Гусиные страдания

   Конец апреля. Я сижу на берегу широкого разлива и любуюсь весной. Синие воды, кучевые облака и березовая роща над моей головой с первой зеленью маленьких листочков. Весенний сезон окончен, последние три дня обрадовали изобилием и на березе рядом со мной лежат три селезня, два красноголовика и чирок.

   Березовая роща, теплый денек, яркая травка под ногами, покой и тишина в душе. И вдруг – гуси! Далеко… Ближе и ближе… Похоже, идут невысоко. Вот они! Над водой. Метров сорок. И прямо на меня! Двенадцать гусей. Прошли надо мной вереницей и растворились в синеве. Последний крикнул звонким голосом и всё, пропали из вида.

   Не знаю, почему так резануло тогда мое сердце? Как будто потерял я всё самое дорогое на земле. На земле и на небе. Гуси мои, гуси...

   Было мне тогда пятьдесят. Охотником я родился, правда, осознал это не сразу, но тосковал я о лесах и полях всегда и везде. И гуся стрелял не раз, и многое знал об этой охоте, хотя таких успехов, как в утиной охоте, не достиг. Про уток я знал почти всё, я жил среди них и они летели ко мне сами, на простой маночек. А гуси нет. Слишком часто проплывали они в недосягаемой вышине в свои сказочные края и желание добыть этих вечных странников перемешивалось в моей душе с печалью о рае.

   Теперь я сидел в березовой роще, составлял новый план и вспоминал прошлое.

   Первые добытые гуси, разве их забудешь?

   Весна, апрель, утро, разлив на поле, шалаш и утиные чучела на воде.  Не помню, долго ли я тогда сидел, был ли хоть один селезень, зато хорошо помню звонкое и неожиданное «ка-га!» - прямо над головой!
 
   Вылетел из шалаша задом наперед, в голове одна мысль: успеть перезарядиться крупной дробью! А какой там успеть, они вот они! Стайка из шести гусей, идут на меня, слева направо. Дуплет – и два гуся вываливаются. Сча-а-стье бы-ы-ло… Счастье было таким, что когда я прибежал на поселок, у моего друга Виктора тут же прошла болевшая после вчерашнего голова, а его брат Сашка, только что приехавший из Москвы, достал бутылку пшеничной: на вечер, мол, берег, но тут… Чтоб оценить этот жест, надо сказать, что тогда в стране был сухой закон и водка была в дефиците.

   На следующее утро мы сидели втроем, я в своем счастливом шалаше, а Виктор с Сашкой в своем, по другую сторону лужи.

   Опять я услышал сказочное «ка-га!» и опять вылетел из шалаша, дробь в стволах теперь была крупная, два нуля, гуси шли так же низко, как и вчера, только справа налево. Я ударил и раз, и два... Ну?.. Ну-у?.. Не-е-т...

   Так прошла моя гусиная слава и закатилась моя звезда. Не трогала меня ни ругань братьев: гуси, мол, шли точно на их шалаш, ни печальные крики чибисов над лугом, ни кряканье налетевших уток. Гуси мои, гуси...

   Однако, долго стоять и горевать разинувши рот никто не собирался. За лето были перелопачены все имевшиеся в доме охотничьи журналы, изучена книжка Я. Русанова об охоте на водоплавающих, найдены лекала гусиных профилей и под насмешки тещи - надо, мол, покупать гусятницу для жарки – из фанеры вырезаны одиннадцать гусей: пять кормящихся, пять сидящих и один сторожевой. Знакомый художник за две недели работы и бутылку водки превратил мою фанеру в сверкающую стаю белолобых.

   Были перечитаны инструкции Блюма и Шишкина о стрельбе дробовыми патронами и от двух нулей я со скрипом и сердечной тугой опустился, точнее, поднялся до двойки в контейнере. До четверки, тем более, до пятерки не смог – не верил я, что подлетят они ко мне на желанные тридцать метров.

   Не забыл я и о шалаше. Местные охотники строили шалаши так: связывали вершинами несколько жердей, укрывали сосновыми ветками и соломой - дырка сзади для входа, дырка спереди для стрельбы. Ясно, что для гусей нужен был скрадок.

   К весне теоретическая и практическая подготовка были закончены и за день до открытия я уже был в Шатуре. Поздно! Оказалось, что охоту открыли поздно, три дня гусь шел валом, а теперь всё, только одиночные стайки и парочки. А вторая волна, как я знал, шла всегда после закрытия. Десять дней… Жалкие десять дней, в которые надо успеть так много! Однако, делать было нечего. Оставалось надеяться на редкие стайки.

