Развал России Недовольные и борьба за власть Ч. IV

Слева направо: 1. общий принцип пирамиды власти, 2. великий князь Константин Николаевич Романов, 3. Кобылин Александр Александрович, 4. Каракозов Дмитрий Владимирович и 5. лечение электричеством в XIX веке, с помощью которого врач Кобылин пользовал неуравновешенного Каракозова.

Всё что касается части истории вообще и историй, связанных с властью, часто эти события сокрыты тайной и нередко сопряжены с массой фальсификаций. В любом государстве найдутся люди недовольные существующей властью – это аксиома. Не станем анализировать причины недовольства, их может быть множество. Силы – заинтересованные в развале России – намеренно поддерживают и раздувают огонь недовольства (несогласия, роптания, раздражения, брожение умов, негодования, возмущения, фрондерства гнева, ожесточения, озлобленности, протестов и всякого другого негатива). Для врагов России совершенно безразлично откуда будут происходить недовольства: справа или слева, от патриотов или не патриотов, от христиан, мусульман или атеистов, от «красных» или «белых», – лишь бы больше внутренней нестабильности и разобщенности.

Есть множество способов этого добиться – это отдельная тема. Остановимся на одном: для недругов России интерес представляет недовольство в «чистом виде», в выражении эмоции, – именно оно способно объединить всех недовольных, независимо от разнообразных причин, на основе отрицательного эмоционального заряда, с возможным превращением его в эмоциональный взрыв за счёт аккумулирующего эффекта и соответствующих агрессивных действий, способных деформировать или разрушить пирамиду власти.

Количество недовольных, более или менее понятная составляющая. Например, толпу недовольных возможно собрать под лозунгом «Долой <…>!», или «За свободу <…>!», или «Все должны быть равны!», или любым другим, достаточно абстрактным призывом для вечно недовольных скудоумных. В этом случае недовольство выступает не только как объединяющая эмоция, но и сплачивает на этой же основе: «Нас много… недовольных!». Этот эффект продемонстрировал в 1916 году председатель Государственной думы Милюков в своей речи критикуя власть неоднократно, апеллируя к эмоциональному отклику: «Что это – глупость или измена?», вызывая каждый раз одобрительные эмоциональные возгласы недовольных, разных по убеждению, депутатов.

Под качественным составом недовольных понимается их расположение на властной пирамиде сверху донизу (рис.1). Сверху часть недовольных, наделённых разной степенью власти, как им кажется недостаточной; внизу – часть безвластных недовольных и на этой основе эмоционально заряженных. Известный нарратив: «В России две напасти: / Внизу – власть тьмы, / А наверху – тьма власти». Этот диссонанс несправедливости всегда порождал множество недовольных. Низы грезят о власти или о «власти справедливой», верхи мечтают о её перераспределении. И тех и других объединяет одно – они недовольны.

Трудясь на ниве психиатрии и психотерапии я всегда интересовался: какими внешними причинами хронически недоволен пациент, т.е. недоволен давно и постоянно и почему. Только затем интересовался его жалобами на здоровье. Узнав причины его недовольства и, разобравшись в них, удавалось помочь пациенту. Разумеется это не единственный подход в лечении больных с психическими нарушениями, но один из многих.

Диапазон неудовольствия в каждом конкретном случае во все времена простирался от относительной нормы до психической патологии. Нередко хроническое недовольство деформирует личность. При этом часть недовольных власть держащих всегда стремилась всеми способами вывести из-под удара соратников, примыкающих к ним, тем самым защищая себя. Недовольных же внизу власть нередко использовали в своих целях, с ними не церемонились и обращались как с расходным материалом. Попытаемся проследить эти механизмы на примере истории Каракозова.
Знакомясь с материалами уголовного дела (стенографический отчет по
делу Д. Каракозова, И. Худякова, Н. Ишутина и др. – м., л., 1928-1930, далее буду ссылаться на него с указанием страниц), а также сообщениями разных авторов, нельзя не обратить внимание на почти детективные сюжеты, связанными с некоторыми персонажами вышеупомянутого дела.

