постели.

- Вчера ты весь вечер называл меня Аббой, - красотка снова улыбнулась Густаву. Легкий акцент выдавал в ней иностранку.  – И всю ночь! Как же всё прекрасно было! А как ты, Густаув, был великолепен!

- Правда? – спросил король. Были у него некоторые сомнения по поводу своего великолепия прошедшей ночью.

- Все правда, мой король!

Блондинка вдруг откинула простынку и грациозно поднялась с королевского ложа. Густав замер. Он признался себе, что никогда еще не видел полностью обнаженного женского тела. Ему не с кем было сравнивать, даже Эбба Браге «пряталась за кружевами», но Густав догадался, что такую ослепительную красоту юности мало кому доводилось видеть. А блондинка, ничуть не стесняясь, перевела волнистые пряди волос назад (любуйся же, Густав!) и шагнула к королю. Ее желанные губы опять приоткрылись в улыбке, а тонкая изящная рука легла на королевскую грудь, чуть помедлила и неторопливо поползла вниз…

Сказывают, королевская маркитантка очень трогательно относилась к монарху. И всегда постельное белье на королевском ложе удивляло тонкой вышивкой и кружевами. Ранее Густав II Адольф совсем не замечал, на каком белье смотрит хмельные сны. Теперь же все изменилось. Они вдвоем с прелестницей три дня и три ночи с особой старательностью изучали всякий шелковый узорчик, всякий нежный кружевной завиток на простынках. На четвертый день взялись было изучать чудную вышивку на наволочках, но их прервали. Снаружи раздался громкий крик, потом еще один, который перешел в хрип.

- Кто там? – спросил король недовольно.

- Бомбардир просит о личной встрече. Вам лучше выйти, Густав! – крикнул снаружи Герк.

Король Густав II Адольф долго целовал страстные губы обворожительной девы, потом, чертыхнувшись, стал напяливать мундир. С трудом попадая в рукава, и застегивая многочисленные крючки, он еще успевал обнимать юное гибкое тело. Такое юное. И такое умелое.

Снаружи два драбанта небрежно придерживали за плечи какого-то хлипковатого субъекта. Вроде, как и не держали, только стройный наемник чуть земли касался носками стоптанных сапог. Король Густав вгляделся в тщедушное существо и признал в нем «турового мастера», с которым в офицерской таверне с хлебным вином они расправлялись. Как же его имя? Вроде как называл он себя? Густав не мог вспомнить. Король кивнул своим драбантам, и охранники отпустили голландца. Почувствовав под ногами твердь земную, тот сразу попытался добраться до короля, но моментально был возвращен в прежнее вздернутое положение. Унизительно для дворянина, но что делать, если с эмоциями совладать не в состоянии.

Король молча выслушал инженера-фортификатора и вернулся в шатер.

- Тебя правда зовут Маргарет? – поинтересовался он у красавицы.

- Правда, мой король, - ответила она, открыто глядя в глаза Густаву.

- Там голландский инженер. Говорит, что ты его жена. И я удерживаю тебя силой.

- Лжец! – воскликнула блондинка, и на лице ее вспыхнул румянец. – Мы с ним расстались! О, мой бог, какой же он лжец!

Она порывисто вскочила, обнаженная и красивая. И в негодовании своем еще более прекрасная. Густав думал, что Маргарет станет надевать все свои многочисленные кружева, подвязывать их ленточками и застегивать на многие-многие пуговички, а затем крепить на бесчисленные крючочки и узкие ремешки, он даже хотел крикнуть Герку, чтобы привели служанку, но презревшая всякие нормы Маргарет просто обмотала свое тело простынкой и вышла из шатра. О чем говорили муж и жена, король не слышал, и никогда после не расспрашивал драбантов. А восхитительная прелестница вернулась к Густаву через пару минут, и король снова потерял голову…