   Неделю просидел я в скрадке у лужи с двойкой в стволах. Гуси были, и стайки, и парочки, иной раз они кружили над полем, но к моей сверкающей стае не подлетел никто. Ни разу! Я уносил их подальше от скрадка, переставлял под разными углами, ставил на мелководье, но даже одиночка белолобик, все утро кормившийся на поле и перелетавший с места на место, остался к ним равнодушен.

   Только через несколько лет, переговорив с опытным гусятником, я пойму причину тогдашнего фиаско. Дело в том, что стая была – сверкающая! Масляная краска бликовала и пугала их...  А я-то думал: красота! Даже расстроился, когда на следующий год достал их у Виктора из сарая: пыльные, грязные, краска в трещинах...

   Так и оставил их немытыми, не верил уже, что будет от них толк. Но эта моя лень была правильной, а может быть, это ангел-хранитель мне подсказывал нужную мысль. Хотя кто из нас слушает  ангелов?.. Чертей, этих да...

   Предыдущая весна, надо сказать, совсем уж даром не прошла. Сидючи неделю в скрадке, я заметил на полях одно место, где они пролетали чаще всего. Пришел туда –длинный пруд с высокими березами по берегам, дальше колхозный сад и деревенская улица, а с другой стороны – огромная лужа, за ней канава и лес. В это горлышко они и пролетали – дальше поля опять расширялись и терялись в лесах владимирской Мещёры.

   Нашел возле лужи кустик ивняка с бурьяном, выкопал ямку для ног, подложил пенопласт, замаскировал всё травой и утром, еще по темнозори, расставил своих неумытых. Слева пруд, справа лужа, а впереди, метрах в двухстах, шалаш Виктора. На мое предложение насчет гусей, он ответил так: лучше чирок в руке, чем гусь в небе. Что ж, всё верно: едва рассвело, раздался выстрел и я увидел, как он идет по воде за добычей.

   А я ждал. Первую стайку я услышал издалека. Белолобые, переговариваясь между собой, прошли левее, прямо над березами у пруда. Вот тебе и осторожная птица, вот тебе и гусь в небе! А я вчера забраковал это место – над березами не пойдут, опасно! Там даже и маскироваться не надо особо...

   Вторая стайка прошла через полчаса. И опять над березами! Еще пара, еще стайка – эти далеко в стороне. Наконец, одиночка. Закружился над полем, закричал печально и звонко, но нечем мне было ему ответить, не было у меня ни манка, ни умения.

   Второе утро я встретил там же. Виктор опять мне про чирка в руке, вчера, мол, он взял селезня и трех чирят... Но я ответил, что не для желудка мы тут на земле, а чтоб сказку сделать былью! И гордо ушел на свой пенопласт. И опять просидел бесплодно! Теперь они проходили справа от меня, над лужей. Одна пара, правда, подвернула к моим профилям и прошла метрах в пятидесяти, можно бы и стрелять, но я не стал: сколько лет уже лупил я нулями на таком расстоянии и мазал. Да и зачем тогда мои труды?

   На третье утро я уже ни на что не надеялся, просто выполнял план. Виктор с Сашей, взяв у кого-то подсадную, сидели в шалаше. Шалаш, перина из соломы, термос с чаем, бутерброды, небось, и по пять капель припасли... А тут как воробей на заборе.
 
   И все-таки наше северное небо сжалилось надо мной! Первая же пара гусей над полями заметила профиля и пошла на меня. Метрах в тридцати над землей. Я подпустил их насколько хватило выдержки и ударил и раз, и два. Один гусь дернулся, отвернул в сторону и пошел над лужей. Дальше, дальше... Вот он уже за канавой, вот он уже над лесом и я понимаю, что теперь мне этого подранка не найти. Виктор и Саша, вижу, тоже стоят у своего шалаша и наблюдают за гусем. Эх, Господи... И вдруг гусь начинает разворачиваться... И идет назад! Шальная мысль: это он к профилям! Заряжаю ружье, гусь ближе и ближе, вот он уже над лужей - в это время у него подламывается крыло. Бегу! Слышу, как Витек с Сашкой орут «ура!», а моя душа... Душа моя ликует.

