Жизнь на облаке

Мы с котом любим смотреть на облака. Он входит и сразу, без китайских церемоний забирается на подоконник.  С тех пор как наступил май, ни резиновый мячик, ни провода, ни работающий принтер, ни даже коробка с надписью «архив», вся испещрённая клинописью его мелких зубов, – ничто не способно развлечь его.
Торчит себе у окна маленьким буддой и лишь временами вертит чёрной, крепкой, круглой как у зека головой.

Облака!

И я смотрю вместе с котом.  Окно большое, в полстены, и я могу делать это, не поднимаясь с дивана.

В детстве они казались мне островами. Мне нравилось представлять, что если взять длинный шест, то можно перепрыгнуть с одного облака на другое. Или уйти на целый день и робинзоном пробродить в его глубине, там, где, наверное, есть свои мягкие каньоны и долины. Можно забраться на самую вершину, где капли росы на сбитых кедах превращаются в лёд, а потом просто откинуться на ватном склоне, заложив руки за голову, и безмятежно плыть на облаке – куда? Уж, верно, в те края, где жизнь поинтереснее, чем наша.

- Приск, а что ты думал об облаках в детстве?
- А у меня детство, между прочим, ещё не закончилось!

А ведь и правда: его принесли в мою квартиру всего полгода назад. Чёрную дрожащую кляксу вынули из-за пазухи и положили на паркет.  Зверёк перестал пищать, с непонимающим видом уставился в пространство своими синими, словно у незрячих глазами, сел на пятую точку и чихнул.  И я подумал: «Какой же он хрупкий».  А потом: «У всех породистых котов такие пышные имена. Но ведь мой, бракованный, ничуть не хуже. Подумаешь – задние лапы немного короче! Надо придумать ему имя подлиннее».

        В одной старой книге я нашёл имя римского консула 169 года. Полностью оно звучало так: Квинт Помпей Сенецион Росций Мурена Секст Юлий Фронтин Силий Дециан Гай Юлий Еврит Геркуланий Луций Вибулий Пий Августин Альпин Беллиций Соллерт Юлий Апр Дуцений Прокул Рутилиан Руфин Силий Валент Валерий Нигер Клавдий Фуск Сакса Урутиан Сосий Приск. 

Так я и решил назвать своего кота. А чтобы не забыть имя, пришпилил его к обоям. Но в повседневной жизни обращался к нему коротко, по-дружески  – Приск.

Когда стоит пасмурная погода, мы с полным тёзкой покойного консула можем уделить внимание и полёту голубей, и сирене пожарной машины, и даже колготне таких незначительных животных, как комары.  Но, всё-таки, на облака смотреть куда приятнее. И хотя я ненавижу физический труд, в мае я встал с дивана и тщательно вымыл окно.

- Приск, смотри, какая туча. Как гигантский баобаб!
- Бао-что?
        - Это дерево такое, балда. Оно в Африке растёт.
- М-м-м, нет. Как ядерный взрыв.
- Ты то, что в этом понимаешь?
        - Побольше некоторых. Вчера показывали по телеку.
- А эта похоже на наковальню.
- На шапочку… китайского…  апельсина?
- Мандарина.
- Какая разница?
- Откуда ты вообще можешь знать, как выглядит китайский мандарин?!
- Я что, на облаке живу? Видел по «National Geographic». Он, кстати, идёт с помехами, потому что я провод погрыз. Вызови мастера!

Ну это было уже слишком! Даже домашние коты не должны формировать представление об окружающей нас действительности с помощью телевизора. И взяв с собой Приска, я отправился в Царицыно, чтобы наконец показать своему компаньону реальный мир. 

После двухчасовой тряски в метро, - кот, надо сказать, перенёс её стойко, как настоящий республиканец, - мы выбрались наружу и обогнув псевдоготическое творение  Лужкова, наводящее на приятные мысли о замках Луары и самодурстве старухи Екатерины, разбили бивуак на Большой дворцовой поляне. От далёкого фонтана эхо доносило «На прекрасном голубом Дунае». Рядом звякали струны бадминтонных ракеток.  Кричали дети: кто-то из взрослых запустил в небо бумажного змея. От крон молодых дубов на траву ложились лёгкие мышастые тени.  Я снял туфли и с наслаждением запустил ноги в холодный клевер, а перед выпуском кота в открытый космос нацепил на него ошейник. 

