Как Кочеткова на Кинотавр ездила

Люся Шумилова платонически дружила со знаменитым советским  режиссёром Михельсоном. Вместе они ходили на кинопремьеры, фотобиеннале, в филармонию и на балет. В общем, жили насыщенной культурной московской жизнью.

Михельсону минуло 90 лет.  Когда-то Михельсон был бешено популярен.  Его фильмы про любовь гремели на всю страну. Он получал  награды и ездил на заграничные кинофестивали. И даже целовался на каннской ковровой дорожке с Джиной Лоллобриджидой.  Но теперь  всё это было далеко в прошлом. Михельсон был пенсионером, страдал от повышенного давления и снимать кино ему никто не давал.

Ему очень льстило внимание к себе молодой, эффектной  и безбашенной Люси. Рядом с ней он тоже чувствовал себя молодым.  А Люсе, конечно, льстило близкое знакомство с живой легендой мирового значения. Поддерживая Михельсона за локоть, на котором ещё осталось немного звёздной каннской пыли, она в каком-то смысле тоже могла почувствовать себя Джиной Лоллобриджидой.
 
- И потом, ты знаешь, - говорила она в кафе сценаристке Кочетковой, - чем он мне импонирует? Я тут недавно познакомилась с одним авангардистом, так он меня потащил на какой-то экспериментальный  фильм, про кастрацию лошадей. Это на втором-то свидании! Ну, нормальный человек, а? Михельсон всё-таки, в хорошем смысле,  традиционалист.
- Да, - задумчиво произнесла Света, допивая какао, - я тоже люблю классику.

Шумилова косо посмотрела на новый Светин топик, расшитый божьими коровками, но промолчала.

Дружба с Михельсоном имела и свои неоспоримые преимущества. Например, благодаря ему, можно было съездить на «Киношок». Михельсон брал трубку и дрожащим  голосом разговаривал с дирекцией кинофестиваля.

- Леночка,  - говорил он, - я старый больной человек.  Мне уже немного осталось. И вы представляете: я ни разу, НИ РАЗУ за свою жизнь, не был на «Киношоке».  Так хотелось хотя бы напоследок, посмотреть новое кино, встретиться с молодой порослью кинематографистов,  с коллегами… по крайней мере, с теми из них кто ещё жив…

На другом конце провода Леночка, обливаясь слезами, тут же выписывала два пригласительных билета на имя 90-летнего режиссёра и его спутницы. Как никогда бодрый Михельсон и очарованная его находчивостью Люся немедленно вылетали в Анапу.

И вот случилось так, что Люся и Света решили поехать на «Кинотавр». Без Михельсона.  Это же Сочи, а не Москва. И даже не Анапа.

- Небо, солнце, море, воздух и мы с тобой, красивые и свободные. Фланируем по бульвару, - говорила Люся. – А мужики вокруг: продюсеры, режиссёры, артисты, операторы, на худой конец…
- Сценаристы, - мечтательно поддакнула Кочеткова.
- Нет, - хмуро отрезала Шумилова, - сценаристов нам не надо. И в Москве надоели как собаки.  Короче, Светик, пакуй чемоданы.

На то, чтобы сделать ревизию собственных нарядов понадобилось время.

- Нет, - сказала себе Света, разглядывая топ с божьими коровками, - для «Кинотавра» это недостаточно шикарно.
И запихала в чемодан все наряды, которые у неё остались после съёмок в «Модном приговоре». Кроме того, нужно было ещё что-то экстраординарное. Какое-то особенно сногсшибательное платье. И Кочеткова, со вздохом разбив копилку, в которой ещё оставались деньги, заработанные на рекламе финских пароварок, отправилась в бутик.

- У вас прекрасная фигура, - любезно щебетала продавщица, - вам подойдёт решительно всё. А на какой случай требуется платье?

Света на мгновение задумалась.

- Ну… не знаю. Это как пойдёт.

После пасмурной и дождливой Москвы с её раздражающе низким небом, город будущих олимпийских игр встретил подруг  одуряющей жарой,  лазурной морской рябью, пальмами и песней Михаила Круга.
- А где мы будем жить? – спросила Кочеткова.
- Не боись, всё схвачено, - ответила Шумилова и, отбиваясь от навязчивых таксистов-армян, потащила чемодан к автобусу.

Через два дня выяснилось, что тащиться из съёмной мансарды через весь город к эпицентру фестивальной жизни было невыгодно.  На это тратилось слишком много физических и душевных сил.

Люся предприняла контр-план «В».

- Мы переезжаем. Теперь будем жить в подвале гостиницы «Жемчужная». Я с одним таджиком договорилась.

