Приходит время. Продолжение 2, фрагмент

Рига, 1999-й год.

Лайма ехала в трамвае с соседкой, дамой лет пятидесяти. В видавшей виды сумке с уже лохматыми ручками лежали полбуханки кисло-сладкого хлеба и что-то увесистое в  полиэтиленовом застиранном пакете. (Нет, это не игра слов, юные друзья. С упаковочными материалами в стране была напряжёнка, и целлофановые кульки использовали до дыр). Мадам Сильвия сама похвасталась содержимым этого пакета:
- Из этой курочки я и бульон сварю, и тефтелей нажарю. Мне на четыре дня хватит! - мадам была в эйфории от редкого везения. Прилавки, некогда пустые, наполнялись дорогими деликатесами, рыбными и мясными. Лишь походив по нескольким магазинчикам и сравнивая цены, можно было найти обычную куру или кусок мяса без цветастых упаковок. 
-  Я на этом трамвае до Центрального вокзала доеду? - к ним обратился по-русски явно приезжий.
Мадам Сильвия замолчала на полуслове и, пробормотав по-латышски, что она не понимает по-русски, отвернулась к окну. 
- Доедете через три остановки, - улыбнулась Лайма пассажиру и обратилась к поджавшей губы соседке :
- Нехорошо, если латышей будут считать негостеприимными.
Но мадам Сильвия, прижав к себе потрёпанную сумку и сама вся сжавшись, отрезала:
- Мы их не приглашали. Хватит, погостили!
Лайма вела курсы госязыка, то есть латышского, для взрослых и была членом комиссии, принимающей экзамены. Называлось это действо - СЕРТИФИКАЦИЯ. Без этого сертификата, заламинированного квадратика с указанием одной из трёх категорий знания языка, уже невозможно было работать в госучреждениях. Средства в бюджет нужны были постоянно и уполномоченные комиссии по госязыку (новые времена рождают новые портфели - это ещё Шариков Булгакова знал) имели право в любой торговой точке, в любом учреждении потребовать предъявить вышеозначенный сертификат. Неважо, что покупатель, клиент и обслуживающий персонал были русскими - будьте любезны общаться по-латышски!
Среди коллег Лаймы подобная категоричность часто перерастала в ханжество. "Как же это возможно жить в Латвии и не знать латышского? " - гневалась коллега из комиссии, составляющая акт о нарушениях закона о госязыке после "рейда" по магазинам и автозаправкам именитого грузина. Кавказцы шустро находили себе место под скупым прибалтийским солнцем. Естественно, у таких предпринимателей работали земляки, умеющие только здороваться по-латышски. Через некоторое время Лайма услышала эту песню о главном уже в примирительном тоне: "Подучить язык - дело времени. Главное - хозяин щедрый и налоги платит честно. Отчего же  не помочь с оформлением бумаг." Латышская коллега накрыла "отходной" стол, приняв предложение о работе делопроизводителем от одного из грузин. Пили грузинское вино и пели латышские песни - закон жизни "овцы целы и волки сыты."
Бывшие офицеры бывшей советской армии, не имеющие возможности жить за пределами Латвии, те же кавказцы - предприниматели, учителя, служащие разных национальностей - это были теперь ученики Лаймы. Каждый жаловался на свою долю, учительница понимающе кивала и заставляла к экзамену наизусть вызубрить тему и отработанный диалог. Непедагогично, но жизнь заставит по своим законам выживать - так считала Лайма. Кто искренне хотел учиться, с тем от души занималась. Так складывалась репутация "человечной латышки", и номер её телефона передавали друг другу не латышские граждане свободной республики. A тот разговор с мадам Сильвией по поводу удачной охоты на продукты был в духе нового времени. 
 - Натурой расплачиваются? - язвил в начале новой карьеры муж Лаймы Георгий, бывший инженер сгинувшего вместе с географией СССР завода. - Идите, дети, мама вам поесть заработала! - юродствовал Георгий.
- Мама, почему папа так недоволен, когда ты продукты приносишь?- недоумевала старшая, девятилетняя Регина. Младшая Зоя только прижималась к маме: скучала, ведь работать приходилось допоздна с работающими же взрослыми учениками.
- Давай спокойно поужинаем, - примирительно звала Георгия Лайма, когда с девочками накрыли стол. Тот делал вид, будто не слышит. Регина звала отца повторно.
- Ну, что тут у вас? - Георгий оглядывал стол и всякий раз находил двусмысленные определения блюдам. На этот раз досталось адыгейскому сыру. -Аа, привет от щедрого грузина? А вино, что же, пожалел? Или преподавала плохо? - хватая со стола именно сыр с хлебом, руками подцепив котлету, убегал к телевизору. Язвительные замечания неслись, пока глава семейства не приступал к еде.