Коротконогий с опаской высунул голову из спортивной сумки и огляделся по сторонам. Затем прыгнул, покосился на меня, - а я уже намотал на руку поводок в ожидании штурма соседнего дерева или сафари на воробьёв, - как вдруг в позе восточной одалиски развалился на земле и задрал морду. Над котом проплывало облако. Приск лежал неподвижно, буравя небеса своими выпуклыми немигающими глазами. Я пожал плечами, съел бутерброд, выпил вина, и тоже прилёг на траву.

- Смотри, а это похоже на буддийскую пагоду. Или на Эйфелеву башню.
- А это на селёдку с картошкой.
- А это на триумфальную арку.
- А это на свиную котлету на косточке. А чегой-то ты там ешь?
- Копчёную колбасу. Будешь?
- У меня же от неё живот болит! 
- Не хочешь – не бери.
- О себе-то позаботился. А ещё хозяин называется. Ладно, давай сюда свою отраву…
…

        - Это облако похоже на касатку.
- А вон то на космический скафандр.

Больше мы с котом никуда не выезжали. Зачем? Ведь на облака можно смотреть и дома, не выходя из комнаты.


Мы с Приском стали отъявленными облакофилами. Он мог часами лежать на раскрытой географической энциклопедии и разглядывать иллюстрации к разделу «Метеорология». Мы изучали классификацию облаков, условия их образования, состав. Их названия: перламутровые, слоисто-дождевые, туманообразные звучали для нас как музыка. «Облака восходящего скольжения» - разве в этом нет поэзии? Мне больше всего нравились кучевые – огромные, белые и плотные, похожие на застывшую пену для бритья. Приск же путал их с кучево-грозовыми, ливневыми, особенно с «Cumulonimbus capillatus». Эти, «волосатые», предвещали шквал и град, а поскольку грома он боялся и всякий раз во время грозы прятался за диван, то предпочитал облака перистые – нежные и миролюбивые.
 
Старой советской энциклопедии было мало, и я стал скупать в книжных магазинах всю литературу, которую только мог найти по интересующему нас предмету. Мы даже вступили с котом в британское «Общество любителей облаков» -  есть, оказывается, и такое.  Нам очень нравился его манифест:

«Мы считаем, что облака незаслуженно очернены, что без них жизнь стала бы гораздо беднее.
Мы думаем, что из всех её форм облака являются наиболее яркими выразителями идеи равенства: любоваться их фантастическим видом может каждый.
Мы обязуемся сражаться против идеи «безоблачного неба» во всех её проявлениях. Жизнь станет скучной, если мы будем день за днем наблюдать за небом без облаков…»

К счастью, для того, чтобы вступить в это общество, не нужно было ехать в Лондон. Достаточно пару раз кликнуть «мышкой» на экране компьютера.

- Вот теперь я чувствую себя настоящим британцем, - лучась от наивного самодовольства, заявил мой кот учёный.  Тем же днём Приск на радостях стянул из раковины говяжью печёнку, а вечером его вырвало на коврик в прихожей. Я запеленал кота и капал ему из пипетки в насильно распахнутую пасть горькое лекарство. Говяжья печень, которую я, кстати сказать, очень любил, с тех пор оказалась в нашем доме под запретом.  Ну, что ж, «тот, кто любит, должен разделять участь тех, кого он любит...»

И всё-таки для того, чтобы смотреть на облака из окон своей квартиры, нужно было платить в ней за свет, отопление и холодную воду. И мне пришлось устроиться на работу.

На самом верхнем этаже гигантского московского здания находился просторный офис с разноцветной пуфами. Своими прозрачными стенами он напоминал аквариум. За пустым столом в нём обитал бледный молодой человек в дорогом костюме, майке с портретом Стива Джобса и набриолиненным пеньком волос на затылке. Пока я демонстрировал своё портфолио, а в нём предмет своей гордости – логотип всем известного молочного пакета, он только улыбался, менял ногу и вздыхал. Я объяснял, показывал, расшаркивался, но все мои слова, словно  шарики для пинг-понга звонко отскакивали от загадочного молодого человека, с начала нашей встречи, не проронившего ни слова. Наконец, я выдохся и тоже замолк.