Например, некто Ножин Н.Д., революционер-нигилист, недовольный существующим государственным устройством в России, осведомленный о планируемым Каракозовым цареубийстве, внезапно в рассвете сил – умирает – якобы от скоротечной болезни как раз накануне покушения Каракозова на Александра II. Как выясняется, умирает очень кстати для некоторых тайных сил.

В своё время изучением этого события – «смерти Ножина» – заинтересовался, посвятивший себя делу революции, эсер Колосов Евгений Евгеньевич, общественный и политический деятель, историк революционного движения в России, подвергавшийся репрессиям: и в царской России, и при Колчаке, и в СССР после смерти Ленина при Сталине. Расстрелян вместе с женой в 1937 году, – слишком любопытным, много знающим и умеющим анализировать, человеком был, а власти, «белые и красные», этим были сильно недовольны.

Колосов написал примечательную статью о Ножине, работая с архивом III отделения в мае 1918 года. Ему повезло, в то время архив находился на хранении в Пушкинском доме при Академии Наук. В последствии упомянутый архив схоронили с глаз подальше, – всякая власть света не любит. На основании исследования Колосова выходило так, что Ножин, зная о готовившемся покушении, пытался предупредить верхушку так называемой «Константиновской партии» о цареубийстве, так как принадлежал к той части революционеров-народовольцев, считавшей, что это только ухудшит ситуацию в России и не приведет к желаемым революционерами результатам.

Для встречи «в верках» Ножин исчезал на несколько дней из Петербурга, «вернулся он каким-то взволнованным, чем-то невидимому удрученным, нервничал, был беспокоен. В разговор вступал неохотно и, вопреки своему обыкновению, поддерживал его плохо (Колосов Е.Е. из показаний Орлова, товарища Ножина). <…> Орлов узнал от Згожельского, – сообщает Колосов, – что тот случайно встретил Ножина на Невском, и последний рассказал о своем исчезновении, но что, неизвестно, так как «листа, где передан этот рассказ, в архивном деле не имеется, и где он установить не удалось» (!). Так зачищалась история.

По мнению известного публициста Джаншиева, Морское министерство, которым руководил с середины 1850-х годов Константин Николаевич, «сделалось настоящим рассадником или главным штабом всего того преобразовательного движения 60-х годов, которое привело к реформам» (Джаншиев Г.А. Из эпохи великих реформ. М. 1893 с.147). Русский историк и секретарь партии кадетов Корнилов характеризует великого князя «двигателем всех либеральных начинаний» (Корнилов А.А. Общественное движение при Александре II. М. 1909. с.20).
Кроме того, сам великий князь считал, что он имеет больше прав на престол, так как его брат Александр родился, когда их отец был всего-навсего великим князем, в отличие от Константина Николаевича, появившегося на свет в семье уже состоявшегося императора России. Ясно одно, для «Константиновской партии» ликвидация Александра II, способствовала бы приходу к власти его брата великого князя Константина Николаевича, председателя Госсовета и Морского министра.
Со слов сенатора Есиповича, кое у кого из современников сложилось впечатление, что в окружении великого князя ждали вестей с места происшествия, а стало быть, знали о готовящемся покушении Каракозова. Есипович упоминает о разговорах шёпотом, мол, великий князь нарочно затягивал заседание Государственного совета, дабы при получении известия о гибели императора тут же добиться провозглашения себя регентом или даже возведения на престол. (Есипович Я.Г. Записки сенатора Якова Григорьевича Есиповича. СПб.1909).

Таким образом недовольный Ножин оказался в жерновах высших эшелонов власти, и недовольные его активностью, некие силы убрали последнего как ненужную фигуру, способную скомпрометировать верхи. Колосов цитирует заключительную справку следственной комиссии графа Муравьева: «Об умершем коллежском секретаре Ножине»: «В марте 1866 года Ножин проживал в Петербурге, и 3-го апреля умер в Мариинской больнице, в которую был доставлен накануне <…> события 4-го апреля (Каракозов стрелял в царя. – С.Д.), возникло предположение, что преступление это не чуждо участия Ножина и друзей его (!), и что кратковременная болезнь его, кончившаяся смертью (!), находится в связи (!) с означенным событием».

