Главы 2-9, портрет-...

   С этого портрета и началось.
   Подступали майские праздники. Почта не будет работать четыре дня. До незнакомой Анапы восемь километров. Переговоры не закажешь. Десять дней как из дома. Надо сообщать о себе. В пятый раз спускаюсь на первый этаж в лавку. Конвертов нет. Почтвльон была и ушла. "Может ли кто одолжить мне конверт?" Громко обратилась я к немногочисленным покупателям. "У меня есть, но Вы же ко мне не пойдёте..- с достоинством отозвалась сухощавая пожилая женщина, с лукавинкой в прищуре глаз.
   
   Около высоких прямых ног,в белых гольфах до колен, прикрывала она как-то странно палку, но не опиралась на неё. "А что, это далеко?"- ответствовала я больше на непонятное сомнение как человек здесь новый и посторонний. Затем подала руку, и мы аккуратно спустились со ступенек гостинки, где вот уже трое суток слушала я по ночам божественную музыку соловьёв. а днём воевала с чёрными тараканами, похожими на майских жуков.
   Девятиэтажка, где жила моя спутница, стояла метрах в тридцати. Отдельный от всех вход - с фасада. С парадным крылечком на первом этаже. С полисадом, с летним гаражом - открытой площадкой у крыльца. С белым пластиковым креслом и столиком под виноградными лозами у самого окна на крылечке.

   Хозяйка провела по коридору-холлу, красиво убранному паркетом и мебелью, в небольшую свою спаленку с балконом.. Высокий рост её и прямая спина без особых усилий позволили ей достать с серванта целую пачку конвертов. Она выбирала, который из них меня бы устроил. В это время на верхней полке серванта, справа, будто бы высветился портрет молодой женщины. Простая причёска и кофта с двойным воротничком-стойкой, стилизованным под королевский фасон 19 века. Лицо её показалось мне  знакомым. Вот он мой воротник, между тем подумала я, и скулы-то как раз мои. Мои. Но кто же эта скромная красавица? - С интересом всматриваюсь в её глаза."Серова? Нет. Кто  же это?...Точно знаю! Знаю." Забыла о цели прихода. То восторгалась я, то- резко затихала, но неотступно вспоминала, кто же это.
   Вдруг с левого виска что-то обеспокоило меня. Я подняла лицо вверх. Надо мной склонилось почти неживое жёлто-восковое лицо хозяйки. Глаза её превратились в  блестящие бусинки и стали выдвигаться вперёд так быстро, что я не успела перевести взгляд от портрета  к её глазам, как бусинки уже подкатили к краям век, и лучи зрачков вызвали свечение глаз на портрете.
   "Это Серова? - спросила я уже вслух, оторопев, и тут же утвердила,-нет-нет!. Но кто-то так хорошо знакомый".Хозяйка сильнее наклонилась надо мной, хитро заглянула мне в лицо и усмехнулась открыто. Глаза её снова выкатились к краям век из привычных уже впадин и замерли во всей полноте озорства, радости и ещё чего-то затаённого.

           "Боже" Глаза"..."

   Будто проколотые чем-то, мои виски жгло. Справа и слева смотрели на меня,- и сквозь меня одни и те же глаза. "Я узнала... Как вы похожи!" Я перевела дух, а она поправила меня:
          "Как МЫ похожи". И о чем-то замолчала.
   Я не поняла странного ударения на слове "МЫ". Приняла это со скидкой на возраст и сильное её волнение."Сколько же? 28, не больше?".-"Да. Где-то так",- и словами, и мимикой поддержала моё странное "путешествие" в годы моя новая знакомая.

   Так мы и познакомились с Тамарой Михайловной. "А что с ногами?"-Живо поитересовалась я. "Не знаю."-Был её краткий ответ...
   Но она с готовностью легла на свою кровать, чтобы показать свою сокровенную тревогу.
   Соловьиный хор, море, гряда небольших горных вершин вдоль Голубой долины и одиночество располагали к философии, к осмыслению прожитого. Укреплялась на практике вера в целительство рук по принципу естественного оздоровления Учителя Иванова Порфирия Корнеевича. Очень хотелось помочь женщине, но ситуация "чужой" останавливала, настораживала. И всё-таки, лёгкое касание мануального пульсационного варианта я сделала.
 
  "Вы поласкали мои ноги и даже не хотите зайти помыть руки?" Тамара Михайловна предупредительно открыла ванную комнату со сплошной зеркальной стеной и блеском чёрного импортного кафеля.
   Когда я вышла, солнце уже запрыгнуло на вершину горы  Солдатки. Море быстро закатывало лучи его в свою голубизну и подталкивало к прыжку. Ива под окном Тамары Михайловны распустила шёлковые косы и в густых южных сумерках быстро потеряла своё очертание. Она, как Мавка Леси Украинки, будто кружилась и любовалась собой. На огромных деревьях распускали аромат белые грозди цветов. С их головокружительным ароматом открылся соловьиный хор. В моей жизни впервые цвела белая акация.
 
  Романс из фильма "Дни Турбиных" по роману Булгакова "Белая гвардия" живьём встал из времени. Мой любимый романс жил самостоятельно и отдельно. Тишина за окном пела :"Целую ночь соловей нам насвистывал,...белой акации гроздья душистые ночь напролёт нас сводили с ума...".
   Нет. Как можно было закрыть окно. Сама южная ночь пела романс под аккомпанимент Голубой долины.
   Вот уж на рядах местного базарчика появились первые молочницы из Су-кко. Неспешный говор, шум отъезжающих машин за окном. И баба Тоня крикнула в окно третьего этажа:"Творожок принесла. Вы в какой комнате?".

     Глава 3. НАЙДА

   День заглянул лицом немилосердного времени и в окно маленькой спаленки на первом этаже девятиэтажки.
   Я,как и обещала, принесла долг. Хозяйка не спешила брать мой конверт, забавляла разговорами, как будто. А по сути, кружилась  вокруг не ясного ей вопроса, что же произошло с ней, спустя минут двадцать после моего ухода. "Очистился живот так, как будто  я не знала десятидневного страдания от запоров..." И ещё - о некой необычности новой знакомой. О чём-то ей непонятной. И не из секты, коих полно на Кубани, и "..не как все."
   
   День распростёр своё недоброе дыхание. Разлил вместе с жарой на лица людей что-то обезображивающее их.
   К крылечку близко подошла машина. Дыхание дня не щадило...
 
   Судорожно растянулись орбиты, вчера ещё замечательных, необыкновенно красивых в форме овсинки,глаз любимого внука Тамары Михайловны - Игорёши. Уставшие. Большие. Круглые- с кровавыми прожилками в белках. Они остановились с предельной раздражительностью на непрошенной гостье. Взгляд уронил из переплненных глаз немой вопрос:"Что ещё здесь? Не место всяким случайным. А ты, бабуля, со своими интеллигентными замашками , ... А тут ..."
 
   Игорёша уехал. Тамара Михайловна пыталась  исправить ситуацию любезно и не навязчиво.
   И вот мы в её маленькой спаленке, где она просто, по-детски искренно без задней мысли рассказывала о себе, о родине.
   
   Одесская губерня, между Шепетовкой,Знаменка, а село Аджанка и район Аджанский. Казённое село. Царской казны. Большак через наше село от Знаменки, а куда, в Одессу или в Херсон, не знаю. А проходил этот большак мимо.
   Я самая последняя в семье- девятая. Маму звали Мария. А бабушка, мамина мама,- Катя. А дедушка был старше на тридцать лет. Служил писарем у царя -за себя, а потом -за своего брата. Богатый был. Хорошо от царя получил. Дом свой построил. К реке дом стоял. Там были и хозяйственные постройки. Ингул - река. Ингулиз - притока, тоже светлая река. Мельница стояла на реке. На горе- тоже мельница. Красивые хаты,беленькие- под соломой. Богатые - под черепицей.
   