   После этого, как ни странно, я успокоился и даже как-то охладел к гусиной охоте. Профилями завладел Сашка и уверял нас, что гуси явно идут к ним. Он даже стрелял, и что-то там добывал, но я теперь философствовал как Виктор: лучше чирок в руке.

   Многие годы я спокойно провожал гусиные стаи в небе и не слишком печалился, и вот теперь, сидя в березовой роще на берегу синего карьера и глядя в небо на улетающую стаю,  опять я затосковал – снова они зовут меня в неведомые края. Не видать мне покоя! Гуси мои, гуси...

   Песня была та же, но возможности, слава Богу, были другие. Во-первых, у меня был знакомый гусятник, Юрий Иванович С., торговавший на ярмарке манками, сетями, чучелами и подсадными утками и обучавший меня работе с духовым манком. Во-вторых, я купил электронику с записью его рязанской подсадной гусыни. В третьих, у меня были два приятеля, два брата, Андрей и Влад Клинсманы, которые уже несколько лет ездили куда-то за гусями.
 
   На очередной ярмарке я побывал у Юрия Ивановича и узнал, что теперь все настоящие гусятники матерятся по-американски: клакинг, йодль, скретч и т.п. Мне вручили гусиный манок для новичков и стали переводить эту нецензурщину на русский язык. Клакинг – голоса кормящихся гусей, йодль – гусиный клик-призыв, двойной йодль... стой, говорю, скретч вас подери, я и простого клика еще не запомнил! Через пару часов, с бюджетным манком, учебным диском, маскировочной сеткой и пятнадцатью чучелами-скорлупками в сумке я покинул ярмарку.

   В марте созвонился с Клинсманами. Братья бывали и у меня в Шатуре, хотя иной раз и  царапал мою душу их откровенный эгоизм, особенно у Владислава. Тем удивительнее была доброжелательность, с которой он пригласил меня к себе под Петербург. Переменился человек! Что ж, думаю, и не мудрено: четверо детей, свой магазин, грузчики, продавцы, проблемы. Плюс работа заместителем в охотобществе.
 
   Успокоенный таким рассуждением, с Андреем и его приятелем Гришей-банкиром отправились в Питер. Встретились на кольцевой с Владом и покатили в угодья...                Кингисеп. И занесет же нелегкая...

  Остановились на краю деревушки: столб, аист на гнезде, а дальше – поля и перелески.

   Гуси, по рассказам Влада, три дня назад шли валом, его знакомая команда настреляла штук тридцать и оставила нам свой скрадок. Отыскали на поле этот огромный, на пять человек, скрадок, поправили, разбросали мои скорлупки и уселись в ожидании.

   Как говаривали старые писатели, было два часа пополудни. Стайки издредка летали над полями, но до вечера к нашим манкам не подлетела ни одна.

   Следующее утро мы опять встретили в скрадке. Гусиных стаек над полями летало чуть больше, а результат был тот же. Гусятники мои явно скучали и к девяти часам я остался один. Влад, сославшись на дела, уехал в Питер, а Гриша и Андрей ушли в лагерь. И скоро я увидел дымок от костра.

   До двенадцати часов на мои призывы отозвалась лишь одна стайка из шести гусей, но подлетев метров на пятьдесят, резко ушла в сторону. Я ударил двойкой – мимо.
 
   Перекусив в лагере утиным супчиком – Андрей и Гриша подстрелили селезня на деревенском пруду, - я отправился в скрадок. На бурчанье Андрюхи о том, что некоторые, мол, только жрать горазды, а готовить другие, я не обратил внимания – не для желудка я пилил сюда тысячу верст.

   Просидев до пяти вечера без результата, я обратил внимание, что гусиные стайки и парочки снижаются за пригорком над одним и тем же полем. Оставив всё на месте, отправился туда. Через километр, поднявшись на взгорок, увидел в низине небольшую лужу... Вокруг нее бродили гуси, я даже присвистнул от радости – около сотни штук! Вернулся назад, собрал чучела, сетки, рюкзак, топорик, ружье, патронташ... Дождусь, думаю, темноты, они улетят, а я что-нибудь придумаю. Ждать не пришлось – пока я поднимался на пригорок, гуси, закричав, начали подниматься и уходить. Спугнул ли их кто или они собирались ночевать в другом месте, не знаю.