- Скажите..., - наконец сладко промурлыкал мой работодатель, - как вы считаете, что является орудием труда графического дизайнера?
- Компьютер, - я старался быть вежливым.
- Не торопитесь, - снисходительно улыбнулся молодой человек.  – Подумайте.
- «Фэтпейнт»? «Инскейп»? Воображение?
Тень сомнения пробежала по лицу моего будущего начальника.
- Хорошо, - сказал он. – Какое орудие труда есть у уборщицы?
- Швабра.
Мой ответ почему-то поставил его в тупик.
- Не торопитесь, - сказал он, - давайте попробуем зайти с другой стороны.
Я понемногу начинал злиться. Чего он хотел от меня, этот счастливый обладатель пустого стола и чёрных глянцевых лоферов, надетых на босу ногу?  Но ответить я не успел, потому что в этот момент мимо стеклянной стены пронеслось оно.

На что оно было похоже? На кривую заплатку из пара. На баньшу из ирландских легенд. На катышек шерсти, отрыгнутый  в прихожей моим котом.  Бесформенное мутное нечто парило напротив окна и при этом, словно дохлая медуха, выброшенная на берег прибоем, разлагалось на лету: на какие-то нити, сгустки, узелки и  неопрятные лохмы. Как бороду Черномора оно волочило за собой длинную серую грязную бахрому.

Никогда в жизни я не видел облако так близко!

Я почувствовал тошноту. Это зрелище возмущало меня на уровне физиологии. Мгновение - и тучу унесло шквалом ветра. Впрочем, на её место тут же явилась новая, ещё более гадкая, чем предыдущая.

- Карандаш может являться орудием труда? – всё допытывался молодой человек, тряся перед моим лицом карандашом.
- Да пёс его знает! Для уборщицы вряд ли.
Пленник стеклянной башни немигающими выпуклыми глазами, - я вспомнил своего Коротконогого, -  уставился на меня.
- Спасибо, - промурлыкал он, - мы вам перезвоним.
- Спасибо, - я засунул свой ноутбук в рюкзак, - но лучше не надо.

С тех пор я больше не пытался устроиться на постоянную работу, предпочитая трудиться на удалёнке, хотя и сильно проигрывал при этом в деньгах: фриланс тогда ещё не вошёл в моду. Пришлось отказаться от некоторых дорогих мне привычек. Зато не нужно было каждый день ездить в офис и трястись вместе с остальными бедолагами в переполненном метро. И каждый день передо мной было моё окно. Мои облака. Всё-таки лучше смотреть на них издали, чем вблизи.

Шло время.  Мой Приск окончательно превратился в барина. Созерцательная жизнь и кастрация сделала его толстым и гладким. Раньше я развлекался тем, что, лёжа на диване, бросал в коридор разноцветные поролоновые мячики, а кот, сбивая коврик, чёрной молнией летел в прихожую и приносил их обратно в зубах. Теперь он провожал порхающие бирюльки взглядом пресыщенного гедониста. Однако на окно всё равно взлетал, словно и вовсе был лишён веса, а затем грациозно, как балерина, ступал среди немытых тарелок, стаканов, будильника, фляжки в которой ещё обитал запах коньяка…

И пыльной звезды с надписью «Гран-при» на  подставке из толстого оргстекла. – моего единственного трофея на престижном конкурсе графического дизайна. За тот самый, молочный пакет. Обнаружив свободный участок, Приск тут же занимал место, словно в кинотеатре, и смотрел в окно. Наши разговоры с ним теперь звучали приблизительно так:

- Cirrocumulus undulatus.
- Cirrocumulus floccus.
- Никакие это не «floccus»! Гладкая сигарообразная поверхность, истончается на концах – значит «чечевицеобразные» - Cirrocumulus… эээ…lenticularis.
- Castellanus! – «Замкообразные»!
- Да ладно! Где?!
- Я пошутил.

Однажды кот разбудил меня среди ночи. Запрыгнув на кровать, он возбуждённо бродил по одеялу и осторожно трогал мягкими лапами моё лицо: «Вставай! Вставай!»
-Да в чём дело-то?! – я недовольно потянулся к телефону – на часах было без двадцати четыре.
- Ты всё проспишь!