Света скривилась. Таджики и подвалы как-то плохо вязались у неё с чарующим миром фестивального кино.
- Надо было всё-таки с Михельсоном договориться. Жили бы как белые люди в «Жемчужной», а не под ней, - проворчала она.
- Ерунда, - ответила Шумилова. – Ты, главное, никому не говори, что живёшь в подвале, и всё будет шикарно.

Утром переехали в подвал. Вечером того же дня подруги – молодые, красивые и свободные фланировали по набережной Сочи.  Над ними вольготно раскинулось бархатное южное небо. Шумели волны, чернели пальмы. Пахло шашлыками и жареной барабулькой. Эдита Пьеха пела про соседа и трубу. Одинокие загорелые мужчины в белых штанах шли им навстречу. Люся томно куталась в газовую шаль. Кочеткова выгуливала своё новое платье с вырезом до бедра.
 
В общем,  всё было почти как в Каннах.

Первым знакомым человеком, которого они встретили, был Михельсон.

- Девочки, девочки, - радостно кричал старик, размахивая панамой, - ну надо же какая неожиданная встреча!
- Твою же мать..., - сквозь зубы сказала Люся, очаровательно улыбаясь всё ещё живой легенде мирового кинематографа.

Михельсон  нагнал подруг и, захлёбываясь детским невинным смехом,  простодушно рассказал им, как он попал на «Кинотавр». Оказывается, едва узнав, что Шумилова без него смоталась в Сочи, режиссёр тут же позвонил в дирекцию.

- Вика,  - говорил он в  трубку грустным дрожащим голосом, - я старый больной человек.  Мне уже немного осталось. И вы представляете: я ни разу, НИ РАЗУ за свою жизнь, не был на «Кинотавре».  А так хотелось  хотя бы напоследок посмотреть новое кино, встретиться с молодой порослью кинематографистов…

- Кто бы мог подумать, - сдержанно улыбаясь, отвечала Люся.  Она уже успела познакомиться на кинофестивале с перспективным белорусским режиссёром Шпунтиком. Шпунтик был почти в два раза моложе Михельсона и имел привычку по утрам угощать знакомых женщин мартини.  И, кроме того, он уже обещал приватно раскрыть Люсе некоторые тайны монтажа аттракционов  на примере фильма С.М. Эйзенштейна «Октябрь». 

В конце концов, и от застарелой дружбы тоже иногда надо отдыхать!

Как чуткий художник Михельсон сразу почувствовал беду. 

- Я так понимаю, Людмила, вы не слишком рады нашей встрече? – спросил он, насупившись.
- Да что вы, Эдуард Вениаминович! – отчаянно  закричала Шумилова,  едва сдерживая слёзы  досады. - Очень!
- Ладно, пойду его спать укладывать, - шепнула она Кочетковой. – Погуляй тут пока без меня.
-Долго тебя ждать? – спросила Света.
- Не знаю, - честно ответила Люся, поглядывая на сердитого Михельсона, - это как пойдёт.

Кочеткова осталась одна. Ей вдруг стало грустно. Она печально улыбалась на дежурные комплименты встречных кавказцев. Её вдруг охватила южная меланхолия, так свойственная северянам, случайно посетившим приморские города. Мимо прошёл нетрезвый Ефремов и добродушно подмигнул ей. Света подмигнула в ответ, но Ефремов уже скрылся за поворотом. Света почувствовала себя одиноко.

Она уже собиралась вернуться обратно в подвал, когда обернулась и увидела Комаровского.

И сердце её дрогнуло...

Комаровский был актёром и четвёртой Светиной большой любовью. Когда-то он снялся в одном фильме, после которого в газетах его стали называть «многообещающим молодым дарованием». Но, как часто бывает в этой профессии, теперь дарование располнело,  несколько обрюзгло и играло бандитов в сериалах со средними рейтингами.

Впрочем, до конца своей импозантности не утратило.

Он относился к нередкому типу мужчин-динамо. 

- Ты знаешь, - говорил он Свете, - если ты ждёшь, что я сделаю тебе предложение руки и сердца, то это напрасно. Я не приспособлен к семейной жизни. Тебе придётся смириться с этим. Я никогда не изменюсь.

Говорить такое влюблённой женщине – последнее дело. Света порвала с ним. А через два месяца Комаровский женился на известной сериальной актрисе с большой грудью.

В общем, Комаровский был законченным нарциссом, садистом и мудаком.  Видимо, это и привлекало к нему женщин.

Он и Кочеткова узнали друг друга. Сделать вид, что она его не заметила, было уже неудобно, и Света подошла поздороваться.

- Здравствуй, Слава, - сказала Кочеткова, стараясь выглядеть как можно равнодушнее. – Рада тебя видеть. Как жизнь, как работа? Как Галя?
- Не знаю. Мы с Галей расстались. А ты всё так же великолепно выглядишь, - ответил Комаровский . Физиономия его была печальна.