Далее Колосов вспоминает, что получил письмо от известного историка русской литературы либерально-народнического направления Скабичевского А.М., в котором он пишет: «Что касается Ножина, то лично я его не знал. Слышал только, что он принимал деятельное участие в тех организациях, из которых последовал выстрел Каракозова, и что он умер не своею смертью: не то был отравлен, не то отравился сам…»

Колосов приводит слова известного публицист и авторитетного теоретика народничества Михайловский Н.К.: «По безобразной воле судьбы Ножин умер при странных п до сих пор для меня неясных условиях. <…> среди лицейских товарищей (Ножин окончил Александровский лицей. – С.Д.) ходили слухи, будто бы Ножин незадолго до 4 апреля осведомился точно о замысле Каракозова; <…> и он неосторожно высказал Курочкину мысль (от которого и увезли Ножина в больницу. – С.Д.), что нужно предупредить цареубийство, сделавши донос в III Отделение. Тогда Курочкин, будто бы, замешанный в дело более, нежели открылось, и желай осуществления замыслов Каракозова, дал ему яда, от которого Ножин и умер накануне 4 апреля».

И последнее, как украшение на историческом многослойном тортике, приготовленном для любопытных читателей. В записках Черевина П.А. (1837-1896) – генерал-лейтенанта, шефа жандармов, последнего главы Третьего отделения – имеется запись: «За несколько дней до преступления 4 апреля, <…> петербургский военный губернатор Суворов получил письмо от некоего Ножина из Мариинской больницы. Ножин писал, что, чувствуя приближение смерти, он просит Суворова навестить его в больнице и выслушать от него важную тайну. Сколько мне известно, просьба Ножина не была уважена» (Воспоминания П.А. Черевина. 1863-1865 – Кострома. 1920). Приблизительно то же самое сообщает барон Дельвиг А.И. в книге «Мои воспоминания» (т. III, стр. 347): «Говорят Ножин перед смертью хотел видеть обер-полицеймейстера Анненкова, который к нему не поехал». Рассказ Дельвига тем интересен, что он вращался в кругу высшей власти. Он, как и Черевин, были людьми достаточно осведомленными.

Наконец мы переходим к ещё одной тайне, для чего вернёмся к «отравленному» Ножину, чтобы плавно перейти к герою нашего повествования – Кобылину Александру Александровичу. Колосов сообщает, что из допроса Курочкина Н.С. известно: «когда Ножин захворал, то к нему был приведен Фридолиным ординатор из клиники Медико-хирургической академии, – Кобылин» (!), тот самый, сведущий в отравляющих веществах и их действии, врач, снабдивший Каракозова ядами для ухода из жизни после цареубийства.

На удивление вокруг «захворавшего» Ножина собралось три врача: Курочкин Н.С. (1830-1884) окончивший Медико-хирургическую академию (МХА), раннее служивший в Военно-морском ведомстве, оставивший медицину ради литературного творчества и сохранивши друзей среди морских офицеров Константиновской партии; молодой врач, только окончивший МХА (1866) Петр-Антон Петрович Фридолин (1844-1907), будущий доктор медицины, статский советник и врач тюремного ведомства в 1880 г.; и, наконец, Александр Александрович Кобылин (1842-1909), выпускник МХА (1865), будущий доктор медицины, гражданский генерал – тайный советник (1904), служил, обратите внимание, по Министерству внутренних дел.

При задержании Каракозова 4 апреля 1866 г. сразу же после попытки покушения на Александра II в его кармане обнаружены улики, прежде всего, связанные с Кобылиным: пузырек с синильной кислотой, порошок стрихнина и восемь порошков (!) морфия; письмо на имя Николая Андреевича (Ишутина), в котором Каракозов уведомляет своего двоюродного брата, что его петербургские «знакомые» полагают дело очень скоро, «но это дело не наше… путь наш совершенно иной, и мы не сходимся не только в средствах, но и в самой цели», тем не менее «какой-нибудь единичный факт (имеется ввести цареубийство. – С.Д.) несравненно полезнее для компании акционеров обеих фирм».

