Помнит Вена. Фрагмент 2

Мирослав уже был уволен с фабрики, но хватало работы в хозяйстве. Приходили покупатели из округи, но не покупали, а выменивали свою драгоценную продукцию на яйца, овощи, мясо. Продуктовые карточки ценились всё же выше, чем рейхсмарки. Хотя и продлевали постоянно их действие из-за отсутствия то одного, то другого, но если следить по газетам, можно успеть и сушёные овощи получить, и хлеб или муки. Пояснения в газете готовили бюргеров к тому, что "нормальный хлеб" с августа сорок второго содержит и картофель, и ячмень. В винных погребах пока у всех запасы были, ждали мужчин. Жизнь в пригороде пока ещё была и сытной, и с водой из колодцев, а не по определённым часам, как в Вене. Покидая городскую квартиру, они с отцом наполнили ванну водой. Разумное правило на случай пожара, как и наготове лежащие одеяла.
 
Неизменными были кадры ожидания почтальона, и снова ничего - все расходились по своим делам, думая о Людвиге. К Рождеству сорок четвёртого отправили посылку и с едой, и с вязаными вещами из старых запасов Алены. Мирослав подержал дорогую память в руках, то ли молился, то ли разговаривал с женой и решительно завернул всё в газету. Донат привёз из квартиры карандаши и блокнот - может, есть время для любимого рисования. На блокноте вывел:"Мы тебя ждём, сын!" Тоже подержал всё в руках, будто тепло своё оставляя для сына. Невесёлым было это Рождество: запели было рождественские гимны, и вспомнили музыкальное сопровождение Луди, срывался голос.  Всё же у них была ещё еда, а ел ли он там.

Мирослав пошёл в магазин за солью, благо соляные копи в Зальцкаммергут в округе некогда кайзеровских охотничьих угодий руками подневольных рабочих обеспечивали всех. Прогуляться Мирославу было в радость, и хозяин магазинчика стал тем редким знакомым, с которыми можно было поговорить. Привычкой стало смотреть на небо и прислушиваться, не раздастся ли "ку-ку"(такое милое предупреждение о налёте). Поговорил  с герром  Йолли, своим ровесником, и с его десятилетней внучкой Мелани. Посетовали, что детям не хватает конфет, и даже Вайнахтсманн (6) не принёс ни шоколадки, ни мандаринов, только горсть грецких орехов со своих деревьев. Нынче даже рождественских свечей по карточкам по 150 граммов на семью.
 
В магазин ввалились военные, с порога подчёркивая своё право распоряжаться. Мелани спряталась за дедушку. Спросили документы и у Мирослава, и он привычно подтвердил своё происхождение. Видно было, что он мало интересовал вошедших, так как двое подошли к прилавку, один встал у выхода.
 - Мишлинг? - в упор смотрели на хозяина. Он покорно кивнул.
- А почему не зарегистрировались своевременно? Нам за каждым приходить? Ключи! - всё извергалось грозным потоком. Последнее замечание заставило Йолли поднять голову вопросительно. После повторного "ключи" он положил на прилавок и ключ от кассы, и от всех дверей. Толчок автоматом к двери сказал больше слов. Уже бывший хозяин магазина умоляюще посмотрел на забытого Мирослава, глазами показал на девочку. Но что он сейчас мог сделать?
Йолли ещё раз показал глазами на дверь и на Мелани и шагнул назад, к двери в подсобное помещение. Рванул что-то на шее, движение головой - и он свалился к ногам военных. Выругавшись, все трое засуетились вокруг упавшего, а Мирослав с девочкой вышел за дверь и загораживал собой выход. Мелани рвалась прочь, но он успел повторить адрес, прежде чем в спину ударило что-то горячее. Он держался ещё руками за дверной косяк, не давая военным выйти."Девочка простудится без пальто," - успел подумать.
Не пригодился пузырёк с ядом, как "мишлингу" Йолли  и другим "неблагонадёжным", от которых гестапо ещё второпях избавлялось.