   Скрадок возле лужи ставить было нельзя – любая кочка на ровном месте отпугнула бы их. Копать – вода, а лежачего скрадка... я их видел только на ярмарке. Даже коврика под спину, увы, не было! Огляделся по сторонам и метров за сто пятьдесят от лужи увидел какую-то кучу травы. Пришел: куча гранитных валунов, собранная с поля трактористами, кустик ивняка и бурьян. Ничего лучшего поблизости не было. Должны же они кружиться над лужей, прежде чем сесть? Должны. Утки, и те кругами ходят.

   Утром, еще в темноте, я отправился на поле. Андрей и Гриша желания не выказали – хорошо, тем лучше для маскировки. Натянул я в темноте сетку над головой, разбросал скорлупки и уселся на стульчик спиной к валуну.

   Прошел час, рассвело, появились и гуси. Первый табунок уселся у лужи – без всяких кругов, сели, загомонили и пошли кормиться. Не в мою сторону, конечно. Минут через десять к ним подлетела еще стайка, потом еще… Никаких кругов они не делали и на мои отчаянные призывы не реагировали... О том, что у гусятника должно быть железное терпение, я слышал, а вот на практике... Руки посинели, ноги замерзли, а от гранитного валуна леденела спина – я отодвинулся от него насколько смог и притих.

   Через три с половиной часа, а именно в восемь часов семь минут – не удивляйтесь, господа охотники, у меня всё записано – к луже пришла стайка из пятнадцати гусей, сразу не села, а пошла на круг. Я крикнул им электронной рязанской гусыней, они отозвались и я посиневшими губами стал изображать кормящуюся стаю. Что это получился за клакинг, не знаю, я и не пытался их обмануть, тут, мол, у нас хорошо, мы лучшие ваши друзья и пшеница у нас золотая... Нет, всю эту ложь и пропаганду я откинул и просто жаловался русскому небу на одиночество, на холод и свое бессилие.

   Наверное, это была молитва. Не знаю. Гуси траектории не поменяли и левая пара явно собиралась пройти над моими скорлупками. Я выплюнул изо рта манок, и когда они оказались над чучелами, шагнул из-под сетки.

   Чисто битый гусь, трудовой, настоящий лежал среди моих подманок, а я стоял у груды камней и глядел вокруг. Душа моя пела, а от полей и простора веяло древностью и стариной. Всадник в поле, сокол в небе, говор гусиный, звон колокольный!..

   Далее события разворачивались так. После обеда приехал Влад и озвучил новый план: отсыпаемся на даче, а утром в Новгородскую область на Ильмень-озеро, в частное хозяйство, вечер и утро, утки и гуси.

   Великий Новгород проехали так быстро, что я ничего примечательного не разглядел, кроме могучего весеннего Волхова, уносящего вдаль свои воды.
 
   За городом остановились, Влад указал пальцем в окошко – гуси! Они сидели на разливе рядом с дорогой, больше сотни, и ни машины на дороге, ни люди на берегу их не пугали. Называется, осторожные... Поехали дальше и на поле я опять увидел гусей, но уже не сотню, а... не знаю сколько, может быть, и тысячу. Влад засмеялся – ему-то это было привычно, а я как завороженный, как древний матрос на голос сирен, вышел из машины и пошел по полю. Подпустив меня метров на семьдесят, они начали подниматься, один за другим, стая за стаей, пока не заполонили всё небо.

   А дальше была охота. Мы с Владом, а Гриша и Андрей с егерем, на двух моторках отправились на разливы. Вогнав моторку в залитые водой кусты, замаскировались сетками, разбросали гусей и уток и уселись в ожидании. Влад кратко рассказал мне об Ильмень-озере, о гусином заказнике, о рыбных запасах в озере, о размерах и глубинах. И только о белокаменном храме, сиявшем перед нами на дальнем берегу, сведений у него не было.

   В общем, я был доволен, а слегка снисходительный тон моего гостеприимного хозяина старался не замечать. Да и некогда было отвлекаться. Влад включил электроманок – дорогущий итальянский «плюрифон» - и округа наполнилась криками шилохвости. На вопрос, почему именно она, оказалось, что орать можно любой уткой, главное, обозначить себя. У шилохвости, как известно, не кряканье, а какое-то карканье и скрежетанье –  и уже через полчаса её завываний шилохвость я разлюбил навсегда.

   Прилетела свиязь, выбили из стайки пару селезней. Не спеша зарядились и тут вдалеке я увидел стайку гусей. Показал Владу, он переключил манок, электроника заорала и стайка повернула к нам.
 