Андриес Серсандес и Абрахам Кабильяу встретились в Ругодиве, шведском портовом городке, который в последние дни более всего напоминал растревоженное осиное гнездо. По узким улочкам сновали наемники со всех уголков Европы, бряцали по мостовым клинками и скрипели кирасами (приходилось носить на себе, чтобы не стащили), пили и орали пьяные песни, дрались по поводу и без, искали приключений и находили, иным везло быстро отыскать свои «знамена» и своих командиров. Привычная кутерьма места сбора нескольких тысяч вооруженных людей. Военный инженер Андриес Серсандес приплыл в Ругодив из Амстердама. В то время Амстердам являлся лишь большим портовым городом, а столицей Республики Семи Объединенных Нижних Земель, то есть Голландии, была Гаага. Андриес получил приглашение от знакомого полковника отправиться в далекое Московское царство, где за хорошие деньги предстояло строить передвижные осадные башни, иногда их еще называли турами. Не для московского царя строить, а для нападающего шведского короля. Который, как и Андриес, был протестантом, а значит придерживался правильной веры. В постройке огромных туров Андриес слыл настоящим мастером, а знакомый полковник сказал, что Псковская крепость, для осады которой и требовались туры, окружена со всех сторон высокой стеной, и на добрых пару миль по периметру нужны осадные башни. Много осадных башен, за которые можно будет получить от шведского короля мешок серебра. А голландские купцы уверены, что серебряные далеры у короля Густава II Адольфа на эту осаду есть.

Андриес не стал медлить и отплыл в Ругодив на первом же корабле. Знал, что далее цены за перевоз будут расти и расти, а у него в последнее время с серебром было туго. Но наперед всего не предусмотришь. Шведский король вдруг задержал поход, и вся масса наемных авантюристов на целый месяц осела в маленьком Ругодиве. Цены в портовых кабаках и городских тавернах стремительно взлетели вверх, а король за время ожидания никому не платил. Полковники с поручителями из дворян шли к знакомым торговцам, брали кредиты, чтобы тут же раздать их наемникам из своих «знамен»; наемники тут же разбредались по тавернам, где на верхних этажах им были выделены скрипучие кровати, а то и просто матрацы на полу, а внизу их кормили и поили чем-то гадким, но по ценам лучших питейных заведений Европы; деньги у наемников невероятно быстро закачивались, и полковники снова шли к торговым кредиторам. Барыши у владельцев питейных заведений и купцов, занимающихся поставками армейского провианта, росли и росли, пусть с отсрочкой платежа и некоторой вероятностью гибели заемщиков и их поручителей, но для торговцев это был привычный риск. Будь воля кабатчиков, они бы задержали поход короля Густава II Адольфа еще на пару месяцев.

В общем, схема перекачки серебра была отработана, вот только Андриес Серсандес никак в эту схему не укладывался. Поскольку знакомый полковник, пригласивший его в поход, почему-то «застрял» в Амстердаме, а иных поручителей у Андриеса в шведском Ругодиве не было. И в последнее время голландский инженер-фортификатор попросту голодал. Ладно еще хозяин таверны сжалился над ним, не лишил драного матраца на втором этаже и кружки отвратительного пива. Над этим теплым пивом и коротал вечер Андриес, когда к нему подсел громогласный купец Абрахам Кабильяу. Широкополая шляпа с павлиньим пером, шитая золотом куртка и панталоны с золочеными подвязками, наконец пряжки с каменьями на блестящих кожаных ботинках, - все указывало на богатство купца. Как оказалось, еще и соотечественника! Слово за слово, они познакомились и прилично выпили за знакомство. Несколько ослабленный от недоедания последних дней организм Андриеса быстро запросил пощады, и военный инженер уснул прямо на залитом вином и пивной пеной столе, а проснулся уже совсем в другом месте. В гостевой спальне съемного дома Абрахама Кабильяу. А утренний кофе принесла Андриесу юная купеческая дочь Маргарет. Она назвала свое имя на свейский манер, поскольку все последние годы семья Кабильяу проживала в Шведском королевстве.