   Тамара Михайловна вспоминала. Рассказывала. Да нет,она просто вошла в то время Гражданской войны. Жила в нём. Дышала тем воздухом вместе с ними всеми: бабушкой Катей, мамой Марией, с братом, самым старшим, который распорядился с ней по праву старшего в семье.
   
  "Да нет. Папа не умер. Папа был красивым, молодым. Оставил маму беременной. Да он и не знал того, как и она. Хотел жить красиво. Уехал в Одессу. Я никогда его не видала. Да и мама о нём не знала. Уходили, кто мог, на заработки. Старший брат тоже ушёл. А через полгода пришёл, у мамы люлька на очипе висит. "Откуда эта найда...,"- грозно подступил к маме. Неси на большак!" Мама собрала меня в тряпки почище и понесла. А зима уже. Холодно. Сидела, сидела часа три на большаке. Никто не проехал. Не забрал. Оставить пожалела. Принесла домой. Брат сжалился. Он кормильцем остался. Мама зависима. Не работала же... Покупал всё. Я и училась...".

   Тамара Михайловна говорила негромко, не прерываясь, не подбирая слов. Будто шла она по тому большаку, улочкам, школьному саду, мимо ветряков Аджанки и спрашивала себя: "Это ли место..Этот ли дом? Этот ли берег Ингул-реки, это ли я сама..." А я, сидя на краю кровати рядом, вспоминала: "Найда,- так звали небольшую собаку чёрной масти в нашей собачьей упряжке. "Найда! Найда!"- кричали мы в детстве, когда надо было запрягать нарты.  "Найда"- собачье имя, так знала я. Почему ребёнка назвал тот брат "Найда!?" Вопрос из головы моей упал в горло. Трудно было продохнуть. Мне показалось, что в этот миг что-то заставило всё и всех, причастных к тому, застыть. Казалось, даже вечер изогнулся за окном в вопросительный знак:"Как это Найда!..."

   "Шёл 1921-й год.-Неспешно, после паузы, проговорила Тамара Михайловна.- Тяжёлый. Голодный. Каждый рот учитывался...
    Я потом окончила школу - общеобразовательную. Семь классов. Школу - фельдшерско-аккушерскую- три года, в 1939 году. Потом - три курса медицинского института. Сталинский. В городе Сталине. В Донбассе. Теперь - Донецкий. Отличница школы,-поступила по рекомендации,- транзитом. Война началась,- мне было двадцать лет. Взяли из института на фронт.

   Тамара Михайловна говорила, говорила... Глаза её стали молодыми, лучистыми и казалось, что-то в них менялось с каждой фразой. Фразы короткие, спокойные, обрубленные. Они будто падали от избытка по одной, как капли с крыш после дождя. Плечи её выпрямились. Дефект речи исчез.. Она перед тем,- перставляла слоги в словах  и несколько обескураживалась при этом,-"Не могу это слово выговорить. Вспоминаю".

     Глава 4. ВОЙНА, ВОЙНА.

   После войны мучительно. Семья. Дети. Интернатуру не проходила.... Просто присвоили квалификацию "психиатра"... Проработала психиатром в городе Нальчике до пенсии,- с 1961 по 1978 год. А после пенсии,-где полегче,- в санатории.
   А до 1961-го года и работала, и училась. Ведь с Сахалина вернулась и снова зачислилась в институт. Раньше - дети маленькие были....
   Война, война... Всё здесь,- и Новороссийск, и Анапа... Весь район Черноморского побережья прошла с боями. Я- врач... После  ранения пришла награда с передовой, за восемнадцать вынесенных солдат.. Представили к медали "За отвагу". Переплывала Дон- утопила...
 
    Помню, в 43-ем, в День Советской Армии,- в ОРму ( особая рота по борьбе с холерой)  доставили солиста, Гиви Джапаридзе, -брат младший Кето Джапаридзе. Красивый такой... Прошёл комиссию. Появляюсь в палате:"Здравствуйте,-здрасте!". Сестра собирает анамнез, а он -встал, сел. Глаза - вот такие!...
 
   "Ложитесь,"-куда ложиться, - Анна Ароновна   у вас не сестра, а Василиса!..."
   А теперь, когда подхоит День Победы,- хожу мрачная, так переживаю эти дни. Вспоминаю, как каблуком конский след разбивала и подмывалась ...
   
    Пашенная Ира  моя подруга. Она прибавила себе лет и пошла на войну. Я это точно знаю. Была регулировщицей.  А вот ...
 
    Рассказ Тамары Михайловны давно перелился в форму исповеди или устных мемуаров, или просто время остановилось, чтобы дать погулять снова, поозорничать, покрасоваться лёгкостью и статью, отличиться находчивостью, почувствовать себя любимой, желанной, единственной!
    Снова с подругой Зинкой заплыть в Сочи в открытое море к тем дельфинам, что угощались сахарком из-за бюстгалтеров, прихваченные специально в целлофановых мешочках. А после лакомства- вместе переворачиваться с живота на спину, крутиться,- вроде показывали, что не опасны ни те, ни другие....
 
    Побывать на банкете после конференции с коллегами. Быть неожиданно умыкнутой одним из них, Глав.врачом! Оказаться ловкой в сопротивлении мужскому неуправляемому темпераменту и откровенной злобе, ...Но потом, после борьбы... Зверь...
    Потом, Быть выброшенной под колёса машины медвытрезвителя в зимнюю пору нагой! . Абсолютно голой!...

    Нет. Муж до сих пор не знает. Хватило у меня выдержки, а у него? -зверя... Боялся огласки. Не думал, что меня машина не задавит.. К тому же, с банкета. Подвыпившая... Да только ли... Жизнь не шла- неслась. ...
 
    Лицо Тамары Михайловны порозовело, помолодело. Спина, плечи, шея -стали гибкими; руки- послушными.
    Вдруг тихонько хлопнула о стену в прихожей дверь.

     Глава 5. А ЭТО СВЕТОЧКА.

    Тамара Михайловна выпрямилась. Встала. Села. .. "Это дочь,-прислушиваясь, сухо сказала она. Она приехала не ко мне... К имениннику. Её друг давний".
   
    Я встала с уютного места, вышла за хозяйкой в холл. "Здравствуйте",- спокойно ответила на приветствие гостьи.
   "А это - Анфисочка"- предупредительно, выпрямив и без того прямую спину, боком подавшись  в кухонный проём из коридора, мать крепким взглядом перерезала пространство между мною и дочерью.
    Казалось, дыханье в ней задержалось внезапно. Вся она переменилась до неузнаваемости. Что-то насторожило и меня.
   "А это -СВЕТОЧКА",- нарочито наигранно, в тон матери,  но по-детски  отрапортовала статная в длинном прямом летнем сарафанчике, со стрижкой "каре" до плеч,- русоволосая, худенькая, большеглазая женщина. Возраст её можно было бы определить не сразу. Как у  Тургеневской Фенечки, в 50 лет- едва ли 30.
   
   Только в больших красивых светлокарих глазах её досадно завязла разбухшая грусть.. Зрачки её выстрелили в мои глаза и тут же перевернулись вовнутрь, будто созерцали там что-то. Потом обмякли и погрузились в ложе бережно и удобно, как дитя в колыбель. Однако, странное противостояние продолжала демонстрировать не менее прямая, чем у матери, спина и застывший лёгкий поворот головы на хрупких, по-девичьи слабых плечах.
   
   Душа моя кричала о помощи. Казалось, какие-то сильные мужские руки должны были немедленно взять бережно это прекрасное создание,напрягшее последние усилия на каких-то невидимых струнах.
   Прежде чем отойти от двери, она,-как цветочек перед зноем, прежде чем принять вызов солнца, наклонит венец лепестков,-она опустила венец гордой головки своей.
   