Кот убежал и тут же взгромоздился на подоконник. Шатаясь спросонья, будто пьяный, я поднялся и побрёл к окну. Уже светало. С нашего шестнадцатого этажа отрывался вид на лес по другую сторону пустынного шоссе. Летом от него тянуло холодом. Где-то вдалеке, за беспросветным массивом деревьев виднелись маковки церкви с крестом, горящим ослепительно, как вольфрамовая дуга. Я зевнул, поёжился и хотел уже высказать Приску всё, что думаю по поводу его безобразной выходки, как вдруг… Над верхушками сосен парила странная бесформенная структура – то ли сеть, то ли вуаль. Поначалу я даже подумал, что это обман зрения: она казалась живой – словно дышала, и сама приходила в движение от своего дыхания. Невесомое загадочное, оно плыло по предрассветному небу царственно и небрежно, как глубоководная манта, а его мерцание, - как если бы кто-то на серебристом листе лениво пересыпал перламутровый песок, - было полно невыносимой колдовской прелести. Нет никакого сомнения: нам явились северные пилигримы - столь редкие в наших широтах серебристые облака. У меня перехватило горло от открывшейся мне красоты природы и сладкая мучительная тоска пригвоздила сердце к сумраку квартиры, как бабочку к деревянной рейке.

- Как красиво, - сказал Приск.

Я бросился за фотоаппаратом. Остаток ночи мы провели у окна, пока чудесные странники не испарились, а безжалостный городской день ревом грузовиков и шипением автобусов не заявил о своих правах.

У меня есть все основания полагать, что мы с Приском были друзьями, но иногда кот и человек уставали в компании друг друга. И тогда Коротконогий прятался в квартире и не отзывался на мой голос, а я начинал искать общения вне привычного мне круга. Я даже завёл анкету на сайте знакомств и стал ездить на рандеву. Правда очень скоро все эти свидания мне осточертели. Мои случайные знакомые казались похожими друг на друга: по-московски саркастичные, расчётливые, все безудержно болтливые и зацикленные на самих себе. Но самое ужасное, они совершенно не интересовалась облаками. Когда я пытался рассказать им о самом главном интересе своей жизни, то встречал в глазах этих женщин брезгливое недоумение. Они смотрели на меня, как на помешенного. Одна даже так и написала в смс: «Ты просто лузер».  Наверное потому, что в тридцать шесть лет у меня не было ни постоянной работы, ни машины.

Но мне повезло. Время от времени я размещал фотографии облаков в Instagram. И вот однажды, под одной из них, с теми самыми, серебристыми, оставила свой комментарий девушка.  Между нами завязалась переписка. Лена училась в институте на дизайнера мебели, но больше любила рисовать акварелью. Она и сама была такая, акварельная: с тонкими запястьями, почти прозрачной кожей и пухлой нижней губой. На фотографиях на её ушных раковинах был заметен нежный бесцветный пух, какой бывает на плодах и листьях – знак принадлежности, скорее, к царству растений и эльфов, чем к миру людей.  В ней чувствовался особый блазн юности: свежесть чистой сорочки, блеск новенького, только что сошедшего с конвейера автомобиля, невинность первой страницы альбома с которого нетерпеливые руки сорвали тонкую полиэтиленовую обёртку. Мы условились о встрече. Собираясь, я волновался. Едва не пролил кофе на лэптоп, в поисках остатков одеколона, умудрился порезать палец листом бумаги. Приск сидел на кухонном столе и пил остывший сладкий чай из моей кружки – нахальная мода, от которой я так и не смог его отучить. В его глазах читалась иронию.

-Шнурки не забудь погладить, - фыркнул он. Я швырнул в него скомканное полотенце.