И Андриес влюбился в нее с первого взгляда! И ах, какое Чудо! Красавица Маргарет ответила на его пылкие чувства. А дальше все происходило как в счастливейшем сне: инженер-фортификатор попросил руки Маргарет у ее отца; Абрахам поворчал для порядка, что дочка его совсем еще дитя и ей бы в куклы играть, что совсем не такого голодранца желал он в женихи своей дочери, но преград молодым чинить не стал; буквально через неделю Андриес и Маргарет обвенчались в местной церкви. Торжества такие в протестантской церкви творят быстро, ежели хорошо проспонсированы. С первого дня их знакомства Андриес не скрывал от Маргарет, что прибыл в Ругодив для дальнейшего военного похода на русский Псков. И из далеких любовных грез даже пытался придумать, где же ему поселить будущую супругу на время его отсутствия. Отправить в Амстердам? Или оставить в отеческом доме? Но Маргарет спутала все его планы. Сразу после венчания молодая жена выразила желание сопровождать мужа в походе. Нет, ждать и сходить с ума от ревности она не будет, она просто не отпустит любимого одного. Или вместе, или врозь. Навсегда. Вот так. И Андриес уступил.

Если кто-то думает, что любящий отец был готов на большие финансовые потери ради счастья единственного дитяти, то вынужден вас огорчить. Купец Абрахам Кабильяу и военный инженер Андриес Серсандес заключили кредитный договор, в который кроме займа на предстоящие счастливые дни «медового месяца» в Ругодиве и последующего «свадебного путешествия» до Псковских окраин, были прописаны и затраты на венчание, и на приданое, и на отцовские слезы по утере заботливой дочки-помощницы, и даже траты на съемный дом в Амстердаме. Все-все. Это уже потом, чуток охолонувший на тряской дороге до Пскова, Андриес станет вчитываться в кабальные бумаги и горько сожалеть о своей влюбленной неосмотрительности. И сокрушенно головой качать. Обобрал его богатый тестюшка, с первого дня семейной жизни в такие долги загнал, что и щедрости шведского короля едва ли хватить кабалу погасить.

Андриес опасался, что постоянное мужское окружение и повышенное внимание к прелестям его любимой в походе спровоцируют конфликты. И он готов был драться на дуэли за свою юную жену со всякими «Донами Хуанами», но Маргарет не давала повода. Если и ловил иногда боковым зрением чужие взгляды военный инженер, то это были завистливые взгляды. Ах, Маргарет, Маргарет, как же Андриес Серсандес любил тебя! Мечтал, что после осады Пскова вы отправитесь в Амстердам и станете наслаждаться счастливой семейной жизнью; и появятся у вас восхитительные дети, такие же умные, как папа, и такие же красивые белокурые ангелочки, как мама. И вдруг! Красавица Маргарет встретила этого рыжего короля-дьявола! И сказала Андриесу, что разлюбила его. Она видите-ли поняла, что поспешное замужество стало самой большой ее жизненной ошибкой, с которой лучше всего покончить разом. Тогда и обманутый Андриес вспылил и ответил, что никогда не даст ей развода. Вот и все! Он уходил от королевского шатра с гордо поднятой головой, без супруги и с огромными долгами.

Впрочем, когда имеешь дело с королями, многое может случайно измениться. Совершенно случайно в осадном лагере в ту пору оказался придворный проповедник Иоганн Рудбек. Он и разговорил Андриеса Серсандеса на исповеди. Настоящим чудом их встреча явилась: сел его преподобие в какую-то лодку на пирсе шведского острова Стадсхольмен, и попросил перевезти себя на соседний Юргорден, да задремал от качки, а когда глаза открыл – к Ругодиву подплывали. Не плыть же обратно вразмашку. И на следующий день после исповеди Андриеса чудеса продолжились: приехал к нему капитан драбантов Герман Врангель и передал тяжелый сундучок от короля, а там серебряных далеров шведских – на полный выкуп из кабалы у Абрахама Кабильяу, да еще и сверх того. А после очередной исповеди и вовсе сердце обманутого Серсандеса успокоилось, и его преподобие совершил церковный обряд и освободил души бывших супругов от всяких взаимных обязательств…

Уж если начнут влюбленным мешать, то каких только причин не напридумывают. К концу второй декады августа в осаду прибыл обоз с пушками. Соотечественник Андриеса – Юрий Фонкап – поделился с отцом своей радостью, отправив письмо в Амстердам: «Мы ныне с королем свейским под великим городом Псковом стояли 19 ден, а ничего сделать не могли, потому что по ся места у нас наряду не было, а сево дни к нам привезли неведомо сколько наряду».