   Выдержав допустимую паузу, я вышла на крылечко босиком. Странная встреча меня унижала, ставила передо мной вопрос, на который я не знала ответ. Через минуту Светлана  вышла с явным желанием составить  короткий разговор. Что-то заметно ставило её в замешательство. "Зачем же босиком? - несколько обескураженно произнесла она в воздух. Потом,- что-то о сильных и достойных мужах... Где они ?... Вы знаете таких?..."
   Я не расслышала последних слов её, но расслышала крик души. Немой. Истеричный. Безысходный. Изнуряющий бесконечный крик в пустоту.
   Плечи её обмякли. Не спеша, задерживая шаг на ступеньках, она тяжело спустилась и закрыла калитку...
 
  "Пусть знает... Не одна она самая умная,- как-то неестественным образом, подавшись вперёд, образовав почти знак вопроса, мать горячливо  утверждала что-то...

   "Я из ума выжила... С бродячими завожу знакомства от скуки". Как львица защищала она не меня и не пустое пространство от кухонки до крылечка. Нет. Она защищала право своего авторитета. Право личности творить собственную жизнь. Будто стальная пружина вскинула её спину. В глазах, округлившихся от долгого напряжения, и без того под высоким лбом метались искры и гасли у своих ног, скользя по белым гольфам на худых малоподвижных ногах.
   
   "Анфисочка! Не живи с детьми, если сможешь купить хоть плохонький домик, ну не сразу. Я в полвину с тобой бы вошла, возьми меня с собой. С тобой я ещё поживу". Она опустилась как-то молодо и неосмысленно в своё белое пластиковое  кресло. Молча, не моргая, глядела вперёд. "Не дадут... Всё давно сосчитано... И дни мои... Я им говорю, вы покажите хоть, где меня похороните... Молчат... Какую ошибку я сделала, Анфисочка, что  к детям приехала.

    Володя умолял,- если умрёшь,- похороню, как ни один осетин свою жену не хоронил.  Но не могла я сним больше. Я больная.Я прожила жизнь не как ты,- подурному.
   
    Вечерело. У ивы собрались дети на полянку. Прерванный в спаленке разговор оборванными концами задевал за живое в этой непредсказуемой ситуации. Оставить сразу свою собеседницу я не могла. Мы остались на крылечке. Молчали. Откуда-то появился рыжий котёнок. "Петя, Петя,- подалась к нему Тамара Михайловна. Я его люблю". Петя с удовольствием вылизывал молоко с крошками, тщательно размятыми Тамарой Михайловной.
 
    Я изменила план с ночёвкой у Тамары Михайловны. Ушла к себе в "Голубую долину". Ночь до  восьми утра рисовала схему по рефлексотерапии, схему биологически активных точек человека,- БАТ. Выписывала методики работы с ними и основные правила пользования  акупунктурой. С приятельницей, врачом-- курортологом, мы потихоньку благоустраивали кабинет рефлексотерапии.

     Глава 6. ЭКЗАМЕНЫ НА ПРОЧНОСТЬ

   Мой экзамен на прочность и вид на будущую полноценность в  58-60 лет,составленный мною же самой, заканчивался. Маршруты по горным тропам до 180 метров над уровнем моря с отдыхающими детьми. Огонь южного солнца  в июле. Бессонные ночи в ответственности за чужих детей, отдыхающих в оздоровительном центре "Голубая долина".
   Интриги. Вхождение и работа с коллективом. Программы. Проекты. Конкурсы. Творческие защиты в чужой ещё мне системе ПТУ "Рабочая смена". Я -зам директора по культурно-воспитательной работе.
   Море. Су-кко. Большой утриш с дельфинарием; рыбацкими судами и змеиным озером. Даже красивая гадюка, что  поселилась под листом фанеры, что был крылечком перед моим фанерным домиком,- всё уже вчерашний день.

   Позади знакомства, адреса, ребячьи глаза, прогулки, обиды за недооцененный колоссальный труд. Уже  позади и осмысление незнакомого  образа жизни под более высоким небом, более жарким солнцем, с более чистым воздухом, с более вкусным хлебом Кубани, с дешёвыми фруктами, яркими цветами, садами и более  обласканными человеческими телами, но -более чёрствыми душами.
   
   Душа моя отчаивалась без домашнего очага, семьи. Разум не мог больше защищаться. Одним порывом я приняла решение - уехать и пришла проститься.


     Глава 7. ВСТРЕЧА

    Давно, в книге "ИСКУССТВО ЖИЗНИ" Сатья Саи- Бабы чьё имя мир знает как богоявление в ашраме Индии, с 1950-х годов, я прочитала и приняла Истину душой:
            
    "ЖИЗНЬ- МОСТ, ПРОЙДИ ПО НЕМУ, НО НЕ СТРОЙ НА НЁМ ДОМ".
 
    Трудно и не сразу  показала мне эта Истина свою суть. Мост,- значит, только соединяет меня с тем, откуда я явилась. А построив Дом, я не вернусь или вернусь, не выполнив своих задач, с которыми пришла. Значит, всё проще. Надо помнить, что мы не на века, а только в гостях. И вести в гостях надо себя этично. А мы, пришедши в мир, уже с раннего детства строим дворцы, замки, домики. Едва почуя самость,- организовываем свой дом в мире и всю жизнь стережём его, будто пришли сюда на века. Забываем в суете, что смертны. И не беспокоимся о духовном росте своём. Всё печёмся о бренном теле своём, о его желаниях, о его страстях. А чем занимаемся в этом доме? Выказываем друг другу наряды, в которые укутываем своё живое,- не нуждающееся в дополнительной красоте,- тело. По этим одёжкам определяем значимость, ранг, класс, к которому материально принадлежит тело. Будто не замечаем пустоту, гнев, злобу, месть в глазах.                А как душа страдает.
 
    Зерно Духа  и страсти тела создают жернова для души. Терзания  совести, которая не ладит с умом, не выносимы. Здоровье человека разбивается, как телега по кочкам. Давление-прессинг формирует депрессивные состояния. Они отнимают радость изнутри. Изъедают силу, как червь изъедает плод.
   
    Сегодня повсюду глаза живут, будто отдельно от человека. Тоскуют, отчаиваются ,негодуют, но почти не радуются. А по тротуарам, в скверах - вереницами , парами, в одиночку и стайками, как пичужки,- плавают в воздухе глаза. Может, они карие, серые, зелёные, голубые - только цвет их не виден. Они потухшие и обращены к земле. Изредка перекрестятся лучи их, сверкнут, как оголённые шпаги, и, обратясь к земле, потухнут. Плывут сторожить чьи-то "дома", построенные на "мосту".
    До собственного Дома-Храма Света- у нас нет времени. Всё суета сует без праздников и выходных. Подневольный труд в ГУЛАГах, наверное, был легче. Упадём на крылечко Храма-Дома своего лишь на одере, не засветивши светильника своего.
 
    Когда любовь охватит тебя, то в тебе появляется сострадание и оттого становишься счастливым, если другой счастлив; и несчастным,-если другой несчастлив.
   
    Не знаю, что управляло мною, будто ямщик вожжами, но я бегала за три километра к морю, где недавно работала. Наспех набирала пятилитровую канистру морской водой, ставила её себе на голову и летела обратно, нигде не опустивши драгоценную ношу. Верила, если не заземлю сосуд, то целительная сила Духа Свята по потаённой молитве моей поможет Тамаре Михайловне, и она вскоре сама дойдёт со мной до моря.
   
    Но время предъявит позже свои счета. А пока я видела  сияющие радостью её глаза. "Кто скажет, что ты из Сибири и что тебе  60 лет. Будто из Индии. Как из сказки... А легко шла-а, будто и ног под тобой нет. Как по воздуху".
   