   Это получилось так просто и буднично, что я выстрелил по ним как по уткам и один гусь упал. Влад отстукал из своей «бенельки» четыре раза и еще один гусь остался на воде. Поздравили друг друга с полем, уселись под сетку и опять закаркала и захрипела электронная шилохвость. На звуки прилетела пара и Влад уложил обеих. Я подумал, что это случайно и ничего не сказал. Хотя сказать и хотелось – даже отъявленные шатурские браконьеры самок по весне стараются не бить.

   Смеркалось. Откуда-то молчком налетел гусь, Влад мгновенно сунул в патронник единицу и на пределе догнал добычу.

   - Учитесь!..

   Артист откровенно требовал аплодисментов и я вынужден был похлопать.

   Утро мы встретили в тех же кустах. Разбросали чучела и под завывание шилохвости встретили рассвет. Опять прилетела свиязь, выбили селезня. Какая-то белая утка налетела из-за спины, Влад ударил вдогонку и она заплясала по воде. Оказалось, луток. И опять меня задела такая неразборчивая стрельба...
 
   Наконец, показались гуси, Влад включил манок и они пошли над водой к нашим чучелам. Семью выстрелами выбили из стаи трех.

   Под карканье шилохвости к чучелам подсела стайка чернети, три уточки и три селезня. Я стукнул крайнего селезня, они сбились в кучку, я опустил ружье, но тут заработал полуавтомат Влада. Из битой кучи вырвалась последняя уточка и полукругом пошла вокруг чучел, стрелок сунул в ствол еще один патрон и уложил последнюю.

   - Видел? Из шести шесть! Учитесь, господа...

   Он набрал номер егеря и стал подробно рассказывать ему, как он выбил из пяти пять, как успел зарядиться и как шестым выстрелом вдогонку... и т.д.

   А у меня внутри всё кипело. Тормозные колодки дымили и сдержаться не удалось.

   Охота была испорчена. Я глядел на широкие разливы, на белокаменный храм у берега и хотел одного – поскорее уехать. Молча собрали чучела и приплыли на базу. Здесь Влад опять сделался улыбчив и доброжелателен, надарил нам патронов, уток и гусей они тоже отдали мне, только Андрей взял себе одного гуся.

  Перед отъездом я оглянулся – весенние разливы вокруг озера, Ильмень во льду, простор и далекий храм на берегу.
 
   - Какой-то монастырь... - равнодушно сказал егерь.

  Уселись в машину Гриши-банкира и покатили в Москву. На повороте я разглядел указатель: Юрьев монастырь...

   В марте сходил на очередную ярмарку, рассказал Юрию Ивановичу о прошлой охоте и узнал, что один гусь на воде равен трем на суше. Шли разговоры о запрете электронных манков и мне надо было выучить этот самый йодль, никак я не мог выдуть его по-русски...

   С помощью пенопласта и строительной пены я превратил свои сухопутные чучела-скорлупки в шесть водоплавающих, соорудил в луже скрадок, набросал чучел и встретил сезон во всеоружии. И первая же пара гусей, прилетевшая на мое поле, отозвалась на мой крик и пошла к чучелам. Я перешел на простое бормотание – большего я им, правда, и не мог предложить, - но им этого хватило. Два выстрела, и один гусь падает на мелководье. Сплясав на радостях в скрадке, я успокоился: все-таки кое-чего я достиг и недосягаемые стали досягаемыми.
 
   Поля в моей Мещёре зарастали и гуси меняли пути пролета. Но, слава Богу, не все. И я уже без особых волнений ставил теперь каждую весну скрадок, орал крякушкой, кричал белолобиком и пел свои песни. Песен было две: одна тоскливая, а другая весёлая. Тоскливая: скудеет природа, мельчает народ мой и гибнет Россия... Веселая: всадник в поле, сокол в небе, князь мой светлый! Тысяча лет твоему государству и до сих пор они нас не убили, не разгадали русского духа!..

   Так бы и охотился я себе спокойно, если бы судьба не свела меня еще с одним гусятником, Юрием Любимовым. Я знал, что он любитель охоты на гуся, но приехал к нему на вальдшнепиные высыпки – у него легавая, у меня тоже...