Этот фильм хотели бы остановить все. И Анна-Лиза, которая перебирала лук и чеснок во дворе и с каждой головкой  уговаривала себя в правильности решения жить вместе с "этими чехами". Смириться нужно было с родственниками, как с горьким запахом лука. И Герхард, утеплявший хлев с досадой на свои уходившие силы. Вспомнил Луди: "Сил только на тот домик". Донат,  мывший автомобиль. Во двор влетела маленькая девочка, посиневшая, увидела людей, махнула назад рукой:"Там дедушка"и упала уже на руки Анны-Лизы. Она узнала внучку бакалейщика Йолли, стало тесно в груди от беспомощности и обидно одновременно: ну почему столько проблем? Девочка была без сознания, а Донат не знал этого магазина, Герхард заводил машину. И вот уже они вернулись, пока Анна-Лиза сидела около ребёнка, и беспомощно топтались во дворе, не решаясь внести Мирослава в дом. Если бы можно было всех, всех убрать со двора, запереть ворота, и жить, как прежде! Анна-Лиза поправила одеяло на девочке, захватила покрывало в кладовой - постелить под тело. Она почувствовала, что это уже именно тело Мирослава. Несите же наконец в тот дом! Распоряжения высвободили чёрную злобу на происходящее, и хмурый вид кстати.

Донат сидел возле отца, такого большого в расстрелянном наискосок пальто, а в последние дни думалось с жалостью, что стал отец меньше, сутулится. Сын вставал, наклонялся над отцом снова. Не было мыслей, не было внутри ничего. Потому что этого не может быть!

 Когда с тестем приехали к магазину, уже две женщины хлопотали у тела герра Йолли, погруженного на запряжённую телегу, без рыданий, деловито. Отец лежал, накрытый старой шторой, у стены. Своего горя всем хватало, обошлись скупыми словами и жестами. Доната удивило, что женщины не спросили о девочке, и только, когда он спохватился напоследок и повторил адрес, молодая махнула рукой, мол, поняла. Девочка очнулась через сутки, конечно, с жаром. Не разговаривала, только кивала или мотала головой, когда спрашивали. Донат занимался погребением, а у Анны-Лизы был повод не ездить на кладбище. По умолчанию не упоминали о приёмыше и о случившемся, когда заходили покупатели. Умер старый родственник, что же, да упокоится с миром. Прамберги не сообщили ничего и дочери. А о том, кто у них в доме, и самим не хотелось знать.

Прошла неделя, которая для обитателей дома тянулась той противной тоской, у которой впереди - безысходность. Никто так и не приходил за девочкой. И никто не знал её имени, а она сама так и не заговорила. Донат навестил магазин при доме, но всё было заперто и пустынно. Расспрашивать соседей было небезопасно прежде всего для себя. Тёща хмурилась, как в былые времена, тесть уходил на виноградники, хотя в эту февральскую пору делать там было нечего.

Пока одели девчонку в старые вещи Хильдегард, вот и пара ботиков нашлась. А где взять чулки, туфли, мыло в конце концов!? Карточек на неё нет! Понятно, что в школу она не ходит. Когда Донат снова повёз продукты в госпиталь, Анна-Лиза решительно одела девочку в приготовленное клетчатое пальто Хильдегард, замотала в свой шарф:"Поедем в центр Вены, развеемся." Девочка шла, опустив голову, не оглядываясь по сторонам, в трамвае прижалась к окну. Когда въехали на Ринг, сначала закуковала кукушка, после завыли сирены, трамвай остановился, все бросились к бомбоубежищам, но с неба уже свистело и падало. Упала и Анна-Лиза. Девочку кто-то подхватил на руки. В укрытии она молчала, да и не спрашивали особо.
Это уже было. Во дворе у автомобиля возился Донат, собираясь на кладбище. Герхард в мастерской. Оба мужчины не знали, куда исчезли Анна-Лиза с девочкой, но и не волновались, отдыхая от постоянной грозы в воздухе. На скрип калитки оба обернулись. Девочка, в пальтишке и берете маленькой Хильди, снова махнула рукой назад:" Там ома Анна-Лиза".

Села на скамейку и наконец заплакала. Никто из этих взрослых не мог вообразить, как страшно было ребёнку и оставить дедушку, и потерять дом, и не дождаться мамы, и одной ехать в трамвае обратно сюда! И тут ей не к кому прижаться, закрыв глаза, никто не погладит по голове с уверенным "всё будет хорошо". Фигурка обречённо плачущей девочки болью и стыдом отозвалась в мужчинах.

И никто из присутствующих так и не узнал, что мадам Прамберг везла "этого мишлинга" в приют, подальше от семьи! А ещё раньше её мать, истинная арийка, уже потерпевшая крушение карьеры актрисы из-за брака с полукровным иудеем, пользуясь случаем с гибелью свёкра и побегом девчонки, уехала из Вены. Забыть всё! Лишь бы не вспомнили!
 
 мой телеграм: t.me/vivat1965