    До сих пор не вполне понимаю, что меня поразило в этой немолодой женщине. Что влекло через пять тысяч километров. Только слово "ВСТРЕЧА"  я осмысливала с тех пор необычно. Жизнь открыла для меня удивительный мир. Будто на тропе космических далей произошла долгожданная встреча наших траекторий на короткий миг, и хотелось всё отдать, что надо в таких случаях.
    Я встретилась с той женщиной на портрете. Хотелось наговориться, наглядеться, просто набыться вместе, сколько можно. Лёгкость общения. Яркая эмоциональность. Она выложила свою душу без утайки, без стеснения. Знала,-она понята и не осуждена. Любая тема ей была доступна. Она поднимала из себя события не в розницу, а пласт за пластом.
    Когда я её мыла, руки мои, казалось, касались не тела, а держали её незащищённую душу. И она быстро восполнялась жизнью. Не раз я заставала её в астено-невротическом кризе. К моему безграничному удовлетворению она через 40 минут уже могла сварить кофе и шутить: "Не верю. От такого предсмертного состояния можно так быстро и без лекарств перейти к жизни". И уж через пару часов провожала меня со своего крылечка. В белых узких брючках, в ветровочке красной. И после недолгих церемоний прощания с доверчивой детской улыбкой спрашивала утвердительно:"Когда ждать!" Это был и вопрос и очередное приглашение.
   
    Недавно в очередном раздумье над жизнью Тамары Михайловны мне пришла мысль: в России 60% пенсионеров. Мы- люди 19 века. Несём с собой закономерности обустройства своей жизни от своих родителей. По сути, в нас живёт весь 19 век со своими обычаями, этикой общения в быту, в семье, в роду. Родство людей веками определялось по крови.

    А ведь, материальное обеспечение - полонение детей, без их на то большого желания. Оно ставит их же в положение вечного должника перед родом-родителем. Родитель ждёт опеки от дитя, как должное. И я задумалась. А в праве ли мы так себя вести?... Родитель любит и опекает дитя не потому, что тот просит. Я в данном случае поступаю так или иначе, потому что это мой образ отношений с дитём. Я реализую себя родителем. И всё. За мою любовь мне никто ничего не должен. Могу ли я заставить себя также любить любого другого человека? Любовь любит восседать на сострадании, а сострадание - на понимании. А понимание - на психо-эмоциональной схожести, на родстве душ. Вправе ли я обижаться, что меня не любят дети или кто-то из детей?. -Нет.

    Наша психо-эмоциональная программа можжет  быть совершенно разной. Разным духовный опыт. Мы можем быть враждебными друг другу, если не научимся принимать людей такими, каковы они есть. Если не будем пытаться их переделывать под себя, потому что нас считали, и мы сами себя считаем, положительным человеком в обществе. Опять же нет.
   
    Как-то случилось мне прочитать выражение древнего мыслителя,-
         Халил Джебрана,-"Пророк":
   
   "Ваши   дети не являются вашими детьми. Они сыновья и дочери стремления жизни к самой себе. Они пришли, благодаря вам, но они не от вас. И хотя они с вами, они всё же не принадлежат вам. Вы можете давать им свою любовь, но не свои мысли, потому что у них есть свои  собственные мысли. Вы можете укрывать их тела, но не их души, потому что их души обитают а дали завтрашнего дня, которых вы не можете посетить даже в мечтах своих. Вы можете стараться быть похожими на них, но не пытайтесь сделать их похожими на себя, потому что жизнь не идёт назад  не остаётся во вчерашнем дне. Вы есть лук, из которого ваши дети, как живые стрелы посылаются вперёд. Лучник видит цель на пути бесконечного,  Он сгибает вас своим могуществом, чтобы его стрелы летели быстро и далеко".

    В один из первых дней я прочитала это Тамаре Михайловне. Она не сразу, но вложила что-то в свою душу. Её буквально изводил психологический конфликт с дочерью, которую она любила больше своей жизни.
 
    А я сейчас думаю, надо бы нам всем пенсионерам понять, что произошёл разлом тысячелетий. И мы своими 60-ю годами остались по ту сторону трещины. И пока не поздно, надо начинать жизнь сначала. Никто нам ничего не должен. Принять новую информацию. Забыть, что из нас сделали пугало-авторитет для подражания, а больше - для лучшего управления толпой. Делай как он! И порядок.
   
    Кончно, научиться заново понимать, что хоть он прекрасно учится, но он подлец. Что он институт окончил, а духовно  чуть  выше  животного.. Значит, его же ум ему первый враг. Понять, что зависть,гнев, обида,ложь и лесть ведут человека к болезни и смерти. Что  нет более разрушительной силы, чем страх. Что любовь - это единственная сила на планете, что создаёт жизнь и побеждает страх. Что мы рождаем детей не для старости, а потому что нам свыше они доверены для опеки.
   
    Наверное, тема матерей и дочерей сегодня самая неблагополучная. Видно, это и есть одна из главных устаревших основ в нашей идеологии 20-го века.
    Повсюду это горе- тема "отцы и дети" -цветёт пышным цветом. Это настоящий планетарный бой "матери-дочери". Дочери требуют! По схеме стериотипа от матерей. Матери- от дочерей. Думаю, когда мы поймём, что женщина рождена матерью СВОБОДНОЙ, тогда не будет дочерей-неудачниц и матерей, которых убивают их дочери. А пока...
 
    Там в Киблерово моя крепость оказалась слишком незащищённой перед силой недоброжелательного контроля, подозрения и откровенного молчаливого сомнения о возможных корыстных намерениях чужого человека. Иногда и от Тамары Михайловны самой проскальзывала мысль о более низком "ранге" её подруги, нежеле членов её семьи.
   
    Как-то моя героиня пояснила, что, кончно, дочка Ларочка заинтересовалась, заплатила ли я тебе за помошь, я ответила, что Анфисочка и не взяла бы денег,она не из таких.
    Но заехать в Москве к дочери не желательно. "Да она и не поймёт. К тому же, в четырёхкомнатной московской квартире  сын занимает три комнаты. Она и меня взять не может, да и зачем. Ухаживать, как ты, никто из них не сможет, да и не захочет. Кому надо. Молодые умирают, а за старухой будут ходить. Нет. Не хочу я детей переживать".
   
    Зной с самого утра вливался в незапертые двери, в неприкрытые ничем окна. Будто от пожара раскалились ступеньки крыльца. Ивушка боялась шелохнуться, чтобы не опалить косы.
   Мы наспех придумали занавески на кухонное окно из пёстренького ситца. Вечер опять беседовали, и не спеша, я обвязывала крючком полотно.
   
   Ночь укрывала после зноя быстро и уютно. Комаров не было. Аромат и высокие звёзды. Всё необычно для северного человека. Рай на земле. Так мне казалось. Тамара Михайловна приготовила удивительный чай. Оказалось, эту жестяную красивую упаковочку привезла внучка из Швеции. " Её муж дипломат. Вместе учились в МГИМО в Москве". Чай был английский...
   
  "Знаешь, Анфисочка, это- ВСТРЕЧА...- Тамара Михайловна будто продолжала свой внутренний монолог. - Редко так бывает. Даже дети заметили, что мы похожи. Конечно, ты моложе, и нежнее лицо. Но утром ты пошла, а я увидела- вторая Тамара Михайловна...
   Встреча не только в этом. И мыслями... Ты человек нашего поколения... Я не нагляжусь на тебя. Впервые за 80 лет удивляюсь. Это ВСТРЕЧА  по судьбе...".
   
   Тамара Михайловна говорила легко, без напряжения, без дефектов заикания и без задержек. Я не смела прервать этот ровный певучий журчащий ручеёк души.
   Она предложила мне ночевать вместе. Уложила меня на кровать, что стояла к её кровати буквой "Г". "Это я поставила для дочки Ларисочки, когда она приезжала нынче  на мой юбилей."
   Мы улеглись на кроватях рядом. О чём-то говорили далеко заполночь: о жизни внучки в Швеции и  её муже Крисе, урождённом американце; о поездке мужа Тамары Михайловны - Володи, во Францию к отцу-генералу. Он его единственный наследник. О жизни дочери Лары, провизора, теперь вдовы высокого московского начальника главы ВЦСПС  и их старшем сыне- в Америке; об Игорёше, любимом внуке , его жене Наташе и их дочери Маргуле; о Светлане, дочери младшей и  её втором сыне Роме,...
   