 Вечером сидим за столом после охоты, Юра и его приятель Алексей, вспомнили они про гусей, начали рассказывать случаи, а я им возьми и пожалуйся, мол, этот самый йодль, клакинг его подери, никак у меня не выходит! Они засмеялись, переглянулись и... И вдруг загомонила гусиная стая в небе, закричал одиночка белолобик над полем, а ему в ответ - кормящаяся на стерне семья: здесь мы, здесь мы, к нам, к нам, к нам... Переговариваются меж собой, а потом гусыня как крикнет: сюда, сюда, кооо-увыть! Я даже на стуле подпрыгнул, до чего хорошо и похоже, а у них ни манков в руках, ничего. И тогда я понял, что не хвастают они и не привирают мне, когда рассказывают, как сажают стайки в чучела и стреляют простой пятеркой, и тот случай, когда гусь приходил прямо в скрадок, а Юрий Владимирович объяснял ему, что он еще молод и стрелять его они все равно не будут, что надо ему подрасти – это не байка.

   Показали мне и призыв гусыни, и крик одиночного гуся, и звуки опасности, и звуки, которыми стая спрашивает разрешения на посадку, и голоса кормящихся и их ответы подлетающим собратьям.

   Передо мной сидели профессора гусиных наук, но я в их университет не хотел! Менять свою спокойную, отлаженную утиную охоту на гусиную неизвестность? Нет и нет...   Во-первых, мне легче китайский выучить, чем этот гусиный. Во-вторых, гусятник, это вам не какой-то утятник, это горячее сердце, железное терпение, деревянный зад,  холодная голова и снайперская стрельба из нелюбимого мною полуавтомата. В третьих, это понимание погоды в стране и Европе: холодов, ветров и гусиного настроения. В четвертых, это правильная расстановка чучел возле лужи и выбор этой самой лужи. А это как? А так, чтобы гуси сами хотели сесть в эту лужу! Понятно, говорю, это самое понятное, думай как гусь и всё. Но и это не всё! В пятых, необходимо Божье благословение. А это как? А это значит утром не забыть помолиться святому Трифону, нашему покровителю с соколом на руке. Пять пунктов - и будешь отличником...

   Нет, нет и нет... Смеются и уходят на охоту. А я, мурлыкая песню, готовлю им ужин – макароны с тушенкой. Собачки спят, а на душе покой и тишина.

   Приносят гуся, рассказывают... Нет, нет, нет... Поменять тихое уютное болото на ветреное пустое поле? Дураком надо быть.
 
   Три года я стоял насмерть и на гуся не ходил. А прошлый год Алексей не приехал и Юра попросил меня помочь ему поставить скрадок. Это уж потом я понял, как ловко меня подманили! Утром мы искали вальдшнепа, потом помогали отцу Юрия Владимировича строить забор: ямы, столбы, кувалда и тачка с бетоном - ухайдокался я так, что еле ноги волочил. Но как откажешь помочь со скрадком? Помочь - святое.
 
   Приехали в угодья – огромная низина рыбхоза, лужи после спуска воды, тростник, камыш, рогоз, вдали дорога и поля до горизонта. Нагрузили на меня три доски, беремя веток и тростника, рюкзак с утиными чучелами, ружье, патронташ – и пополз я по грязюке в самую середину. В утешение мне сказали, что это пустяк, что, например, их отец, Владимир Григорьевич, вылезая с поля весной, оставил там сапоги.

   Приползли. Построили скрадок, разбросали чучела. Я было буркнул, мол, какие теперь гуси, но мне тут же объяснили, что в Казахстане морозы, на Волге восточный ветер и вчера над Окой видели первые стайки. И когда он разузнал? Утром в роще, в обед на заборе – сорока, что ли, на хвосте приволокла?

   Гусей не было. Сбили пару уток и стали в темноте собираться. И только убрали ружья – гуменник! Молча прошел над нами в ночи и на манок не отозвался.

   Утром, по темнозори, опять мы в скрадке. Небо вызвездило и к утру - мороз. Чучела вмерзли в лед, а мы... Какой там деревянный зад, всё задеревенело, весь организм!
 
   Выползло солнце, но тепла не принесло. Снаружи я, конечно, крепился, виду не подавал, а вот внутри... зарекся раз и навсегда.

   Днем опять искали высыпки, потом заканчивали забор, и я, наконец, собрался на желанный мой, на дорогой мой диванчик! Гляжу, а этот гусятник... Опять собирается! И мне тоже, вежливо так, с улыбочкой:

   - Пойдемте, Николаич, поможете еще разок. Перенесем скрадок ближе к воде, вы же видели, утка далеко садится...
 