И тут Светино сердце дрогнуло во второй раз...

Света сама не поняла, как так получилось, что она снова закрутила с ним роман.  Днём они с Шумиловой обхаживали Михельсона, а по вечерам встречались со Шпунтиком и Комаровским.  В этом присутствовала определённая романтика.

Комаровский был вполне сносен. И даже больше не упоминал о своей неприспособленности к семейной жизни. Они ходили в рестораны, ели жареных осьминогов. Танцевали под «Блестящих».  Познакомились с Ефремовым.  В общем, жили насыщенной кинофестивальной жизнью.

Каждый раз,  когда Комаровский порывался проводить  Свету до её номера в гостинице, она кричала: «Нет! Нет! Нет!» и, завернув его на лестнице, убегала куда-нибудь наверх, долго пряталась  на крыше,  а потом незаметно спускалась к себе в подвал.

В подвале было окно, из которого можно было иногда наблюдать ноги обслуживающего персонала и кинозвёзд. Когда поблизости никого не было, Кочеткова высовывалась из него, как фашист из редута, курила и звонила домой маме.

- Мама, - говорила она однажды в мобильный, - ты главное не беспокойся. Отдыхаю нормально. Сегодня за завтраком встретила Дуню с Ренатой. Вчера на премьере познакомилась с Роднянским.   Премьере чего? Ну, фильма, разумеется. Условия отличные. Занимаем с Люськой шикарный полу-люкс на шестом, в нём до нас ещё Депардье жил…

Раздалось ехидное покашливание и в ярко-красных мокасинах из крокодиловой кожи под своим носом Света, к своему ужасу,  узнала обувь Комаровского.

- Мама, извини, ко мне тут Мережко за мылом зашёл, - быстро пробормотала Света и немедленно нажала на «отбой».
- Значит «полу-люкс»..,  - ухмыляясь, произнёс Комаровский. Кочеткова с восхитительным легкомыслием  улыбнулась и пожала плечами.

Как нетрудно догадаться их отношения зашли уже так далеко, что разоблачение Кочетковой не сыграло никакой роли. Комаровский настойчиво звал её переехать к нему в номер, но Светлана каждый раз благоразумно отвечала отказом.
 
Временами ей казалось, что это он, тот самый Комаровский, ещё до женитьбы на Гале.  Временами она совсем не узнавала его. В общем, бывший любовник будил в ней смешанные чувства. Кроме того, она не хотела бросать Шумилову в подвале одну.

И вот как-то раз они вечером сидели на террасе. Шумел прибой. Света пила «Бейлис».  Когда заиграл «Владимирский централ» Комаровский нежно накрыл своей ладонью Светину руку. Глаза Кочековой затуманились. Комаровский многозначительно приподнял густые брови. Света ответила: «Да».

В этот момент позвонила Шумилова-Мак-Гиллис.
- Светик, -  прорыдала Шумилова в трубку, - приходи немедленно. Произошла катастрофа. Не могу по телефону…

Комаровский нежно сжал Светино запястье.

- Люся,  - в отчаянии пробормотала Кочеткова, - ну… может быть… ты как-нибудь сама… без меня разберёшься?
- Нет! – раненой чайкой вскрикнула Шумилова, заплакала и прервала связь.
- Надо спасать подругу, - со вздохом сказала сценаристка Комаровскому. – Извини.
- Но мы ещё увидимся?
- Приходи завтра утром в подвал. Там разберёмся, - ответила Кочеткова и побежала на помощь.

Шумилова в отчаянии мерила шагами набережную и ломала руки.
- Шпунтик целый день мне не звонит.
- Люся, - рассердилась Кочеткова, - ты в своём уме? Ты мне только что сорвала, может быть, самое романтическое свидание в моей жизни со всеми далеко идущими последствиями! 
- Но он же не отвечает на звонки! - не унималась Шумилова.
- Занят, наверное, - Кочеткова села на лавочку и закурила.
- У него же тахикардия! – закричала Люся и опять заплакала.
- Что ты предлагаешь?
- У него балкон, совмещённый с Михельсоном. Давай поднимемся к Эдику и заглянем в  его номер.
- А не легче ли постучать в номер к самому Шпунтику?
- Ты что! Это же неудобно.
- Значит в одиннадцать вечера ломиться в комнату к Михельсону  тебе удобно, - рассердилась Света, -  а постучать к Шпунтику воспитание не позволяет!
- А если Шпунтик уже мёртв?!
- Да что мы Михельсону-то скажем?!
- Ты главное не волнуйся, - сказала Шумилова, - я придумаю какую-нибудь убедительную отмазку.