    Тамара Михайловна, будто  листала страницу за страницей своей  прожитой книги. А я читала своей душой, как многообразно, многолико, многопланово предъявляла  себя её жизнь,- без остановок, с нарастающим напряжением. Гибко надо было управлять ситуацией. Держать крепко в руках невидимые  стропы управления.  Обеспечить ход семьи достойно. И поддержать, и спросить вовремя. Душа её перебирала струны свои и обозревала, что сработала за 80 лет. Сознание её легко касалось этих струн, и они звучали мягкой виолончелью.
   
    "Да, я хорошо знала Аллу Боянову и Вадима Козина. Этот романс я не слышала. Этот романс, наверно, позже был написан. Был у неё военный офицер молодой- ...". Я продолжала петь ей ромнс "Мы только знакомы".

   
     МЫ ТОЛЬКО ЗНАКОМЫ

Спокойно и просто мы встретились с вами,
В душе зажила уже старая рана,
Но пропасть разрыва легла между нами –
Мы только знакомы. Как странно…

Как странно все это, совсем ведь недавно
Была наша близость безмерна, безгранна.
А ныне, ах, ныне былому не равно,
Мы только знакомы. Как странно…

Завязка – вся сказка. Развязка – страданье.
Но думать все время о вас неустанно…
Но, может быть, впрочем… Зачем? До свиданья.
Мы только знакомы. Как странно…

    (Музыка Бориса Прозоровского
Слова Льва Пеньковского (1894-1971, русский советский поэт-переводчик)
Романс написан Борисом Прозоровским (1891-1937) в 1924 году в Москве для Тамары Церетели (1900-1968). В ноябре 1937 года Прозоровский расстрелян (ГУЛАГ).

   Я продолжала петь  любимый мной  романс: "Мы только знакомы. Так странно...".
"Наверно, о нём,.. Об этом молодом офицере..."-  душевная виолончель Тамары Михайловны   тоже пела о любви, о красоте, о молодости и её нескончаемых заботах, о страданиях в старости. О непонятном времени, которое её перевернуло.
 
    И мне показалось, что этого крепкого человека, не знающего лести, подкупа, лжи, будто судно, перевернул неожиданный шторм. И она не может опомниться, чтобы лечь на свой курс.. Да и сам курс потерялся, оборвался.
 
    В какие-то промежутеи времени душа её выпрямлялась, выравнивалась, и мятеж утихал в ней. Но любая встреча с реальностью била остервенело  и безжалостно.
   
    Так  прибрежная волна сбивает с ног детей, приехавших на отдых. Собъёт и катает до посинения, не даст подняться. Два дня назад я подняла на пляже санатория девочку десяти лет из Соликамска. Побледневшую, уже обессилевшую,- на глазах у другой группы. " А она не наша",- споконо отозвались мальчики на берегу  буквально в десяти шагах от погибающей девочки.

   Утром мне надо было уезжать. Я молчала об этом. Не могла прервать родившийся поток жизни. Сколько много она знала, и всё не востребовано. Это меня оглушало. Я превращалась во внутреннее зрение и во внутренний слух. Не замечала её вставленных зубов, морщин. Возраст.
   Слушала, воспринимала и понимала ту женщину, что "вышла" с портрета. Я знала её, эту женщину, раньше, или ещё проще- ЗНАЛА ВСЕГДА!. Это был мой двойник. Мы были свои, как сёстры, или больше, чем сёстры.

   Когда я уходила от неё на работу в "Голубую долину", она спрашивала с неизменной потаённой детской радостью: "Когда тебя ждать?" А когда приходила, лицо её ещё  издали видела в рамке кухонного окна, а потом двери открывались на крылечко, и она с улыбкой и приветливым словом встречала, выказывая радость своим телом.
 
    Я уже умела хозяйничать в её порядке на кухонке, а она из обыкновенных яблок варила очень вкусный компот...
   
   Но время никто не остановит. Пришло неотвратимое утро. Мы попрощались скромно. "Я писать не буду. Адрес не оставляй. Обо мне узнаешь от Ларисы". Она достала обещанную фотографию, с которой фотограф-художник сделал тот портрет. Я высказала ей желание написать рассказ. Она одобрительно поддерживала . И я на обороте записала телефон и адрес Ларисы Николаевны в Москве.
   
    Пять тысяч километров преодолеть поездом в июльскую жару непросто. Суета. Духота. Но и впечатления. Бескрайние просторы России нашей от Чёрного моря до Томска. Под неспешный говор попутчиков, один сам себе у окна вагона понимаешь и ямщицкие песни, и волгарей, и сказы Бажова, особенно -"Хозяйку медной горы", и битву под Сталинградом, застывшую и спелёнанную Мамаевым курганом. И удивительно молодую Мать-Родину, с мечём в руке около 30 метров длиной, и Златоуст, и всю нашу родину, имя котоой Россия.
      
      Глава 8. ЛЮБОВЬ-ЭТО ТВОРЧЕСТВО БЕЗ СТРАХА , БЕЗ ПРЕДЕЛА

   " Анфисочка! Как я рада! Как жалела, что не взяла адрес. Я искала тебя через "Голубую долину". Сама хожу на базар. Гуляю ...".
   Тамара Михайловна радовалась моему звонку из Томска. Она строила планы. Звала попроведать и помыслить о дальнейшей жизни. "Я живу! Я живу!"- повторяла она в трубку.
   Но надо ли удивляться, подумала я себе. Жизнь это и есть любовь. Пока любовь в теле,- тело живёт. Откровением ко мне пришла эта мысль. Да! Любовь - это творчество без страха, без предела. Она сама и есть жизнь. Страх ослабляет любовь. Значит, нет более разрушительной силы, чем страх. Любовь всесильна, потому что в ней нет "эго".    Она Свет без тени. Она вечна! Вот оно что. Моё открытие меня поразило..
    В мою голову поселился космомс со своими законами мироздания.. Спокойно вместилась планета Земля со своими алчными законами завоеваний. Общество, где люди не создают, а уничтожают прекрасное творение Природы-Матери. Мы потребляем, берём, друг у друга. Хитрость вырастает в науку отбирать и умертвлять.
 
     Детей заставляем бояться. Страх объявили господствующей силой. Рождаемся в страхе, плодимся в страхе, семью организуем в страхе и умираем в страхе. Животные мы, а не люди. Далеко нам до людей. Человек может столько , сколько захочет и сможет творить, Любить. Любовь поднимает со смертного одра и даже с того света. Любую болезнь побеждает.. А мы завистью и страхом убиваем всё! И себя! А какие же мы невежды и как отстали от Времени. Нами правит желудочно-кишечный тракт. Позорно живём. Сидим в темнице своего тела и боимся этой темницы. Не хотим переоборудовать её в защитный элемент от климатических условий. Наряжаем эту темницу-тюрьму. Все деньги на неё тратим и всю жизнь. Тёмный мы народ и ленивый. Только и научились землю удобрять собою. Похоже, второе тысячелетие дало нам главную задачу-превратиться в истинных людей, в человека!- из животного с речью. Вот какую задачу мы, оказывается, должны выполнять. А как?

     Глава 9. САМШИТ У ДОРОГИ.

     Волей судьбы в ноябре этого года я снова увидела Тамару Михайловну. Три дня спланировала прожить с ней и для неё.
   Маршрутка мягко шла по уже знакомым улицам Анапы на Су-кко. Вот и белые гнёзда Киблерова. Вот и коса Голубой долины с мостком. Всюду на мостовой странные жёлто-коричневые большие червяки. Большие? А! Это опавшие плоды белой акации. Сколько их...   Ветер. Дождь. Безлюдно. Только ивушка спокойна, пышна и невозмутима.
   