Впопыхах приняв душ и побрившись, я достал из особого конверта с надписью «Экстренный случай» две тысячные банкноты и занялся подбором одежды. И вдруг, стоя перед шифоньером в одних трусах, впервые за долгое время внимательно рассмотрел себя в зеркале. Высокие люди полнеют некрасиво: моя фигура, и без того небезупречная, теперь напоминала грушу на двух тоненьких ножках. В тёмных волосах маячила седина. Нижние веки по-совиному набрякли, с левой стороны при улыбке бросалось в глаза отсутствие коренного зуба. На лбу обозначились морщины. Мой внешний вид так неприятно поразил меня, что я сел на диван. Диван был продавлен.  Я обвёл взглядом гостиную и подивился её убожеству. Выщербленный паркет. Отставшие по углам обои, в подтёках и жирных пятнах, которые я собирался переклеить вот уже десять лет. Отломанная дверная ручка. Покосившийся, заваленный всякой всячиной, газетный столик. Пыльная люстра, к которой тряпка не прикасалась с прошлой зимы. И посреди всего этого торжества хаоса и энтропии – сияющее, чисто вымытое окно.

Лене едва исполнилось 20. Я вспомнил её свежесть и чистоту, её мечтательную улыбку и ужаснулся: как я могу привести девушку с такими тонкими запястьями в эту ужасную квартиру? Как я вообще мог надеяться, что она сможет увлечься мной? Что я могу ей дать? Рядом с весенней Леной я сам показался себе неповоротливой уродливой зимней корягой. В дверях появился кот. Он посмотрел на меня с сочувствием.

— Вот такие дела, брат, - вздохнул я. – Мне время тлеть, а ей цвести.

На свидание я так и не пошёл, отписавшись от Instagram, и больше не предпринимал попыток реанимировать свою полумёртвую личную жизнь. Слишком нервно и хлопотно. Опять же – деньги. Ну её к лешему! Поэт был неправ только в одном: покой и воля – это и есть счастье. Всё остальное чепуха.

И, тем не менее, настал день, когда тихая жизнь в нашей маленькой коммуне пришла в движение. Как-то раз мы с котом обедая перед телевизором, смотрели National Geographic, как вдруг Приск вскочил и его узкие чёрные зрачки превратились в два маленьких пистолетных дула, нацеленных на экран. Я и сам перестал жевать. Показывали документальный фильм о заповедниках Австралии. И вот тогда-то в первый раз мы увидели их. Никто до сих пор не знает причин возникновения этого удивительного природного явления. Некоторые ученые называют его спящим торнадо, другие объясняют столкновением теплого и холодного бризов на мысе Кейп-Йорк. Но факт состоит в том, что каждый год, с сентября по ноябрь, рано утром над Арафурским морем в заливе Карпентария появляются самые необыкновенные облака на свете. Аборигены называют их «кангольги». Неизвестные австралийские лётчики, первыми в 1942 году описавшие это чудо, окрестили их «Облаками утренней славы» или «Утренней Глорией».

Morning Glory…

…Гигантские почти идеальные рулоны водяного пара, каждый высотой в немыслимые два километра, величественно проносились над мелководным заливом, погружая его в глубокую тень.  Грядами, уходящими за горизонт, они шли от моря к песочным пляжам, так низко, что задевали макушки эвкалиптов. Раннее солнце окрашивало их белоснежные вершины в торжественный пурпур. Частные самолётики порхали на фоне  их грандиозных склонов как москиты. Если б Господь захотел напомнить людям о красоте созданного им мира, он не смог бы избрать пример более удачный. Эти облака можно было сравнить с токкатой Баха, с Кёльнским собором, но своим совершенством они много превосходили всё созданное человеческим разумом. Они были абсолютно прекрасны.  День ещё не подошёл к концу, как мы с Коротконогим решили ехать в Австралию, чтобы увидеть «Утреннюю Глорию» своими глазами.

Я и кот немедленно развили бурную деятельность. Во-первых, мы проложили маршрут до гостиницы в австралийском городке Берктаун, что было не таким уж простым делом.  Перелёт в Австралию занимал от двадцати часов до двух дней, и стоил безумно дорого. Я мог бы сэкономить, но щадя кота, решил ограничиться одной пересадкой. Добравшись до Аравии, мы планировали совершить транзит в Абу-Даби, а затем аэробусом «Этихад Эйрлайнс» лететь в австралийский Брисбен. Увы, проблема заключалась ещё и в том, что маленький аэропорт Берктауна принимал лишь небольшие самолёты местной авиации. Общественный транспорт из столицы штата в городок с населением в двести человек не ходил. Нужно было самому на машине в тридцатиградусную жару преодолеть две сотни километров по безлюдному бушу.  Но даже добравшись до Берктауна нас продолжали отделять от заветных вод залива Карпентария 30 километров.