Привезли «полуторные» пушки, те самые, что Якоб Делагарди от Ивангорода отправлял. Время от времени бомбардиры стали из них стрелять по Окольным стенам, но больше караулили ворота, толстым железом окованные. Так-то наружные ворота из «полуторок», да с приличным удалением, было ядрами чугунными не пробить. А вот если псковичи надумают вылазку делать, да плотными рядами в захабе каком построятся и станут ждать, пока ворота распахнутся во всю ширь, да в этот захаб ядро послать? Тогда да… Только для псковичей эти хитрости со времен Стефана Батория известны. Открывали на одной стене разом несколько воротин и сразу же выскакивали, резко уводя коней в сторону. Но все равно шведы стреляли.

Маргарет всякий раз вздрагивала даже от дальних выстрелов, сбивала короля с любования новым комплектом постельного белья, и невинно спрашивала своим нежнейшим голоском:

- Куда они стреляют, мой любимый Густаув? Неужели бомбардиры что-то видят в темноте? И как потом пушки снова заряжают?

- Я же заряжаю! - отвечал ей король.

А в Московском царстве, а значит и в Псковской крепости с 1 сентября начался новый 7124 (1616) год. Шведы этого не знали, но глубоко прониклись русским праздником: со всех сторон их, сонных, обстреляли картечью. Выкатили русские в полночь пушки на убойное расстояние картечью (400 метров до шанцев), дали по три выстрела, прицепили «полуторки» к конным шестеркам и ну обратно в крепость. Пока наемники очухались, да за оружие схватились, пушки уже за воротами спрятали. А бомбардиры шведские в темноте по другим воротам отстрелялись, по тем, куда их с вечера псковичи спровоцировали стволы повернуть. Едва последние шведские ядра в ворота ударили, как русские с Окольных стен закричали дружно: «С новым годом! Большого вам свейского счастья!»

Якоб же Делагарди, узнав от Джона Меррика, что московское посольство в Ноугород к 1 сентября на переговоры не явится, крепко опечалился. А вскоре и совсем в раздумья впал, когда Меррик сообщил ему, что московиты будут ожидать их через две недели в Осташкове. Чем Ноугород послам не угодил? Считай, сотню русских верст надо пробираться по заболоченным дорогам в этот невзрачный городишко. Не иначе, обидеть ноугородского наместника хотят? Вот бы удивился Делагарди крепко, узнай он тогда у Меррика, кто русское посольство возглавлять будет. Окольничий и князь Мезецкий Данила Иванович, собственной персоной. Тот самый, которого Делагарди под Бронницей изобидел. Но не стал расспрашивать аглицкого посла ноугородский наместник и, поскольку у него появилось свободное время, занялся Якоб Делагарди организационными делами. Вскоре на помощь шведскому королю из Ноугорода в Псков отправилось воинство из нескольких тысяч наемников. Еще и ноугородских смутьянов с тем воинством Делагарди отправил: пусть-ка среди «интернационала» самые крикливые теперь про единение с Москвой свои речи пламенные «толкают».

В талантливого политика превратился граф Якоб Понтуссон Делагарди, надо признать. И из Ноугорода смуту удалил и с псковичами соседей поссорил. Чай не слепые и не глухие псковичи, узнали в шведских войсках своих соседей. Впрочем, его величество король Густав II Адольф, он тоже премного про ноугородскую верность наслышан был, а потому определил смутьянов «в стройбат». Они и туры под командой Андриеса Серсандеса строили, да пули разгневанных псковичей ловили, и мост плетеный в холодной реке Великой укрепляли бревнами тесаными, да коваными скобами скрепляли надежно. Можно было и тяп-ляп наколотить, да только в воде осенней опосля им же купаться бы пришлось. Нескольким мастеровым свезло несказанно, поставили их в королевском остроге деревянные хоромы строить, вместо шатра переносного. Пять палат просторных в тех хоромах, да в каждой печь каменная, да полы в них из теса просушенного. Вроде и для недруга строили, короля свейского поганого, а руки-то умелые сами по себе, брака не допустят. Отвлекались вот только часто мастеровые, красавицу королевскую высматривая, уж больно пригожа лицом была, а про стать и вовсе лучше умолчать. И это еще юная красота была, можно так сказать, бутон не раскрывшийся. А когда расцветет? Эх! А как песни петь возьмется наложница королевская, так души бунтарей ноугородских струнами грустными гуслей да лютней отзываются. Почему грустными? А чему тут радоваться. Не спалось поди самым-то молодым, сны цветные снились.