   Дверь с крылечка открылась легко. На стук никто не вышел. Окно в кухне без "портрета" Тамары Михайловны. Что-то сбило с меня радость,но не расстроило. В прихожей тихо. Заглянула в комнату Ромы. "Бабушка у ... Бабушка у себя",- спокойно указал на дверь по коридору светловолосый крепкий внук.
 
   "Я вонючая, не мытая. Не встаю три дня. Не подходи ко мне близко. Тебе будет неприятно". Не назвав меня по имени, не выказав элементарного приветствия или, хотя бы, участия с дальней дороги, Тамара Михайловна была не той, что представлялась мне после телефонного разговора.
  " Я одна. Некому меня помыть. Нечего кушать. Света завтра уезжает на операцию в Москву. Рак печени. Зачем мне жить, Анфисочка! Я не хочу переживать своих детей. Уже скоро. Только бы без боли. Но так неприятно..." 
 
    Глаза Тамары Михайловны трезво оценивали ситуацию. Не было в них отрешённости, спутнице иного мира. Был протест чему-то. Как же мне  поступить. И я поняла. Жизнь, что вошла в неё искрой неожиданной, но-желанной! Быстро угасала без поддержки. Годы, что прошли без света любви, годы разочарований, отвержения, поражений, болезни - быстро погасили в ней искру жизни. Видно, только высшая любовь превосходит эгоизм. Это она сладостна, священна и благословенна. А мы, едва почувствовав в себе свет радости, гасим его страхом, зачем жить?. Чем же заплатить? А любовь знает только свою монету,- любовь. Не найдя ответ ей, гоним- вон. Непрошенную любовь... А "эго" наше диктует:"Кому ты нужна? Зачем тебе Жить!". И включается  программа "Суицид". Организм сам себя уничтожает. Но как быстро!... Открывает путь по билету до станции "Смерть", который выдаётся каждому с его рождением. Так просто.

   Через час после ванны с уже известным ей массажем, холестическим пульсационным, мы пили чай на кухонке, где до сих пор висели те "мои" занавески... "Тряпочки всё ещё висят. Уже нет жары."
  "Я через них помню тебя и себя. Как хорошо вышло".

   Более четырёх дней я не могла задержаться. Надо было определиться с жильём, работой. Я ехала по приглашению директра техникума , в отделение  Московского филиала  на должность старшего методиста. Но место жительства пока надо было определить самой.  Да у меня и был вариант,- снять уже знакомую квартирку, где жили мы с внучкой летом.
 
   Начались ветра, дожди. Девятого ноября мы простились. Я не оглядываясь, вышла. Чувстврвала,- больше не встретимся. Она долго стояла на крылечке, пока Рома вёл машину по Киблерово.  Я ехала с ним в Анапу.
   Из Новороссийска прибывшая, меня перехватила  томичка,знакомая, местная врач из Томского мединститута.

   Я позвонила, по приезду в Н-ск, Тамаре Михайловне. Трубку никто не взял...
 
   Через 40 дней раздался звонок:"Анфисочка, я не жалуюсь. Дожди, ветры. Стою и прошу, чтобы кто-то купил хлеба кусок. Жду Светлану с Ларисой из Москвы. Операця, как будто, прошла успешно. Светлану Лара привезёт, и Рома туда уехал."

   В Новороссийске была бриллиантовая зима. Ветер остервенело валил опоры ЛЭП. Обледеняло провода, и они не выдерживали тяжести. Краснодар объявил ЧП по Черноморскому побережью. Лес, трава, каждое дерево блистало бриллиантами сосулек на  полуденном солнце. Стоял звон у склона горы на Шесхарисе. Падали сосульки, подтаяв с солнечной стороны. Всё превратилось в груду алмазов. Транспорт не ходил. Перевалы обледенели. В лёд вросли  береговые суда. Море в плену.
   В Сочи людям раздавали кипяток на чай. Море штормило. Угрожающе набрасывалось на берег. Обледеневшие спуски блестели опасностью для жизни.
   
    Двадцать второе декабря. Тот звонок из Киблерова не давал мне покоя. Да. Тот день, видно, был непростой. Тамара Михайловна звонила не просто так. Не для того, чтобы не  беспокоила её моя новороссийская приятелница узнать мой адрес,- где я нахожусь. До сих пор слышу этот голос. Я его умела понимать. Трепетный. Отчаившийся. Но всё-таки, высокомерный крик души. Она не могла просто попросить о помощи.

   Её знали. Уважали. Не отказывали и в просьбах. Она ждала заслуженного уважения и любви от детей и внуков. Им она отдала всё, что  смогла. Ждала заботы и тепла. Она ждала, как должное или никак. В голосе по-прежнему не было ни на грош кротости. Но боль и страдания испивали её силы. ...
   
    Двадцать пятого, в 7:30 утра отходил мой поезд в Томск. Более часа целой толпой с баулами, рюкзаками, сумками из Шесхариса мы добирались до железнодорожного вокзала пешком. Транспорт не ходил. Все обледенело. Мужчины надевали на ботинки  и туфли капроновые чулки против скольжения.
   
    Коровские лепёшки и грязные целлофановые мешки швыряло в лицо с мелкими камушками и песком. Кожу лица пробивало до крови...
   
    Мне до сих пор кажется, позови она меня, возьми на себя такую ответственность, самостоятельно,  перед своими детьми. Или просто крикни:"Я погибаю, помоги!" И я бы нашла выход. Не знаю какой...
 
    Голос её стоял в моих ушах. Я понимала, что выбор ею был сделан. У неё оставалась одна задача- встретить дочерей и уйти, не обременяя их больше.
 
    Выбор неправильный. Его продиктовал страх за возможные неудобства и нежелание что-либо в себе менять. Порассуждав сама с собой, как и 9-ого ноября, я пообещала себе попроведать её,хоть на кладбище. Также хоршо прибрать могилу, как мыла её, стригла, натирала маслами.
    До сих пор ловлю себя то ли на малодушии, то ли на трусости, то ли на горечи той капли "дёгтя", что отвратила меня от непробойного эгоизма и темы "деньги"..
 
    Через год судьба привела меня снова в Новороссийск. И я начала свою жизнь с милого мне места, микрорайона Киблерово. Наташа, жена любимого внука Тамары Михайловны, ответила  по телефону, что бабушка умерла двадцать пятого декабря,- на Рождество, а родилась 19 января на Крещение. Предложила  сопроводить меня  на кладбище в 17 часов.
    Не шла, летела я по знакомой дороге. То в оконной раме, то в двери на крылечке виделась мне Тамара Михайловна- мой двойник... Улыбалсь глазами, и рыжий Петя, толстый и спокойный, лежал у белого пластикового кресла...
   
   "-Тётя Анфиса!- окликнула меня громко Наташа почти у дома,- А я Вас не узнала на дороге, проехала мимо". Она предложила сесть в салон машины. Но я прошла к ивушке прижать ладони к её стволу, поздравствовать и зайти в круг нашей с Тамарой Михайловной маленькой сказки. "Вот  я уеду, а ты будешь смотреть на мою любимую ивушку. Помнишь про Мавку Леси Украинки, что обернулась ивушкой. Вот это я и есть. Это я.
    Ивушка приняла меня под крону. И слёзы легко и тепло, как ивовый сок, поплыли из моих глаз.
    Наташа вела машину и говорила много, сбивчиво, горячо. Потом одёрнула себя,- "Что это я всё оправдываюсь"...
    Мы проскочили по Су-кко, чуть вернулись и слева свернули в переулок. Рядом спокойно жило кладбище.
    Вот и пришла я к тебе, как обещала. Только дом твой холодный....