В любом случае, нужны были средства. Я стал хвататься за любую халтуру, работал по ночам.  Приск, как мог, поддерживал нашу авантюру. Он даже отказался от плавленого сыра, который очень любил есть на завтрак и безропотно перенес все положенные котам-путешественникам прививки. Одни его анализы обошлись мне в 2000 австралийских долларов. Я заказал Коротконогому место в кошачьем приюте Брисбена, в котором по прибытию он должен был провести десять дней карантина. Когда вдруг выяснилось, что напрямую вывезти животное из России в Австралию не получится, нам пришлось пересмотреть логистику путешествия: теперь в Абу-Даби мы вылетали из Риги…

Как только становились известны новые подробности нашего марш-броска за «Утренней Славой», мы только переглядывались с Приском и вздыхали. Но у нас была цель. Мы во что бы то ни стало должны были добраться до края света, чтобы нос к носу столкнуться с чудом.

…Иногда, в вечерней дрёме, я представлял себе пустынное побережье океана, прозрачные волны приносившие с собой мелкие щепочки и мальков коралловых рыб, зернистый песок, в котором по щиколотку утопали босые ноги и нет-нет, да мелькали белые виноградины винторогих ракушек. Я вдыхал йодистый запах водорослей, от которого щипало в носу, а тёплый ветер как нежный любовник трепал моё лицо. Приск разделял моё счастье, сидя на плече и помахивая хвостом.  И я засыпал, улыбаясь…

Наконец в начале сентября, когда всё было готово, мы сели на поезд и отправились в путешествие. Рига встретила нас грозой, но мой кот-бронтофоб, хотя и дрожал в своей сумке-переноске, всё-таки старался держаться с достоинством. Однако, чем ближе мы подъезжали к международному аэропорту, тем сильнее росла его тревога. Он жалобно подал голос.

- Ты чего? – спросил я.
- Ничего, - ответил Приск.
- Боишься?
- Н-нет. Наверное.
- Я тоже никогда раньше не летал. Но если мы немного потерпим, то увидим нечто, о чём будем вспоминать всю оставшуюся жизнь.
- Я понимаю.
- Ты будешь единственным котом-неавстралийцем, который любовался «Утренней Глорией»! Представляешь, как круто?
- Угу.

В аэропорту с Приском случилась истерика. Услышав рев самолётных двигателей, кот, вытаращив глаза, стал метаться в своём контейнере. Приск вопил так, что вокруг нас начали собираться любопытные. Едва я расстегнул сумку, как он бросился ко мне на руки, вцепился когтями и полез наверх, да так исступлённо, словно взбирался на свою личную Голгофу. Наконец, замер, уткнувшись влажным  носом в мой кадык, и я через джинсовую рубашку почувствовал, как бешено колотится его сердце.
- Не поедем, не поедем, не поедем..., - только и бормотал он.
-Успокойся, пожалуйста, - сказал я. – Мы никуда не едем.

Тем же вечером мы вернулись в Москву и больше о путешествиях дальше границ Ново-Переделкино не помышляли.

В какой-то момент с работой стало совсем худо. Компании всё чаще отказывали мне под разными надуманными предлогами. Впрочем, об истинных причинах этих отказов я мог догадаться и сам. Мир вокруг меня стремительно менялся. Уже появилось новое поколение графических дизайнеров, а за ним ещё одно. Все они были очень самоуверенными, агрессивными и активно работали локтями. Мой опыт, мои умения в этих обстоятельствах уже ничего не значили. В приоритете была юность. Решив, что так дальше продолжаться не может, я сдал трёхкомнатную квартиру, доставшуюся мне от родителей, молодой семье из Калининграда, а сам вместе с Приском переехал жить на дачу.