- Этот сыр, девочки, делают в плетёныx ивовыx корзинax. Они оставляют на сырных боках красивый кружевной узор. Затем содержимое корзин переворачивают и таким образом формируют сырную головку. В конце сыр посыпают солью. Это одновременно обеззараживает продукт. - Лайма отвлекала дочерей от неприглядной картины.
Голова болела и от усталости, и от сдерживаемого гнева на мужа: уже год, как ликвидировали его предприятие, попытки устроиться на работу заканчивались скандалом с работодателем со стороны Георгия. Привычка руководить плановым,  но нeкапиталистическим предприятием и резкое отрицание новых требований времени  усложняли жизнь не Георгию, а его семье.
Укладывая дочек, вместо традиционного чтения рассказывала про свою свадьбу. Поняла, что делает это для себя. Бабушка Паула обняла её тем утром, неожиданно спросила:
- Ты уверена, что хочешь замуж за Георгия?
- Ты что, бабуля! Свадьба же сегодня, гости созваны, - залепетала Лайма.
- При чём тут гости! Ты же не встречалась ни с кем, не погуляла вволю, сравнить не с кем. - Паула видела недоумение внучки, обняла её. - Храни тебя Бог, детка. Не теряй себя из-за семьи.
Тогда пожелание бабушки не было понятным, но за годы жизни с доминантным Георгием Лайма начала эти слова всей своей замученной душой понимать.
Когда девочки уснули, Лайма позвала мужа пройтись с ней до гаража. В яме под машиной хранились и консервы - припасы с огорода. Георгий побубнил, но Лайма уже оделась и ждала в прихожей, привыкла к его выходкам. Уже у гаражей, подальше от дома, Лайма подошла к Георгию, молча посмотрела в лицо: ничего не отозвалось в сердце.
- Что, не нравлюсь? Сравниваешь со своими богатенькими учениками? - Георгий сел на своего любимого конька.
- Ты мог бы быть и состоятельным, и уважаемым, Георгий. - Лайма не поддавалась на его провокационный тон, говорила твёрдо.
- Ну конечно, за что же меня уважать? - ухватился за слово неуютно себя чувствующий муж. - Да кто ты такая, чтобы нотации мне читать! - Георгий распалялся, стараясь прекратить не нужный ему серьёзный разговор.
Лайма почувствовала эту истерику. Подошла вплотную, так что мужу пришлось прислониться спиной к стене гаража.
- За последнюю неделю ты поскандалил с двумя владельцами автосервисов, где тебе предлагали достойную работу, - начала Лайма.
- Кого достойны эти ... автосервисы? Чтобы я, главный инженер, бандитам машины ремонтировал? -  Грязная ругань полетела и в адрес несостоявшихся хозяев, и в адрес осмелившейся поучать его жены. Он кричал с таким возмущением, что взбаламутил весь долго сдерживаемый гнев жены.
- Для начала, господин главный инженер, примите душ и почистите зубы.  Это про уважение. - Лайма презрительно отодвинулась. Когда же Георгий обиженно сделал шаг в сторону, схватила ниже пояса весьма чувствительно. Каждая попытка вырваться причиняла боль ему же. - Либо ты начинаешь работать, либо мы разводимся. Унижать себя я не позволю. И кормить  здорового мужика - себя не уважать.
- Девочек я тебе не отдам! Ты их всё равно не воспитываешь, дура! Что с тебя взять, дочка алкоголика. - Oн выплёвывал слова с прищуренными глазами, с высокомерной усмешкой.
Лайма уже еле на ногах держалась от боли то ли физической, то ли душевной, накатывала чёрная злоба. Ударить побольнее, чтобы упал, выместить всю накопившуюся усталость...Нет. Закончить разговоp,  пусть бессмысленный.
- Квартира моя, как знаешь, мне её бабушка купила, так что вольному воля. - Она отпустила, наконец, ошалевшего мужа. - Во что ты превратился, Георгий? В кого мы превратились? - последнее сказала уже вслед убегавшему мужу.
Посмотрела на тёмное небо: " Бабуля, я потерялась." Небо молчало. Отец умер до замужества Лаймы, в виноватости за свою неприспособленность к новым временам. Через год ушла Паула. 
Следующая неделя была психологической пыткой для Лаймы. Муж обежал всех живущих в городе родственников и знакомых  Лаймы, рассказывая о падшей жене, зарабатывающей самым древним способом, о пагубном примере для дочерей, и мало того, она же куском этого хлеба нас попрекает! Все слушатели этого концерта передавали выступления Георгия с одной интонацией: искреннее возмущение поведением Лаймы. Но мало кто пересказывал с сочувствием: желание верить в людскую низость живо вечно. Только интеллигентная  душа, Александра Васильевна, смеялась над монологом доселе не виданного гостя: " Подумать только, пришёл мне глаза раскрыть на любимую ученицу,- смеялась она, передавая интонацию Георгия. -  То сочинял про твою низкую социальную ответственность, то сбивался на свою высокую душу и инженерные знания, которые ты не ценишь и, подумать только, не желаешь содержать и разбиваешь семью."  Со сплетнями Лайма привыкла сосуществовать, но мама после визитов тёток плакала, просила дочь "одуматься".  Лайма перестала ходить к мамe: так не хватало поддержки! Но когда Георгий написал кляузу о низком моральном облике их сотрудницы в центральную языковую комиссию и Лайму попросили разрешить семейные неурядицы без вмешательства общественности, а вскоре в дом пришли из службы опеки над несовершеннолетними по "поступившему сигналу" о неблагополучной матери!..