    Свеча, мною специально прихваченная, спокойно,легко разгорелась и без ограждения пластмассовой бутылкой. Трапезное зелёное крупное яблоко подкатилось к свече. Лоб мой коснулся холодного бетона. И мысли прервали свою нить в тишине. Тихо. Пусто. Легко. Все заботы, все проблемы, все вопросы развязал этот квадрат из свежего бетона с узкой полоской земли посредине.
   "Бабушка просила посадить самшит. Вот эти два отверстия в бетоне по обеим сторонам памятника,- это и есть место, где уже завтра Игорь и Рома посадят кусты". Наташа откусывала яблоко своё, я- своё, Маргуля-своё. А то, самое крупное, лежало рядом со свечой.
    Солнце садилось.Поднявшсь с колен, я поняла, что оставаться больше не надо. Да и неркополь не любит запоздавших. Здесь свои законы и этика.
   
    Наташа пригласила на чай. Я с радостью зашла на знакомое крылечко. Только столика и кресла не было. Вдруг у косяка двери кто-то сильно прижал мою ногу. Я перевела взгляд вниз и к моему удивлению и восторгу! увидала Петю. Петя буквально взгромоздился на мой ботинок и со всей силой тёр головой и шеей мне о голень, молча. "Петенька! -услышала я голос Тамары Михайловны.-Петенька", и  повторила я со слезами радости вслух"Петенька". Провела ладонью по его спине, будто поздоровалась с Тамарой Михайловной, и Петя исчез. Ушёл с крылечка. "А мы ни разу не видели  кота после смерти Тамары Михайловны,- как-то удивлённо молвила Наташа. Надо же..".
 
    Вкусный пирог. Чай. Наташа умела и любила угощать. Мне казалось и прежде.
   Проговорили долго. "Боже! - Это же шторы- тряпочки!".
   "Если бы просто тряпочки. Я их постирала и снова повесила. Посмотрю на них и мне кажется, что бабушка появится где-то. Мы все не можем привыкнуть, что её нет.
   
    Розовые в мелкий цветочек ситцевые задергушечки закрывали окно сверху донизу. Я вспомнила, как обвязывала их крючком три часа в тот жаркий день. "Огонь на улице,-говорила Тамара Михайловна.- Давай так закроем да и всё.".- "Нет. В нашей жизни каждый день может стать последним,- подумалось мне. И мы устроились в спаленке, открыли дверь на балкон. Со склона горы шла прохлада. Склон тот в десяти метрах от стены  дома. День был счастливый! Тамара Михайловна рассказывала о детстве, о войне, о Сочи,сочинской квартире, о своей подруге Зине, что плавала с ней к дельфинам, о Вадиме Козине и Алле Бояновой, о генерале в Париже- отце Володи, о свекрови, о Светлане, Игоре и всём том, что называется жизнь.
 
   "Анфисочка, вот мы с тобой и встретились. Вот встреча...!".
  - Да, видно, ради неё я ехала пять тысяч километров, - "А сколько дней ехала?" - 88 часов поездом, да главное, казалось, что кто-то очень ждёт...( Думала, может судьба, мужчина. Но умолчала).
   
    Под ивушкой застрекотали дети. Стало прохладно и сухо. Ивушка чуть вздрагивала нежно-зелёным шёлком кос. Мы повесили свои новые шторы, предварительно оглядев пластинчатые белые жалюзи на балконе. "Так и пролежат. Некому повесить, тихо заметила Тамара МИхайловна".
    Мысли мои перепрыгивали и всё время останавливались на том бетонном квадрате за железной оградкой у самой дороги. Дорога углом почти под 90 градусов поворачивала именно с той оградки, где были порожними пока в бетоне два круглых отверстия, как чаши. Завтра там будет  самшит. "Самшит у дороги",- неотступно крутилось в голове. И - исчерпаны все тревоги, все заботы. Только рядом слышиытся :"Ба" Прости меня,- рыдал Игорёша,- прости меня, ба!".

    Игорь, возмужавший и совсем трудяга в робе строителя с удовольствием ел курицу. Наташа заботливо угощала. "Приезжайте, заходите без звонка",- сказала на прощание Наташа.- Ключ вот здесь. Если нас не будет, можете войти".

    "Мы только сегодня забетонировали. Хорошо получилось,- Игорь говорил,будто желая угодить сразу и мне, и бабушке в моём лице, - видели там круглое место? Это под самшит. Она сама так сказала. Никаких цветов. Травка и самшит".
     Самшит у дороги,- менее хлопотливый  вариант,- крутилось в моей голове неотступно. Она никого никогда не желала обременять собой. ...
     Но необычным казался искренний громкий разговор. Чем-то напоминал не то отчёт, не то доклад, но кому? - чужому человеку, которого ещё недавно он обходил строгим предупредительным молчанием.
    "Дядя Володя тоже известие принял с участием. Мы все туда ездили. И мама.- не унималась Наташа. А мы и сейчас не можем поверить, что её нет"... Зато самшит у дороги устраивает всех,- как испорченная пластинка, крутилось в моей голове. А Игорёша  заметил, что дядя Володя  его усыновил официально  и сделал наследником своим. ( Тамара Михайловна с самого первого знакомства говорила о судьбе ребёнка Игорёши и не удачном первом браке Светочки и потере отца её первенца).
 
     До  санатория "Голубая долина" подвёз меня друг Игорёши, коллега по стройке  дома, который  Игорь начал ещё при Тамаре Михайловне. Настоящий терем, красиво строил. Я много раз проходила когда-то мимо.
     А душа моя продолжала своё: "Путь по билету" до последнй  станции, выданной каждому при рождении, стремительно сокращается.

     Время заглядываает не только в окна, в двери,- через стены, потолок наших домов. Суровое жёсткое его дыхание наводит страх и гонит ещё быстрее. Мы строим дом, чтобы спрятаться от всевидящего лика Времени. Но лишь укорачиваем и без того короткий путь по билету. Хотелось крикнуть:"Люди! Опомнитесь! Посмотрим на ивушку, на белую акацию, на лунную дорожку, на кофточку Наташи. Порадуемся первым врачебным приёмам стоматолога Ромочки: " По 15-20 человек в очередь... Нет. В поликлинике пока... Уже самостоятельно... Да. Окончил ".
     Но бегут машины. Плавают по воздуху грустные глаза. Радуются без радости купающиеся на морском пляже. Продают без участия и покупают без удовольствия на торговых точках и у дворов. А в ста метрах от автострады дорога упирается в два бетонных кашпо с самшитом. Кто же из нас дома?  . Мы будто во сне, бегаем, суетимся о покупках, еде, ссоримся, давим друг друга, как на временной остановке поезда, зная, что билет наш выписан на какое-то время. А всё охота.
     Всё надо. Да кроме главного, надо и то, что у других. Как много надо, а с собой не взять! Обвешаешься, как Остап Бендер,- часиками, а на "границе" всё снимут.
   
     Прощаясь, Наташа сказала:"Бабушка родилась 19 февраля, а умерла 25 декабря, в 12:20" .
     Вот как! Мы и родились в один день_ невольно сорвалось  у меня вслух. Не только лицом похожи. .. .
    "Удивительная встреча,- Молвили мне мои мысли. _ Встреча из прошлого. Но кто мы были? ... Сёстры?... Мать и дочь?... Иначе?... Только молчанье мне в ответ. Да озорной взгляд с брызгами искр,- молодой, насмешливый, острый, неумолимый неподкупный.
     Я уезжала с облегчением выполненного обета. Свидимся ли ещё у самшита. Фотография с адресом Ларочки у меня за стеклом.
     Вот так. Роднее настоящих родных. Вот не поверила бы раньше.
   
    "А кто Вы? - как-то спросила робко Люся, армяночка из соседнего дома Тамары Михайловны.- "Учительница,- ответила я без промедления. "Учительница,- усмехнулась Тамара Михайловна,- философ!" -Сказала твёрдо и закрепила фразу прямой своей спиной и продолжительным немигающим взглядом.
   
               За чаем, 10 мая ....год с небольшим назад.