В дверях номера она протянула Михельсону пакет с яблоками.
- Добрый вечер,  Эдуард Вениаминович, -  обворожительно улыбаясь, произнесла Люська, - не спите? А мы вам тут яблочек принесли…

Даже в 90 лет  неприятно, когда тебя держат за идиота.

- Спасибо, конечно, - озадачено глядя на часы сказал Михельсон, - но я вообще-то уже готовился отойти в объятия Морфея.
Он действительно был в пижаме.

- Мы можем войти? - спросила Шумилова. Света закатила глаза.
- Кхм… ну… если вы желаете, то конечно.

Подруги прошли в номер Михельсона.

- Ну,  мы не будем вам мешать, - продолжая улыбаться, сказала Люся. – Вы ложитесь спать, а мы, с вашего позволения, пройдём на балкон.  Покурим.
- А-а...?- удивлённо начал Михельсон, но Шумилова уже выбежала за занавеску. За ней, пятясь и отвешивая реверансы, проследовала на балкон Света.

Ситуация была пограничная. Она чувствовала себя крайне неловко.

Шумилова сразу полезла на соседний балкон к Шпунтику. Её не смущали ни одиннадцатый этаж, ни позднее время, ни экстравагантность ситуации. Мысленно проклиная белорусских режиссёров,  Шумилову и женскую дружбу Кочеткова, стараясь не смотреть вниз,  полезла за ней. Их коктейльные платья развевались на тёплом сочинском ветру.  Внизу шумел 22-ой открытый российский фестиваль «Кинотавр».

В окнах номера Шпунтика было темно. Едва сдерживая волнение, Люся рванула в дверь, включила ночник и… крик ужаса вырвался из её великолепной груди третьего с половиной размера.

Увы, Шпунтик оказался жив. В костюме Адама поживший ловелас возлежал в постели с какой-то безвестной мелированной старлеткой.

Прокричавшись, Шумилова утратила дар связной речи.

- Вы… ты… ну… ну,  и как монтаж аттракционов?! – наконец, выдавила она из себя.

Вероломный Шпунтик даже не нашёлся, что ответить. Кочеткова схватила подругу за локоть и потащила к выходу .
- Идём, - шипела она на ухо Шумиловой, - неудобно…
- Нет! – закричала Шумилова-Мак-Гиллис.  – Что б я вышла отсюда через его поганую дверь?!
В это время в соседнем номере Михельсон не мог заснуть. Загадочное вторжение двух молодых женщин озадачило его. К тому же они слишком долго не возвращались с балкона.  Поэтому Эдуард Вениаминович решил всё-таки расставить все точки над «i» и…
- А-а-а!!!  - заорал Михельсон, выйдя на балкон.  Балкон был кардинально и бесповоротно пуст. В вытаращенные глаза 90-летнего режиссёра нежно дул тёплый морской бриз. Внизу всё так же шумел «Кинотавр».
Лёжа на кровати  дрожащей рукой Михельсон засунул себе в рот три таблетки валидола.
- Всё-таки это был сон. Такое дурацкое дикое сновидение, - Михельсон даже немного успокоился. -  Яблоки какие-то. Ха-ха. Бред. С самого же начала было понятно, что я сплю. Ньда…. Надо переходить на кофе без кофеина.
В этот момент занавеска разъехалась и с балкона в номер влетела разъярённая Шумилова.
- К чёрту, к дьяволу! Я уезжаю! – кричала она Кочетковой. – Ни дня здесь больше не останусь, ни минуты! Всё! С «Кинотавром» покончено!

На следующее утро, когда подруги уже собирались в аэропорт, в подвал пришёл Комаровский. Он был в белом костюме, в руках держал букет и маленькую бархатную коробочку.
Запыхавшаяся Света даже  растерялась.
- Светулёк, - сказал он, - выходи за меня замуж.
Как всё это была не вовремя!  Шумилова только что защемила руку в сливе раковины, в который полезла доставать своё обронённое обручальное кольцо. На улице уже сигналило такси до Адлера. Он стоял перед ней: располневший, обрюзгший, с залысинами, в белом.  Уже немолодое дарование из бандитских сериалов со средними рейтингами.
- Светик, я тебя умоляю! – взмолилась Шумилова, - Тащи мыло!
На улице шофёр-армянин исполнил на клаксоне «Спартак-чемпион!»
Не известно, что оказало решающее влияние на дальнейшее, но…

Мстительно колыхнулось женское сердце!

- Знаешь, что, Славик, - ответила Света, - вообще-то я…  не приспособлена к семейной жизни!

И захлопнула перед ним дверь.

Светило южное солнце. Она, улыбаясь, лёгкой походкой от бедра шла на посадку: красивая, молодая, свободная.  Сотрудники аэропорта провожали Свету восхищёнными взглядами. Кочеткова покидала «Кинотавр». Это был один из лучших дней в её жизни.