Третьего же сентябрьского дня к шведам прибыл новый пушечный обоз, еще больший. Привезли тяжелый «королевский осадный снаряд», и ядра всякие, и порох из далекой Индии. Неделю длинноствольные пушки в четырех шанцах устанавливали, да пристреливали. Король Густав II Адольф настолько увлекся расстановкой «проломных» пушек, что в иную ночь и забывал к Маргарет вернуться, чтобы на кружева постельные полюбоваться. Иная бы красотка и свыклась с королевскими причудами, но только не Маргарет. Уговорила-таки Густава взять ее с собой, на «осадный снаряд» в работе глянуть. Для поездки верхом, правда, пришлось Маргарет волосы под широкополой шляпой прятать, и в просторный мужской костюм переодеваться, который у одного из драбантов заимствовали, иначе король никак не соглашался. И не из вредности ведь упрятал Густав красавицу за одежками, а потому как за бомбардиров волновался. (Был такой случай накануне, вышла прогуляться Маргарет, да на позицию полковых пушек набрела. Бомбардиры-то в транс впали, а заряжающий себе ядро на ногу уронил. Так в прошлый раз были полковые пушки, а теперь они ехали смотреть на гигантские бомбарды, у которых и ядра им под стать).

Пушки ревели и подпрыгивали, стреляли со страшной силой и крошили городские стены, наводили страх на осажденных и юную Маргарет. Маргарет всякий раз при стрельбе взвизгивала и закрывала уши, но не глаза. Она видела, как забрав горящий факел у бомбардира, Густав вставал среди пушек, и как загорались его глаза. Настоящий Марс, древний бог войны! С такой любовью бороться не имело смысла, такую любовь можно было просто приручить. Вскоре ноугородские умельцы уже мастерили уменьшенную копию «осадного снаряда». Общались с Маргарет на понятном всем свейском. Наложница попросила их резать чистую древесину, в которой нет смолы. Потом еще и зашлифовать все неровности наказала, и лаком покрыть разным. Пушечный ствол и колеса темным-темным, а прочий лафет осветлить. «Левши и правши» ноугородские с заданием справились, без единого гвоздя красивую пушечку смастерили с винтовым подъемом ствола. Ну, а пока мастерили да детали друг к дружке притирали, все гадали, чем стрелять наложница возьмется. И совсем уже мысли бунтарские вскачь пустились, когда юная обольстительница показала им, куда нужно в отстроенных хоромах пушечку вкатить. Неужто короля припугнуть удумала? Так из пистоли проще! А самый храбрый из ноугородцев, у которого уже и седина в бороду, поинтересовался вдруг, не нужно ли еще ядрышек липовых нарезать, да банник березовый сотворить.

- Банник? – переспросила Маргарет своим нежным голоском. – Для русской бани, да?

- Нет-нет, красна девица. Про другой банник спросил. Которым у нас пушечные стволы чистят.