     Автобус Анапа-Новороссийск завернул за автовокзалом почти в противоположном направлении, легко прошелестел по новому микрорайону на Анапском шоссе, между горными отрогами. Будто без разрешения ворвался на полегон, с грудами военной техники, длинными накатами земли,- стрельбищем.
   
     Станицы выхваливались разноцветными стенами, блестящими крышами; склонами и крутыми оврагами...
     Как вода, суетился рынок в Новороссийске,- рядом с автовокзалом, - и горели золочёные кресты и купола на храме Успенья Богородицы.

     МАТИ БОЖИЯ! Услыши нЫ и заступи нЫ, и освяти путь  наш до стнации нашей. Измучились в суете неверия. Заблудили в суете неверия. Заблудили много в темноте своей.
Вопиём Тебе, Мати милостивая, Поможи и направь стопы на Истину. На Любовь и Радость. Тяжко еси лице Время глядеть. Жестокосердное зело и неминучее. Исправи нам , Мати, лик время нашего на любый, приятен и радостен.
   
     Море у косы о чём-то встревожилось, и волны догоняя друг друга, слизывали с боков обломки, бутылки. На косе уже редкие чайки прогуливались близ волн, и на толстом чурбаке сидел с удочкой парнишка. Чуть ближе - на ещё непросохшем брёвнышке, о чём-то молчала темнорусая  круглолицая, с крупными грустными глазами молоденькая девушка.
 
     Море уходило за горизонт, в бесконечность. И мысли растворялись в нём, как в вечности.
     Доброго пути! Мы встретились! Встретились! Я помню о тебе. Помню! Помню! Кричали в бесконечность мысли.
     Иногда мне вдруг казалось, что это уже не мои мысли, а просто,- как чайки,-перекликаются над морем, уходя к горизонту,- Встретились! Встретились! Помню! Помню!

     Через три недели поезд отсчитывал километры от южного моря  в Сибирь,где "всё моё",- говорила внучка Полюшка.- даже фонари на чёрных невысоких опорах. Даже чистый снег, от которого на душе чисто и свежо.

     Проводницы прилежно подметали и мыли полы. От станции до станции, слегка поскрипывая в репродукторе, пел Коля Басков: " всё также рыдает шарманка..." и какой-то неведомый ключ переводил эту мелодию в образ боли, недоумения и бесконечного сострадания "самшит у дороги", где горит свеча и рядом большое зелёное яблоко. Вот и всё. Неужели мы все - мираж. Игра Времени. А ведём себя, как бессмертные, как вечные.
     Какая гордыня! Какие баталии! Какой искус и зависть. Какой дом на мосту, где все усилия - в живот и в унитаз. И путь наш украшен не розами.

                ДЕНЬ ПАМЯТИ

     Руки и мысли облепила суета. Время выпархнуло, как наседка из гнезда, а назад не вернулось. Закружились, завертелись вчерашние недоделки, заботы, ненужные обиды, благие задумки. И вдруг среди клубка сумятицы тех нестройных планов дня чётко и напористо высветился образ Тамары Михайловны. То молодой,- с фотографии, то мудрой и искромётной,- в кухне у окна с видом на ивушку.
     Это был день 25 декабря. Я мыла полы. Прибирала. Была одна с тишиной. Портрет двойницы моей не желал исчезать.
     ЭТО ДЕНЬ ПАМЯТИ... Вот оно что... Расстояние преодолела... Теперь и поезда не надо... Беседуй мыслями и желай доброго на той траектории Вечности, где была встреча с удивительным миром - Человеком. Мир этот огромен и непостижим. Мир единственной, оставшейся живой памятью, защитницы Анапы и Новороссийска, ветерана-героя Великой Отечественной войны. Мир красивой женщины. Мир жены и бесстрашной пловчихи. Мир бабушки и пробабушки. Мир человека и личности, не знающей подкупа, лжи, алчности и зависти. Но! Мир утончённого эгоизма и гордыни.

    " Я помню, помню, помню", - будто отдавалось в необычной сегодня синей вышине, И образ, рассееваясь, удалился.

      Что происходило.  Время, будто остановилось...
   
     "Самое полезное уметь сочетать нежность любви с суровостью долга. Новая жизнь не устрашится противоположения".- Вспомнила почему-то я слова из кникги "Братство Грааля",-Ричарда  Рудзитиса. Но как и где искать это сочетание. Для меня полное неведение.

    Во время одной из бесед с Тамарой Михайловной я высказала желание написать повесть "Портрет". Именно с того портрета началась наша встреча. Но суета и домашние заботы, а больше - вялость и скованность четырьмя стенами отдаляли саму встречу. Стирали из памяти тот яркий и красивый отрезок жизни.
    А было это так просто и необычно. Во-первых, я сибирячка, а она урождённая под Одессой. Во-вторых,- мне  59, а ей 80 лет. В третьих,- меня влекло на подвиги и  подвигало к знакомству с противоположным полом. И 80-летняя сухощавая больная женщина с палочкой- не причём. Однако же, встреча оказала на меня такое сильное влияние, что уже больше года не просто во мне жила, но развивалась, упрочивалась и перестраивала всю мою жизнь на неведомый мне лад. Вносила поправки. Разъясняла ситуации. Подсказывала, на что обратить внимание и что опустить без надобности. Не пропускать лесть, раздевать ложь, не поступаться справедливостью - в угоду....
   
    Нет. Героиня моя не романтик. Не из тех, кто лелеит  своё семя и занозу в чужом глазу ищет. Не из тех, кто ищет знакомств или тяготится ими. Только Киблерово для меня опустело. Куда-то из памяти выветрился восторг рая с розами, горами, морем, белой акацией и соловьями. Остался лишь самшит у дороги вместо целого посёлка. Всё там стало опять чужим. И женщина с канистрой воды на голове тоже чужая. Она её, Тамары Михайловны творение. Она -творение Встречи.
 
    Теперь же, в этот вечер, я тщательно разобрала записи, сделанные в той  маленькой спаленке. Перечитала. Осмыслила и ответом на этот день памяти написала эту вот повесть.

    Прошёл год. Повесть окончена. Странно. Но по окнчании повести деревня Киблерово и дом со знакомым крылечком стали оживать во мне. Стало исчезать состояние безисходности в этой жизни. Будто сама я перешагнула какую-то черту, за которой всё просыпается и оживает. Появилось ощущение ветерка у ивушки, детские голоса на поляне, яркая майская зелень с утренней росой. Как будто окончился длинный сон, и я проснулась утром...
    Воздух незнакомый и чистый. И сама я- другая. Моложе. Чище, Исчезли тяжёлые мысли о судьбах детей. О том, что надо им непременно помочь! Помочь! А чем и зачем?. ... Исчез вчерашний день и унёс свои заморочки.

     УТРО ТИХОНЬКО ШЕПТАЛО МНЕ:
     ========================== "Живи. Это твоя жизнь, и никто её не проживёт. У всех жизнь своя. Успокойся. Ошибки тоже у каждого свои. И прозрение у каждого своё и в своё время. Не живи чужую жизнь. Иначе дети будут жить в тени судьбы своей матери. Отпусти с Богом всё,что касалось тебя.  Всех, кто не отринул тебя, а разделил разные отрезки пути с тобой. Поблагодари их и отпусти. Не бойся остаться одна. Это тоже эгоизм. Ты выполняла свой долг. Он суров. Испытала нежность любви. Она благостна и неземная."
    Значит я снова путник. С пустым мешком для новых познаний. Я и сама новая. Незнакомая себе самой. Легко и приятно стало встречать дни, людей. Ушла всеобъемлющая тревога. Смотрю на ушедшие 10-12 лет, как на годы великой депрессии, как на заколдованный лес, из которого странным образом вышла. Вышла, думаю,- благодаря встрече. Этой встрече!
               
                *.Су-кко-Томск-Новороссийск, 2003-2022г.
                Анфиса Ковалёва-Русская