Во время следствия Каракозов объяснил, кого он имел в веду под «знакомыми»: «Я ему (Ишутину) собственно не называл имен ни Кобылина, ни Худякова, а говорил ему, что познакомился с Константиновской партией» (с. 296 т.1). Обратите внимание, в показаниях Каракозова Кобылин, Худяков и Константиновская партия связаны воедино. Для Дмитрия Кобылин несомненно принадлежал к этой партии.
И последнее, что указывало на Кобылина как соучастника в деле цареубийства: «маленький лоскуток бумаги (из кармана Каракозова) с некоторыми (?), написанными карандашом словами, из коих можно было разобрать только одно: «Кобылин» (с. 7 т.1). Кто свел Каракозова с Кобылиным? Первое, о чем подумает любой знакомый с делом Каракозова – это сочетание отношений Ножин – Кобылин, Ножин – Худяков, Худяков – Каракозов, Каракозов – Кобылин.

Как следует из уголовного разбирательства по делу Каракозова, подсудимый Кобылин: во-первых, контактировал непосредственно с Каракозовым перед покушением; во-вторых, пытался стабилизировать его психику, и электротерапией, и назначением морфия; в-третьих, покровительствовал ему, устраивая его на ночлег в своей квартире, подыскивая ему съемную комнату, давая деньги; в-четвертых, был осведомлён о намерениях – недовольного жизнью, и своей ролью в ней – Каракозова; и наконец, в-пятых, обеспечил его ядом для самоубийства после совершения задуманного. Тем не менее … как ни странно … его признали … невиновным?!

Проследим как это происходило. Обвинительное заключение на Кобылина было составлено генерал-прокурором и Министром юстиции Замятниным Д.Н. так, что трактовало все показания Каракозова как намеренный оговор Кобылина. А судебный поверенный, циничный «умница», при необходимости беспринципный, любитель тонких острот, «гном, с ушами нетопыря, лысый, на подобревшего злого духа похожий» (из описания Амфитеатрова А.В. «Закат старого века») – Яков Маркович Серебряный, адвокат Кобылина, представлял подзащитного, как малообеспеченного молодого человека, живущего своим трудом, всецело преданного власти, далёкого от каких-либо политических интриг.

«Сын чиновника, живущего исключительно <…> на содержании правительства», «вступив в академию <…> при бедности средств отца», несмотря на то, что его положение было «нелегким», Кобылин продолжал ту же «труженическую жизнь под строгим надзором отца и добрым влиянием семейных начал» (с.269 т.1), – характеризует своего подзащитного Яков Маркович. Звучит как песня в стиле Некрасова о тяжелой доле труженика на Руси. Определённо складывается впечатление о бедственном положении семьи с простой русской фамилией от слова «Кобыла», в ней всё должно быть под контролем и под строгим влиянием близких родственников. Особенный эффектный эмоциональный акцент адвокатом Серебряным сделан на словах «труженическая жизнь под строгим надзором отца и добрым влиянием семейных начал» (!).

Ах, Яков Маркович, хитрый, лукавый вы человек! Вы не можете без тонких полунамёков: дескать ваш подзащитный был не способен действовать, не получив благословения отца, родственников и их связей в обществе, согласно влияниям семейных начал. Над этим вашим словесным двусмысленным пассажем в суде должны были вдоволь повеселиться коллеги по адвокатскому цеху.

Попытаемся прояснить последние, приведённые нами, слова Якова Марковича. На самом деле его подзащитный – «труженик» – родился с золотой ложечкой во рту. Древнейший дворянский род Кобылиных, занесен в бархатную книгу Российской империи наряду с царствующими фамилиями, а посему Кобылины имели постоянный пропуск в высший свет. Его отец, Александр Михайлович, гражданский генерал, «ваше превосходительство», действительный статский советник (с 1859 г.) служил по Военному министерству и заседал в Сенате, где был на короткой ноге с генерал-прокурором, поддерживающим обвинение в отношении его сына. Дядя, Андрей Михайлович, тоже «превосходительство», действительный статский советник (с 1853 г.) служил по ведомству Морского флота, министром которого являлся великий князь Константин Николаевич. Ещё один дядя, Николай Михайлович, действительный статский советник (с 1852 г.), служил по Министерству госимуществ. Среди родственников у него значился полковник жандармского корпуса Козлов А.А., будущий флигель-адъютант и генерал от кавалерии и многие ещё неизвестные нам «труженики» и представители высшего сословия и «превосходительства».