 Дочери были в гостях у соседки, разговор с чиновницей из опеки прошёл мирно, благо представшая картина маслом "праведный муж на диване" была болью и этой женщины. Tёмная копившаяся злоба вырвалась на буйную волю. Лайма била этого ставшим ненавистным мужчину каблуками, кулаками, книгами, и столько больной ярости было в этой всегда спокойной женщине, что Георгий нe сопротивлялся, только голову прикрывал, забился в угол дивана. Уставшая Лайма позвонила знакомому адвокату, попросила приехать, в его же присутствии собрала вещи уже бывшего мужа.
- Сука, детей я у тебя всё равно заберу , - подал, наконец, голос Георгий. Он стал осознавать конец привычного и уютного этапа жизни.
- Вы бы не угрожали супруге и не обзывали её, - спокойно сказал адвокат, стоя у выхода. Во время занятий латышским языком с Лаймой завидовал её мужу, а тут такой ...мезальянс! И как ей удавалось оставаться остроумной, терпеливой, всех поддерживающей?
  Муж решил финальную арию исполнить:
- Аа! Своих кавалеров натравливаешь на законного мужа?- пальцем показывал на адвоката, а кричал в сторону дверей, за которыми затихла Лайма. Накопившуюся обиду за учительницу, за женщину адвокат направил на этот выставленный в лицо палец: схватил и повернул, противник присел с криком, но его уже выволокли вместе с чемоданом.
Георгий поселился у родителей, все силы направив на проклятья в адрес жены. Свекровь жалела сына, как все матери, попробовала "вернуть в  семью" зарвавшуюся невестку через сватью. Визит имел прямое воздействие, но на Сподру.
- Да кто она такая, детей без отца оставлять! Наш Георгий - уважаемый человек! А его, как собаку, из дома выкинули! - в который раз вопила гостья. Сподра, морщась и от базарного тона, и от формулировок, словно в зеркале увидела абсурдность ситуации.
- Сватьюшка, уймись.  Дома будешь голос  демонстрировать. Уважать можно за дела, а делом в семье Лайма занимается. Девочками тоже, кстати. - Сподра повернулась к сватье спиной, прекращая воспитательную беседу. Когда же понеслись непереводимые ругательства, усмехнулась:
- Так вот от кого у зятя такой богатый словарный запас! Иди-ка сына и воспитывай,- выпроводила крикливую сватью. И поехала к внучкам, ругая себя за извечное потакание " а что люди скажут". A своим-то кто поможет?! 
 Cвёкор- сварщик молча привёл своего  здорового и умного сына к себе на работу, где хватало заказов на садовые ограды, кованые решётки на балконы, оплата достойная.
- Достойная? - фыркнул Георгий, услышав ненавистное слово теперь от отца. - Это ты привык за всю жизнь с этим, - он брезгливо обвёл рукой лежащую груду металла,- а мне необходимо головой работать, всё в движение приводить.
- А себя ты не пробовал в движение привести, сын? - устало остановил кричащего Георгия отец. - Умом своим гордишься, а позволил себе на шею жене сесть. И больно упал с этой шеи, потому и ноешь. Я не мать, сопли тебе вытирать не буду.
 Через несколько дней Георгия порезали в попойке, когда он попытался выстраивать иерархию по своим правилам. Вместо слов в этих компаниях применяли более ощутимое и непоправимое оружие.
 Похороны, любопытствующие взгляды: плачет ли, убивается ли...Мать Георгия лежала в больнице с сердечным приступом, свёкор молча стоял рядом с Лаймой, мама взяла на себя организацию поминок.
Лайме нужно было думать о детях. Этот город выжал из неё всё, и для неё этап  потери себя во благо  семьи закончился. Всё знающие мужчины-предприниматели (тогда их называли "фирмачи")   из её учеников перевезли её в Ригу, передали своим сородичам с наказом приглядывать, после так же с молчаливым пониманием перевезли мать.
Так Лайма  оказалась в Риге. Только бы спрыгнуть с этой карусели, что забирает силы и время, а деньги смешные, но не до смеха. Как давний сон, вспоминала Лайма условия жизни в Германии, в Бельгии, в Дании, где побывала в командировках, работая на приснопамятном комбинате.  Там КАЧЕСТВО жизни другое, этого словами не опишешь, вот и молчала дома Лайма. Мать и девочки чувствовали её отстранённость и ждали, когда сама расскажет: явно жди перемен.