И храбрец ноугородский показал, как используют пушкари банник. Юная Маргарет покраснела, а потом и выпалила:

- Такой банник у Густаува есть. И ядра имеются…

Смех-смехом, а для псковичей совсем трудные дни настали. Огромные пушки били и били по стенам Большого города, и про башни не забывали. Только ночами и можно было передохнуть. Но лишь стрельцам, которые днем по стенам окольным дежурили. Для остальных жителей города и пригорода, что в Окольном городе укрывались, ночная пора – горячее время. Нужно было пробоины в стенах камнем заложить с раствором глиняным и землей засыпать большие пустоты. Землю тут же брали, углубляя внутренний ров. И все в темноте: по любому огоньку бомбардиры шведские готовы были шарахнуть картечным зарядом. Стрельцам же в светлое время суток и того хуже приходилось, кроме больших ядер им еще и мушкетеры с осадных башен угрожали. Спрятавшись за толстенными щитами из бревен, с узкими прорезями бойницами, наемники могли часами караулить передвижения псковичей на стенах. В самом-то начале осады мушкетеров, укрывавшихся на недостроенных турах, пушкари обстреливали из малых фальконет. Это пушечки такие, что на псковских башнях располагались. Но ближние башни из «осадного снаряда» вскоре разрушили до боевых площадок и ниже, и теперь мушкетеры на турах чувствовали полную безнаказанность.

Впору бы уже и боярам Московским озаботиться защитой псковских земель. Неужели воеводы Пскова не попросили помощи у государя? Попросили. Но не сразу. А повинен в промедлении был князь Афанасий Федорович Гагарин. Помните, он же в товарыщи к воеводам Морозову и Бутурлину попал, а значит все рейды по шведским тылам под его командой проводились. И сам князь поначалу смело верхами выскакивал из распахнутых ворот, пусть и не в первых рядах смельчаков, но тоже скакал куда-то и саблей кривой в упоении размахивал, еще и кричал что-то грозное про безлимитный интернет. И потом еще долго всем показывал на улицах Большого города, как он шведской инфантерии лихо головы рубил. Вот князь Гагарин и отговаривал первого воеводу боярина и князя Василия Петровича Морозова от намерения в Москву писать и помощи просить. Чего, мол, позориться станем, сами справимся. И справлялись первое время. А потом во второй половине августа к шведскому королю подошло подкрепление, а там и пушки подвезли. Пока еще полковые, но они дурные картечью стреляли. И почему-то выездной князь Афанасий Федорович Гагарин их крепко невзлюбил. Только раз под обстрел картечный попал и сразу невзлюбил. И стал первого воеводу боярина и князя Морозова с челобитной поторапливать.  В ночь на 25 августа два ловких псковских лазутчика пробрались сквозь шведское оцепление, увели рейтарских лошадей с подменой и умчались в сторону Москвы. А 13 сентября челобитную Псковских воевод уже читали в царских палатах ближние бояре. Ну да, челобитную воеводы царю писали, а читали ее бояре. В присутствии великой старицы Марфы, конечно. (Все контролировала царева матушка Ксения Ивановна Романова).  По пустякам государя не беспокоили, у него и более серьезные дела имелись. (Стал царь себе невесту присматривать).

Впрочем, это была поздняя челобитная с просьбой о помощи, а первые известия о приходе под стены Пскова шведского короля ближние бояре получили гораздо раньше. И озаботились крепко, кому доверить дело великое – в очередной раз попытаться Густаву II Адольфу морду лица набить. С численностью-то «кулака бьющего» быстро определились (4500 стрельцов и дворян конных надо было собрать под Ржевой Володимерской), а вот кто эту силу в бой поведет, тут долго решали. Наконец вытолкали из своих тесных рядов самых достойных, и 20 августа! государь «указал идти во Псков» боярину Федору Ивановичу Шереметеву и князю Василию Петровичу Черкасскому. А исторические хроники о том, как доблестные воеводы в Пскове «промышлять над королем и над немецкими людьми» станут доверил дьяку Абатурову Четаю Степановичу. Увы и ах, не довелось мне хроники Четая почитать. Потому как не успел собрать войско Федор Иванович Шереметев. Уж так торопился, боярин, так торопился! Двумя-то годами ранее он Романовых в Ипатьевском монастыре как-то быстро отыскал, а тут вдруг многие служилые люди вокруг Ржевы Володимерской разбежались да попрятались, вот и не хватило времени на воинский сбор боярину Шереметеву. А то бы Федор Иванович как… Свезло Густаву II Адольфу крепко!