Дача в пригороде была старой, нежилой, и я так и не смог до конца избавиться от запаха сырости, пропитавшего её стены. По ночам он проникал в мою подушку. Почерневшая от времени веранда выходила в маленький сад, усыпанный паданцами, а единственное большое окно закрывал огромный куст сирени, Время от времени я подрезал её ветки, чтобы в комнаты хотя бы изредка проникало солнце. Парового отопления не было, поэтому пришлось разориться на газ, но как же я прыгал от радости, когда, повернув заржавевший вентиль, сначала услышал долгое пронзительное сипение, а затем прогнивший шланг выплюнул первую порцию воды.

Коту наше новое убежище, кажется, нравилось.

Летними вечерами мы садились на ступенях веранды, я подливал ему сладкий чай в блюдце, а себе в кружку дешевый джин, и мы смотрели на облака. Было хорошо. Мы почти не разговаривали с ним больше. После восемнадцати совместно прожитых лет, между нами установилось такое взаимопонимание, что слова перестали быть нужными.

В марте Приск тяжело заболел. Его и раньше мучила отдышка, а теперь он просто задыхался от кашля. В ветклинике ему поставили капельницу. Все манипуляции врачей он переносил, как всегда, стойко, только иногда поворачивал ко мне свою поседевшую морду, и смотрел выпуклыми, как кабошоны, безмерно удивлёнными глазами: «Как же так? Неужели это всё?» Я потрепал его по голове.
 
- Прости меня, - хрипло сказал он. – Ты, наверное, заслуживал лучшего кота.

- А ты заслуживал лучшего хозяина, - ответил я.

Через несколько дней он умер. Утром я нашёл его на коврике неподвижного, ещё чуть тёплого, но уже со стеклянным взглядом. «Утилизация» - отвратительное слово, как будто по стеклу скребут шифером, и я заранее решил, что похороню Приска недалеко от дома, в лесу. Весна в том году выдалась тёплой, снег сошёл рано, и влажная земля была мягкой, податливой под стальным напором лопаты. Я бережно уложил кота, завернутого в старую джинсовую рубаху, в ямку и засыпал его. Свежую могилу теснили кривые дряхлые ели, своими вершинами образовавшие почти идеальный квадрат, и в нём, как в окне, виднелся кусочек голубого неба. Коротконогому бы понравилось. Я постоял немного, отхлебнул из фляжки и уже собирался уходить, но потом подумал, что могу забыть это место. Нужно было оставить насечки на деревьях, а ещё лучше – закрепить на стволе табличку с его…

Чёрт! Я забыл его полное имя.

Бросив лопату, я почти бегом вернулся на дачу. Нужно было во чтобы то ни стало найти тот клочок бумаги, на котором я когда-то записал имя римского консула. Я перевернул верх ногами весь дом, вытащил с антресолей и перетряс все коробки, заглянул в каждую книгу – может быть обрывок стал мне случайной закладкой… Имени не было. Наконец, досадуя, полез на чердак, как вдруг среди чемоданов со старомодной одеждой, пыльной тепличной плёнки и сломанных венских стульев, обнаружил полиэтиленовый пакет, запечатанный изолентой. Я вспорол его ножом. В нём лежали мои старые школьные тетради, отсыревшие, синие и зелёные, исписанные округлым детским подчерком. Тусклые или оплывшие фиолетовые чернила, но до сих пор раскалённые молнии учительских правок… Наверное, их сохранила мама. Для чего?

После горячих слёз хорошо спится. В тот день мне снились белоснежные армады облаков. Они громоздились гигантскими террасами – бесконечный сад из финиковых пальм, пиний, кипарисов и дрока. Поздние, осыпающиеся розы оплетали колонны заброшенных нимфеев.  То тут, то там открывались изъеденные ветром триумфальные арки. Тонкие как иглы, египетские обелиски растворялись в светлой жемчужной дали, где над ними парили голубиные стаи. Испанские каравеллы, под звон колоколов, бросали свои якоря в бухте, в которую с крутого обрыва летела белая ажурная балюстрада...

 Где-то там бродил мой безымянный кот. Я и сам бы хотел остаться в этом краю навсегда…

Иногда в моём доме происходят странные вещи. То вдруг звякнет упавший половник на кухне. Или сама со скрипом откроется дверца шифоньера. Приск, это ты? Я теперь часто вспоминаю, как ты часами сидел на подоконнике, а за окном в это время не происходило ровным счётом ничего. Может быть ты видел что-то недоступное мне?