   Тут-то я и взмолился мученику Трифону! Даже закричал - мысленно, конечно. Но нет, ответ был прежний: помочь - святое дело.

   Опять на мне беремя веток и тростника, рюкзак с чучелами, ружье, патронташ, два стульчика, термос с чаем и запасная рубашка со свитером... И та же грязюка. Перенесли скрадок, высадили чучела, вымыли от липучей грязи руки, зарядили ружья, и только я разделся, только снял мокрую рубаху и достал запасную, слышу: ка-га! Гуси! Упал в скрадок на коленки, тяну на себя свитер – не лезет на мокрую спину, зараза!
 
   А Юрий Владимирович... Не знаю, как описать. Слышал я гусиных певцов в интернете, и неплохо они пели, но слушал-то я их в спокойной обстановке! А тут... и в азарте меня колотит, и свитер не лезет, и шевельнуться боюсь. А Юра что-то им крикнул и замолчал. Они ему ответили и он опять им что-то сказал. Они опять ответили, он их послушал и начал им что-то рассказывать. И то, что они понимали друг друга, меня так поразило, что я вдруг успокоился и даже вспомнил, что у меня в стволах: пятерка в нижнем и пятерка в контейнере в верхнем.

   Гуси сделали круг и стали заходить на второй. Одиннадцать белолобых гусей. Едва они повернули над полем, Юра опять им что-то крикнул: звонко, высоко и радостно. Они тут же отозвались и начали снижаться. Я наконец натянул свой свитер... Они заходили от солнца, ближе и ближе... Шли они метрах в пятнадцати над землей и перед скрадком начали заворачивать к чучелам! Но команды «огонь» не было! Юра продолжал манить и как будто их в чем-то убеждал... И тут я понял, что он хочет посадить их к чучелам! Ёлки-палки!.. Но нет... Ничего не получилось. Что-то их насторожило... Один из гусей крикнул тревожно и они стали забирать вверх. Выше и выше...
 
   Я глядел сквозь ветки и тростник, а они уходили. И я прощался с ними. И горько жалел уже, что Юра хотел их сажать и мы не стали стрелять. Гуси мои, гуси...

   Не знаю, что там происходило сзади. То ли он манок поменял, то ли что-то сделал с ним, не знаю. Но вместо гусиного клика над полем вдруг зазвучала какая-то то ли свирель, то ли жалейка. Полетели печальные звуки над осенней землей – жалоба, горечь, любовь и тоска. Как он мог извлечь это из гусиного манка, не могу понять. Конечно, не раз я слышал, как кричит в небе потерявшийся белолобик, как плачет над лугом кулик или трубит на заре журавль, но чтобы извлечь нечто подобное из манка?..

   Теперь я вспоминаю эти звуки – и не верю. А тогда – верил! И гуси поверили. И повернули!

   - Возвращаются... Юра, Юра, Юра... - меня затрясло.

   А он опять поменял тональность – вначале пропел им что-то радостное, а потом заговорил тихо и спокойно, как разговаривает меж собой на земле гусиная семья. Гуси начали снижаться и заходить к нам.

   - Садиться не будут, - спокойно сказал Юрий Владимирович, - приготовьтесь, будем стрелять.

   Хорошо, что он сказал это спокойно, меня перестало трясти, я стряхнул со ствола травинку и приготовился.

   Гуси опять зашли от солнца, снизились и начали отворачивать к чучелам.
 
   - Огонь!

   Я поднялся в скрадке – передо мной стояла вся их вереница! Выбрал ближнего и он послушно сложил крылья. Юриных выстрелов я не слышал, так, щелчки какие-то, видел только, как падают сверху гуси. Я даже забыл, что у меня еще один патрон, очнулся и выстрелил в уходящую кучу... Мимо, конечно, но счастье и без этого было полным.
 
   Юрий Владимирович, чавкая сапогами, собирал битых гусей возле скрадка, а я глядел в небо и медленно приходил в себя...

   ...Нет, господа охотники, я не хочу быть гусятником. Троечником я уже был, а отличником мне не стать. Гляжу на себя со стороны и никак не пойму, зачем он проверяет манок и протирает свои старые скорлупки? Не хочу я гусиных страданий.

  Одного только не могу забыть я – говор гусиный, поле и небо! Всадник в поле, сокол в небе, князь мой Владимир...  Что ты вложил в мою душу, что нет на земле мне покоя?..