Именно эти связи, кроме высших интриг стремящихся к перераспределению власти, в которых были замешаны Кобылин и Ножин – представителей древних дворянских родов, сближали этих двух подельников каракозовского дела. Один из которых, судя по всему был отравлен, а марионетке – Каракозову, была любезно предоставлена возможность отравиться самому.

Не будем подробно останавливаться на речи, знавшего «семейные начала» Кобылиных, адвоката Серебряного. Скажем только, что он, выгораживая Кобылина, умело использовал противоречия в первых и последующих многочисленных показаниях Каракозова, когда последний понял, что представляет собой Кобылин. Эти противоречия подавались суду Яковом Марковичем, как бесспорное доказательство того, что Каракозову верить нельзя и все его рассказы безусловно оговор его подзащитного.

Мы же попытаемся посмотреть на дело Каракозова и участия в нём Кобылина отстраненно. С самого первого момента нам показалось странным, что врач Кобылин, этот аристократ по рождению, принял непосредственное участие в судьбе какого-то невзрачного провинциала, неуравновешенного и недовольного мироустройством, Каракозова. Это странно, если не учитывать обстоятельство, что наш врач был знаком с Ножиным, Курочкиным и через них, вероятнее всего, с Худяковым – этими недовольными властью так называемыми народовольцами, нигилистами и другими слоями революционеров, из которых появился террорист Каракозов. Неким силам необходим был кто-то, кто мог контролировать неуравновешенно Дмитрия Каракозова и довести его до цели, в прямом и переносном смысле этого слова.

Именно поэтому ординатор военного госпиталя Кобылин пытался стабилизировать состояние Дмитрия электротерапевтическими сеансами. Так называемая «франклинизация» заключалась в применении особых разрядов электричества в виде электростатического головного душа (см. рис.1). Это лечение применялось, главным образом, при общих неврозах, а также «при расстройствах питания, сопровождающих разные худосочные болезни», особенно у неврастеников.

Однако врач Кобылин (далекий от психиатрии) не учёл, что имеет дело не с неврозом, а, по крайней мере, с ядерной (врожденной) психопатией и конституционально-депрессивным типом личности по П.Б. Ганнушкину, а возможно и более тяжёлой патологией. К этому мы ещё вернемся в следующей статье. В клинической картине болезни Каракозова преобладали стойкие, сохраняющиеся на протяжении жизни расстройства в виде ангедонии (нарушении мотивации и способности испытывать удовольствие, с наклонностью к постоянному неудовольствию), склонности к «ипохондрии», пессимизму, представлениям о бессмысленности жизни. Постепенно с детства у подобных личностей формируется депрессивное мировоззрение с суицидальными тенденциями, в центре которого сформирован «комплекс неудачника» с компенсаторным стремлением его преодоления по психопатическому типу.

Из показания «ишутинца» Страндена известно: «Каракозов явился в Москву в субботу на страстной недели (после того, как сошелся с Кобылиным. – С.Д.) и <…> Юрасов (бывший студент Московского университета) рассказывал мне, что он с увлечением рассказывал о партии конституционной (Константиновской) и о том, что он вошел в сношения с каким-то куратором (ординатором) больницы (госпиталя), что он от этой партии, (предлагал) пользоваться деньгами и помогать нашему кружку» (с.78 т.1).
Подтверждая это Каракозов в своих показаниях на суде сообщает, что уже рассказывал о партии, с которой он «имел сношения» в Петербурге, но как только он произнёс слова «Константиновская партия», последовала короткая реплика председателя суда: «Отпустите Каракозова», и он был выведен из зала суда (с. 95 т.1).

Когда читаешь показания Дмитрия в суде не создается впечатление, что он лжет. Да, его легко было запутать, его показания в начале следствия, когда он примитивно пытался не выдавать своих товарищей, противоречили последующим допросами, предоставленным следствием фактам и очным ставкам. Необходимо учитывать, что в его деле столбовой дворянин Кобылин был представитель партии, преследующей совершенно иные цели нежели Каракозов со товарищи, и последний ни мог не понимать этого, и скрывать свои отношения с Кобылиным для него не имело смысла, так как они представляли разные группы недовольных властью.