Надо сказать, что не все служилые люди взялись с боярином Шереметевым в прятки играть. Некоторые городовые дворяне со своими близкими в Ржеве быстро собрались, и их записали в отряд к Погожеву Дементию Семеновичу. Этот «Погожевский» отряд в свою очередь влился в проходящий транзитом через Ржеву «Московский» отряд, которым командовал Иван Дмитриевич Плещеев. Встречаются в истории его прозвища Заика и Заяц, но как-то не импонируют они мне. То ли дело воевода Зайка! Звучит! Так вот у этого Зайки в Московском отряде исконных москвичей не было. А набрал он себе добровольцев из людей торговых и горожан, кто с русского севера от шведов ранее в столицу сбежали. Вот этот объединенный с «Погожевским» (всего до пяти сотен) партизанский отряд Плещеева крепко нервы попортил шведскому королю; ни одна из дорог вблизи Пскова с его приходом впредь не была безопасной для наемного воинства. Псковичи прекрасно ориентировались в ближних лесах, а Погожев с другими дворянами метко стреляли. Кстати, дьяк Четай Абатуров от хитромудрого Шереметева сбежал к Плещееву и вместе с другими партизанами истреблял шведские обозы.

Вездесущие «призраки» Плещеева бесили короля Густава II Адольфа. Не раз и не два глашатаи его величества скакали по лесным опушкам, предлагали трусливому лесному воеводе выйти на честный бой со свейскими войсками, но партизаны на приглашения не откликались. А вот фуражиров королевских били. И крепко.

(Из одной «истории» в другую похожую кочует байка, что его величество шведский король Густав II Адольф при осаде Пскова строго-настрого запретил наемникам заниматься мародерством. Основных причин «запрета» называют две. Первая: позволить наемникам добывать себе пропитание путем реквизиции крайне рискованно, в этом случае в войсках начнется разброд. Вторая: а ну как будущий соотечественник Альфред Нобель не сочтет короля достойным премии мира, заложит так сказать, динамит под блестящую репутацию его величества. Вторая версия, на мой взгляд, более правдоподобная. Ну не верю я в голодающих наемников, которые обходили гостеприимные русские избы стороной. Разве что пожарища, которые от этих изб остались в округе).

Нервничал король Густав, уже и грозный рев «осадного снаряда» не радовал его, и разрушения башен Большого города. Пришла осень, принесла дожди, холодные ночи и начинающуюся простудную эпидемию. Не раз мысленно упрекал король своего погибшего фельдмаршала за то, что тот отдал приказ спалить весь Псковский посад. Ладно, ближний к Окольным стенам, чтобы расчистить местность перед дислокацией осадных войск, а дальние-то избы зачем сожгли? Спали бы сейчас его наемники в теплых и сухих крестьянских избах, а не ютились в продуваемых палатках. А впереди зима, про которую королю Густаву лучше вообще не думать.

А забыться его величество мог только в объятиях Маргарет. Таких обжигающе горячих, что всякая осенняя дрожь из тела мигом уходила. Или в иных формах, когда гибкая прелестница припадала к деревянной пушке. С той самой ночи, когда в их спальне появилась блестящая темным и светлым лаком пушечка, король преобразился на глазах. Никаких тебе эстетических любований на постельное белье при горящих свечах, никаких робких разглаживаний шелковых складочек. Густав II Адольф превратился в грубого неутомимого бомбардира. Раз за разом он заряжал пушку, вертел ее вокруг оси, изменял угол завышения. А чародейка Маргарет ему в этом помогала. Такая белая-белая на черном пушечном стволе. Бывало, что бомбардир опускался на лафет, чтобы перевести дух, да так и засыпал в истоме. А следующей ночью все повторялось. Ах, как же подвижна была деревянная пушечка, как легка в обращении!

«Именно такие легкие пушечки на поле боя и нужны будут шведской армии, - подумал вдруг король после очередной «битвы». – И тогда шведы станут непобедимы!»

И как знать, сколько бы еще ночей длились эти их безумные «битвы», если бы однажды Маргарет не призналась королю, что с ней что-то не так, не так как прежде, и ее служанка подозревает, что у Маргарет будет от Густава ребенок.