Кобылин защищаясь в суде спрашивает Каракозова: «зачем вы клевещете, <…> для чего желаете вы меня сделать несчастным?» Каракозов отвечает, что не имел намерения выдавать ни Кобылина, ни Худякова. Интересно, что Дмитрий Каракозов, ставил в своём сознании Кобылина рядом с Худяковым, хотя о последнем, в данном случае, речи не шло, но для Дмитрия эти два человека внутренне связаны и именно поэтому упоминались рядом (с. 242).
 
И ещё, Каракозов заявляет, что «сначала я не выдавал вас» (с. 242). Что хотел срыть Дмитрий от следствия, «не выдавая» Кобылина? Не то ли, что последний причастен к делу цареубийства и Константиновской партии. При этом Кобылин обманывает суд, представляя, что его оговаривают: «Вы с первого раза давали показания обо мне самые вредные для меня». На самом деле первоначально «Каракозов заявлял, что действовал безо всяких сообщников и никто не знал о его намерениях», как следует из допросов уголовного дела (с. 312).

С учётом наклонности Дмитрия Каракозова к депрессивным состояниям врач Кобылин назначал Дмитрию порошки морфия. Дело в том, что XIX веке подобное лечение было весьма распространённым. Его назначали при «эпилепсии, депрессии, запойном бреде и маниакальном возбуждении». Популярность морфия объяснялась заблуждением, что он в терапевтических дозах не вызывает привыкания. Относительно морфия, обнаруженного в кармане Каракозова, он во время очной ставки с Кабылиным показал, что последний прописал ему «огромные дозы морфина, потому что у него (Каракозова) такая натура» (с. 242 т.1). Тем не менее тема морфина, и его роль в преступлении судом вообще не рассматривалась. Как часто и в каких дозах Каракозов до покушения принимал морфий – осталось за рамками уголовного дела.

На суде Кобылин защищаясь в присутствии Каракозова заявил ему: «Вам говорили, что такие дозы (морфия) убивают личность <…> я вам прописал морфий в виде лекарства <…> с первой же очной ставки вы желали меня выставить, как главного вашего сообщника (каковым он по сути и являлся. – С.Д.). Когда я вас убеждал <…> отказаться от своих показаний, не привлекать меня к делу, вы ответили угрозой <…> что если я буду приставать к вам, так чтоб я не забывал, что могу быть повешен» (с. 243 т.1). Последние слова нельзя отнести к человеку совершенно непричастному к делу, и Дмитрий хорошо понимал причастность Кобылина к цареубийству.

При этом в ответ на рассказы Каракозова об их отношения, Кобылин неоднократно возражал, что это «бред» и якобы этого не было, желая возбудить у членов суда недоверие к показаниям Дмитрия. Это было настолько явно, что член Верховного суда действительный тайный советник, почетный член Академии Наук, умнейший человек своего века, граф Панин вынужден был заметить: «Он не бредит. Тут есть одно обстоятельство, на которое вы (Кобылин) не обратили внимание. Каракозов вообще не обвинял других подсудимых; к вам он имел бы скорее повод какой-либо благодарности, следовательно, показания его в этом случае заслуживают внимания» (с. 243 т.1). И с Виктором Никитичем Паниным трудно не согласиться.

В своем прошении на имя Александра II Каракозов прямо пишет, что в отношении его в уголовном деле много «ложных свидетелей» и «подлогов», произведенных «петербургской аристократической» «сильной партией» (Константиновской), «которая захотела прикрыть Кобылина, а через него и всю партию» (286, 287, т.1, приложение).

Обращает на себя внимание, что в последнем документе, написанном Каракозовым уже после вынесения сметного приговора, когда были уже «расставлены все точки над i», упоминается единственная фамилия, соучастника его преступления – Кобылина.

«Перед текстом прошения сверху Александр II карандашом начертал: «Лично я в душе давно простил ему, но, как представитель верховной власти, я не считаю себя в праве прощать подобного преступника». Каракозов напрасно рассчитывал восстановить справедливость и раскрыть глаза государя императора на гниль и продажность в его недовольной государственной элите. Впрочем, Александр Николаевич Романов понимал это и сам.